Эйш Каштан

Эйш никогда не боялась воды, но сейчас, находясь на глубине нескольких метров в неспокойном ночном Дунае, захлебываясь холодной водой и не видя перед собой даже своих пальцев, цыганка до смерти перепугалась. Она впервые испугалась, что если сейчас не найдет в себе сил подняться на поверхность и беззвучно утонет, у Гиты и Бахти не останется в доме помощницы, Чандера и близнецов никто больше не побалует очередной незамысловатой поделкой из каштанов и желудей. Бродягу никто больше тайком не угостит сочным кусочком жареного мяса, а в пятничный вечер никто больше не станцует удивительно чувственное фламенко у оранжевого костра в тени пышных яблонь. У нее не было времени подумать, зачем мужчина, которому она готова была довериться, укутавшись его мимолетной нежностью, сделал это. Эйш хотела жить: не для того ее отец вытолкнул из горящего вагона, несущегося к Мадриду, чтобы утонуть в Дунае, едва поднявшись на ноги. Перед глазами девушки завертелись яркие звездочки, а безвольные руки и ноги словно налились свинцом, утягивая ее на самое дно полноводной реки. Эйш лихорадочно цеплялась руками за воду, которая ускользала снова и снова: попытки выбраться на поверхность, казалось, длились вечность, и цыганка, выбившись из сил и полностью потеряв ориентацию в реке, уносившей ее вниз по течению, неожиданно ощутила на своем лице прохладный летний ветерок. Кто-то, крепко обхватив ее талию одной рукой, решительно пробирался сквозь равномерные волны к катеру, который белел по середине ночного Дуная. - Спасибо, - Эйш услышала совсем рядом чей-то тихий дрожащий голос с заметно ощутимым акцентом. Она даже не могла понять, правильно ли кто-то произнес это короткое слово, оно отдавалось тихим эхом в ее сознании, и какое-то непонятное чувство, похожее на страх, начало медленно подниматься от ее пяток к самому горлу. - Не знал, что ты разговариваешь, - произнес спокойный мягкий обволакивающий голос, принадлежащий тому, кто продолжал крепко держать Эйш рукой, не позволяя ей ускользнуть под воду. И она поняла, что впервые за последние годы произнесла свое первое слово: это был ее голос – неуверенный, хриплый, почти шепчущий отрывистую благодарность человеку, который вытащил ее из бегущей вперед реки. Крик, против воли вырвавшийся из груди Эйш, громким надрывным эхом звенел в ее сознании, снова и снова возвращая ее в ту минуту, когда Ифань разжал свою стальную хватку. Она успела лишь сделать глубокий вдох, одними губами задавая мужчине тысячу вопросов, и ничуть не ожидая на них ответов. Цыганка огромными глазами, в которых застыл отчаянный испуг и искреннее недоумение, не отрываясь смотрела в прищуренные черные глаза Ифаня до тех пор, пока ее тело не коснулось воды. Проклятый азиат заставил девушку заново пережить страшное и необратимое падение, стремительно разрывавшее связь со всем, что было ей дорого. - Эй, ты не поранилась? – мягкий мужской голос вернул Эйш в реальность, и она удивленно уставилась на своего спасителя, отказываясь верить своим глазам. Девушка находилась в безопасных объятиях стража порядка, который, подобно ангелу-хранителю, оказался рядом тогда, когда, казалось бы, ее судьба уже была предрешена. Венгр не стал дожидаться ответа цыганки, которая лишь запоздало мотнула головой, и, приподняв спасенную, передал ее в руки водителю полицейского катера. Лишь оказавшись на суше, с накинутыми на плечи колючим пледом и пластиковым стаканчиком дешевого сладкого кофе в руках, Эйш поняла, что дважды в своей жизни была на волоске от смерти, и осознание того, что все могло просто так закончиться на полпути к Буде, заставляло ее испытывать настоящие душевные муки. Смяв пальцами пустой тонкий стаканчик, цыганка опустила голову на подогнутые под самый подбородок колени, обтянутые длинной мокрой юбкой, и впервые за долгие годы разрыдалась – горько, не стесняясь, не пытаясь вытереть слезы или заглушить всхлипы. Эйш не знала, что заставляло ее плакать, и почему крупные слезы лишь сильнее покатились у нее из уголков глаз, когда полицейский, тихонько сказавший что-то своему напарнику, остался с ней наедине в спящем ночном Будапеште. Венгр молча закурил, усаживаясь рядом на ступеньки Парламента и пуская в сумеречную темноту клубы дыма, а цыганка с неистовым упоением вдыхала табачный дым. Девушка понятия не имела, сколько времени прошло, сколько слез она вылила и сколько сигарет скурил мужчина, имени которого она даже не знала. Ей казалось, что здесь, на прохладных ступеньках спящего Парламента, скрытого безмолвными тенями и похожего теперь на уставшего старца, в ночной тиши неизвестного до сих пор для нее города под успокоившийся шум небезопасного Дуная, прошла маленькая жизнь. Полицейский сидел рядом, ни разу так и не поменяв своей позы, лишь его крепкая рука, державшая некогда сигарету, теперь покоилась на его колене. - Не отвозить меня в участок, - несколько слов дались Эйш с трудом: за последние немые годы она разучилась управлять интонацией и голосом, и теперь он звучал у нее в ушах, отдаваясь неприятным эхом, словно этот голос принадлежал не ей. А ее венгерский был далеко не так хорош, как у приезжего Ифаня. Мужчина внимательно посмотрел на цыганку и слегка покачал головой: - Я тебя никуда не везу, хотя мне следовало бы. Час назад тебя скинули с моста в реку и оставили в непосредственной смертельной опасности. Эйш сидела, нахмурившись, уставившись в одну точку. Только сейчас она почувствовала, как болит распухший и прокусанный до самой крови язык, отчего выдавливать из себя даже самые простые слова было гораздо сложнее. - Ты знаешь этого человека? Чем ты ему насолила? – полицейский, казалось, хотел выведать все подробности инцидента, и девушка понимала его: падение в реку произошло во время его поста, и он обязан был разобраться в случившемся. - Нагадала ему, - коротко ответила цыганка, вытягивая из-под намокшего пледа слегка дрожащую руку со смуглой кожей и молча протягивая венгру. - Погадать мне хочешь? – удивился тот, любопытно заглядывая Эйш в лицо, и та встретилась с его большими светлыми голубыми глазами, излучавшими вопреки сложившемуся стереотипу, тепло и доброту. - Сигарета, - вымученно усмехнулась цыганка, неосознанно смущаясь и отводя взгляд вдаль, к ставшей вновь такой далекой Буде. Вдалеке на холме возвышалась Будайская крепость, и девушка смотрела, как на фоне предрассветного сумеречного неба, когда вся природа замерла, не издавая ни единого звука, прорисовывался величественный купол с длинным шпилем. Полицейский, чутко следивший за настроением своей необычной собеседницы, прикурил очередную сигарету и протянул ее Эйш в тонкие пальцы. - И что же ты ему нагадала? – венгр не мог скрыть своего любопытства. Цыганка ответила не сразу, делая долгие затяжки и отстраненно наблюдая за кольцами дыма, растворяющимися в воздухе. Но, несмотря на видимое спокойствие, ее глаза сузились, а в них закипела необратимая ярость, смешиваясь с необузданным желанием отомстить азиату. - Ипотеку, - не совсем уверенно вымолвила Эйш, старательно выговаривая каждую букву, и раздавшийся рядом нервный смешок дал ей понять, что с усилием подобранное в сознании слово не отражает желаемого. - Импотенцию что ли? – предположил полицейский, и девушка дернула плечом, соглашаясь. – Не позавидую ему, хотя, ипотека – тоже не самая приятная вещь. Докурив сигарету, цыганка затушила ее о ступеньки под негромкое возмущение мужчины и поднялась на ноги, сильнее укутываясь в принесенный помощником венгра плед: ее блузка и юбка все еще были влажными и прилипшими к телу, отчего Эйш чувствовала сильный озноб. Однако теперь, когда первый испуг прошел, ее лицо, все еще помнившее звонкую колючую пощечину, горело, словно охваченное пламенем, а тело с трудом слушалось свою хозяйку. - Стой, - полицейский выпрямился перед девушкой и, поднеся к губам рацию, что-то коротко произнес. – Мой коллега отвезет тебя в Восьмой район, ты ведь там живешь? Эйш молча кивнула, исподлобья поглядывая на мужчину и опасаясь, что он соврет и вопреки своим словам доставит в полицейский участок, и тогда цыганке будет не избежать проблем. Заметив недоверчивый взгляд девушки, будапештский страж порядка сделал шаг вперед, не нарушая, однако, личного пространства своей собеседницы, и, улыбнувшись, совсем по-отечески похлопал ее по плечу. - Не бойся, я не собираюсь причинять тебе вреда. Подняв на мужчину свои темные глаза, цыганка, колебавшаяся между опасением и доверием, хрипло произнесла: - Я есть твоя должница. Девушка оглянулась на шум двигателя подъехавшей к зданию Парламента полицейской машины, и все еще немного нерешительно подошла к автомобилю, из окна которого выглядывал коллега мужчины. - Я могу узнать имя моей должницы? – неожиданно поинтересовался полицейский, когда ладонь цыганки легла на холодную металлическую ручку двери. Что-то екнуло в сердце Эйш, и она не могла решиться, стоит ли впускать этого мужчину – принца из ее мечты, такого далекого, удивительного, в свою раздробленную жизнь. Девушка с сожалением подумала, что вряд ли когда-нибудь снова окажется в этих крепких теплых объятиях, в которых она чувствовала себя защищенной от всего мира. - Эйш Каштан, - четко произнесла цыганка и, резко открыв дверцу, скрылась в салоне машины. - Ах ты, дрянь паршивая! – это были первые слова, которые услышала девушка, ступив в полнейшей темноте на скрипучие деревянные ступеньки. Гита стояла в проходе кухни, и когда Эйш привыкла к темноте, она заметила, как зло блестят глаза женщины. Будучи в совершенно растрепанных чувствах, у цыганки не было никакого желания препираться сейчас или хоть как-то реагировать на обидные слова хозяйки дома. - Решила на нас легавых натравить, да? – Гита подошла к краю лестницы и, вцепившись напряженными пальцами в поручень, яростно зашептала, не скрывая своего отвращения к Эйш. – Мы тебя греем, кормим и даем крышу над головой, а ты шляешься и трахаешься с легавыми! Сколько они тебе платят? Так проваливай из нашего дома ко всем чертям, ежели знаешь, как добыть себе пропитание! Позор нашего общества – приютить испанскую грязнокровку! Чтоб духу твоего здесь не было! - Заткнись, - цыганка с трудом сипло вымолвила слово, с силой сжимая кулаки и, насладившись ошарашенным взглядом старой женщины, проскользнула в свою комнату, в которой до сих пор горел ночник. Подскочив к комоду и быстро отодвинув его в сторону, Эйш аккуратно приподняла половицу, под которой хранились все ее сбережения на ждавшую ее жизнь в Буде. Взгляд цыганки привлек маленький тряпичный мешочек, и дыхание девушки вдруг стало неприятно сбивчивым. Она никогда не открывала его, никогда не интересовалась тем, что отдал ей отец перед тем, как вытолкнуть из движущегося поезда, никогда не говорила, зачем тщательно охраняет его от постороннего взгляда, и почему он всегда был у нее около сердца во время кочевой жизни в таборе. Дрожащими пальцами цыганка развязала туго завязанный узел и тихо ахнула, когда ей на ладонь выскользнули две золотые изящные сережки с ярко-алыми искусно ограненными камешками, удивительно сверкавшими в свете старого ночника. Испугавшись яркого блеска, цыганка с силой сжала алмазы в ладони, тяжело дыша. «Два алых воина», за которыми охотились азиаты, находились у нее в руках. Эйш услышала, как на коридор раздались тихие шаги и, быстро задвинув комод и отойдя к распахнутому окну, сквозь которое в комнату начали заглядывать сонные предрассветные сумерки, напряженно следила за тем, как кто-то медленно нажал на кованую ручку, и дверь легко подалась. В темноте коридорного прохода показался Дзиро, глаза цвета вороного крыла которого светились, не отрываясь от цыганки. - Ифань? Где? – коротко спросил мужчина, очевидно, заучивший за это время несколько самых простых слов и с подозрением оглядывая девушку. И у Эйш в голове в одну секунду пронеслась абсолютно шальная мысль – сбежал! Сбежал, оставив своего товарища в дураках, считая, что где-то в винодельческом регионе Токай-Хедьялья спрятаны алмазы. Сбежал, рассчитывая первым отыскать драгоценные камни, чтобы воспользоваться ими в собственных целях. Сбежал, наверное, давно продумав план и стремительно унося ноги, пока его не хватился Дзиро. Только теперь девушка была полностью уверена: там, где производят из белых сортов винограда известное всему миру токайское вино, находятся не красные алмазы, украденные несколько лет назад из частной коллекции. Там, среди солнечных лугов с виноградниками, поселилась ее семья, которой удалось спастись в тот трагичный февральский вечер. - В Токай-Хедьялья, - ответила цыганка, чувствуя, как золотая оправа дорогих украшений впивается в кожу на ее ладони. Какое-то время Дзиро молчал, хмуро оглядывая девушку и размышляя над тем, можно ли ей доверять. Еще несколько часов назад она была немой, а сейчас вполне конкретно ответила на его вопрос. Тем не менее, мужчина был уверен: Ифань, которого он нанял в помощники и в порядочность которого так беспечно поверил, оказался самым настоящим аферистом. Неожиданно резко подскочив к Эйш, азиат взял ее за плечи и, заглянув в ее большие карие глаза, тихо сказал: - Ехать. Со мной. Искать Ифань. … Цыганка остановилась у калитки, сильнее закутавшись в серый вязаный шерстяной свитер, в котором она чувствовала себя увереннее. Предрассветные сумерки уже давно опускались на все еще дремлющий тихий Будапешт, и девушке казалось, что она и Дзиро, тихонько покинувшие окутанный сном дом Гиты и Бахти, были единственными, кто нарушил эту таинственную городскую атмосферу. Эйш не колебалась со своим выбором: где-то глубоко в ее сердце впервые за многие годы зажглась надежда, окутывавшая все ее существом согревающим теплом. Семья или будущее? Близкий Токай-Хедьялья или такая далекая для нее Буда? Эйш знала, что сейчас, покинув цыганский дом, в котором она нашла свой приют, она больше никогда не сможет сюда вернуться. Она не оглядывалась, когда поспешно шагала за Дзиро, крепко стиснув зубы и прижав руки к груди, где под блузкой висел тот самый мешочек – единственная вещь, которая все еще связывала ее с семьей. - Эйш! – девушка и азиат одновременно оглянулись, когда услышали за собой знакомый ребяческий голосок. В конце улицы, наскоро нацепив на себя рубаху, штаны и ботинки, с Бродягой у ног, стоял взлохмаченный заспанный Чандер, и его детские широко раскрытые глаза горели радостным огнем, предвещающим невероятные приключения. - Мы с вами! – крикнул мальчишка и, присвистнув, вместе с псом в мгновение ока преодолел расстояние, разделявшее его и молодую цыганку. Вздернув подбородок, цыганенок деловито спросил: - Куда путь держим? И Эйш, заглядывая в эти искренние доверчивые мальчишеские глаза, радостно рассмеялась, заливая пустынную утреннюю улицу заливистым смехом, подхватываемым на ветру маленьким Чандером и разносящимся на бескрайние просторы просыпающегося судьбоносного Будапешта. Иногда у истории нет конца. Иногда я думаю, что мы могли бы быть просто друзьями. "Потому что я — бродячий человек", — сказал он мне. И что на счёт наших планов на будущее? Имеет ли даже смысл то, что между нами, Когда весь мир передо мной? (с)