Эйш Каштан

Эйш коротко взглянула на старые ручные мужские механические часы на толстом коричневом кожаном ремешке, подаренные ей старым торговцем с площади Святого Иштвана два года тому назад, когда она только приехала в незнакомый и пугающий Будапешт, сев на последний пассажирский поезд, следовавший из румынской окраины в прекрасную столицу Венгрии – жемчужину Дуная. Тогда почти слепой старик в потрепанном сером драповом пальто и засаленной австралийской акубре, торговавший у Базилики Святого Иштвана керамикой из Надудвара, стал первым, кто протянул девушке с бронзовой кожей, каштановыми локонами и темными, как уголь, глазами, обрамленными пушистыми ресницами, руку помощи. Старый торговец пропал на следующий день, и с тех пор Эйш больше никогда не видела его, но продолжала приходить к ступеням Базилики Святого Иштвана каждую пятницу, чтобы, прислонившись к железной ограде, мысленно поблагодарить доброго бродягу, увидевшего в Эйш внучку, требующую защиты и опеки. Весна в этом году началась в Будапеште рано, и к началу мая практически все кусты душистой сирени отцвели, оставив после себя лишь грозди высохших темно-фиолетовых цветов. Эйш поджала ноги, обхватывая укрытые пышной темно-синей длинной юбкой колени обнаженными руками: несмотря на раннюю весну, по вечерам в Будапешт возвращались холода, и девушка пожалела, что не прихватила с собой растянутый вязаный свитер. Она нашла его среди старых вещей, выкинутых женщинами табора, вместе с другой порванной и уже абсолютно непригодной для ношения одеждой. В свитере, связанном из толстых шерстяных черных ниток, могли закутаться две такие Эйш, и оттого он казался самым уютным и самым теплым на свете свитером. С наступлением вечера гуляющих в городском парке Варошлигет стало гораздо меньше, и девушка, еще раз взглянув на круглый циферблат часов, принялась ловко складывать свой товар в легкую матерчатую сумочку с изображением цепного моста Сечени, купленную ею в одной из сувенирных лавок Будапешта. Незамысловатые фигурки, бусы, брошки и колечки, которые девушка смастерила собственными руками из каштанов, спичек, проволоки и засушенных цветов, не пользовались популярностью у местных жителей, зато приводили в восторг приезжих из самых различных уголков мира туристов. Особенно туристам нравились маленькие декоративные кастаньеты - коричневые, выкрашенные в желтый, красный, зеленый, оранжевый и бордовый цвета, с выгравированными на них цитатами известных музыкантов и повязанными поверх шнурков цветными атласными ленточками. И Эйш тоже любила их. В цыганской общине, к которой девушка присоединилась после того, как ее, скитающуюся по не самому благополучному Восьмому району Будапешта, повстречал Кало – «цыганский барон» местной общины, она считалась самой изящной и умелой танцовщицей. И единственной среди других девушек, умеющей танцевать фламенко – сказывалась горячая испанская кровь, текшая по ее венам. Собрав свой товар, Эйш накинула сумку на плечо и, бросив по сторонам осторожный взгляд, отправилась к заполненной туристами Площади Героев, чтобы оттуда сесть на желтую ветку метро – самого старого метро в континентальной Европе – и отправиться к набережной Дуная. Эйш никогда не возвращалась домой сразу, как закончит рабочий день. С наступлением сумерек она любила подолгу бродить по набережной, теряться среди темных причалов, вдыхать речной воздух, слушать бесконечный шум волн и любоваться огнями перекинутых через Дунай мостов и холмистой Буды. В это время, когда цвели белые, желтые и розовые каштаны, усыпавшие набережную маленькими цветками, Эйш приходила к установленным на набережной недалеко от Парламента чугунным башмачкам, туфелькам и ботинкам – женским, мужским и детским, оставляла красную гвоздику, зажигала лампадку и сидела на корточках, подобрав юбки, обняв себя за плечи и всматриваясь в мерцающий огонек. Этот пронзительный памятник расстрелянным во время Второй мировой войны евреям произвел на девушку сильнейшее впечатление, когда она впервые завидела его, оказавшись в Будапеште. Глядя на пятьдесят три пары стоптанной и оставленной на берегу Дуная обуви, Эйш понимала, что у некоторых людей жизнь оборвалась прямо здесь. Ее же жизнь все еще была в ее руках, и лишь собрав всю волю в кулак, она могла бы встать с колен на ноги, чтобы идти дальше. - Снова пришла? – услышала девушка не совсем довольный мужской голос и поспешно оглянулась. В нескольких шагах от нее стоял подтянутый полицейский, облаченный в темно-синюю форму и светоотражающий жилет, патрулировавший район Парламента. Эйш метнула в мужчину раздраженный взгляд, сверкнув большими глазами, которые в надвигающихся сумерках казались еще темнее. - Ты ведь знаешь, что тебе лучше поскорее возвращаться в свой район? – задумчиво произнес полицейский, однако никакой недоброжелательности в его хорошо поставленном голосе не было. Девушка лишь кивнула в ответ, поднимаясь и хватая свою тряпичную сумку. Каждый раз, когда Эйш приходила на набережную к башмачкам, она встречала одного и того же полицейского, который поначалу относился к ней с подозрением и нескрываемой неприязнью, пока однажды не увидел, как она старательно оттирает туфельки от голубиного помета. С тех пор полицейский незаметно оказывался недалеко от Эйш, будто присматривая за ней издалека, и, в конце концов, девушка привыкла к его обществу. - Будь осторожна, - ей вслед тихо сказал полицейский, когда девушка скрылась в тени растущих на набережной каштанов. Быть цыганкой в обществе, наиболее лояльно относящемуся к этому свободолюбивому красочному народу, было не так просто. До осени 2006 года венгры говорили о цыганах исключительно политкорректным языком, но трагедия, случившаяся недалеко от деревни Осласлиска, заставила венгров пересмотреть свое отношение к цыганам. Успешно проходившая интеграция цыган дала трещину, и зародившееся с того времени движение националистической партии «Йоббик» получило широкую поддержку среди венгерских граждан. Эйш была цыганкой, а потому постоянно чувствовала давление со стороны окружавшего ее общества. Многие выказывали свою неприязнь открыто, толкая девушку в общественном транспорте, показывая на нее пальцами и разбрасывая по земле смастеренные ею каштановые безделушки. Поначалу Эйш замахивалась кулаками на обидчиков, но после нескольких встреч с полицией, когда Кало приходилось вытаскивать ее из районного полицейского участка, перешла к другой тактике – смотреть сквозь. Смотреть сквозь и ничего не слышать. Девушка почувствовала слежку за собой еще тогда, когда вышла из трамвая. Быстро оглянувшись, Эйш не увидела никого, кого она могла бы заинтересовать: на трамвайной остановке стояла, видимо, супружеская пара с малолетним ребенком, дедушка, читавший вечерний газетный выпуск новостей да музыкант с гитарой наперевес, копающийся в своем мобильном телефоне. Никому из них не было дела до Эйш, и девушка проворно шмыгнула в подворотню, сворачивая в свой квартал, расположившийся в самом сердце будапештского «Чикаго» - места поселения венгерских цыган. Она знала этот путь наизусть и всегда чувствовала себя уверенно, быстро проходя мимо обветшавших домов с потрескавшимися стенами, из которых постоянно доносились крики супругов многодетных цыганских семей. Но сейчас, продрогнув до самых костей на вечернем майском холоде, Эйш ощущала себя непривычно неуютно на узкой, темной и молчаливой улице. Прижав сумку со своими безделушками к своей груди и приподняв юбки, девушка стремглав бросилась вперед, сворачивая во второй переулок, глухо стуча каблучками ковбойских сапожек по тротуару. Свернув в переулок, в самом конце которого Эйш уже видела свой дом и горевший на первых этажах свет, скрывавшийся за плотными шторами, девушка почувствовала, как цепкие пальцы ловко схватили ее за локоть и, резко дернув на себя, прижали к холодной каменной стене, от которой пахло сыростью и мочой. Стоя лицом к одному из домов, с зажатым широкой мужской ладонью, от которой пахло табаком, ртом и задранной за волосы головой, Эйш понимала лишь одно: попробуй она сделать сейчас хоть малейшую попытку освободиться, тонкое лезвие карманного ножика, приставленного к ее горлу, без промедления вонзится в кожу. Она не была трусихой, но именно сейчас ее коленки предательски дрожали, а сердце было готово выпрыгнуть наружу. - Выкладывай деньжата, черномазая, - прозвучал у нее над макушкой хрипловатый мужской голос с сильным акцентом, и цыганка сообразила, что напавший на нее был не венгром. От него разило алкоголем и сигаретным дымом, и всепоглощающий страх окутал тело девушки. Выручка за сегодняшний день была небольшая, и, если Эйш не принесет заработанные деньги хозяйке, ее ожидает сэндо – традиционный цыганский суд, не суливший ничего хорошего. Терзаемая огромным желанием вырваться, девушка слегка дернула правой ногой, пытаясь проверить свои возможности, и ответ бандита не заставил себя долго ждать: резко потянув Эйш за локоны, он угрожающе прошептал, почти касаясь губами ее виска: - Без фокусов, негодница. Доставай, что есть, и складывай в мой левый карман. И поживее, а то, кажется, моя рука скоро не выдержит и полоснет тебя по бьющейся жилке. Сказав это, незнакомец, в подтверждение своих слов, слегка надавил лезвием ножа по коже на шее своей жертвы, и Эйш трясущимися руками открыла сумку, насколько это было возможным, будучи прижатой к стене дома, чтобы достать оттуда небольшой потрепанный кошелек на два отделения: для бумажных купюр и монет. Она была не глупа, чтобы хранить всю выручку в одном месте, а потому надеялась, что мужчина не догадается о том, что под юбкой на бедрах у нее повязан маленький матерчатый кармашек, куда складывались две трети заработанных денег. - Какая послушная, - ухмыльнулся бандит, сжимая тонкими пальцами скулы Эйш и почти перекрывая ей доступ воздуха. – А теперь складывай мне в карман. Девушка несмело прикоснулась к упругому мужскому бедру и пробежалась пальцами вверх по ноге напавшего в поисках кармана. Складывать купюры в карман в таком положении было крайне неудобно, но Эйш терпеливо выполняла то, что требовал от нее бандит. Сопротивляться было бессмысленно: сейчас оставалось лишь спасать тот заработок, что у нее остался. -快点!* – услышала девушка где-то в стороне другой мужской голос, но более мягкий, который произнес что-то на незнакомом ей языке. Она могла лишь гадать, сколько еще человек скрыты от ее взора. - 我已经完成!** – отозвался прижимающий Эйш к стене мужчина, ослабляя хватку. Однако цыганка стояла, не решаясь пошевелиться, потому что чувствовала: так просто ее не отпустят, и потому приготовилась давать отпор, сражаясь не на жизнь, а на смерть, если двое незнакомцев решат напоследок удовлетворить свою похоть. Когда теплая мужская рука с удивительно мягкой кожей и зажатым между пальцев карманным ножиком резко подхватила подол ее пышной юбки, сердце Эйш пропустило несколько ударов, а воздух перестал поступать в легкие. Тонкие мужские пальцы скользили по ее обнаженной ноге, решительно продвигаясь вверх, разрывая к черту юбку острым лезвием, и, сделав несколько мягких круговых поглаживаний по внешней стороне бедра, ухватились за маленький тряпичный кармашек. - Я же говорил – без фокусов, - зло прошептал хрипловатый голос, ловко перерезая ножиком шнурок, на который был повязан тайничок для заработка. Кармашек со звоном упал на землю, и Эйш почувствовала, как другие руки быстро подхватили его. Где-то вдалеке послышались крики, звон разбившегося стекла и пронзительный детский плач, и у девушки зародилась надежда на то, что сейчас в подворотню свернет кто-то из ее общества и быстро разберется с бандитами. За последние годы стычки между цыганами и представителями других народов становились жестче и нередко заканчивались тяжелыми увечьями у обеих сторон, а то и смертельным исходом. Но бандиты продолжали внимательно осматривать цыганку, пока наконец рука прижимавшего ее к стене мужчины не опустилась на старые часы. Эйш дернулась, яростно замотав головой: она была готова распрощаться с заработком, но эти часы, подаренные ей торговцем, были для нее самой дорогой вещью. - Что это? – коротко спросил бандит, поднимая руку Эйш. – Ценные? Цыганка крепко сжала ладонь в кулак, и вены на ее запястье напряглись. Она не знала, как спасти свои часы: напавшим хватило бы пару секунд, чтобы развязать шнурки, которые скрепляли на ее запястье ремешок с оборванной застежкой. Какое-то время мужчина сжимал руку Эйш, намеренно сильно отведя ее назад, чтобы жертва не могла совершить никаких резких движений, а затем, все еще не отрывая ладони ото рта, развернул ее к себе. Девушка больно ударилась лопатками о каменную стену, но сейчас боль была последним, о чем она беспокоилась. Напавшего скрывала ночная темнота, лишь белоснежная ухмылка сверкала на лице иностранца. Он был высоким, и макушка девушки едва доходила до его плеча. Облаченный в кожаную с заклепками куртку, он полностью закрывал Эйш все пути к побегу широкими плечами. - Оставить? – усмехнулся грудным голосом мужчина. Подняв на бандита свои большие, полные ненависти, черные глаза, цыганка попыталась разглядеть своего обидчика, но тот намеренно не выходил из тени. - Отсоси – и я оставлю, - хохотнул он, выдыхая Эйш прямо в лицо запахом перегара. Девушка замерла, и в ее висках отчаянно застучала кровь. Она не знала, смеется ли сейчас над ней мужчина, издевается или говорит всерьез. Вновь воцарившаяся в переулке могильная тишина пугала ее и не оставляла никакой надежды. Эйш не знала, была ли она готова совершить то, что ей приказывали сделать. Всего пару мгновений ей было дано на то, чтобы принять решение, и она нервно моргала, не сводя своих глаз с лица незнакомца. - 时间运行!*** – вновь послышался второй мужской голос на непривычном для цыганки языке, и вдавливавший ее в стену мужчина неожиданно ослабил хватку и наконец с некоторой долей опаски опустил руку, до сих пор закрывавшую девушке рот. - У тебя сегодня жутко удачный день, черномазая, - хрипло хохотнул вор, отступая на дорогу, где его уже ждал приятель. Оба были высокими и, кажется, молодыми, но, сколько бы ни силилась, их лиц Эйш не могла разглядеть. – И спасибо, что молчала. Тяжело дыша и яростно сжимая кулаки, она продолжала стоять у стены и смотреть в спины удаляющимся бандитам, которые проворно покидали безлюдный темный переулок. Хотела бы Эйш что-нибудь выкрикнуть им вслед или позвать на помощь, и теперь она как никогда раньше осознала свое пугающе беспомощное положение. Минуло уже семь лет, как Эйш потеряла способность говорить. * - «Пошевеливайся!» / «Поспеши!» (кит.) ** - «Закончил!» / «Я сделал!» (кит.) *** - «Нам пора!» / «Время идет!» (кит.)