Пока горит свеча

Лина всегда была лишней в этом мире. Её ненужность стала явной уже тогда, когда собственная мать бросила её на попечение клана, снедаемая скорбью по умершему возлюбленному. Хоть девушка и узнала об этом от Ашалле только перед самым уходом в Серые Стражи, но ненависти или возмущения не испытала. Может, потому что не осталось её, этой ненависти. Воспитывавшаяся среди долийцев, тех, кто относился к людям с презрением и крайней нелюбовью, если не сказать больше, Лина впитала в себя эти чувства, как губка воду. Её ненависть к людям была всепоглощающей и застилающей глаза, кроме неё эльфийка ничего не видела, и постепенно это привело к тому, что даже собственный клан счёл её слишком сумасбродной и злой. «Ты убила этих шемленов? Зачем?» - поражалась Маретари, когда Лина небрежно рассказала, как они с Тамленом застрелили обоих людей, которым не посчастливилось забрести в их лес. «Не надо было им сюда заходить», - пожимала плечами девушка и усмехалась. «Ничего, зато теперь окажутся в объятиях своего шемленского бога». «Ох, дитя, не доведёт тебя до добра твоя злоба», - качала головой хранительница, а Лина лишь махала рукой, потому что на тот момент её гораздо больше заботил Тамлен, не вернувшийся из руин. Клану она тоже никогда не была нужна. Более того, кажется, они вздохнули с облегчением, когда Лину против своей воли увёл за собой этот напыщенный шемлен, Дункан. Она не хотела этого, она не хотела быть никаким Серым Стражем и уж тем более не хотела ввязываться в войну людей. Да, эльфийка не воспринимала Мор всерьёз и считала, что даже если порождения тьмы и доберутся до долийцев, они смогут дать отпор, недаром же из них воспитывали лучших охотников и лучников. Да, так она тогда считала. Наивная дура. Лучше бы она встретила смерть от скверны, разлившейся чумной рекой по её телу, и вернулась к творцам. Но нет, в тот момент она выбрала жизнь. Уходя, она отчётливо ощущала, что никто из клана не станет тосковать по ней. Сразу после Посвящения её не пустили на битву с ордой порождений тьмы, а отправили зажигать сигнальный огонь. Да лучше бы она пала там, на поле Остагара, усеянном трупами и изувеченными умирающими, раздавленная пятой огра или растерзанная крикунами. Но нет, ей снова дали выжить, продлили её ненужность. Заставили возглавить орден, стать частью которого она никогда не стремилась. Проклятая старая ведьма, это всё из-за неё! Ничего, Лина ей отомстила. Когда Морриган попросила убить мать, эльфийка с радостью согласилась, чувствуя, как её ненависть к людям понемногу начала ослабевать по мере общения со своими спутниками. Лину это только пугало, и она знала, что костёр ненависти снова нужно разжечь. Убийство шемленской ведьмы, втянувшей её во всю эту моровую круговерть, вполне подходило для этого дела. Она убила Флемет, но удовольствия от этого не получила. Лина была рада снова вернуться к своим собратьям, пусть и из другого клана. В лесу Бресилиан, ощутив запах прелой листвы, услышав знакомое мычание галл, она снова почувствовала себя дома. Долийцам она была безраздельно преданна, и жизнь бы за них отдала, если бы только это потребовалось. Поэтому переговоров с оборотнями не получилось – Махариэль и слушать их не стала, очертя голову ринувшись в схватку. Она сделала то, что от неё требовалось – вырвала горячее, истекающее кровью сердце Бешеного Клыка и торжественно преподнесла обрадованному Затриану, спася тем самым своих драгоценных долийцев - но почему-то ощутила, что сделала что-то неправильное. Что-то плохое. Что-то лишнее. Подливал масла в огонь и Алистер. «Извини меня, конечно, но я считаю, ты должна была хотя бы выслушать их», - тихо бурчал рыцарь, стирая с клинка кровь. Он редко решался осуждать действия командира, но Лина чувствовала, что, если он не делал этого вслух, вовсе не значило, что он не проклинал её мысленно. «Что должна была, я сделала. И хватит об этом», - так она сказала, но про себя с горечью отметила, как же он был прав. Алистер, её храмовник, её светлый рыцарь… Слишком светлый, слишком правильный для неё. Нет, это она была слишком порочна и зла для него. Лина знала, что красива, как и все эльфы, и, возможно, даже Алистер и любовался ею украдкой, но понимал, что всё, что она способна испытывать – это ненависть. Ненависть к таким, как он. И Лина каждую ночь в исступлении кусала губы, царапала запястья и шею, напоминая себе, что ей нельзя любить человека. Её всю жизнь учили ненавидеть таких, как он, и она просто не может его полюбить. Именно для того, чтобы снова разжечь пламя своей ненависти, Махариэль и убила Коннора в Редклифе, не захотев лишний раз идти до башни Круга. «Уберите её», - раздражённо бросила Лина, когда заплаканная Изольда, причитая и умоляя не убивать сына, ползла за долийкой на коленях и цеплялась за её ноги. «Лина…» - ошарашено молвил Алистер, не в силах противиться решению командира. Морриган лишь хмыкнула, так же раздражаемая нытьём эрлессы, и один лишь Стэн молча подхватил Изольду и оттащил вниз. Её стенания и плач ещё долго стояли в ушах эльфийки, но рука, нацеленная на сердце мальчика, всё же не дрогнула. «Да как ты могла?» - бесновался тогда Алистер, нервно расхаживая вокруг костра. Лина устало стягивала с ног сапоги. «У тебя ведь был выбор, тебе надо было всего лишь пойти в Круг и попросить о помощи!» «А я не пошла и не попросила. Что ещё скажешь?» «Почему?» «Потому что не сочла нужным. Всё?» «Ты…Ты…» - Алистер не мог найти слов, а Лина наконец успокоилась. Да, это было то, что нужно, она не должна была дать ни единого повода думать, что достойна его любви. Теперь он к ней и на пушечный выстрел не подойдёт, кроме, разве что, по неотложным делам. У неё больше не будет соблазна. Но соблазн пришёл вместе с Зевраном. Жизнерадостный и не обременённый нравственностью наёмник был тем отдохновением, которого она так долго искала. Пара игривых фраз, двусмысленных намёков, неоднозначных взглядов, и вот уже эльф оказался в её шатре. Они предавались любви каждую ночь, часто по несколько раз, разрывая нарочито громкими и сладострастными криками тихую ночь в лагере. Лине доставляло странное удовольствие выползать из шатра закутанной в одну простынь и наблюдать смущённо отворачивающихся спутников. Махариэль сама не могла понять, почему ей хотелось, чтобы к ней относились как можно хуже. Наверное, она никак не могла расстаться со своей ненавистью, бывшей её верным спутником с самого рождения, а если бы к ней относились хорошо, она бы лишилась этой отрады. Зевран был для неё приятным развлечением, и долийке было совершенно невдомёк, что убийца мог привязаться к ней по-настоящему. Лина понятия не имела, как заставляет страдать Зеврана. Он видел, что девушка не воспринимает их отношения всерьёз, но страстно желал касаться не только её тела, но и души, быть неотъемлемой её частью, а эльфийка упорно не позволяла ему этого. Все его робкие попытки прояснить отношения Лина безжалостно пресекала, давая понять, что если антиванца что-то не устраивает, никто никого не держит. Но она держала, сама того не осознавая. И он снова и снова, проглотив гордость и чувства, шёл ночью к ней в шатёр, каждый раз надеясь, что уж в эту ночь она будет его любить, а не удовлетворять свою похоть. Только этому не суждено было произойти. Узнав о том, что Серому Стражу суждено погибнуть вместе с Архидемоном, Махариэль возликовала. Незаметно для самой себя эльфийка поняла, что, обратив всех против себя, лишившись возможности искренне любить, проводя ночи в нелюбимых объятиях ради поддержания огня своей ненависти, она начала ненавидеть и саму себя. С самого начала она чувствовала, что ей здесь не место, что она никому не нужна. Все её попытки встретить смерть постоянно кем-то пресекались, вызывая у девушки лишь раздражение. Это был её шанс совершить то, для чего она была рождена, поэтому предложение Морриган было воспринято в штыки. «Возвращайся», - прошептал Зевран, обнимая её на прощание. Он хотел пойти с ней, но Лина не позволила. Она знала, что наёмник не даст ей совершить то, что она задумала. «Не обещаю», - горько усмехнулась она. Там, на крыше форта Драккон, изнемогая от усталости и ран, Лина прищурилась, чтобы получше рассмотреть огромную махину, грохнувшуюся об пол и издавшую леденящий кровь крик. Не дав Алистеру, бывшему на тот момент ещё не коронованным, но всё же правителем Ферелдена, и рта раскрыть, девушка схватила меч, выдохнула и бросилась на чудовище, расколов клинком его уродливый череп. Она умерла, думая, что ненавидима всеми с той же страстью, с какой ненавидела она. Но Лина даже и подумать не могла, что день её смерти станет днём великой скорби для Ферелдена, что на её похороны придут тысячи человек, что Алистер едва будет сдерживать слёзы, что Зевран тут же исчезнет, предаваясь своему горю. И что она была дорога своим спутниками так, как и представить никогда не могла.