Крайние меры

Шаг за шагом Екатерина осторожно спускалась по длинной и широкой лестнице. Теперь она старалась делать это как можно чаше, хотя бы по несколько раз в день. Генрих по-прежнему пытался не выпускать ее дальше собственной спальни, едва не кормя с ложки и кутая в меха, но в последнее время у него появились какие-то государственные дела, требовавшие его постоянного присутствия на заседаниях Совета. Что-то неладное происходило во Франции, однако Екатерина отложила свое участие в политике до родов. Осталось совсем немного, а потом она займется всем, чем следует. Пока ей хватало отчетов Эскадрона и тайных информаторов – кроме вялотекущей войны с англичанами за Кале ничего потенциально опасного не происходило. Поэтому Екатерина почти полностью переключила внимание на подготовку к родам. Поднимая ноги как можно выше, она наконец доковыляла до подножия лестницы и с предельной для себя скоростью заспешила в детскую, хотя повитухи в один голос советовали ей ходить как можно медленнее и аккуратнее. Впрочем, это королеву не волновало. Помимо Нострадамуса, Генрих позволял ей навещать детей. Она с радостью воспользовалась предоставленной возможностью, приходя к ним почти ежедневно. Она скучала по своим мальчикам, долгое время лишенная их общества, а похищение сыновей еще долго будет сниться королеве в кошмарах. – Матушка! – Карл и Генрих-младший бросились к ней, обнимая и заливаясь искренним смехом. Они словно по-прежнему боялись потерять мать после угроз отца казнить ее и выходки Клариссы, едва не принесшей смерть им самим. Каждый раз, когда Екатерина переступала порог детской, в их глазах вспыхивал как восторг, так и неверие. – Какие же вы у меня красивые. И храбрые. Настоящие принцы Валуа, – она присела, не обращая внимания на последовавшую за этим резь в животе, и поочередно поцеловала сыновей в лоб. Она могла бы просто наклониться к ним, но королеве приходилось использовать каждую возможность потревожить ребенка. Снова улыбнувшись, она намеренно резко поднялась и, поборов головокружение, направилась к кроватке, где спал утомившийся за утро трехлетний Эркюль. Он был совсем мал, поэтому пока почти не участвовал в жизни двора и избежал похищения. Они с Франциском оставались единственным, что помогло королеве не потерять рассудок, когда она услышала, что два других сына уже могут быть мертвы. Королева взяла младшего ребенка на руки, стараясь не разбудить. Он сонно обхватил крохотными пальчиками ее шею, и она разом позабыла о том, какой цели также должно было служить поднятие тяжестей. Ее дети. В такие моменты она преступно радовалась, что решилась на измену – она осталась с ними, могла обнимать их, целовать, вдыхать их запах, видеть, как они растут… – Матушка, а отец придет? – спросил Генрих, в этот миг напоминая отца как никогда раньше. В нем чувствовалась та же порывистость и та же непосредственность. Если он чего-либо хотел, он не стеснялся заявлять об этом. – Он очень занят, мой дорогой. Но я передам ему, что вы желаете его видеть, – укладывая Эркюля обратно в кровать онемевшими руками, пообещала Екатерина. Ей подумалось, раз уж Генрих все равно всюду таскался за ней, они могли бы и детей навестить вместе. Учитывая, насколько он полюбил нерожденного ребенка, возможно, он подарит немного любви и старшим детям. Как это было после рождения их долгожданного первенца. Генрих не отходил от Франциска и, казалось, даже ей отдавал с неохотой. Франциск стал его гордостью, будущим наследником трона, силой, которую он доказал собственному отцу. У Екатерины сжалось сердце от мысли, как Генрих обидел сына годы спустя, едва без сожаления не лишив трона, для которого тот был рожден. Генриху еще долго придется замаливать грехи перед своими детьми, и ей хотелось верить, что он действительно изменился. Сам Генрих в это время сидел за столом в своем кабинете. Вернее, заставлял себя сидеть. В последние месяцы ему стало очень трудно удерживать внимание на чем-либо дольше пары минут – от любого напряженного раздумья голова взрывалась болью. Он едва не терял сознание от жутких приступов мигрени и усиленно избегал всего, что могло их вызвать – в первую очередь политики. Король даже позволил старшему сыну отправиться завоевывать Кале вместе с герцогом де Гизом, лишь бы поменьше слушать о расстановке сил и боевых задачах. Франциск был его наследником и вполне мог заменить отца, если только дело не имело исключительную важность. Генрих вспомнил, как говорил дофину о их великом будущем. Он и правда мечтал о завоеваниях вместе с сыном, победах и величии, которые передал бы ему с горделивой торжественностью на смертном одре. Эти мечты появились у него перед глазами сразу, как только он впервые взял долгожданного наследника на руки. Светленький и голубоглазый, тот совсем не походил на него внешне, но Генрих совершенно точно чувствовал, что это его сын. Сын, такой выстраданный и желанный. Он держал его на руках, а измученная родами Екатерина устало улыбалась им с измятой постели. Никогда Генрих не испытывал такого счастья и тут же решил, что станет куда лучшим отцом, чем был с ним его собственный. Сейчас, когда много лет спустя Екатерина снова ждала ребенка, все те воспоминания будто ожили, заиграли в короле с новой силой. Он чувствовал себя виноватым перед ней и детьми, как только видел их. Стараясь отвлечься от тяжелых раздумий и выглядеть достойнее, Генрих попробовал опять погрузиться в государственные дела. Мигрень или болезненные воспоминания – нужного покоя он не находил нигде. – Ваше Величество, – на пороге появилась стража и один из его советников, чье имя король никак не мог вспомнить. Поэтому Генрих лишь кивнул, разрешая ему продолжить. – Командующий гарнизоном Гин просит у вас аудиенции, – советник замолчал и странно поспешно втянул голову в плечи. Король удивился, ведь не помнил, чтобы успел разразиться бранью, что случалось с ним в последнее время довольно часто. – Англичанин? – наконец догадался он и резво вскочил с кресла. Последовательные связи в рассуждениях давались ему с трудом, но даже в таком своем состоянии он сумел заметить вопиющую странность. – Почему вы не схватили его, а притащили ко мне на аудиенцию? – в ушах зашумело, и Генрих понял, что все же кричит. Екатерина оказалась права – такой гнев только усиливал головную боль. Король постарался успокоиться. Все эти жалкие трусы, окружавшие его, обязательно нажалуются Екатерине, а она опять сляжет от волнения и бесконечных споров с ним. Изо всех сил Генрих пытался на этот раз стать хорошим отцом и заботливым мужем, каким обещал быть когда-то. – Потому что он угрожает нам тем, против чего мы бессильны. Нам пришлось доставить его к вам, – бледнея, сообщил советник, когда король уже потерялся в своих мечтах. Генрих обладал интуицией военного, которой когда-то упорно не доверял его отец, и сейчас король понял, что случилось нечто серьезное. Здравая мысль продиралась к нему сквозь головную боль и шум крови в ушах, но он услышал ее. Генрих приказал вести нежданного гостя и уселся обратно за стол. На всякий случай король проверил, не забыл ли надеть штаны. Такое уже бывало с ним и ощущалось крайне неприятно. Он помнил полные недоумения глаза обхватившей живот жены и поддерживающего ее сына, увидевших его в не самом парадном виде. Благо Генрих уже научился приходить на важные мероприятия не только в одежде, но и не босиком. – Ваше Величество, – в кабинете возник незнакомый темноволосый мужчина, за ним стража, а следом раздался хлопок закрывшейся двери. Генрих дернулся от болезненного для него грохота и уставился на посетителя. – Меня зовут Эдвард Брей, я командующий гарнизоном Гин, – представился он, очевидно, не испытывая никакого страха. – Назовите хоть одну причину, почему я не должен убить вас немедленно, – склонившись к визитеру, поинтересовался Генрих и непроизвольно прищурился. – У меня в плену ваш сын, – просто ответил командующий, вынудив его озадаченно моргнуть и едва не погладить лысую голову. Генрих подумал, что снова испытал приступ болезни и ослышался. – Дофин Франциск взят в плен при попытке осадить Кале. – Это невозможно, – нервно рассмеялся Генрих, слабо представляя, как Франциск мог угодить в ловушку, поддерживаемый многотысячной армией. Генриху подумалось, безумцем следовало называть вовсе не его самого. – Понимаю ваши сомнения. На этот случай я захватил доказательства, – в подтверждение своих слов гость протянул Генриху аккуратно сложенное письмо. Взломав знакомую печать и раскрыв его, король немедленно узнал почерк сына. Нет, этого мало – печать можно украсть, а почерк подделать. Генрих отказывался уступать медленно накрывавшей его панике. – И еще кое-что, – заметив растерянность на его лице, командующий небрежно бросил на стол небольшой мешочек, откуда услужливо выпала невесомая прядь светлых волнистых волос. – Кое-кто предлагал отрезать дофину ухо для пущей убедительности, но я отложил этот вариант на крайний случай. Думаю, вы и так видите. Дофин действительно находится у нас в плену. – Что вы хотите? – ни о какой болезни и речи не шло. Как и о шутке или безумии странного посетителя. В чужих глазах Генрих видел вполне реальную угрозу и уверенность в своих силах. В душе короля поднималась буря эмоций. Он никогда не был слишком сентиментальным, особенно после поразившей его болезни, но он не мог равнодушно смотреть на лежащие у него на столе волосы сына, а это абсолютно точно были его волосы. Плен оставил тяжелый след в собственной жизни короля – как и в жизни матери Франциска. То, что и их с Екатериной сына не миновала подобная участь, казалось жестокой насмешкой судьбы. – Что я могу хотеть? – усмехнулся назвавшийся Эдвардом командующий. – Я точно могу сказать, чего не хочу. Я не хочу умирать, – видимо, удивление на лице Генриха проступило так отчетливо, что командующий снова усмехнулся. Король постарался взять себя в руки и не представлять всех возможных ужасов раньше времени. – Гарнизон насчитывает восемьсот человек, тогда как армия герцога де Гиза составляет пятьдесят тысяч. Они возьмут Кале. А потом возьмут и Гин. Однако у меня в плену ваш сын, а это значит, я не только могу избежать смерти, но и заработать. – И вы готовы предать свою королеву? Вы могли бы требовать мира! – не сдержался Генрих и немедленно пожалел о своих словах. Не стоило дарить такую идею этому человеку – дать ему денег и сохранить Кале было все же выгоднее, чем потерять и деньги, и порт. – Она умирает, и никто не знает, кто придет ей на смену. Лучше я позабочусь о себе, – Эдвард удобнее расселся в своем кресле, и Генрих вспомнил, что не приглашал его присесть. – Сколько? – грубо спросил король, мрачнея и невольно размышляя, как бы поступил в такой ситуации его собственный отец. Его собственный отец бросил сыновей в испанском плену в обмен на свое освобождение и даже не думал соблюдать условия договора, не то что вызволять их на свободу – за него это сделали другие люди много лет спустя. – Пусть будет сто тысяч экю, – мечтательно отозвался командующий, будто уже видя желаемые горы золота у своих ног. – Немыслимо. Мир обойдется мне всего в пять раз дороже, – несмотря на внезапность нападения, Генрих чувствовал себя как никогда собранным и почти здоровым. Он не мог допустить, чтобы его сын так же, как он сам, жил в плену и ждал чуда, даже если армия Гиза и разнесет гарнизон в щепки. Еще неизвестно, как отчаявшиеся английские солдаты поступят с французским дофином. Генрих вздрогнул от этой мысли. – Разве жизнь французского дофина не стоит столько? – словно вторя страхам короля, поинтересовался командующий. – Даже если вы убьете меня прямо сейчас, о нем там будет, кому позаботиться, – и вновь Генрих услышал вполне реальную угрозу в голосе своего посетителя. – Хорошо. Я согласен. Мои солдаты привезут деньги, и мы совершим обмен на нейтральной территории. Думаю, адмирал Колиньи мог бы отвечать за эту операцию, – предложил король, посчитав, что от этого предателя можно будет избавиться уже после передачи денег, а потом и их вернуть назад, как только Франциск окажется в безопасности. – Думаете, я не знаю, что вы задумали? – без тени веселья или сомнения спросил командующий. – Деньги мне передаст ваша жена, и она же сопроводит меня до корабля в Англию. Ведь для того и нужны королевы – чтобы заботиться о своих детях? – на этот раз он улыбнулся, пока Генрих изо всех сил сдерживался в усилии не схватиться за меч. – Это немыслимо. Заменить одного заложника другим? – выплюнул король в лицо предателю, едва справляясь с подступающими чувствами. Пожалуй, сейчас он одерживал самую большую победу над собой. – Пришлите с ней своего Колиньи. Они будут свободны, как только я ступлю на корабль. И потом, разве жизнь дофина не ценнее ее жизни? – от такого вопроса Генрих вновь отчетливо содрогнулся. Вопрос был страшным, а ответ – еще страшнее. – Королева на сносях. Она вот-вот родит и при всем желании не в состоянии куда-либо ехать, – вспомнил главный аргумент король, не представляя даже, как расскажет жене о судьбе Франциска, ее возможной миссии и о том, что готов рискнуть ею ради сына. – В таком случае ей лучше бы родить поскорее. Пока я еще могу контролировать гарнизон, – Генрих понял, о чем он говорил. Пока этот человек контролирует почти отчаявшихся солдат, Франциск имеет шанс выжить, а не быть убитым в бессмысленной попытке отомстить или проявить жестокость. – Я должен поговорить с врачами жены. Вполне возможно, она носит такого же принца, как дофин, – солгал Генрих, хотя уже и сам верил в дочь, даже ждал именно дочь. И все же он не мог дать окончательный ответ прямо сейчас и пользовался любыми предлогами. – Что ж, я пока отдохну с дороги, – оскалился Эдвард Брей и без разрешения короля направился к выходу и старательно пытающейся не подслушивать страже. Генрих же принялся мерить шагами кабинет. При разговоре с этим человеком ему удавалось контролировать себя, но теперь в голову лезли все ужасы собственного детского плена. Чопорные испанцы, любящие посмеяться над ним с братом, темная сырая камера с единственным окошком почти у самого потолка, с соломой вместо кровати и помоями, которые он никогда бы не назвал едой. На самом деле, так было не всегда. Сначала с ними обращались учтиво, обеспечивали одеждой и пропитанием, держали в хорошо отапливаемых комнатах, ожидая, когда французский король выполнит свою часть договора, а также выплатит положенную сумму в обмен на свободу сыновей. Но отец Генриха не спешил действовать, и вскоре плен принцев ничем не отличался от плена обычного солдата, а может, был даже хуже – испанцы словно вымещали на них злобу от безжалостного предательства их отца. Потом Генрих узнал, что имевшиеся у него деньги покойный ныне король предпочел потратить не на выкуп сыновей, а на обустройство Шамбора и Шенонсо. Даже если бы Генрих по-прежнему злился на сына и его мать, он не смог бы поступить так, как отец поступил с ним самим. Пить и веселиться, ожидая побед от своих генералов, обустраивая замки и держа в уме свободных сыновей, благо они с вновь беременной женой не испытывали в них недостатка. Плен стал самым страшным событием в жизни короля, от которого он никогда не был в состоянии отмахнуться. Вот только весь благородный порыв спасти сына разбивался о необходимость рискнуть женой. Генрих кружил по кабинету, сжимая кулаки и представляя, как приказывает Екатерине сразу после родов встать с постели и отправиться в логово врага, если она желает не допустить смерти любимого первенца. На краю сознания болезненно загорелась мысль о том, что Франциск вовсе не был ее первенцем, разжигая в сердце боль от предательства, но другие тревоги все же одержали в короле верх. Протерев влажной ладонью такую же влажную шею, он отправился в свои покои. Возможно, стоило рассказать все Екатерине прямо сейчас. Возможно, ее коварный и изворотливый ум нашел бы выход, не приходивший ему в голову. Почему он должен ее жалеть? Она изменила, и она должна была заботиться о своем сыне. Об их сыне. Король открыл дверь в спальню и замер, с удивлением рассматривая жену. Она расстегнула платье и, наклонившись вперед, зачем-то растирала собственную грудь. В этом не было ничего соблазнительного или ласкового, как если бы она хотела доставить удовольствие самой себе: только быстрые, почти грубые движения рук. – Грудь ужасно болит. Думаю, роды совсем скоро, – холодно пояснила Екатерина, заметив его, и подозрительно быстро оглянулась по сторонам. Впрочем, Генриху было не до ее шарлатанских фокусов. Чего только он не видел от Екатерины за все те разы, когда она пыталась зачать и облегчить деторождение. – Ты здоров, Генрих? На тебе лица нет, – Екатерина наконец-то посмотрела ровно на него, и король уже открыл рот, чтобы рассказать ей уничтожившие его новости, но передумал. Он не мог рассказать ей, глядя на ее округлый живот и помня кровь на ее простынях. Он так рассчитывал на этого ребенка, сблизившего их впервые за несколько лет. Известие о Франциске слишком расстроит Екатерину. И он должен подумать, как ей сообщить. Только не так, как узнал он сам. Покачав головой, король подошел к кровати, опустился рядом с женой и обхватил ее за раздавшуюся талию.