Крайние меры

Нострадамус не знал, сколько уже пролежал в бреду – ему было то жарко, то холодно, в голове мелькали зловещие образы и видения, среди которых он раз за разом силился разглядеть свою дочь и Екатерину и не находил. Он не мог открыть глаза, попросить воды или удобнее подтянуть подушку, но все еще помнил кровь на простынях королевы. Никто не поможет Екатерине, кроме него. Вот только время, проведенное в тюремных казематах, не прошло для него без последствий. Темнота играла с ним. Желаемые лица не приходили, зато кровь и стоны услужливо появлялись раз за разом. Нострадамус почти плакал, потерявшись в чужой боли и страданиях. Он не мог на них смотреть, и все же его сердце заходилось от слабого облегчения – собственные страхи не спешили появляться в воспаленной голове. Он не видел окровавленную Екатерину, мечущегося в выборе короля, новорожденного младенца – живого или мертвого, всеобщего траура или счастья. Да, он не видел, но за радостью появлялось отчаяние: в черном и безрадостном мире Нострадамуса ничего не держало, муки незнакомых людей, разрывали его на части, полные скорби голоса раздирали уши, омерзительно хлюпающие чумные язвы простого люда сменялись пронзительными выстрелами религиозных фанатиков. – Екатерина… Екатерина… – он позвал ее на помощь, сам того не осознавая. Он не видел ее, но тянулся. Словно она и правда была здесь, рядом, и он мог дотронуться до нее, убедиться, что она жива, что жив ребенок, что он сам не зря переносил все это. – Екатерина… – снова позвал он, уцепившись воспаленным взглядом за скользнувшую в темноте светлую прядь волос. Его руки сами потянулись вперед, нащупывая хоть что-нибудь, бесполезно загребая воздух, пока… вдруг не наткнулись на нечто круглое, мягкое и теплое. Нострадамус замер, пытаясь понять, что это. Пальцы лихорадочно метались по странному шару, глаза пытались его разглядеть. Провидец застонал от усердия, а затем вдруг понял: это живот. Живот беременной Екатерины. Мысль стала настоящим откровением и оглушила настолько, что чужие призывы о помощи замолкли, бред отступил, руки ослабели. Рассудок заработал непривычно ясно, прежде чем полностью отключиться. Надежно и надолго. – Нострадамус, очнись, ты нужен мне, – из безмолвного небытия и сковывающего тело жара его неожиданно и резко выдернул хорошо знакомый голос. Екатерина говорила спокойно и размеренно, но он давно знал королеву – она была напугана и растеряна. Именно это крылось за ровным и бесстрастным тоном, именно его она использовала, когда волновалась сильнее всего. Конечно – совсем скоро ей нужно было рожать, а она стала слишком слаба и к тому же беспомощна, ведь он, известный провидец и лекарь, не справлялся со своей нечаянной болезнью, даже осознавая ее. Она осталась одна. Одна с сошедшим с ума мужем. Нострадамус поражался тому, насколько связно мыслил и насколько хорошо вставали перед ним воспоминания. – Екатерина… – сдавленно прохрипел он, когда рука Екатерины с влажной холодной тряпкой прошлась по его лбу, а сама королева не сдержала тяжелый вздох. И этот вздох напомнил ему о важной вещи. Настолько важной, что после стольких тщетных попыток он наконец-то вынырнул из горячечного беспамятства. – Почему вы здесь? Как… как он отпустил вас? – Неужели ты услышал меня? – его пока слабое зрение уловило, как Екатерина застыла рядом с кроватью, не ожидав ответа на недавнюю просьбу. – Лежи, – приказала она, отбросив тряпку и ухватив Нострадамуса за плечи, когда он попытался приподняться и лучше рассмотреть ее. – Генрих уверился, что только ты в силах мне помочь. Но ты бесполезен, пока болен. Поэтому я навещаю тебя, как только у него достаточно благодушное настроение, чтобы отпустить меня справиться о твоем самочувствии, – она поднялась и отошла к столу. – Вам не стоило так рисковать. Вы все равно ничем мне не поможете, – сказал Нострадамус и осекся, осознав, что ворвавшийся в голову назойливый шум оказался стуком пестика о ступку, в которой Екатерина растирала какие-то травы. Шиповник и листья малины, принюхавшись, немедленно поправил он сам себя и все же сел на кровати. – Он так ждет этого ребенка… Я должна родить… – словно не обратив внимания на его слова, королева на секунду прервала свое занятие и коротко погладила живот. Сердце Нострадамуса забилось чаще. Его дочь была рядом с ним, Екатерина была рядом с ним, она лично готовила ему лекарство… о таком он и мечтать не посмел бы. Даже незримое присутствие короля не омрачило счастья Нострадамуса. То, как он нащупал в бреду живот королевы, уже не казалось плодом больного воображения. Возможно, она и правда позволила ему… – Пей, – очнувшись от переживаний, Екатерина добавила сухую смесь в уже дымящийся паром напиток и поднесла провидцу. – Пытки истощили тебя, – с едва уловимым сожалением заметила она. – Это не так важно, как ваше здоровье, – задавив чувства, он оторвал от губ горячую чашу и вгляделся в круглый живот королевы, обтянутый дорогой тканью платья. Екатерина казалась бледной и нервозной, а объем ее талии явно не сочетался с предполагаемым сроком беременности. Она переживала. Он видел это в покрасневших и непривычно бегающих глазах. Не за него, конечно. За ребенка и готовый вскрыться обман. – Вам нужно больше отдыхать. И есть. – Отдыхать? Пока ты лежишь в бреду, а Генрих ни на шаг от меня не отходит, выбирая пеленки и имя ребенку? – голос королевы зазвенел от возмущения и недовольства. Она едва не вскочила с кровати, но все же осталась сидеть, оскорбленно кривя тонкие бесцветные губы. – Впрочем, имя ей я выбрала давно. Маргарита. Так зовут сестру Генриха, поэтому мне даже не пришлось его уговаривать, – теперь Нострадамус увидел промелькнувшее в королеве злорадство от того, что плод вынужденной измены будет носить дорогое королю имя. Нострадамус же, услышав его, содрогнулся – в прошлый раз это имя принесло ему самое страшное в жизни видение. – Мне уже лучше, – поспешил успокоить он Екатерину, но болезненно поморщился при первой же попытке встать. Королева усмехнулась и убрала опустевшую чащу вместе с горой тряпок и полотенец на стол. Провидец отметил, как подрагивают ее руки. – Времени осталось так мало. Я чувствую, что не смогу. У меня нет сил. И ребенок слишком мал. Она почти не толкается, – на этот раз Екатерина обернулась к нему и открыто погладила живот. Нострадамусу до рези в глазах захотелось обнять мать своего ребенка, прижать к себе, поддержать, однако он знал – одно лишнее движение или слово, и она еще долго будет изводить его холодностью. – Не думай, что я тебе не сочувствую. Я сделала все, чтобы вытащить тебя из темницы. И я поставлю тебя на ноги, – подумав мгновение, добавила Екатерина. Она не любила жаловаться, тем более он сейчас находился не в лучшем состоянии. Она редко проявляла эмоции по отношению к кому-либо, кроме мужа и детей. У нее не было друзей – даже Нострадамус не походил на друга в привычном понимании, пусть она называла его именно так. Екатерина действительно заботилась о нем, как умела. Она приходила к нему в темницу и тогда, когда он впервые оказался там по приказу короля. Просто теперь Екатерине приходилось еще тяжелее. Нострадамус понимал это, несмотря на все свои обиды и желания. – Не беспокойтесь. Все получится. Я начну готовить необходимые средства, – она скептически улыбнулась в ответ на его смелое обещание, но он не лукавил – Нострадамус собирался заняться подготовкой родов, как только сможет встать без головокружения и навязчивых мошек перед глазами. Екатерина не успела ничего сказать – в дверь постучала стража и напомнила, что время визита окончено. Нострадамусу пришлось со странной тоской наблюдать за скрывающимся в коридоре подолом ее платья. Его разум уже искал возможность увидеть королеву снова. Но она и не думала исчезать – каким-то неведомым образом Екатерина появлялась в его покоях почти каждый день, пока он выздоравливал. Каждый раз он спрашивал, как ей это удавалось, и каждый раз натыкался лишь на суровое молчание. Екатерина приносила лечебные ингредиенты и лично готовила их, распоряжалась о еде для него, контролировала приходивших к нему слуг. Она по-прежнему была холодна и по-прежнему отдавала должное их дружбе… вот только ее глаза становились все грустнее, движения все дерганее, речи все короче. Пронаблюдав за ней неделю, Нострадамус понял, что ему придется сделать кое-что еще, прежде чем вызывать у Екатерины преждевременные роды. Стараниями королевы провидец быстро поправлялся, она же чувствовала себя все более… странно. Постоянная борьба с Генрихом изматывала ее, и сначала она злилась, переживала, волновалась, а потом к привычным недомоганиям и чувствам вдруг прибавились сонливость, бешеный аппетит и невыносимая слабость. Не знакомая усталость, ломота в теле, неспособность долго ходить и сидеть, а нечто, из-за чего она, едва встав, уже мечтала вернуться в кровать. Она спала бы целыми днями, если бы не необходимость как можно скорее вылечить Нострадамуса и вовремя родить. – Екатерина, ты хорошо себя чувствуешь? – она уже час пыталась съесть свой обед, но приходилось прилагать огромные усилия, чтобы раз за разом подносить ложку ко рту и пережевывать собственноручно выбранную еду. Екатерина безумно хотела есть и – столь же сильно – спать. Она засыпала на ходу, оперевшись о плечо сидевшего рядом мужа. Теперь ей казалось не таким уж плохим не выходить из его покоев без крайней нужды и даже питаться, не покидая спальни. Двор был бы шокирован тем, в кого она превратилась. – Да. Я просто устала, – еле ворочая языком, ответила королева и уронила голову на грудь мужу. Он с тревогой погладил ее по волосам. Екатерина знала, какие мысли крутятся в нездоровой голове Генриха – сегодня она даже не ходила к Нострадамусу, но была настолько обессилена, что не могла нормально поесть. – Ты перестала выходить на прогулки, дышать свежим воздухом, читать и даже говорить. Ты спишь весь день. Раньше такого не случалось, – задумчиво и в тоже время взволнованно заметил Генрих и нежно погладил ее живот. Несмотря на состояние королевы, тот заметно вырос за последние недели. – Когда поправится твой провидец? Ты тратишь на него все силы, когда должно быть наоборот. Я не для того выпустил его из темницы, – недовольно пробурчал Генрих, и Екатерина похолодела. Она и правда отдавала оставшиеся силы выздоровлению провидца, но и он уже многое делал для нее. Нострадамус периодически кашлял, терял координацию, мучился от мигрени – и все же он передавал ей средства, которые постепенно готовили организм к родам. Прорицатель уверял, они не вредили ей. У Екатерины не было причин сомневаться, и потому она относила свое тяжелое состояние лишь к одному – она стала слишком стара для беременности и родов. – Мне скоро рожать, Генрих. Я просто измучена беременностью, – нехотя пояснила она мужу. Он в ответ прижался к ней странно близко, словно боялся потерять. Возможно, так и было, ведь уже давно он не отходил от нее ни на шаг, не отпускал ни на секунду. Она приходила в ярость, кричала, спорила, но сейчас почти смирилась. Черт с ним. Он сам во всем виноват. И даже детские чувства к нему отступили под гнетом невыносимой слабости. – Не бойся. С тобой ничего не случится. Я всегда буду рядом. Я не ждал этого ребенка, но теперь я счастлив ему, – победив привычную дрожь от обещаний вечной любви, Екатерина ощутила легкое тепло в груди: в кои-то веки Генрих уловил ее страхи и сказал то, что ей так хотелось услышать. Сколько лет она мечтала, чтобы хотя бы одну беременность он провел только с ней, чтобы не думал ни о ком другом, чтобы заботился о ребенке у нее в животе, но он подарил ей желаемое ровно тогда, когда она забеременела от другого, тогда, когда сам повредился рассудком. Это было жестоко. Едва ли не более жестоко, чем все происходившее с ней до того. – Ее зовут Маргарита. Это девочка, – раздраженно поправила Екатерина, словно муж совсем сошел с ума и не помнил элементарных вещей. На самом деле она не стремилась его обидеть – она лишь безуспешно боролась со страхом и усталостью. – Потому что Нострадамус так сказал? Ты веришь ему даже в этом? – так же сердито, с ноткой напугавшей ее ревности спросил Генрих и отодвинулся. Екатерине мгновенно стало холодно и тоскливо. – Он никогда не ошибался, – бесцветно ответила она. Конечно, она верила Нострадамусу. Особенно во всем, что касалось этого ребенка. Как бы она ни злилась, главное оставалось неизменным – Маргарита была его дочерью, и он уже знал о ней куда больше самой Екатерины. – Тебе нужно отдохнуть, – примирительно сказал Генрих, заметив накатившую на жену апатию. Он поцеловал ее в лоб и принялся стягивать халат – сегодня Екатерина так и не нашла в себе сил одеться. Она хотела возмутиться или наоборот подластиться, но в итоге просто позволила ему заботу. Обеспокоенный король уложил ее на кровать и накрыл одеялом, а Екатерина пообещала себе завтра же сходить к Нострадамусу и попросить лекарство от невыносимого состояния. Так она и поступила. Едва поднявшись утром, она поспешила к провидцу. Екатерине казалось, после почти суточного сна, ей стало легче, но из-за него она не выпила положенное лекарство, и это беспокоило ее вдвойне. Нострадамус уже встал и что-то готовил на опасно высоком огне. – Ты выглядишь лучше. Однако тебе не следует вставать в такую рань и пропускать завтрак, – Екатерина кивнула в сторону нетронутого подноса с едой. Нострадамус отмахнулся, увлеченный своим занятием. Уже давно она не видела его таким сосредоточенным. – Вы сделали для меня достаточно, Ваше Величество. Я благодарен вам, – прошло несколько минут, прежде чем, заметив рассеянный взгляд королевы, Нострадамус быстро затушил огонь и оторвался от склянок. – Теперь речь только о вас. Вас что-то беспокоит? – она слегка пошатнулась, и он поспешил взять ее за руку и усадить на кровать. Екатерина посмотрела на него гордо, словно такая помощь ей не требовалась, но за показным величием он видел затравленность и неуверенность. – Я устаю. Очень быстро. Я едва могу поесть, настолько мало у меня сил. Это началось так внезапно… Конечно, было то кровотечение, но я не была… так слаба… даже тогда… – вымученно призналась королева и протерла повлажневший лоб ладонью. Нострадамус посмотрел на нее с сожалением и достал одно из своих проверенных средств. – Срок беременности уже достаточно велик. Это просто ее симптомы, – его голос звучал успокаивающе, и Екатерина перестала нервно хвататься то за лоб, то за живот. – Сколько я родила детей? Такого никогда не случалось. Даже Генрих заметил… – все же возразила она, залпом выпив предложенное снадобье. Уже знакомая и неприятная ему самому ревность в один миг скрутила сердце Нострадамуса. На секунду он зло порадовался тому, что муж так и не прикоснулся к Екатерине. Такая злая радость напугала провидца, ведь раньше она никогда не была ему свойственна. Как и ревность. – Вы уже не так молоды. И у вас не столь крепкое здоровье, как прежде. К тому же вы несколько месяцев провели в сырой темнице, – любому другому она не простила бы подобных слов, но он оставался для нее врачом и другом, поэтому мог позволить себе вольность. Но не честность. Ведь именно из-за него она мучилась сейчас. Именно из-за него боялась и сомневалась. Именно его лекарства, которые якобы должны были придать ей сил, на самом деле вызывали у нее немыслимую сонливость и нечеловеческий аппетит. Он ненавидел себя за предательство, за обман, но иначе Екатерине не хватило бы сил. Она нервничала, плохо отдыхала и мало ела. И король не давал ей прохода. Она не выносила бы ребенка так, как следовало для преждевременных родов. Для нее это не имело бы особого значения, ведь казнь ей уже вряд ли грозила, для провидца же это значило все. Нострадамус считал, что принял единственно верное решение – королева набирала вес и много спала, а король уже не так яростно изводил ее ревностью и желанием обладать прямо здесь и сейчас. Она страдала и все же готовилась к родам. Да, теперь Нострадамус стал отравителем обоих монархов, но жизнь дочери перевесила для него возможный риск и угрызения совести. – Я чувствую, как она растет, – вдруг прошептала королева, словно прочитав его мысли. Нострадамусу стало жутко. Меньше всего на свете он желал бы, чтобы когда-нибудь она посмотрела на него с ненавистью. – Потерпите совсем немного. Скоро все закончится, – провидец склонился перед кроватью, заглядывая Екатерине в глаза и борясь с желанием дотронуться до ее живота, где и вправду росла их дочь. Он оттягивал неизбежное как мог, но видел – времени оставалось не больше пары недель. После этого ему все же придется выдать королеве снадобья, которые вызовут роды. А потом их всех ждет то, что пришло к нему в видениях. И Нострадамус молился, чтобы ему не пришлось пожертвовать королевой во имя спасения дочери. На этот раз окончательно и бесповоротно.