Томление

Обратную дорогу ехали молча. Димка на меня даже не глядел, все пялился в пыльное окно автобуса, за которым кружил листопад. Мне тоже о многом стоило подумать. Я целовался два раза и оба два с Сорокой. Мало того, что вчера как больной пялился на его член, так сегодня еще и помогал дрочить, а еще... Дальше мысли путались, перед взором стояла бронзовая фигурка Димки, которая наклонялась призывно вперед и показывала... О, черт! Я почувствовал, как в паху разлилась вновь сладость, и разогнал пошлые мысли. Ибо хотел туда вовнутрь, и не только жадными пальцами. И почему-то в случае с Сорокой анальный секс казался мне очень даже правильным решением, особенно моему вновь занывшему члену. В актовом зале трое парней пытались скотчем слепить неслепляемое. Леночка и еще две дурынды важно руководили процессом. — Пошли вон! Дилетанты, кто же клеит скотчем такой объем и такую текстуру? — Димка навис грозной тучей над Русланом. — Пшел, я сказал! А то не доживешь до своего сраного бала с живыми ногами. С корнем вырву на хрен! Кто вас этому учил, идиоты? — отлепляя скотч, который шел по краю спайки усиленными волнами. — Ты же сам отказался! — Ленка нависла над Димкой разозленной фурией. — Русланчик! Убери ее на фиг от меня, а то и она уползет отсюда с переломанными конечностями. — Лену сунули в объятья высокого черногривого парня и кивнули мне: — Чё застыл, Качалов? Помогай! Лена пыталась прокричать что-то еще, но Гагарину лихо утащили прочь, спрося напоследок: — Вам точно помощь не нужна? — и получая от Сороки такой убийственный взгляд, что даже мне поплохело. — Ладно, хоть додумались с изнанки клеить. Дима очень осторожно убрал весь скотч и ушел на какое-то время из актового зала, оставив меня одного, а потом пришел с огромной банкой клея ПВА и мотком длинных тряпичных прозрачно-белых лент. — Я так понимаю, все это безобразие надо натянуть на этот стенд? Раньше-то они не могли его нам принести? Но, видно, не судьба. Ладно, я пока все поклею, а ты оботри его. Сорока работал точно, периодически подсматривая снизу ватмана и совмещая четыре куска. А затем общее полотно с помощью меня лихо натянул на обитое досками по краям ДВП. Мы оба отошли от своего произведения. И я впечатлился. Даже стыков не было видно, где клеил Дима. — Хм-м-м, вот это уже лучше. Хотя, по идее, все надо было делать наоборот. Сначала натягивать, а после рисовать. Но что с идиотами сделаешь? Стенд только и выдали, что сейчас. Хорошо хоть не в бальный день. А теперь надпись. Он выбрал кисть потолще и отработанным шрифтом написал. «Осенний Бал! Выпуск... года!» — Год-то зачем? — не понял я, смотря, как Димка в конце ставит свою размашистую роспись практически на четверть поля. — Хм... Пусть на следующий год кто-то другой корячится, — усмехнулись мне в ответ и подмигнули черным глазом. — А ты не распишешься? Ведь тоже принимал участие в покраске этого ебнутого шедевра. Я только отрицательно покачал головой, а что тут скажешь? *** Когда по темноте шли домой, так как сторож дядя Кузя нас выпер с криками из практически темной школы, я не выдержал... — Ты потерял сознание... в душевых. Димка вздрогнул под боком, а потом прошептал: — Прости, что тебе пришлось возиться со мной... наверное, противно дрочить другому парню... а еще целовать. — Чуши не городи! Ты мне не посторонний, но ведь что-то не так? С твоим телом. — Я... — начал Димка, опуская взгляд в желтую листву под ногами, что даже в темноте осени светилась еще пока незапятнанным ярким светом. — Я этим летом часто себе дрочил, особенно в деревне. Как увидел на покосах, как мужики баб пялят в их расщеперенные пизды. Вот, подсматривая, себя и ублажал. Вздрочнешь себе раз в день, а после до следующего козликом скачешь. Красота и энергии вагон! И с гормонами никаких напрягов. — А сам с девкой не пробовал? — ухмыльнулся я под боком. Димка замялся, позже выдавил из себя: — Нет, в деревне никто не приглянулся, а здесь... Еще пока не успел завести себе «боевую подругу», да и потом сейчас... с такой проблемой не рискну. После сраму не оберешься. Так как, когда домой приехал, вдруг понял, что со мною что-то не то. Долго не могу кончить, даже под порнуху, и вымученные оргазмы накатывают так сильно, что теряю сознание... Я ведь и вчера вырубился по пьяни. — Ты уверен? — удивился я. — Ага... я писаюсь обычно от этого... В свете фонаря я различил, что ушки Димки покраснели как спелые помидоры. — Может к врачу? — Да ни за что! Вряд ли это венерическое, я, кроме как с тобой, и не целовался... Думаю, пройдет... просто переходный возраст, — заметили мне бодрым голосом, а позже в подъезде уставились на пьяного в дупель Серегу. Старший брат Димки пытался решить сразу несколько проблем: вездесущего земного притяжения родного датого в дрова тела, скользкой вязанки ключей и уплывающих вдаль дверей. — Вау, Ле-е-ешик! Какой ты сма-а-азливый ста-а-ал... Был бы бабой... ик... трахнул! — сделали мне комплимент и решили проблемы тяготения перенести на меня. — Черт! — выругался Димка. — И откель этого невменяемого козла принесло? Ты как, держишь? — спросили у меня, заглядывая под руки лапающего меня Сереги, ладони которого упорно пытались найти у меня женскую пышную грудь. — Де-е-евонька! А хде твои ти-ти-и-и? — прошептали мне пьяно на ухо, попутно его обслюнявив, и я понял, что Серега уже забыл, как повис на мне и что я вообще-то мужик. — Звякни ко мне, скажи моей матери, что я у тебя. Димка допрыгал до моей двери, позвонил, а потом понял, что входная дверь вообще открыта. — Тетя Оля! Это я — Дима! — прокричали, заглядывая вовнутрь и в ужасе посматривая на нашу с Серегой композицию, где меня уже лапали промеж ног. — Ха! Ты не к-а-а-атишь... Ты — муз-зик! — определились браво с моим полом и, отпав, попытались руками поймать Димку. — Ой! — Моя мама охнула в дверях, видя, как младший Сорока оседает под тушкой старшего. — Может... батю разбудить? — Да не, мать, справимся, ты только меня не теряй. Ага? Я попытался часть туши Сереги переложить с мелкого Димки на себя. — Тем более он наверняка только с дежурства? С пятой попытки у меня получилось. — Хм-м-м... и у этой сисе-е-ей нет! — заметили нам умудрено и громко. В дверь сунулась верткая Машка. — А ты куда? Нечего тебе на это смотреть. Мала еще! Меж тем Серега стал приспускать себе штаны, выдавая на бис «Ссать хочу!». Мать запихала недовольную Машку обратно в квартиру и обратилась к нам: — Вы его уложите, и айда пироги есть. Я так понимаю, Галина еще не вернулась? — смотря, как Серега, вытащив прилюдно свой толстый конец, поливает стену подъезда, пытаясь, видно, струей мочи написать что-то особо похабное, а может, романтическое, кто ж его, пьяного, знает? Но по умудренному лицу и тому, как он закусил при этом нижнюю губу, было понятно — писал старший Сорока от всей своей широкой души. И видя, как кивает согласно Димка в ответ, предложила: — Димочка, оставайся-ка у нас спать сегодня. И всегда помни, ты для меня как сынишка родной. И наш дом всегда твой! А потом и вовсе утащила пытающуюся проскользнуть мимо нее мою верткую сеструху. *** Серегу уложили, усиленно пытаясь удержать на кровати в четыре руки. Нас обоих пьяно обмусолили с головы до ног, пытаясь целоваться. А позже, только спустя часа два, когда и Димка, и я были с ног до головы в чужих слюнях и в собственном поту, вырубились на полуслове. — Ух... Никогда его таким не видел. — Димка вылез из-под братовой тяжелой руки. — Я тоже, чего это он? Вот уж кто-кто, а Серега всегда умел пить. А не нажираться в хлам. Может, с отчимом вашим поругался? — Да с чего? Им делить нечего, тем более отчим как с неделю вместе с мамой в деревне. — Димка стал раскрывать фрамуги. — А может, тогда с отцом? Сорока вздрогнул, глянул затравленно через тонкое плечо на меня: — Он с папой... уже как полгода не встречается. — Поругались? — удивился, вспоминая еще весенний разговор между собой и Димкой. Я тогда спросил «С отцом видитесь?» и Димка ответил просто «Ага». А теперь вот тут всплывает такое. — Да нет... просто не может простить, что он... в общем, с мамой... разбежался... — выдавил из себя Димка. Мы пооткрывали в квартире все, что возможно, и ушли ко мне. Впрочем, кроме пьяной недвижимости в виде булькающего храпом Сереги и крутого телика с ноутбуком, воровать было особо нечего. Мама нас усадила за стол, погладив при этом черные вихры Димки. — Ох, и неприкаянные же вы, парни. И куда Галина смотрит? Все же при вашем бате такое Сергей не вытворял. И видя, как сжался от ее робких прикосновений Дима, решила поменять тему, но довольно неудачно: — А папка-то ваш как? Новую семью завел? — Ну... что-то типа того... — Димка совсем завис над пирогом. — И то ладно, хоть не один. Владимир хороший мужик, рукастый. Такое добро на дороге не валяется. Ладно, мальчики, кушайте и спать. А тебе чего надо тут, Мария? Машка уже в ночнушке важно заглянула в кухоньку и, вздернув себе носик, обожгла Димку косым взглядом: — Лучше бы Сережку привел! А не своего... дружка, — выдала сестрица и, забрав стакан с кефиром, важно ушла прочь. — М-да... ну у меня и дочка растет. Дима, не обращай на нее внимание. Тебе здесь всегда рады. Могла бы — усыновила бы тебя давно, все равно больше у нас торчишь, чем дома. По черным вихрам провели снова ласковой рукой и удалились. Пироги дожевали молча, а позже тихо, когда все мои домочадцы улеглись спать, проскочили ко мне. — У тебя мама добрая... иногда меня это даже пугает... — Димка смотрел, как я расправляю свою полуторку и готовлю на ней место для нас двоих. — И отец тоже... — Может посоветоваться с ним насчет твоих... проблем... — подобрал я наконец-то слово и, тяжело вздохнув, продолжил: — Он как никак хирург. — Травматолог. Я себе еще, слава Богу, ничего, тем более там, не сломал, — хихикнул вдруг Димка ни с того ни с сего. — Ну, тогда с моей мамой. — Я глянул на смеющегося друга и взбил единственную подушку. Надо бы еще одну принести, но будить никого уже не хотелось. — Гинеколог в роддоме. — Димка рухнул на мою кровать и, хохоча, задергал ножками. — Ой, не могу, я же не твоя девица и не залетел от тебя! — Я только предложил. Вообще-то... Так как беспокоюсь за тебя, дурака, — проворчал я устало и, вытащив второй комплект чистых шорт и футболки, всучил веселящемуся Димке. Он посмотрел на меня черными глазищами, а потом, встав с кровати, обнял, тесно прижимаясь и шепча: — Не переживай так. Если будет хуже, сам побегу в больницу. — Обещаешь? — Я снял с себя его тонкие, хотя и сильные по-мужски руки. Димка закивал согласно, прикусывая нижнюю пухловатую губу, а я его подтолкнул в сторону ванной комнаты. — Давай-ка в душ первым и спать. Завтра уроков море. — Ага, — кивнули радостно и ускакали прочь. А когда я сам вышел после душа, давно уже спали, сопя уткнувшимся носом в пушистый ковер, висящий на стенке. *** — Сынок... Вставай! — Мама заглянула к нам и, отследив наши страстные обжимашки под одним узким одеялом, заметила: — Чего в гостиной второе не взяли и подушку? Я вам все положила. Боже, а вымахали-то как за лето! А ведь еще весной вам тут было целое разгуляй поле. Я выбрался тихонько из обнимающих меня тонких рук и ушел за мамой в кухню. — Завтрак и обед готов, отца не буди, ему на работу только вечером, сам встанет. Машка сама уйдет во вторую смену. Главное, напомни, чтобы мою связку ключей не забыла, а то будет куковать, пока ты с баскетбола с Димкой не вернешься. Я сейчас кофе попью и побегу, закроешь за мной. — Мама на ходу зажевала бутерброд и отпила горячего кофе. — Так что потом можешь возвращаться в постельку под горячий бок Димки и досыпать. Только не проспите! У вас же с утра занятия? — подмигнули мне хитро, а я посмотрел на часы. Пятый час, только пошел шестой, через пару минут за мамой приедет служебная машина и увезет ее на дежурство в первый роддом. — Да мне уже не лечь... еще эту пьянь надо проверить, — буркнул я, наливая себе тоже чашку ароматного кофе. — Тебе кто из братьев важнее? Сережка или Дима? — ухмыльнулась мне проницательная мать. — Дима, конечно, — не понял я. — Вот и иди к нему, никуда ваш бухарик не денется до полудня. Кстати, как у тебя с Леной? — поменяли лихо тему. — Никак... — иногда я свою мать вообще не понимал. — Ясно... — подули в горячую кружку и снова взялись обсуждать совершенно другое. Я иногда просто не поспеваю за своей реактивной мамашей, которая может обсуждать параллельно сразу с десяток тем. Такая же у нас и Машка, а вот я, наверное, в отца — основательного и рассудительного. — До сих пор не могу понять Галину. С Володей развелась... привела в дом другого мужчину, забеременела практически тут же от него. А старших детей забросила совсем. — А чего не понятно-то. Влюбилась... наверное? — заключил я. — Хм-м-м, и отказалась усыновить год назад сынишку Сергея? — смерили меня ехидно глазами. — Какого сынишку? — обалдел я. — Обычного. Володька все же больше за своими сыновьями следил, особенно за старшим, так как курва еще та блудливая. Я даже рада, что наша Машка еще мелкая, а то бы тоже от него в подоле принесла. Знаешь, сколько я на аборт девиц Сережкиных отправила за последние только три года — и не сосчитать. А тут два года назад он в деревне какую-то малолетку спортил. Она ничего родителям своим не сказала, оказалась совсем еще девочка — девятый только закончила. Девка была грузной, беременность никто зимой и не заметил особо, а по весне ушла рожать на покосы... там от кровопотери и померла... Я замер над кружкой. "Вот это да... а ребенок?" — подумалось мне. — Ребенка-то спасли. Владимир тогда сильно хотел его усыновить, чтобы внучок на них с Галиной был записан. А Галка рогом уперлась. Вот с этого момента у них и пошло все вкривь да вкось. А теперь Галина сама забеременела и цветет на все стороны. А чем тот ребенок хуже был ее собственного? Да и Дима тоже... — на меня снова глянули как-то хитро и по-особому. — Значит, с Леночкой Гагариной, говоришь, у тебя не у шубки рукав. Ты хоть ей сказал о своей симпатии? — Нет... Да и навряд ли скажу... теперь, — выдавил я из себя. На улице послышался гудок скорой. — Ну-ну, повзрослел таки! Рада за тебя, сынок. — Меня потрепали за волосы, подскочив из-за стола, заявили: — Запомни, Алешка, что бы ни случилось, я и твой отец всегда на твоей стороне. Понял? Я покивал, соглашаясь, так ничего и не понимая до конца, а затем поплелся за ней в коридор. — Ладно, я помчалась! Если Серега вечером не придет в себя, тащи Димку к нам и не забудьте второе одеяло и подушку. Я, конечно, понимаю, вы люди молодые, горячие. Но поверь, все-таки так будет удобнее, нежели жаться под одним. Я закрыл за мамой дверь и наткнулся на мятого ото сна Димку. Моя футболка на нем висела чуть ли не до колен, даже шорт не видно. Ровные ноги торчали весьма сексуально и наводили меня на довольно пошлые мысли. — Чего не спишь? Рань такая, — зевнули мне, топая к выходу и неся в руках свою грязную одежду. — За мамой закрывал. Машка ключи посеяла, а новую связку еще не сделали, вот родаки и маются, — пояснил я, хвостом выходя за Сорокой из дома. — А ты куда? — не понял тот, видя, как я закрываю дверь в своей квартире. — С тобой, а то вдруг тебя Серега с девкой спутает и трахнет. По доброте душевной. — Да он же не совсем уж такой и озабоченный. — Ага, я так вчера и понял, — хмыкнул я, входя за Димкой в его квартиру. В доме стоял угарный запах и это при открытых всех окнах. — Кабы не сдох, — покачал головой младший Сорока. «Труп» валялся на полу и громко храпел, особо булькая на высоких нотах, откатившись под тумбочку, на которой как раз стоял макет фрегата. — Вишь, не сдох, — усмехнулся я, маша перед носом рукой. — Он быстрее замариновался от такого количества градусов. — М-да... уж, айда ко мне... что ли... у меня вроде так не должно вонять. В комнате у Димки было свежо, и правда, не пахло. Сорока стянул с себя мою футболку, становясь от меня спиной со словами: — Леша, спасибо за одежду. А теперь можешь меня подождать... м-м-м, на кухне, например. Видно, всерьез задумываясь, куда меня послать так, чтобы я не нюхал амбре от его братишки. — Да ни за что! — Я глянул вскользь на шорты Сороки через его плечо и понял, что у него утренний стояк. — А с этим... что ты будешь делать? Снова маяться один на один? Димка понял, что его поймали за постыдной проблемой, прикусил себе нижнюю полную губу и опустил затравлено глазищи в пол: — Я сам... попробую... — Угу. Гордый ты мой орел. — Я прижал его к своей груди, огладив ему поджарый живот, горошины ярких сосков, крутанув Димку в цепких руках и поворачивая к себе лицом, толкнул властно на стол. Он сел поджарой задницей на угол и даже ноги развел, дабы мне было удобнее прижаться к его рвано дышащей груди, на выступающем сквозь ткань члене стало расплываться влажное пятнышко, яркая головка выделяла у Димки вовсю смазку, вызывая тянущую внизу боль. И Сорока уже сам потянулся ко мне за поцелуем. Через пару минут я снова, как и вчера в душевых, дрочил совмещенные наши члены. Димка постанывал, крупно дрожал, но я чувствовал, что ему что-то не хватает. Сердце у Сороки бухало так, что мне стало самому страшно, а вдруг не выдержит? Я прижал его к себе, мокрого от пота, трясущегося, и предложил: — Давай... я тебе сзади простату помассирую? — Через что это? — Димка прикусил себе нижнюю губу еще сильнее и обильно покраснел, разрядка у него не наступала. — А то ты не знаешь через что? — оскалился я, дергая на себя верхний ящик стола и шаря там, ища хоть какой-нибудь завалявшийся крем, хотя в комнате у парня? — Я там... грязный... — Димка опустил глаза так, что я их не смог разглядеть из-за его черной челки. — Что ты ищешь? — Крем. — Я потянул следующий ящик. — В самом нижнем... вазелин... подойдет? — прошептали так тихо, что я едва расслышал. Я задрал его красную мордашку и с силой поцеловал, выуживая заветный совершенно новый тюбик. — И зачем он тебе? — мне пришлось распечатать упаковку обоими руками, но я так и не выпустил из своих объятий трясущегося Димку, возясь с вазелином за его спиной. — Мать сунула, когда прошлой зимой ладони сильно трескались от морозов, а я как его вниз кинул, так и забыл... — Димка тяжело дышал, утыкаясь в мою обнаженную грудь и пряча глаза от навалившегося стыда. — Откинься назад и одну ногу задери выше, ага, так... Обопрись пяткой на стол. Я практически его уложил боком на стол, продолжая отдрачивать левой рукой совмещенные наши головки, а правой смазанной выдавленным щедро вазелином коснулся заветной ложбинки. И, пройдясь по ней, стал тереть его нервно сжавшееся колечко. Димку словно зазнобило, он схватился за край стола, выгнулся у меня в руках. Анус был тугим настолько, что я только со второй попытки смог проникнуть вовнутрь. И, вспоминая по учебнику анатомии для девятых классов, где эта чертова простата, двинул дальше, осторожно потирая пульсирующие, бархатистые нежные стенки. Здесь у Димки было шире. Но мускулы сфинктера были настолько напряжены, что о втором пальце не было пока и речи. А когда Сороку задергало в моих руках как от тока, и я понял – нашел. Он громко охнул, выгнулся практически дугой и обильно кончил, хватаясь за мои плечи обеими руками. Его горячая задница зажала мой палец так, что и не вытащишь, а я продолжил гладить его опадающий прыскающий член вместе со своим. Тем более уже и сам находился на грани, а по его семени и вообще стало просто супер. Шкурка на моем стояке так и летала в моих навострившихся пальцах. Димка продолжал охать, но сознание не терял, я наклонился, целуя его, продолжая работать обеими руками, потому как мой палец его анус отпустил, и я смог снова начать жопные изыскания Димкиного расчудесного зада. — Получилось. Ты как? — спросил я, отлипая от его красных губ и чувствуя, что мои попно-жопные изыскания и потирания чувствительного бугорка простаты снова дали плоды. Яркая головка вновь выглянула из-под крайней плоти Димы, а древко опять затвердело. — Хорошо... Леша, может одного раза хватит? Охнули, а затем закусили зубами мои изгвазданные к тому времени шорты, которые я ему выдал на ночь, дабы не орать на всю квартиру. — Щас, еще на раз сольешь и отпущу, — пообещал щедро я. Второй свой оргазм Димка разделил со мной. Я осторожно достал из его дрожащей задницы палец и попытался спрятать руку за себя. Ибо и так было ясно, в чем он вымазан, так как Димка не солгал и видно вечером сходил по большому. Но Сорока не дал мне это сделать и, уставясь в мой палец в коричневых остро пахнущих подтеках, совсем стал бордовым. А потом потащил за собой в ванную. — Мой... Мне включили воду, а сам за занавеской врубил горячий душ и залез под него в ванную. Я тщательно вымыл руки с душистым мылом, а после скользнул за ним, забирая из его трясущихся рук кусок другого мыла. — Ты чего? Дима! Стесняешься, да? Я огладил его спину, обильно намыливая в своих руках, грудь, особенно чувствительные бусинки сосочки. Димка охнул, снова задрожал, но позже потянулся к моим блеклым бежевым. — А у тебя почему они не так чувствительны? — прошептали мне, откровенно краснея и смотря на мой, снова вставший по стойке смирно член, протянули. — У тебя больше моего... — Зато у тебя он яркий и такой... задорный. — Это как? — не понял Димка, прикусывая себе нижнюю губу. — Вверх здорово задирается, не то что мой. Торчит тупо вперед, — пояснил я, скользнув снова в его нежный анус настырными пальцами. Сорока дернулся от меня, но я удержал. — У меня в руке мыло, так что все будет нормально. Я не запачкаюсь, — пообещал я. — Меня уже ноги не держат... — затравленно прошептали мне в район груди. — Просто обними меня, а лучше подрочи наши члены, а я пока займусь твоей жадной дырочкой. Я положил обе ладони на его округлые ягодицы и, чувствуя, как Димка стал судорожно водить руками по нашим зажатым стоякам, скользнул к его анусу сразу с двух сторон. Один палец, второй... третий не получилось... Димка слил тут же, как только я коснулся его простаты. Я снова додрачивал сам себе вручную, а потом помог шатающемуся Сороке вылезти из ванной. — Больше пить не буду! — Серега пьяным взором отследил наши голые обжималовки в коридоре, пока я тащил Димку в его комнату. — Вообще конкретные глюки... два голых мужика! Буэ-э-э, — склоняясь над любимым унитазом. А я с великим сожалением отпустил Димку на его кровать. Хотелось большего, во всяком случае мне. Сорока отследил мой жадный взор на своих мудях и поежился: — В школу пора... — Ага... На этом и порешили. *** В школе был громкий скандал. Леночка Гагарина начала выговаривать Сороке еще в раздевалке за то, что он указал год и поставил свою роспись на полполотна. Причем таким ярким красным колером, что и не закрасить. К пилению мозгов несчастного Димки подключилась завуч по воспитательной работе, потом еще один — по научной. Димка слушал их отрешенно, словно все слова, крики и визги доносились до него через плотную вату. А когда поток высказываний в его адрес схлынул, сонно поинтересовался: — Я не понял, мне содрать плакат со стенда? Будет рисовать кто-то другой? Оба завуча, открыв рот, захлопали глазами. А Леночка Гагарина попыталась подключить к этому срачу еще и меня: — Лешенька, ну хоть ты ему скажи! — А что я? Я рисовать не умею, как Сорока. Он автор, с него и спрос, — усмехнулся я криво. Отчего-то в последнее время воздействие Леночкиного голосочка ослабло и довольно сильно. Вот интересно и почему это? Завучи еще что-то возмущенно провякали и оставили строптивца в покое, перерисовывать кому-то еще, тем более после Сорокиного шедевра было нереально. А Димка зловредно уставился в хрустально голубые глазки Гагариной. — Ну, вот видишь. Все пучком, Ленок! Тем более вы все неправы, это не плагиат, я не рисовал с вашего фото. Если здраво присмотреться, то пара, что танцует, у меня совершенно другая. И замерла она в совершенно другом па. Тем более тебе, как танцовщице со стажем, это стыдно не заметить. Да и листья летят у меня по иной траектории. Я взял только тему, как вы и просили. А все остальное уже переделал по своему вкусу сам. — Мог бы свою роспись поставить осторожно с краю, а не выпячивать ее через весь плакат! — Гагарина надула себе кремовые мягкие губки. — Что бы ее на следующий год срезали? Ха, нашли дурака! А теперь кранты. Это плакат только на этот год, красотка. Это мое личное решение. Не нравится, сдирайте и рисуйте сами! Нехер было меня силком заставлять. Димка развернулся ко мне и, видя, что я отрешенно смотрю вообще в окно, терпеливо ожидая до чего дойдет его поединок с Леночкой, ехидно заметил Гагариной: — И потом твой молчаливый рыцарь больше тебе не помощник. Хватит играть с Качаловым, как кошка с мышкой, — и пока я и Ленка поднимали челюсти с линолеума, утащил меня к классам. Я только к третьему уроку пришел в себя от такого Димкиного выпада в сторону Леночки. Гагарина все крутилась на своей второй парте и зыркала в нашу сторону голубыми глазками. Что ей было крайне неудобно, так как мы с Димкой сидели на четвертой в первом ряду. Вообще нам с ним повезло, в девятом нас всех в классе заставляли менять каждый месяц ряд. Перемещаясь слева направо. А в десятом мы застряли на ряду у окон и так там и остались. И теперь можно было на скучных уроках от нечего делать пялиться с Сорокой на пару в окно. Леночке было весьма не с руки задирать голову со среднего ряда в нашу сторону, а ее соседка Сонечка так вообще не понимала, почему Гагарина вертится с утра, как на сковородке. На большой перемене перед алгеброй Гагарина вроде успокоилась и стала дефилировать с Сонечкой перед доской. Я прислушался к вечному трепу Сони: «А вот этот новенький парень из одиннадцатого «д» такой красивый. А вот тот из одиннадцатого «а» еще красивее, и так далее». Сонечка Саган как всегда была в своем репертуаре, Лена слушала ее в пол-уха, как и подобает лучшей подруге, и даже поддакивала, мол, ага, угу. «Но твой Русланчик — вне конкуренции!» — заключила Соня, дева с первого класса пускала слюни на партнера по танцам Гагариной. На этой фразе Саган меня отвлек голос Димки, который спорил с подошедшим к нам Сашкой и Артемом. Сашка — высокий и серенький, признанный математик нашего класса, Артем — чернявый его сосед и по совместительству друг, хмурый и вечно всклокоченный. И теперь у меня под боком на листке "А четыре" расписывали нашу заданную на сегодня домашку в три руки. Плотным убористым почерком. — Нам специально задали использовать эти функции, — возражал Александр, поправляя отработанным движением руки себе очки и обводя в своем решении карандашом три основные точки. — И что? Я и без них решил. Хотя, возможно, и длиннее, но точно — зуб даю — верно! — Димка тоже математиком был от Бога, но если, к примеру, я, Сашка и Артем решали шаблонно, то Сорока умудрялся, как живописец с красками, в легкую обходить ненужные в его понимании и тяжелые для восприятия тупые теоремы. — Это неверно. Видишь, у нас с Артемом другой ответ. — Значит, вы оба ошибаетесь. Попробуйте пройти от обратного и ни черта у вас не совпадет. — Хм-м-м... Сашка начал прорешивать сбоку пример от обратного. — Видишь, совпал, — заметил ехидно Артем, как я не вытерпел и вмешался в их математическую дуэль. — Если вы считаете, что ваши решения верны, а Сороки нет, так чего привязались? Сашка и Артем были слишком гордые, чтобы вот так вступать в полемику со мной, либо с Димкой, ибо считали нас, конечно, не совсем идиотами, но в то же время и не их уровня. Оба собирались на математический в один из Московских университетов. Хотя, иногда на контрольных, так как у нас обычно с ними совпадали варианты, сверялись с нашими ответами. Это было словно как графья признавали свою настырную челядь. Потому что откровенно не понимали, зачем нам с Сорокой баскетбол. Но все же они на время считались с нами в нашем классе, выделяя из всей серой массы остальных, так как списать их решения никому было нереально. Даже нам с Сорокой. Мне вообще иногда казалось, что эти двое сухих математиков живут в собственном параллельном мире цифр и формул. И к нашему, земному, не имеют никакого отношения. Сашка глянул на меня сквозь очки хмуро и выдавил из себя: — Сам не знаю... Но решение Сороки не лишено смысла, вот и зацепились. А у тебя какой ответ, Алексей? Ну надо же, даже моим мнением заинтересовались? Сегодня просто праздник какой-то. Ща будут массовые гуляния и фейерверки! Я глянул мельком на их решения и ткнул в ответ Сороки: — Как и у него. — Так это ваше решение на двоих? — уточнил въедливый Артем. — Нет, я использовал, как и вы, предложенные функции, но не в этих точках, вернее сказать, не в этих двух. Я накрапал им третий ход решения примера на другой стороне, чем заставил застыть всех троих. Димка почесал затылок и усмехнулся: — Все-таки я был прав! Вот здесь и здесь я обошел решение Качалова, не используя эти дурные функции. А вы чего скажете? Сашка переглянулись с Артемом и, пожав мне руку, ушли к себе, забрав исписанный несчастный листок. Даже не подтвердив вслух, правы мы с Сорокой или нет. Но судя по тому, как они сразу стали что-то исправлять у себя в тетрадях, в этот раз мы с Димкой оказались на высоте. — Я у тебя это прихватизирую, ты не против? А то верно, учитель еще упрется, как те двое рогом, что я функции не использовал. — Забирай, — усмехнулся я, как увидел, что ко мне идет целая делегация девчат во главе с нежно улыбающейся Леночкой. — Только не это. — Димка передернул плечами и, прихватив обе наши тетрадки, умчался в мужской туалет. Я сильно не возражал, так как шкурой чувствовал, зачем столько дев топают ко мне. — Лешенька! — начала Леночка как по писанному, присаживаясь на место Димки. О! А это что-то новенькое, ко мне впервые так интимно садятся за парту и, беря мою дрогнувшую руку в тонкие прохладные пальчики, ласково пожимают. — Помоги нам решить сегодняшнюю задачку?! — сзади хмыкает белобрысый Мишка. — Знаешь, Качалов, ты пользуешься великим спросом у наших женщин! И почему-то только во второй половине дня и исключительно по вторникам, четвергам и пятницам. Ничего странного не находишь? И без его ехидного подъеба муторно. А то я дурак, не понимаю, что в эти дни у нас сдвоенные уроки алгебры. Ну не совсем же я кретин. — Ну почему же, в другие дни тоже, — ухмыляюсь ответно я, намекая на то, что физику, химию и прочую лабуду по естественным наукам никто не отменял. — И то верно! И Сорока ускакала. Бросив тебя, бедного, на растерзание озверевшей толпе милых дев. Наташки, что вдвоем кроме Леночки и Сонечки зависли надо мной, хмуро глянули на нашего классного болтуна. — А не заткнулся ли бы ты, Кожевников? — начала одна. Вообще, мне кажется, что у нас практически всех девушек зовут — либо Лена, либо Наташа. Так как Наташ целых три, а Лен четыре. И все в нашем классе. — Ладно, показывайте свое решение, — тяжело вздохнул я, силком выдирая руку из Лениных цепких пальчиков. Раньше бы я так не поступил. Сидел бы как дурак и млел, с ужасом думая, как ненаглядная Леночка Гагарина убирает нежные руки от меня, но сейчас почему-то стало даже немного противно. — А, м-м-м... — застопорилась Лена. — Я думала, ты просто, как раньше, дашь свою тетрадку... — Извини, но у меня ее нет. Могу только проверить ваши решения и указать где ошибки, — усмехнулся криво я. — А написать отдельно на листке свое решение... — попытались простучать уходящую под ногами почву. — А я уже написал. Оно слишком длинное, чтобы еще раз расписывать по всем пунктам. Попросите Артема и Александра, листок у них. Девы как-то совсем скисли. В отличие от нашего мужского населения, никто из них в математике не шарил, более того, и в химии с физикой тоже. Наши дамы были сугубо гуманитариями. Но выпрашивать решения у наших гениев было из раздела «Плевать на солнце!». Дамы переглянулись и попытали счастья в последний раз. — А твоя тетрадка? Где? — У Сороки, в мужском туалете. А что? — добил девушек я. — Лихо ты их, — заметил Мишка, смотря на удалившихся похмуревших окончательно дев. — Давно пора. А то строят из себя невесть что, а ведь года как два только за счет тебя и живут. — За счет меня? — повернулся я удивленно к нашему классному шуту. — Ты что, не замечал, что ли? — Мишка потер себе прямой практически греческий нос. — Нет... не особо... — буркнул я в ответ. — Вечно ты, Качалов, в розовых облаках летаешь. И твоя любовь к Гагариной ни к чему хорошему не приведет. — В словах Мишки не было и доли иронии, а даже какая-то жалость. — Да ни один из парней, кто в алгебре шарит, у нас никогда девкам списывать не дает. Ибо те ни за что не помогут ни на литературе, ни на английском. Это только тебе и то и другое даётся легко. Универсальный ты наш. Вот ты, добрая душа, им всегда и помогаешь. А они Гагарину вперед выставят, так как знают, курвы, что ты по ней давно сохнешь. И пользуются. Наши девушки знают... что мне нравится Лена Гагарина... И, судя по Мишке... парни тоже просекли. Я выпал окончательно в осадок. "А сама Лена... она в курсе... этого?" — в ужасе подумалось мне. Звонок, Сорока вошел в аудиторию вместе с учителем, причем тот что-то особенно скрупулезно у него вычитывал по тетради. — Что ж, так тоже можно, — улыбнулся светло Димке математик. — Отлично, Сорока! И тебе, Качалов, я тоже ставлю пятерку. Хм-м-м... Здравствуйте и садитесь! М-м-м... — шаря глазами по классному журналу. — Ах, точно, Гагарина, к доске! Я видел, как Леночка убила взглядом спешившего ко мне радостного Сороку. — На, держи и скатывать не пришлось. — И где же ты наткнулся на нашего великого и ужасного математика? — усмехнулся я криво, хотя уже и так знал ответ, где ж еще — конечно, в мужском туалете. В середине урока, когда математик вкатал чуть ли не половине наших дев заслуженные пары, и все девицы пытались прожечь в Сороке огромную дыру исключительно «добрыми» глазками, нам задали самостоятельно решить еще пару задач, а сам Арсений Лукич пошел по рядам, не давая подглядывать друг у дружки. — Ты... в нее все еще влюблен, да? — Димка совсем уткнулся в тетрадь, строча формулы. — В кого, в Гагарину, что ли? — уточнил я. — Ну да... — протянули настолько тихо, что я еле расслышал. — Наверное, не задумывался в последнее время, — сказал я честно, и, видя, как застыл Сорока над формулами, попытался ему объяснить: — Лена это как недостижимая мечта, что ли... Ну, знаешь, по телику красивые актрисы выступают, тебе, к примеру, какая-то в сердце запала, но ты же точно знаешь, что твоей она не будет. Ну, вот примерно так, остается восхищаться на расстоянии и не более того. — Хм-м-м... Дама сердца, — проворчал Димка, перефразировав по-своему. — Ну типа того, что ли, как у Дон Кихота, — согласился я. Димка совсем занавесился своей черной челкой: — А... я? Этот вопрос задали настолько тихо, что я еле расслышал. — Ты... мой самый дорогой человек, — ответил я на грани звука. Вот теперь я душой точно не кривил. Я скользнул рукой на Димкино колено и почувствовал через плотную штанину еле заметную дрожь. — Сорока! А вот это еще интереснее! Не можешь выйти к доске и написать для всех? — Арсений Лукич завис над нашей партой и гаркнул так, что Димка подскочил на стуле. — Я-а-а-а? — обалдел он от такого орова, а я еле успел убрать с его бедра свою руку. — Хотя вряд ли сможешь... Эх, хорошо быть молодым, — хмыкнули тихо нам, уперевшись хитрым взором во вздыбившуюся промежность Димки и, повысив голос на весь класс: — Так, внимание! Лучше я распишу решение Дмитрия Сороки сам. С нужными пометками и добавками. Тетрадка Димки уплыла в руках учителя, Сорока, красный как мак, уткнулся себе в локти. — Дим, а чего сам не пошел? — спросил сзади не понявший ни черта Мишка. — Он связку на ноге потянул, играя вчера в баскетбол, — заступился я за красного Сороку и услышал тихое из-под локтя Димы. — И когда ты, Качалов, так научился картинно врать? — Ну, — протянул я, веселея на глазах и приобнимая его по-дружески за плечи. — Сам даже не знаю... Когда! А главное, вроде такого за мной отродясь не водилось. — Только... не трогай меня... за коленки... — прошептал сдавленно Димка. — Хотя бы... в школе... — А потом, придя резко в себя, саданул локтем под дых. — И не висни на мне! Ты же тяжелый, тюфяк! — звонко на весь класс. — Хм-м-м, Сорока! Что за поведение? — раздалось строгое от доски. — А вообще, подумайте, может, пойдете на математический в наш университет? Это же талант от Бога! — тыкая указкой в начерченное на доске решение Димки. *** «Благодаря утке про потянутую связку» Сорока, не будь дураком, отбрехался от стометрового забега, да и вообще всю физру проболтал с Мишкой на пару, у того был медотвод из-за сломанной летом ноги. Конечно, гипс давно сняли, но Кожевников еще очень сильно похрамывал и ходил в реабилитационный центр на спец гимнастику. Чем вызывал подъебки других учеников. — Мишка, откуда упал? С печки али с колокольни? — хихикали одни. — Не, он навернулся с унитаза! — ржали другие. Мишка же скалил ровные зубы и ржал со всеми, возвышаясь буквально над каждым на полголовы или на целую голову из-за своего высокого роста. Ибо, как классный шут, ценил такое внимание к себе, а иногда еще и откалывал в ответ. Типа «Ага, печка оказалась высокой, к Маньке деревенской лез и навернулся, хорошо, хоть член не сломал». Про колокольню вообще было из разряда экстрима, практически поябушки с той же мифической Манькой, но уже в воздухе на парашютах. Причем было два варианта оных, огромный Манькин безразмерный бюстгальтер или труселя в рюшах и горошек. Про толчок Кожевников удивленно выпячивал карие глаза и выдавал типа такого: «Как, это был ты? А я думал все же девка! Извини, в темноте не разобрал. А в жопу, сам понимаешь, без разницы, хы-хы-хы!». И так далее, и тому подобное и по бесконечному кругу. Вообще Мишка мог буквально хохму придумать из ничего. Был бы повод, и теперь его сломанная нога им и оказалась. С Димкой у Мишки всегда были хорошие отношения. Еще бы, что тот гвоздь, что этот — на месте дырки вертят. И когда я, отбегав свою норму, подошел к ним в тенек, то огреб сразу от обоих. — Рад за тебя, Качалов! — начал за здравие Мишка, подмигивая. — Наконец-то наша родственница космонавта осталась впервые с носом. Сколько можно Сороке пугалом при тебе работать? Он все же птица вольная, а не привязанная к твоему спящему огороду. Я только рот распахнул, как ржущий Сорока ехидно заметил: — Не, Мишка, ты не прав. Наш Тюфяк в своем огороде сам пугалом работает! А мне приходится периодически его будить, кабы в кому не впал от своего всемирного торможения. Я смерил ржущих в обнимку обоих парней и только головой покачал. Что с Сорокой связываться, что с Кожевниковым. Особенно когда они оба в ударе — себе дороже! Как сзади меня нарисовалась нежная Лена. — К-хм... Лешенька... Можно с тобой поговорить? Я увидел, как тревожно на меня глянул Димка, а Мишка расплылся в такой ехидной роже, что хоть топись. Но я все же отошел за тоненькой Леночкой от левых ушей в сторону. — Да... Ты что-то хотела? — выдавил я из себя всеми силами. — Ну просто узнать... У тебя девушка есть? Я совсем завис от такого вопроса, удивленно пялясь в ее хрустальные наивные глаза. — А чего это ты спрашиваешь? — Ну... Наташа Широва хотела бы с тобой встречаться. Огорошили меня окончательно, а я как дурак стал вспоминать, кто вообще такая Широва. Кажется, из «а» класса или из «в»... точно я не помнил эту девицу. — Спасибо, я пас, — взял я себя в руки, а в голове снова всплыл разговор с Мишкой, если Лена знает, что нравится мне, то как она вообще может со мной разговаривать на подобную тему и выступать от имени другой. Посредницей! — Что ж... — помялась Лена. — Так ей и скажу. — Ага, так и скажи, — буркнул я еще хмурее и вернулся к сидящим в теньке парням. — И чего наша леди от тебя хотела? — ухмыльнулся злорадно Мишка. — Спрашивала, есть ли у меня девушка, — выдавил я из себя, видя, как бледнеет окончательно Димка. — Неужто сподобилась? А как же ее ебаль Руслан? — усмехнулся Кожевников, тиская автоматом Димку за тонкую талию. — Он, вообще-то, ее партнер по танцам, — схмурил я брови в ответ. — Ага, а еще в постели. Леха, сними розовые очки с носа и пой! Наша Леночка еще в девятом перед ним свои ровные ножки раздвинула. Про это все парни знают в нашем классе, акромя тебя, — довольно расхохотался шут. — Сорока, и ты тоже... знал? — Я вперился в бледное лицо Димы, тот рвано кивнул и совсем уткнулся носом себе в тонкие колени. — И что будешь делать? Ебать Гагарину на пару с Русланом? — уточнил наш шут. — А причем тут вообще Лена? Она говорила, что со мной хочет встречаться Широва. А я, хоть убей, не помню даже ее лица. Так что отказал, вот и все. Ладно, мужики, я в раздевалку, покедова. Да и урок уже почти на исходе. Я махнул рукой обоим и почапал в корпус, в груди все было муторно и грязно. Димка догнал меня у самого крыльца, схватил за руку и прошептал: — Прости, я знал, что Гагарина и Руслан любовники... и не сказал тебе... просто не смог. Ты ведь так ее любишь. — Кретин. — Я развернулся к вжавшему в плечи голову Сороке. — Я ее любил и сходил с ума от этого весь девятый и десятый класс. А теперь практически перегорел. Или переболел, можно сказать. Ты пойми, Димка, я даже в мыслях не мог представить, что могу трахаться с Леной. Самое большое — поцелуй в щечку и подержать за ручку, не более того. А ты виноват в том, что промолчал. Хотя и знал. Глядишь бы, вся эта тягучая резина быстрее закончилась. Я отвернулся от сжавшегося Димки и пошел дальше. — А почему Шировой отказал? — подстроились ко мне сбоку. — Я же сказал, даже лица ее не помню. Она вообще из какого «а», «в»... — «Д», она танцует вместе с Леной, такая яркая блондинка с трешкой в грудях, — пояснил мне тихо Димка. — Блондинка? Не помню, — отмахнулся я. — Не мудрено! Да ты, кроме своей выцветшей Гагаринской моли, и не замечаешь никого, — возразил Димка, как я его зажал в темноте коридора и, проведя по внутренней части бедра... нащупал... Сорокинский бравый стояк. Блядь! А он быстр! Да и я тоже! Судя по реакции в моих трусах. Пар сегодня больше не было, и я, недолго думая, утащил Димку в мужские раздевалки, целуя на ходу его влажные губы, а через раздевалку в одну из дальних кабинок в душевых. — С ума сошел! А если... — начал Димка, как я просто его заткнул ртом, врубая горячую воду на полную. Гель, умелые руки, и его нежная сморщенная дырочка, что в этот раз впустила меня практически сразу и позволила добавить через пару минут уже третий палец. Мы стояли на коленях под падающей водой и сосались как полоумные, вернее я пытался заткнуть откровенные стоны Сороки. Как вдруг он отодвинулся от моих саднящих губ, глянул по-особому черными глазищами и, нагнувшись над моей перевозбужденной бежевой головкой, погрузил ее в рот, отчаянно глотая и давясь. Теперь кроме его пошлых хлюп-хлюп ртом и в заднице шурующих моих пальцев, звуков не было. Я прикусил себе нижнюю губу и, слушая, как в душевые врываются наши хохочущие парни. Усилил натиск пальцев, вызывая у Сороки настоящие судороги дрожащего и так тела. Во время своего оглушительного оргазма Димка беззвучно распахнул рот, удерживая челюсти вокруг моего ответно выпрыснувшего семя члена. И откровенно подавился, зачихался, закашлялся. Я притянул его к себе на бедра, не убирая пальцы из его сжавшейся задницы и тихонько продолжая там ими шевелить. — Ты хочешь большего, да? — спросили у меня, краснея скулами и ушами. — А ты? — Я сцеловывал с него подтеки своего семени и думал только об одном. Как же Димка прекрасен. — Я... — замялись у меня в руках и, нежно прижимаясь горячими щеками к моей тяжело дышащей груди. — Я... тоже... только, давай не здесь... не в школе... — робко попросили меня, и я его зацеловал, терзая рот Димки на грани безумства. — У меня... хорошо? — спросили робко, когда я отпустил малиновые губы Сороки. Я рвано кивнул и осторожно достал пальцы из его сжимающейся, горячей попки. Мы дождались, когда поток наших одноклассников схлынет на нет. И вышли из кабинки, наткнувшись на ожидающего нас классного шута. Я от такого вздрогнул — кранты, завтра вся школа будет в курсе наших с Сорокой особых отношений. Но Димка смотрел на Мишку как-то странно, немного смущенно, ласково, виновато улыбаясь. — Добился-таки своего, поздравляю, Сорока! Не переживай, Качалов, я не идиот, как многие считают, и о таком трепать не буду. Точно. А Димку береги, если что — смотри, уведу. А еще тебе морду набью за все хорошее. — Кожевников хмуро нас осмотрел и предупредил: — И это, постарайтесь в школе этим больше не заниматься. Как бы не шифровались, слышно, особенно в соседней кабинке. Вот и пришлось мне вас сторожить. Ладно, сладкая парочка, бывайте. Эх! Где же ты, моя ненаглядная Маня? — и, насвистывая, оставил нас двоих. — Мишка гей? Мы ехали в автобусе в сторону нашей секции по баскетболу и я оттирал толпу от зажатого в закуток Димки. — Скорее... би... И прости, он давно знал, что ты мне нравишься и не совсем как друг... — Мишке так все выболтал, а мне? И давно я тебе нравлюсь не как друг? — надулся я на тихий шепот Димки, едва различимый в толкотне переполненного автобуса. — Ты на Ленке как помешался... так вот с тех самых пор. Она-то мне никогда особо не нравилась... хитрая очень уж и себе на уме... а ты... тюфяк... — Димка уткнулся мне в плечо. — И сразу мечтал вот так целоваться со мной... и заниматься всеми теми интимными «делами»... — выдавил я, тупо соображая, что Сорока аж почитай с девятого класса сохнет по мне, а я откровенно считал, что, как и я, Димка сходит с ума по Лене Гагариной. — Нет, конечно, я как и ты, до последнего любил издалека... а потом, вдруг все так закрутилось... и я понял, что могу быть с тобой. — А зачем звал порно смотреть? — хмыкнул я зловредно, как толпа даванула усиленно сзади и я вляпался в Сороку, автоматом прижимая его к груди. — Так интересно было узнать... какой он у тебя стал... за лето... — прошептали, отчаянно краснея, а я скользнул по его напряженным ягодицам рукой и потер через штаны по чувствительной ложбине. — Скоро узнаешь... И возможно уже сегодня ночью... какой... — Прекрати... — у Димки участилось дыхание. — А то я не смогу выйти из автобуса с ноющим стояком. И потом, у нас сегодня игра. — Тренировочная. — И что? — черные глаза глянули требовательно вверх. — Хорошо, не буду. — Я поднял игривые пальцы обратно на его тонкую талию и сжал сильнее, утверждаясь. — А вся история про оргазмы, тоже лажа? — поинтересовался я в конце и почувствовал, как обиженный Димка пытается вырваться из моего мертвого захвата. — Парни, прекратите пихаться! Здесь же люди! — заголосили сзади него. А я, извинившись за нас обоих, потащил Димку, упирающегося, к дверям, тем более мы уже приехали, и следующая остановка была наша. *** Сегодня мы с этими козлами играли в одной команде. И тут вдруг ни с того ни с сего вокруг меня заплясал Валера. Юра к радости Димки не проявлял к нему, как ранее, дикого интереса. А вот этот принц из сказки, зыркая на меня карими глазками, просто допек. Отыграли мы все же классно, с большим перевесом и отправились в раздевалки. — Давай встречаться, — Валерка отрезал мне путь ускользающей группе, и я воззрился недоуменно на него. — Ты гей? — Ну вроде того, — заулыбались мне сверху. — Хотя было вначале и несколько девочек. Но после мальчиков на девиц уже не тянет. — Только не говори мне, что вы ушли с Юрием из той команды из-за этого, — тяжело вздохнул я, наша группа пропала в душевых, и мы оказались с Валерой один на один в гулком пустом коридоре. — Не совсем. Юра — ярый бабник, это по моей просьбе он отвлекал твою верную женушку, чтобы я смог под тебя подбить клинья. А из той команды мы ушли лишь только потому, что мой бывший лег под нашего капитана. И тем самым расколол весь коллектив пополам. Так что скажешь? — Не интересует. — Хм-м-м, с тобой я могу и снизу периодически бывать, если согласишься. Не думаю, что эта Сорока тебя полностью сможет удовлетворить, — заявили по-наглому и прямо, пытаясь провести рукой по моей скуле. — Я сказал нет — значит нет. И разговор закрыт. Я убрал преграждающую мне руку и пошел в душевые. — Ну ты все же подумай на досуге, — пропели мне сладко сзади, подстраиваясь хвостом за мной. А в душевых Сорока пытался обойти липнувшего к нему Юрасика, отвешивая ему один увесистый тычок за другим. И успокаиваясь только, когда увидел входящего хмурого меня.