"Ветер мой"

Вечернее метро привычно битком. Ему повезло занять одно из свободных мест, на этом лимит мгновенной удачи себя исчерпывает. Дешевые кроссовки жмут, неприятно впиваясь жесткими задниками, и индикатор плеера мигает раздражающе красным. Того и гляди, отрубится, в довесок к спертому духу толпы наполняя голову разговорами и грузными выдохами. Чужим и ненужным. Душная металлическая коробка захлопывается и с глухим свистом скользит в темноту тоннеля. Он покорный. Терпит саднящие от тесной обуви ноги. Тем более что ДжиА они по размеру. И тонкую нитку головной боли, грозящую к ночи превратиться в мигрень. Без злости, скорее просто констатируя, подсчитывает про себя оставшиеся деньги и уже знает, что сегодня придется быть очень послушным. Иначе еще, как минимум, на пару недель рацион составят объедки со столов. Это больше невкусно, чем унизительно. С тех пор, как пришло осознание цели, его жизнь имеет четкий вектор. Ему он способен подчинить очень многое, даже гордость. За темнотой подземелья всплывают серые стены и опорные столбы станции. Он поднимается, едва не падая под напором желающих занять освободившееся место на жестком пластиковом сидении, и неспеша пробирается к выходу. Измотанные рабочим днем люди не делают попыток отодвинуться и пропустить, но и не возмущаются, когда распихивая широкими плечами, он проходит сам. Инертность или обреченность. Безумный ритм, заданный крупными корпорациями, выжимает их досуха, делая похожими на выброшенных на берег медуз: скомканных, провонявших потом и канцелярским клеем. Эти люди едут домой. У него впереди долгая ночь. И совершенно нет времени, чтобы разбираться, завидует он им или нет. На станции в Чонногу он выходит один. Обилие странной публики и заведений с плохой репутацией делают этот район свободным от осуждающих взглядов. Равно, как и от их обладателей. Полупустой зал провожает приглушенным светом, запахом машинного масла и подземелий от уходящих в темноту рельс. Четыре квартала от метро и еще два почти вертикально по влажным после дождя ступеням к верхнему ярусу домов. Если судить по удаленности от основных маршрутов любителей хорошо отдохнуть, клуб, к которому он направляется – дешевка. Если не знать о специфике. Все они, те, что вокруг, конечно, лояльны. Тогда, как любой, взятый отдельно от окружения, постарается донести свое: «Зачем ты вообще на свет родился, грязный пидор?» Плевками или криком. Ударами. Он столько раз ощущал на себе вот эту их тиражную «лояльность», что в итоге обзавелся некой разновидностью благодарности к Хозяину, обустроившему свое заведение вдали от многолюдных улиц. Песня смолкает на середине, прерванная прощальным сигналом севшей батарейки. Но он не снимает наушники, как будто все еще вне окружающих звуков. Взгляды попадающихся навстречу редких в этот час прохожих скользят с любопытством и издевкой. Но уши заняты несуществующей музыкой, а значит выкрикивать обидное бесполезно. Этого парня он замечает сразу, как и всегда. Как и в любой другой вечер не увидеть его просто невозможно. Яркая, свободная одежда, легкая пружинистая походка и смех, который будто живет сам по себе – все в нем заставляет забыть об окружающем городе и грязной работе. Этот парень похож на его перерывы в пятнадцать минут. На музыку в его плеере и густой от ароматов ночной ветер. На его цель. Точнее он ощущается так же свежо и желанно, хотя и никогда не станет ближе, чем сейчас. На него просто здорово смотреть, двигаясь параллельно вдоль границы Чонногу и Содемунгу. Даже если и чувствуешь себя всего лишь тенью, ползущей следом за таким ярким и светлым хозяином, собирая по земле все помойки, окрестные лужи и ободранные стены домов. Ему нравится слушать разговоры, телефон из этих беспокойных рук не пропадает никогда. Можно представить, что он говорит с тобой, и тихо отвечать, подбирая ответы по смыслу. Смеяться с ним, как будто общим шуткам. Эта игра называется «я нормальный». У меня есть друг, пусть даже он не знает об этом. У нас двоих есть общие темы для долгих разговоров; у него есть гибкие пальцы и разноцветные напульсники на крепких запястьях, чувство юмора и крестик на тонком кожаном шнурке, вечно перекрученный на спину; у меня – желание. Не какое-то конкретное - оно слишком многое сочетает в себе - но зато навязчивое и мучительно однообразное. Бред, в общем. И он давно бы перестал. Свернул бы в тот узкий проулок, который остался позади минут десять назад. Дошел бы до клуба в два раза быстрей. Но, как и в любой другой вечер, дорога растягивается до самых новостроек. Там тот парень сворачивает, углубляясь в цветущие кварталы Содемунгу, а он ныряет в серый Чонногу. И еще долго про себя придумывает новые разговоры и смех на прощание. ____________ - Ааааа! Дже и не подозревал в себе таких феноменальных вокальных данных, пока не разглядел два выпученных глаза, уставившихся на него из зарослей неведомого растения. В голове за секунду возникают все необходимые данные по обитателям непролазных тропических дебрей. Наскоро детализируется трагическая картинка с жертвоприношением его прекрасного тела одному из местных прожорливых богов. И следом еще одна, где аккуратнейшие пальчики Ан ДжеХё прямо вместе со свежим маникюром, дизайнерскими кольцами и мелко нарезанными овощами всплывают в густом наваристом бульоне от модного дикарского шеф повара. И даже резво появившийся вполне цивилизованный обладатель страшных глаз не сбивает панического настроя. Воодушевленный нехорошими предчувствиями ольчжан таки успевает заорать. Громким таким, совсем не дамским басом. - Ааааа! - Да, не кричите! Ну, не кричите, пожалуйста! Что вы так громко кричите?! Я не хотел вас пугать! Честно! Не нужно кричать! Ай, что же делать?! Вы как выхухоль! - Ржёёшь надо мной?! – как-то театрально вопрошает Дже, не сбавляя децибелов. От возмущения испуг настолько быстро трансформируется в упрек, что сам он за этой сменой не успевает, так и застыв с вытянутыми вперед в защитном жесте руками и раздраженно приподнятой бровью. - Не ржу. – мгновенно следует ответ и интенсивное мотание головой вмиг посерьезневшего собеседника. – Я сам испугался. Я так пугаюсь. – поясняет он немного виновато и пытается улыбнуться. А когда у него это, наконец, получается, выдает восторженное – Вы очень красивый. Даже когда весь в песке, растрепанный и орете. Настороженно замерший Дже теряется, не совсем понимая, как реагировать на такую кучу очень разной информации, и, на всякий случай, решает оставить недовольное выражение на лице. Вдруг ощущается паническая слабость и холодок, где-то за ребрами выстужающий жару. Он опускает руки, попутно немного приглаживая заявленную растрепанность, и медленно обходит проворачивающегося следом собеседника, ни на секунду не сводя взгляда. - А где остальные? – интересуется ольчжан, изо всех сил стараясь вложить в вопрос максимум скепсиса и уже не так уверенно надеясь на возможность розыгрыша. Тем более что это вот новое действующее лицо, перемазанное налипшей на потную кожу пылью и мелким песком, вполне подходит на роль подставного. – Все тут или только самые идиоты? - А нету вообще никого. – отвечает парень, снова широко улыбаясь и беззаботно разводя руками. – Я тут все уже облазил. Ни людей, ни признаков людей, ни животных, которые видели людей. Просто животные только и рыбы всякие, пауки, мухи, понятное дело, птицы еще… Они совсем меня не боятся, представьте? Я тут одну макаку за ляжку схватил и языком ей… - Подожди-подожди, что значит, никого нет? А съемочная группа? – перебивает Дже, все больше хмурясь. Действо походит на алкоголический бред, что иногда посещает его согруппников, всегда активно празднующих все, что можно активно праздновать. И если бы не тяжелая влажная жара, уже приклеившая одежду к спине и бокам, и не адское чувство голода и жажды, то не осталось бы никаких сомнений в том, что все происходящее – сон. Ну и еще тот самый холодок, жадно вылизывающий внутреннюю сторону грудной клетки, отвратительно реален. Чтобы избавить себя от фальшивой надежды, ДжеХё незаметно прихватывает ногтями запястье. Выходит больнее, чем он ожидал. А, значит: и песок, и море, и чайки – правда. И продолжающий улыбаться Инфинит Чжан ДонУ – не плод его воображения. «Все непонятно, непонятно, непонятно… Что делать? Задавать вопросы? Убедить, что повелся?» - пока инфинитовец о чем-то увлеченно говорит, ДжеХё пытается начать дышать заново. – «Большая беда» – два слова мерцают в голове. – «Этот человек – беда офигенного масштаба. Почему он? Откуда? Как, блядь?» - три года беспрерывной игры в прятки и страха переливаются теперь внутри ледяной водой, плещущей о ребра. – «Он знает, кто я? Узнал, ведь?» - а Дже почти успел расслабиться, понял, как избегать ненужных встреч с тем, кого когда-то считал равным своей великой цели. – «Захочет шантажировать? Растрепет? Растрепет, все узнают, все рухнет» - сердце бешено колотится куда-то под кадык, вышибая то ли слезы, то ли адреналиновую испарину. – «А может, не узнал… Тогда, что мы здесь делаем? Мы двое? Что за игру ты придумал, Чжан Дону?» - Я еще вчера хотел подойти, но вы там были чем-то заняты на берегу, я не стал мешать. – тараторит танцор Инфинит, ловко пробираясь через зеленые дебри и придерживая напружиненные ветки для неуклюже плетущегося следом Ан ДжеХё. – Танцевали вы там, что ли, или загорали, я не совсем понял. Кричали, с камнями обнимались. А потом ругались еще с кем-то. А никого не было, я проверил. – смеется Дону, оглядываясь через плечо, когда они выбираются на более или менее проходимый участок леса. – Еще подумал, вдруг вы того, свихнулись, а я выйду к вам, и вы меня убивать станете. Или еще чего. Я как-то фильм смотрел, там мужик тараканов ел. Прям, ловил их, лапы мыл им под краном. Они ж грязные, бегают везде. Ну, и ел потом. И я подумал, может, у вас там тоже потрясение какое… Чего вы делали-то там такое, а? - Тебя не касается. – цедит Дже, на ходу брезгливо оттирая с кармана шелкового пиджака вязкий сок какого-то растения, и украдкой крутит головой по сторонам, еще надеясь заметить других участников представления. Кроме саднящего страха и уже почти оформившейся неприязни, на данный момент его больше всего заботит нереальность всего происходящего. В короткий момент, ровно до озарения и последующих предположений о его сумасшествии, ольчжан планировал задать несколько вопросов, что за херня вообще здесь происходит. Где съемочная группа? Отчего окрестности Сеула вдруг сменились тропиками? И почему Чжан Дону так, мать его, спокоен. Но теперь, дабы не укрепить танцора в предположении о съехавшей крыше, озвучить все это не решается. Нельзя спешить. Он не должен ошибаться на счет того, с кем имеет дело. «Хорошо играет. Наив, участие. Комплименты эти… Намек? Ты хочешь вывести меня из себя, чтобы я сам начал разговор в нужном направлении? А ты все запишешь… И моя группа снова рухнет и после уже не выберется из дерьма никогда…» - раздумывает мрачный ольчжан, борясь со сбивающимся то ли быстрой ходьбы, то ли от страха дыханием. – «Ну, и зачем тебе это? Чертова паранойя… Если все это не подстава, начну верить… нет, не в Бога, в Дьявола точно. Такие совпадения по его части… Блядь, ну, почему это должен был быть именно ты?!» Из всего происходящего совершенно ясно только одно – следующую ночь на берегу он не вынесет. Коварный Дону или идиот, он все же лучше полного одиночества. За неимением других вариантов, ДжеХё обреченно волочится следом, неуверенно балансируя на длинных ногах, переступает корявые увитые развесистым лишайником корни гигантских деревьев. Спотыкается в неудобных для таких прогулок туфлях. Матерится от того, как легко, будто не замечая препятствий, летит вперед не прекращающий болтать инфинитовец. Уже немного пошатывает от голода. Приходится сдавливать и успокаивающе наглаживать рукой ноющий живот. Пустой желудок тянет резкой болью, словно уже приступил к экстренному перевариванию самого себя, и угрожающе рычит, вызывая приступы хохота у шагающего впереди тропического Ивана Сусанина. ДжеХё очень старается не смотреть на ставшие вдруг такими аппетитными листья и ветки всего, что попадается им на пути. - Вы бы пуговицы-то расстегнули. Жарко ж. - Этот ансамбль от «Gucci» задумывался специально под закрытый пиджак. – запыхано выговаривает Дже, презрительно кривясь. Со стороны это выглядит насмешкой над такой неосведомленностью, на деле – злость. Усталость, голод, жара. А еще его приводит в бешенство эта вынужденная прогулка с дурным коктейлем из хорошо забытых старых и вновь появившихся эмоций. Они снова идут куда-то рядом, и не по разные стороны улицы. Сейчас можно позволить очень многое, о чем раньше и не мечталось. Но еще теперь есть что терять. Стараясь найти правильный ответ своим страхам, Дже суетливо шарит по закоулкам воспоминаний – встречались ли они взглядами тогда? – смотрел ли Дону хоть раз в его сторону? – узнал же? И не находит. Пока нет четкого плана действий, единственно верно - вести себя, как ни в чем не бывало, и это стоит всех оставшихся сил. Нельзя заронить сомнения в его искренности. Хотя больше всего сейчас хочется задать все вопросы в лоб. Но кто знает, к чему это может привести? Что если все и, впрямь, осталось только в его памяти? – Расстегнешь хоть одну пуговицу, и весь концепт развалится. – выплевывает он пояснение, как подачку. - Ааа… Ну, тогда парьтесь, конечно. – покладисто соглашается Дону и опасливо косится в сторону претенциозного наряда, будто и впрямь ожидая, что он сейчас развалится на составные. – Вы все равно очень красивый. – добавляет с очередной восторженной улыбкой. – Даже когда красный, потный и с прилипшими к голове волосами. И Дже снова не знает, что он должен на это ответить. Он недоверчиво щурит кошачьи глаза полумесяцы и с подозрением буравит взглядом спину вновь ускакавшего далеко вперед танцора. «Подстава же, да? Узнал, ведь? Не мог не узнать…» - … а они, короче, ну, как будто пригласили. Там большой самец, он прям, даже рукой, то есть лапой…, или что там у них…, ну короче, он конечностью своей вот так мне показал. Он там, похоже, главный у них, поэтому я назвал его Сонгю, как хёна. – громко хохочет Дону, размахивая руками. – Я наелся ужасно тех фруктов, почти все опять спорол и в карманы напихал! Вон топорщатся как! А потом опять пришли самки. И я взял одну за ляжку и языком ей… - Подожди-подожди, что ты сказал? – перебивает ДжеХё, не очень вникающий в многотонный информационный поток, пока не слышит заветные слова. От жажды язык шершавой тряпкой прилипает к небу, каждое слово дается с трудом. Сейчас, когда они вышли на очередное открытое пространство, идти, конечно, легче. Выжженная солнцем трава мягко стелется под ногами, а нервные окончания не дергает от истошных криков диких животных, притаившихся, кажется, за каждым кустом. Здесь все гудит ровной сонной нотой занимающегося полуденного зноя и густым стрекотанием цикад. Вот только ничем не защищенная макушка того и гляди последует за несчастными сухими стебельками, превратившись в пожарище. И неизвестно спасительно ли для сверх утомленного ольчжана отсутствие лесных дебрей или губительно вдвойне. – Что ты сказал, повтори. – требует он. - А? – удивленный угрожающим выражением лица попутчика, Дону тормозит. – Я говорю, что если взять ее за ляжку и языком… - Блядь, не то! – рявкает Дже. – Ты сказал, что жрал тут все это время до полусмерти?! И с собой еще набрал?! И сейчас с собой несешь?! - Ну да. – растерянно кивает танцор и принимается рыться в многочисленных карманах штанов. – Хотите банан? - …