Однажды он рассказал...

      У врага курносый нос и веснушки, мокрые от пота светлые волосы жалко слиплись сосульками, голубые глаза смотрят по-телячьи обречённо. Враг понимает, это конец. Кожа серая, тени вокруг глаз уже не синеватые, чёрные почти. Тощий, обессилевший, почти досуха выпитый Владыкой Хаоса мальчишка. Честолюбивый самоуверенный мальчишка, захотевший власти и решивший, что ему всё по плечу. Не справившийся с захлестнувшей его силой. Едва не уничтоживший Волшебное Измерение. По закону его надо арестовать и передать в руки правосудия. Чего проще — взять как паршивого котёнка за шкирку и...       Саладин смотрит на него и сквозь него. Жалкий, невзрачный, в пыльной серой хламиде, тот даже не пытается встать, опираясь на локти — ведь лежачих не бьют, так?       Резня на Эсперо. Пожар на Линфии. Пепелище на планете Ом. Бойня на Оппозитусе. Пенфесилейская трагедия.       «...Папочка, привези мне бусики...»       «... я ж буду такой же крутой, как ты...»       «...Ничего. Возвращайся быстрее...»       Слово сорвалось и ударило точно в цель. Тело на каменном полу дёрнулось и замерло навсегда, а Саладин продолжал молча смотреть на него.        — Пойдём, Саладин. Всё кончилось, пойдём, — рука Гвидиона легла на его плечо.       Саладин медленно обернулся.        — Пойдём, — Гвидион был терпелив. — Он сопротивлялся и был убит в бою.        — Зачем? — выдохнул Кевин.        — Саладину нельзя было. Он воин, а не убийца. Нельзя из войны делать вендетту.        — А ты, выходит, убийца? Гвидион, его должны были судить!        — Кевин, ты дурак? Или историю Волшебного Измерения надо в памяти освежить?! О да, суд, гуманный суд! Ах, он же мальчик, ах, не подрассчитал, ах, не хотел! Максимум десятка, потом амнистия или побег... они не останавливаются! Эти сопляки, хватнувшие силы и власти не останавливаются никогда! Они больные, отравленные этой мощью, ты знаешь сам! Ты хочешь, чтобы это всё опять повторилось, хочешь, да?! — Гвидион сорвался на крик.        — Гвидион, есть закон, и мы должны ему подчиняться, а не устраивать самосуд.        — Поговори об этом с ним, когда он придёт в себя, — тихо посоветовал Гвидион, кивнув на безучастного Саладина.       Две недели назад к ним пришёл Вэл, их бывший однокашник, променявший университет и мирскую карьеру на сан после двух курсов обучения. Тот самый Вэл, к которому Саладин однажды вломился перед рассветом, потому что ему вот позарез надо было жениться.       Гвидион стеной встал у него на пути:        — Уходи, Вэл. По-хорошему уходи. Или ты правда собираешься рассказывать ему о божьем промысле и смирении? Ему?!       Вэл смотрел поверх его плеча на Саладина — выжженного, оболочка одна — и отвёл взгляд.        — Нет. Я с дурными вестями. Госпожа Лорена очень плоха.       На этот раз он не бежал, пошёл и написал рапорт, как полагается. Так, как он делал всегда, кроме того единственного раза.       Дом на Андросе потемнел от тоски по хозяину — дед Айюб погиб на этой войне месяц назад вместе со всей своей боевой четвёркой. В строй вернулся, старый дурак. И теперь смерть скалилась в окна, поджидая хозяйку.        — Будь сильным, внук, — сказала ему Лорена.       Внезапно ослабевшая, едва способная передвигаться, придавленная к земле грузом потерь.        — А ты? — одними губами спросил Саладин.        — А что я? — ведьма усмехнулась, — я всего лишь слабая женщина и, увы, уже давно немолодая. Ты ведь не думал, что я буду жить вечно?        — Думал, — голос всё не мог протиснуться сквозь сдавленное горло.        — Балда, — засмеялась она, потрепав мужчину по щеке, сжала сухой рукой его плечо и повторила: — Будь сильным, внук.       А через два дня он смотрел, как догорает оставшийся без хозяйки дом. Дом, в котором прошло его детство. Будь сильным, шептали языки пламени, я не смогла.       Они стояли рядом, плечом к плечу, опираясь на парапет, молча пялились на свинцовые воды реки. В последнее время они не разговаривали вообще, и каждый был уверен в своей правоте. Наконец Кевин прервал молчание:        — Завтра снимаемся.        — Да, — камнем упало в серую воду.        — Что будем делать?        — Ничего.        — Мы не можем его бросить вот так! Мы же...        — Друзья? — Гвидион выпрямился, глядя на невысокого Кевина сверху вниз. - Да. Уже тринадцать лет как. И что? Ты полагаешь, что его можно сунуть за пазуху, как бездомного щенка, увезти с собой и кормить с ложечки? Или у тебя нашлись для него нужные слова? У меня — нет. Ты знаешь, что он спалил свой дом на Андросе?        — Нет... откуда?        — Вэл сказал. У него нет причин, чтобы жить, Кевин. И мы их ему не найдём.       Гвидион прав, отрицать это глупо: все их попытки хоть как-то расшевелить друга были бесплодны, а когда Кевин предложил заказать поминальную службу, то услышал в ответ тихое: «И по мне закажи». Но Кевин не мог смириться. Не мог!        — Что делать? — растерянно повторил он.        — Молись, — сначала Кевину показалось, что Гвидион издевается над ним, но... — молись, дурак. А что ты думаешь, я тут делал, пока ты не пришел?        — Почему не в храме? — ошарашенно спросил он.        — Вали отсюда с такими вопросами! Не твоё дело.       К полудню следующего дня они уже смотрели, как их друг уходит с рыцарями Фонтероссы. Помощь пришла откуда не ждали. Выглядел он паршиво, но всё же немногим лучше, чем в последние дни.       Прощание было тяжёлым, без лишних слов и объятий.        — Понадоблюсь — зовите, — сказал Саладин. — Спасибо за всё. И...       Он замолчал, но в воздухе повисло немое «простите». Простите, но...       Он смотрел на них и видел: Кевин показывает фокусы его дочке, она хохочет и хлопает в ладошки; Гвидион держит на коленях его сына, а напротив них, за шахматной доской, улыбаясь, сидит его жена — она частенько у них выигрывала...       Простите.