Крайние меры

Королева устало прикрыла глаза ладонью. Она обошла покои мужа уже несколько раз, пытаясь справиться с волнением. Нострадамус все еще находился в подземельях, и каждый день Екатерина ждала, что он признается. Под пытками развязываются любые языки. Он выдержал в прошлый раз, но тогда и скрывать ему было нечего. Если Генрих узнает правду, ей не жить. И было кое-что еще, волновавшее королеву не меньше – приближался день, в который она собиралась произвести на свет дочь. Но без Нострадамуса она не сможет вызвать роды вовремя, и Генрих все поймет. Королева делала возможное и невозможное, чтобы вытащить своего друга из темницы, но пока у нее не получилось. Генрих и слышать ничего не хотел, настаивая на расследовании. Она должна была что-то придумать. – Как твое самочувствие? – объявившийся в спальне муж положил руки ей на плечи, мягко массируя их. Порой его неожиданно проснувшаяся забота усыпляла бдительность королевы, и она почти верила, что он здоров, а она любима. – Хорошо, – на самом деле Екатерина была подавлена. Впервые с заключения в башне она не видела выхода из сложившейся ситуации. Она не слишком приятно себя чувствовала, и затянувшееся заключение Нострадамуса ввергало ее в уныние, плохо отражавшееся на здоровье. – Как наш ребенок? Уже совсем скоро мы будем приветствовать его в этом мире, – Генрих переместил руки на ее живот, а на Екатерину снова накатил приступ отчаяния. Генрих будто о чем-то догадывался и пытался получить подтверждение своих догадок, проверяя жену болезненными для нее фразами. – Нам нужно поговорить, – она буквально ощутила волны недовольства, исходившие от мужа. – Если это опять насчет твоего провидца, то мой ответ – нет. И давай не будем тратить время на пустые разговоры, – его ладонь замерла ненадолго на ее животе, а потом вдруг двинулась выше и аккуратно сжала полную грудь. Екатерина громко выдохнула, запрокидывая голову назад, и, посчитав это одобрением, свободной рукой Генрих обхватил вторую грудь. Королева не в первый раз замечала, что муж испытывал вполне определенное желание к ней, но обычно одергивала его, опасаясь за ребенка. Сейчас же она вдруг увидела в интересе мужа шанс. – Нежнее, – накрыв его руки своими, попросила королева, и он подчинился, сжимая ее грудь чуть легче и приподнимая не так резко. – Екатерина... – он прижался к ней ближе, обжигая жаром своего тела. Сколько раз за время беременности он уверял Екатерину, будто она не вызывает в нем ничего, кроме отвращения, будто он никогда больше не прикоснется к ней, но с каждым днем он все чаще обнимал ее, все более страстно дотрагивался по ночам, все голоднее смотрел на характерно меняющееся тело. Сначала она не верила в искренность мужа, а потом поняла – он и правда желал ее, даже если бы никогда сам в том не признался. Желал так же, как в тот день, когда она якобы забеременела и когда они впервые за много лет предались ностальгической, по-юношески пылкой и абсурдно трепетной любви. И от проснувшейся в Генрихе привязанности Екатерине было гадко и неожиданно совестно – не его ребенка она ждала, не его ребенок вновь соединил их семью. Она мягко отстранилась и невесомо провела по щеке мужа ладонью, приподнимаясь на носочках, чтобы поцеловать. Он с готовностью стиснул ее в объятиях, а потом, спохватившись, ослабил хватку и успокаивающе погладил затекшую поясницу. Екатерина разорвала поцелуй и выдохнула ему в шею. Сейчас ей не хотелось большего, но она должна была вытащить Нострадамуса из темницы и не пасть жертвой собственной лжи. И, осторожно дотронувшись до плеча Генриха, она мягко толкнула его в сторону кровати. Он выглядел удивленным, до сегодняшнего дня так и не добившись от нее даже поцелуя, но голод в нем, усиленный болезнью, оказался слишком силен. Наградив Екатерину жарким и нетерпеливым взглядом, король сам уложил ее на перину и снова впился поцелуем. Обхватив его за бедра и согнув колени, она чувствовала, как ловкие пальцы мужа быстро и напористо расшнуровывают платье у нее на груди. Екатерина издала короткий стон, медленно распаляясь от уже забытой страсти и борясь с подступившей к горлу тошнотой – симптомы беременности отступали редко и ненадолго. – Генрих… – позвала она полушепотом, пока муж с восторгом трогал ее округлый живот, быстро переместившись руками на чувствительную и готовую к материнству грудь. В эту секунду он походил на влюбленного мальчика из первых лет их брака – околдованного златовласой женой и проводившего каждую ночь в ее спальне. От такого сходства у Екатерины закололо сердце, глаза защипало, а внутри появилось желание признаться в тех чувствах, которые она не смогла убить в себе ничем, даже едва не оказавшись на эшафоте по его приказу. – Екатерина, мне так тебя не хватало, – пробормотал он ей в ухо, стараясь пробраться ладонью под тяжелые юбки, погладить внутреннюю сторону бедра и подняться выше. – Я… – она собиралась сказать что-нибудь в ответ, разомлев от признаний и ласк, но, когда пальцы мужа уже трогали низ ее живота, вызывая дрожь во всем теле, Екатерину вновь скрутил приступ тошноты. Такой сильный, что она оттолкнула короля, опасаясь наградить его самой настоящей рвотой. Без Нострадамуса, взаперти, ей не хватало хороших лекарств, и последствия тяжелой беременности снова и снова возвращались, даже за считанные недели до родов. – Мне нужен врач, – часто и мелко сглатывая, попросила Екатерина и потрогала сокращающееся горло. К тошноте прибавилась боль в животе и резь между ног. Уже давно ее не накрывали такие недомогания. В смятении и тревоге она посмотрела на мужа, но его еще недавно отражавшее нежность и влюбленность лицо изменилось в одно мгновение, искажаясь теперь бешенством и обидой. – Ради него. Ты сделала это ради него! – прокричал Генрих, вскакивая с кровати и сжимая руки в кулаки. Екатерина посмотрела на него с недоумением, на секунду забыв о сотрясающих тело рвотных позывах и не сразу осознав, что король вернулся к своей излюбленной теме. – Я не выпущу его. Он сгниет в темнице, – криво усмехаясь, пообещал он ей в лицо. Екатерина не представляла, кто поселил в нем ревность, да еще именно к Нострадамусу, но она убила бы этого человека, не задумываясь. – Ты сошел с ума. Ты обещал мне справедливость, но отказываешь в ней даже сейчас, – Екатерина попыталась запахнуть платье, однако приступ накатившей слабости и освобожденная чужими руками шнуровка помешали ей. С ужасом королева ощущала, как внизу живота скапливается боль, а голова начинает гудеть от шумящей в ушах крови. – Ты готова отдаться мне, чтобы освободить своего шарлатана, – в голосе Генриха играла злоба, он смотрел на нее, словно не замечая, что она слабеет на его глазах, утопая в перине и расстегнутом им самим платье. Задранная юбка все еще оголяла стройные ноги королевы в черных туфлях с причудливыми пряжками, и, отвлекшись на них, он не сразу заметил нечто красное, длинными потеками скользящее от бедер ниже. – Я твоя жена, а он нужен мне лишь потому, что я умираю. Этот ребенок убивает меня. Я говорила тебе много раз, но ты не слышал меня, – зло прошипела она еще раньше, чем сама увидела кровь на своих ногах и обхватила живот, беспомощно завалившись на бок. Возможно, если у нее случится выкидыш, будет только лучше. Она избавится от улик, освободится от Нострадамуса, а ведомый виной Генрих окончательно откажется от казни. И все же… Она уже знала, что ждет дочь, знала, как назовет ее, и Генрих проникся к ней любовью, какой не баловал никого из их детей. Сердце королевы против воли сжималось от сожаления и тоски. – Стража! – наконец крикнул Генрих, наблюдая за странно притихшей и смертельно бледной женой, свернувшейся клубком на кровати. На светлом покрывале темнели красные пятна. – Приведите Нострадамуса! – почти истерично приказал он появившимся в дверях с мечами наперевес стражникам. – Пусть возьмет с собой все свое барахло! – еще громче добавил король поспешившей к двери страже и кинулся к спрятавшей лицо в одеяле Екатерине. На ее неестественно белых щеках блестели слезы, хотя сама она не издавала ни звука, зажимая ладонь дрожащими и окровавленными коленями. – Он спасет тебя. Спасет. Но я не позволю ему находиться рядом с тобой. Никогда больше. Ты слышишь меня? – пробормотал Генрих и встретился с наполненным мукой взглядом почерневших глаз. Екатерина промолчала, заходясь болью и не веря, что Нострадамус вот-вот вернется. Чувства Генриха не позволили ему убить ее в угоду ревности и подозрению, и, несмотря на радость от освобождения друга, королеву разрывала вина. Лучше бы Генрих оставался ревнивым, взбалмошным, жестоким, безумным, чем давал поверить в ту наивную детскую любовь, которую она надежно похоронила в глубине сердца, чем снова и снова возвращал мыслями к вынужденной измене в холодной тюремной камере. Той ночью Екатерина потеряла и друга, и мужа. Нострадамус же в это время едва ли мог помочь даже себе. Вокруг него было темно. Абсолютно. Звуки тоже отсутствовали. Нострадамусу показалось, он попал куда-то, где не существовало ничего. Не успел он задуматься о том, что означала непроглядная темнота, как густую вязкую тишину нарушил неизвестный голос: – Боюсь, что больше ждать нельзя, нужно решать сейчас, иначе не выжить никому, – если бы Нострадамус находился в привычном мире, он бы ощутил липкий страх, струящийся по позвоночнику. Тот самый страх, который сложно объяснить и который почти всегда является предвестником грядущих потрясений. – Вы просите меня о невозможном, – этот голос был Нострадамусу смутно знаком. Он сказал бы, кому он принадлежал, но голос все же не подходил предполагаемому обладателю полностью, совпадая и отличаясь одновременно. – Это моя жена и мой ребенок, я не могу выбрать между ними. – Если вы не выберете, причем прямо сейчас, они оба умрут, – жестко пояснил первый голос. Так обычно палач объявлял приговор, а врач диагноз. Смутная догадка Нострадамуса постепенно облекалась в более четкую форму. Все, чего он так боялся, явилось ему предупреждением. – Неужели ничего нельзя сделать? – не сдавался знакомый голос, в котором явственно слышалось отчаяние. – Мы сделали все, что могли, но девочка идет неправильно. Королева не сможет разродиться. Если не извлечь ребенка немедленно, роды убьют ее. Однако, если пожертвовать ее жизнью, есть шанс спасти младенца, – пояснил человек, чья должность стала очевидной. И догадка превратилась в уверенность. Они говорили о Екатерине и ее дочери. Панический ужас охватил Нострадамуса. Больше всего на свете он хотел проснуться и понять, что это всего лишь сон, а не еще одна грань его безжалостного дара. – Вы хотите разрезать ее на части! – истерично выкрикнул король, а в том, что это был именно король, Нострадамус уже не сомневался, несмотря на то, что не видел лица Генриха, а его голос изменился. – Я хочу, чтобы вы выбрали. Никто, кроме вас, не сможет принять это решение, – устало сказал врач, не пытаясь обнадежить монарха. Нострадамус боролся с самим собой. Генрих должен был решить, кому спасут жизнь, и провидец, уверенный в том, что вот-вот может потерять единственную дочь, пытался понять собственные чувства. Кого бы выбрал он сам? «Дочь», – вихрем пронеслось в его сознании лишь одно слово. – Жена, – наконец выдавил король, лишившись всех путей к отступлению. – Спасайте королеву. У нас уже есть дети, они не должны остаться без матери, – голос стал еще глуше, слабее, словно Генрих едва сдерживал слезы. «Нет», – Нострадамус ненавидел себя, но ребенок, долгожданный и желанный, перевешивал для него привязанность к королеве. Она значила для него много, но... Мысль оборвалась, и провидец открыл глаза. Вокруг были мрачные сырые стены темницы. Тело ныло и горело огнем после часов пыток. Пытки не отличались изощренностью – из надежных источников Нострадамус узнал, что король обещал жене быть справедливым. Судя по всему, он старался сдержать слово и выяснить правду, не вырывая признание невыносимой болью. Памятуя об этом и о внезапно возросшей роли королевы, палачи не мучили Нострадамуса целыми днями, применяя самые жуткие приспособления. Это действительно походило на допрос... с долей жестокости. Впрочем, даже эту долю Нострадамус ощущал каждой клеткой своего тела. – Вступали ли вы в запретную связь с королевой? – день за днем его спрашивали только об одном: – Нет, – раз за разом отвечал Нострадамус. Отвечать было одновременно и тяжелее, и легче, чем в прошлое заключение. Тяжелее потому, что теперь он лгал, легче потому, что ради ребенка в животе королевы он сделал бы даже невозможное. Одно его неверное слово, и все трое умрут – и сам Нострадамус, и Екатерина, и их ребенок. В том, что король не пощадит никого, не было никаких сомнений. И провидец молчал. Он не убеждал в своей невиновности, но и вину не признавал. Поэтому каждый день приносил лишь выворачивающую наизнанку физическую боль. Если бы Нострадамус не знал, как контролировать свое тело во время пыток и лечить после, вполне возможно, его рассудок не оставался ясным столь долго. Поднявшись с холодного пола, он отхлебнул воды из кувшина и попытался понять, что видел совсем недавно. Это не походило на его видения. Его видения бывали запутанными, но всегда оставались красочными, они неизменно представляли собой яркие картины будущего, однако в этот раз он не видел ничего, кроме темноты. Он слышал только голоса. Объяснения столь странному явлению пока не находилось. Как и тому, почему знакомый голос короля звучал иначе. И дело здесь было вовсе не в интонации из-за переживаемых эмоций. То, что возникло в голове Нострадамуса, не было ни видением, ни сном, и он не знал, как к нему относиться. Если поверить в увиденное, их с королевой дочери не суждено родиться. Но ведь прошлые видения опровергали это. Нострадамус не мог выбрать, какую истину принять. В любом случае, он должен проверить состояние королевы и убедиться, что по крайней мере сейчас ей ничего не угрожает. Вот только он останется запертым здесь до тех пор, пока король не посчитает доказательства верности жены исчерпывающими. Только она могла вытащить своего друга отсюда. – Собирайся, – тяжелая тюремная дверь отворилась словно в ответ на его мысли. Нострадамус замер у стены в немом изумлении. Никто не выпустил бы его отсюда просто так. В голову сразу полезли самые черные мысли. – Твои вещи, – прихрамывая и плохо ориентируясь в пространстве после недавнего видения, он доковылял до двери, и стража выдала ему его уложенные в тканевую сумку врачебные инструменты и наполненные разноцветными лекарствами пузырьки. Они лежали у него на столе, когда он осматривал королеву в последний раз, а король приказал отправить его в темницу. Нострадамус принял вещи с непониманием и едва уловимым ужасом. – У королевы выкидыш, – бесстрастно пояснил стражник в ответ на недоумевающий взгляд провидца, и Нострадамусу показалось, мир рухнул в ту же секунду. То, что он увидел совсем недавно, и правда оказалось сном, реальность же безжалостно ударила задолго до королевских родов. – Она жива? – шепотом спросил Нострадамус. Вопрос был абсурдным – если бы королева умерла, никто бы не звал его на помощь, но одна мысль о том, что он мог потерять еще и Екатерину, вызывала в провидце животную панику. К покоям короля Нострадамус шел, едва разбирая дорогу – недавнее видение не отпускало его, шок от известия окончательно смешал мысли, тело же плохо слушалось после проведенных в пытках дней в темнице. Этого не может быть. Ребенок должен жить. Он, верный придворный лекарь, отравил короля, чтобы спасти жизнь дочери, и Екатерина еще не потеряла своей выносливости. – Нострадамус… – простонала она, когда он переступил порог королевской спальни. Провидец застыл, уперевшись взглядом в ее живот. Постель вокруг заливала кровь, но… Екатерина все еще носила ребенка. Не сразу увиденное добралось до его сознания: стражу послали за ним, а та, не разобравшись до конца, добавила ему седых волос одним предложением. Облегчение оказалось таким сильным, что Нострадамус никак не мог заставить себя сдвинуться с места. – Сделай что-нибудь! – разъяренно приказала Екатерина, вытаскивая окровавленную руку из-под юбки и не в состоянии разогнуться. – Что произошло? – хрипло спросил провидец, укладывая королеву ровно и подпихивая скрученное одеяло ей под бедра. Облегчение в провидце быстро мешалось с гневом и ревностью – расстегнутое платье и задранная юбка дали ему все необходимые подсказки. Нострадамус предпочел не задумываться, почему его воспаленный разум выбрал именно такое объяснение. Он видел, давно видел, как король возжелал жену, и ревность становилась все осязаемее, а воспоминания о проведенной с Екатериной ночи – все настойчивее. – Ты плохо выглядишь, – пробормотала королева, когда он стянул с нее платье, оставляя в сорочке, пощупал живот и взялся за сумку с лекарствами. – Не шевелитесь, Ваше Величество, – Нострадамус предпочел проигнорировать ее слова и не обращать внимания на собственные боль и усталость, вспыхнувшие после них с новой силой. Его рука с ледяной и густой мазью скрылась между ног королевы. Провидец отстраненно порадовался отсутствию поблизости короля. Екатерина же вскрикнула от боли и холода и беспомощно обмякла на подушках. Нострадамус вытащил их из-под нее и уложил под бедра и колени – ноги королевы задрались едва ли не выше головы, но это требовалось, чтобы избежать настоящего выкидыша и окончательно остановить кровотечение. – Выпейте, – Екатерина легко приняла протянутое снадобье и залпом осушила пузырек. Нострадамус готовил подобные лекарства с тех пор, как убедился в беременности королевы, до темницы они всегда были у него под рукой, и он точно знал, что ничего эффективнее просто не существовало – ингредиенты и пропорции он подбирал дни напролет, забывая есть и спать. Все, лишь бы Екатерина однажды родила его дочь. – Я рада, что ты вернулся, – вглядываясь в его лицо, едва слышно призналась Екатерина и неосознанно погладила живот. Нострадамус не мог отвести взгляда от ее изящной руки, осторожно кружащей вокруг пупка. Они живы, обе живы. Только сейчас до него наконец-то начали доходить и ужас, и облегчение. В голове помутилось, словно новое видение собиралось явиться ему, и он, сам не зная, что делает, взял королеву за руку. – Нострадамус? – удивленно, гневно и обеспокоено спросила Екатерина. – Вам… нужно лежать… – с трудом выговорил он. После видений ему всегда требовалось время, чтобы восстановиться, и пытки вместе с пережитым волнением буквально уничтожили его. – Стража! – услышал провидец взволнованный голос королевы и вздрогнул, не понимая, зачем она зовет их опостылевших надсмотрщиков, посмотрел в ее растерянное, испуганное лицо, а потом осознал, что плавно опускается на пол, держась за ее руку и высокую спинку кровати. Окружившая его темнота наконец-то была безмолвной.