***
— Это что за помойка? – Тилль потянул меня за рукав для того, чтобы незаметно переброситься парой слов. — Все будет хорошо, — ответил я ему, хотя сам был в легком недоумении от обстановки царящей вокруг. Прокуренное, битком набитое сомнительными личностями латиноамериканской наружности, кафе, которые громко разговаривали и, не стесняясь, жестикулировали руками, оглушительно смеясь. В дальнем конце находилось возвышение наподобие эстрады, где двое небритых парней в помятых костюмах настраивали гитары. К нам подошел грузный мужчина со следами вчерашнего возлияния спиртных напитков на лице и пригласил за столик, совсем рядом с эстрадой. Пауль и Катрин шли впереди нас, я смотрел, как он тесно припал к ее уху, что-то нашептывал, а его рука обвивала ее располневшую талию. — Вы знаете что-нибудь о фламенко? – спросила нас Катрин, когда мы расположились за нашим столиком. — Это очень красивый испанский танец, пронизанный страстью, — сказал Шнайдер. — У меня была одна испанка, она так красиво двигалась, что я не мог сдержаться. Даже чуть не женился, — он вдруг задумался и замолчал. — Да. Танец красив, — поддержал разговор Тилль, — я видел в Мадриде один раз, запомнилось. Это зрелище ни с чем сравнить нельзя. Значит, Ночь нас пригласила посмотреть на фламенко в собственном исполнении? Интересно, как Пауль отреагирует, увидев ее на сцене? Наверное, рот откроет от удивления. Вопрос не заставил себя долго ждать, он поманил меня к себе пальцем и спросил: — Уж не Ночь ли будет сейчас выступать? — Надеюсь, что она, — ответил я ему. У него с лица сошла улыбка. — Зачем? Я развел руками: — Она пригласила, это ее дебют в этом амплуа, хочет узнать наше с тобой мнение. — Мог бы и предупредить, – он отодвинулся от меня и прижался к Катрин, нежно обняв её за талию, а меня передернуло от кольнувшей ревности. Тилль заметил перемены в моем лице и попросил выйти с ним, поговорить. — Если ты думаешь, никто ничего не замечает, то ты сильно ошибаешься, — начал он, — ты злой, я тебя таким никогда еще не видел. Прекращай. Сам нас всех пригласил, так что не порти людям вечер. Кстати, а что за представление? Правда фламенко? — Правда, — ответил я ему, — Ночь выступает. — Что?! – он больно схватил меня за плечо, его пальцы, как тиски, сжали мое тело, и я недовольно поморщился. — Ты охренел! Ты зачем это сделал? Она без тормозов, что угодно вытворить может! — Ничего она не сделает, — я сбросил с себя его руку, — просто решила познакомиться. — Рихард, это нечестно. — Пусть увидит разницу, — я был уверен, что помогаю Паулю, — он вольная птица, волк-одиночка, ему рано становиться степенным семьянином. — Это большая удача, что пришел Дум, — Тилль как будто и не слушал меня совсем, — он сможет все сгладить, если того потребует ситуация. А с тобой, — он ткнул мне в грудь пальцем, — у нас будет очень серьезный разговор, ты меня, видимо, не понял тогда. Я задумался, а ведь и правда, какого хрена я притащил Шнайдера, он нам сейчас все испортит нахрен. Когда мы вернулись за столик с Тиллем, там был настоящий спор, Катрин доказывала, что танец пришел в Испанию от кочевавших цыган, а Шнайдер уверял, что точно знает все его истоки и ни на секунду не усомнится в его происхождении. — Классический фламенко — это чисто испанское искусство, а то, что показывают туристам, попахивает смесью из цыганских и испанских импровизаций, — Шнайдер с таким умным видом это доказывал, что я улыбнулся его энтузиазму, странно было видеть его спорящим с женщиной, обычно он растекался перед ними и соглашался со всем, что бы те ни сказали. — Да ты у нас знаток, — я сел за столик и посмотрел на Пауля, тот мне лучезарно улыбнулся и подмигнул. — Я же говорил, — Шнайдер был возбужден спором, — я чуть не женился на испанке. — Чуть не считается, — я сказал это громко и подмигнул Катрин, она прикрыла глаза и чуть склонила в согласии голову. Черт, что у этой женщины на уме?***
Общий свет погас, сцена, освещаемая невидимыми огнями, как будто поплыла над полом. Удивительное зрелище, я не ожидал, что в этой забегаловке могут так красиво оформлять выступления актеров. Ночи нужно отдать должное, она, если что-то делала, делала на отлично, и клуб этот замызганный выбрала именно из-за оформления сцены, где главными декорациями был свет. Зазвучали гитары, сначала тихо и медленно, звук постепенно приближался вместе с исполнителями, которые неспешно поднимались на сцену. За ними показалась женщина в цветной широкой юбке и блузке, туго обтягивающей ее безупречное тело. Волосы были высоко подняты костяным гребнем и украшены живыми цветами. Ночь была так прекрасна, что мурашки побежали по коже. Гитаристы прошлись по сцене и сели на стулья, пропуская красавицу вперед. Она грациозно повернулась, щелкнула кастаньетами и спела необычайно красивым и глубоким голосом по-испански: — Мой любовник собирается бросить меня, но я пока к этому не готова, я не позволю ему меня покинуть и разбить моё сердце. Катрин, знавшая испанский, начала переводить слова песни, а Пауль, сжав плотно губы, убрал от нее свои руки. Шнайдер, заметив это, напрягся, но Тилль, склонившись к нему, что-то сказал, и он, обрадовавшись, покачал ему головой в знак согласия. Пока я следил за друзьями, ритм музыки становился жестче, а танец принял форму чувственного неистовства, вариации сменяли друг друга, музыка становилась громче, стук каблуков поражал точностью попаданиям в ноты, тело танцовщицы жило жизнью наполненной энергией всех лет, которые взрастили фламенко, это казалось совершенно фантастическим. Ночь в своих танцевальных па смешивала как в коктейле все чувства: грубость, злость, любовь, надежду, ненависть, понимание. Ритм ее движений становился более возбуждающим, более виртуозным, она молчала, но музыка и движения ее тела говорили сами за себя. Толпа выражала восторг и восхищение, а она все кружилась и кружилась под звон кастаньет и гитар в сумасшедшем ритме. Музыка резко затихла, и я обнаружил себя и моих друзей стоящих на ногах и отчаянно хлопавших в ладоши, я огляделся: буря аплодисментов неслась отовсюду, все стояли и хлопали, прося артистов продолжить выступление. Весь зал выпал из реальности во время выступления девушки, никто не хотел терять контакт с танцовщицей и просили ее продолжить. Ночь посмотрела на Пауля и тот, кто отвечал за свет, направил не него прожектор, только так, чтобы не слепить глаза. В зале воцарилась тишина. — Станцуй, пожалуйста, еще для меня, — сказал он ей, и она, щелкнув пальцами, попросила гитаристов играть дальше. Я встретился взглядом с Катрин. — Она его любовница, — проартикулировал я ей, а она только пожала плечами и снова устремила взгляд на сцену, где в неимоверно красивом танце двигалась очень красивая и чувственная женщина. Женщина, которой хотели обладать в эту минуту все мужчины в этом зале, не исключая ни меня, ни Тилля, ни Пауля. Катрин это знала, но стойко выдержала испытание, только уголки ее губ немножко опустились, и взгляд стал более грустный. А Ночь все танцевала и танцевала, изображая сумасшедшую, всеобъемлющую, животную страсть, достигая апогея, вызывая дикое желание, крики восхищения и поклонения ее женской красоте. Я ощущал сексуальный подъем, казалось, все вокруг пропиталось низменным желанием, хотелось секса сейчас, немедленно, это было необъяснимо, что-то происходило, что-то вело всех нас, бывших в этом зале, и это было настоящее искусство. То, что нельзя было сыграть без душевной муки, это было гениально. Пауль смотрел только на Ночь, на ее загорелые обнаженные руки, на ее крепкое тело, на безупречные ноги, мелькавшие среди поднимающейся ткани её широкой юбки, он хотел эту женщину. Я это понимал, как и Катрин. Остальные в этом зале для нас отсутствовали, я чувствовал её боль, а она моё ликование. Музыка стихла, и на сцене погас свет, мы все сели на свои места, я взял в руки бокал: — За настоящую красоту, — сказал я недвусмысленный тост и со мной чокнулись все, включая Катрин, которая смотрела мне прямо в глаза, но в её взгляде не было осуждения, которого я так ожидал, в нем была грусть и немного жалости, от её взгляда мне стало стыдно. – За Темную ночь, — сказал я, и мы выпили. Контакт с Катрин прервался, мне стало легче.***
Всю дорогу назад, Тилль со мной не разговаривал, но я и так видел, каким он был злым. Разговор нам предстоял очень неприятный. Я сплоховал, что уж там, приходилось признать, Шнай заинтересовал Ночь, а Катрин, поцеловав меня в щеку, поблагодарила за прекрасный вечер. Я ничего не понимал, эта женщина была или очень хитра, или наоборот слишком простодушна. Она своей открытостью сгладила все острые углы и намеки Ночи, она не позволила Паулю приблизиться к ней, она увела его с собой так элегантно, что мне осталось лишь проглотить обиду и уткнуться носом в свою тарелку, с которой я почти ничего и не съел. Мы подъехали к дому, но не спешили выходить, понимая, что нужно поговорить и откладывать разговор не стоило. Руки Тилля еле заметно подрагивали, выдавая его нервозность, а я достал очередную сигарету. — Какого черта ты творишь? Что это было? Почему ты позволяешь себе так поступать?! – я молчал. – Отвечай Рихард! Ну, чего молчишь? Сказать нечего? — Я делаю то, что считаю нужным. — Господи, как ты можешь?! В конце-то концов! Кто мне обещал, что не станет лезть? Почему, ты всем стараешься испортить жизнь? — Я хочу наоборот устроить всем нормальную жизнь. У Катрин – муж, дети, работа, дом. А Пауль молодой раздолбай, им не нужно быть вместе, это уже слишком далеко заходит, – я не услышал от Тилля ответа, он смотрел вперед себя, через стекло, и молчал. — Почему ты мне не отвечаешь? – я тронул его за плечо. — Думаю, — его голос был спокоен. Он вытянул чуть вперед руку, освободив циферблат часов от манжета рубашки и глянул сколько время. – Ты сейчас собираешься и отправляешься в Россию, в Медвежьекамск, подальше от всего и занимаешься своим любимым делом, начинаешь работать. — Тилль, ты… — хрипло начал я, подавившись дымом и тут же закашлявшись, — ты в своем уме? Я не поеду! — Конечно, нет, - Тилль так на меня и не смотрел, — ты полетишь, и как можно скорее. — Ты меня не заставишь, — это прозвучало неубедительно и как-то смешно. Тилль развернулся ко мне. — Я тебя, дурака, спасаю, от тебя самого. Не ровен час, ты потеряешь друга, и назад ничего уже вернуть будет нельзя. Поверь мне, я старше и мудрее. Я отвернулся от него и уперся лбом в стекло, понимая, что он прав, но как же в душе не хотелось в это верить, как хотелось все вернуть назад, в то время, когда мы проворачивали наши дела, когда не было никакой Катрин, когда в любое время мы могли затусить на всю ночь и пробухать до утра. Когда никто не вставал между нами и не указывал, что и как мне нужно делать. — Мне можно подумать? — Нет, — Тилль не хотел дальше развивать тему разговора, он уже вышел из машины и смотрел на меня. — Я хочу позвонить. — У тебя полчаса, я пошел собирать твои вещи, ты вылетаешь первым самолетом. Я набрал Паулю и дождался, когда он соизволит взять трубку. — Рихард, чего? – создалось впечатление, что я не вовремя. — Я сейчас вылетаю в Россию, Тилль решил меня отправить подальше. Если ты скажешь мне: уезжай - я уеду. Пауль, не молчи! – я сам слышал, как мой голос начал срываться. — Рихард, успокойся, — я услышал смех Катрин, она была рядом с ним и, видимо, слушала наш разговор, радуясь, что выиграла. — Я думаю, Тилль прав, тебе нужно отвлечься и заняться делом. Наладь производство, ты ведь это умеешь, а мы к тебе позже приедем. Раздались гудки отбоя, и мне ничего не оставалось, как проглотить обиду. — Мы приедем! Мы! – я с такой силой ударил о приборную панель, что открылся бардачок. – Я проиграл. Черт, а как так могло выйти, что все против меня, ведь я прав. Но никто этого не видит. Ладно, я уеду, пусть тут одни, без меня справляются. Рано или поздно Пауль поймет, что ему скучно, Тиллю одиноко, а парни без меня развалят весь бизнес. Вот тогда они все и приползут ко мне, с просьбой вернуться, а я еще подумаю. — Ты там уснул? – открылась дверь, и Тилль нагнулся к моему лицу. – Ну, еще не хватало, — он оттер мне уголки глаз, — зачем все так близко принимать к сердцу? Все наладится, вот увидишь. — Я не хочу в Медъвежьекамск, — это было все, что я смог ему сказать. — Я к тебе буду приезжать. Через несколько часов я упивался виски, сидя в первом классе самолета и находясь в отвратительном настроении, гонял несчастную стюардессу, требуя у нее все подряд и срывая на ней злость, уверял, что она совершенно не умеет выполнять свои обязанности. Когда она разревелась, а ее место заняла вторая бортпроводница, я успокоился и, всунув в уши наушники, включил плеер. Мне стало понятно, как унять боль и обиду, засевших в моей душе, я устрою настоящий террор на своем заводе и покажу этим прохиндеям, кто есть настоящий хозяин и как нужно работать. А не прохлаждаться, разбазаривая мои деньги, позволяя заниматься воровством, всем, кому не лень.