Крайние меры

Вокруг отчётливо пахло кровью. Екатерина повидала её в своей жизни не мало, но никогда ещё этот удушливый, металлический, въедливый запах не исходил от неё. Не исходил от неё настолько сильно. У неё случались разные роды — и лёгкие, и не очень, но сейчас она испытывала ни с чем не сравнимую боль и старалась дышать через рот, лишь бы не ощущать, не осязать этого кровавого марева, стоявшего в воздухе. Екатерине подумалось, даже настоящие выкидыши не бывают такими мучительными. Она потерлась носом об подушку, в который раз отдыхая от спазмов, меньше всего напоминавших схватки. На светлой наволочке остался багровый след. Екатерине стало страшно — кровь разливалась не только из низа живота, она чувствовала её в воздухе ещё и потому, что она текла даже из носа. Никогда прежде королева не думала, что может умереть в родах, никогда эта мысль по-настоящему не приходила ей в голову — дети рождались и могли умирать, маленький Людовик навсегда поселил в ней такой страх, но она сама... Нет, никогда она не ждала такой смерти. И никогда ей не предсказывали такой кончины. — Нострадамус... — слабо прошептала она, когда прорицатель сел рядом и уставился на неё с каким-то странным и совершенно диким выражением. У Екатерины болели даже бедренные суставы — от того, что уже который час её ноги были максимально разведены в стороны. — Почему ты не поможешь мне? Неужели больше нет никакого средства? — едва раздирая сухие губы, спросила она и содрогнулась от новой волны боли. Никто не стал бы терзать её понапрасну, тем более Нострадамус, но она больше не могла выносить этих мучений. На ней меняли уже третью насквозь промокшую сорочку, а ребёнок все не появлялся. Жив ли он ещё? — Есть, — сказал Нострадамус и вытер пот у неё со лба. Смотреть на почти безжизненную Екатерину, бледную и истекающую кровью, плачущую от боли и тщетности своих усилий, ослабленную неожиданным для нее страхом, было тяжело. И все же пока ей требовалось терпеть. — Но ещё рано. У вас все получится, — снисходительно добавил он, наблюдая, как тело королевы выгибается на кровати, стремясь в этих страшных корчах все же вытолкнуть из себя причину собственных мук. Уже сейчас Нострадамусу стало очевидно — больше детей у Екатерины не будет никогда. — Где Генрих? — вдруг спросила она в полубреду, снова поворачивая к нему заплаканное и оплывшее лицо. Бешеная, совершенно неестественная и нелепая ревность охватила Нострадамуса мгновенно, и только потом он обратил внимание на то, что королева начала отекать. И это было не самым хорошим признаком. — Вы сами попросили короля ждать. Он всегда готов вернуться по вашему желанию, — Нострадамус сказал ровно то, чего от него требовал его статус простого слуги, однако он прекрасно знал: позови Екатерина мужа в самом деле, он сам никогда не пошлет за ним. Генриху здесь было не место и не время. — Да. Ему не стоит это видеть, — словно самой себе и словно будучи намного старше согласилась королева и облизала белые сухие губы. — Я плачу за свой грех. Как и тогда, — на её глазах снова появились слёзы при воспоминании о первой дочери и первом бастарде. — Отдохните немного, — Нострадамус накрыл королеву одеялом, чтобы она согрелась. Несколько минут у них ещё было. С этой мыслью он направился к ящику, заполненному самыми разными склянками. Выбирая тёмный и неприятно холодный флакон, он вновь посмотрел на Екатерину — та словно и впрямь заснула, уставшая и истерзанная. Если понадобится, он разрежет её от пупка до подбородка, но достанет ребенка. У него будет немного времени, чтобы скрыться вместе с ним, пока король и все остальные поймут, в чем дело. Нострадамус тряхнул головой — он тоже устал и изволновался, страшные мысли все настойчивее лезли в его сознание, и без того слишком чувствительное и нестабильное. Конечно, он не будет резать Екатерину. Пока. Он даст ей последнее средство. Учитывая ход родов, её давно пора было освободить от ребенка насильно, но прорицатель слишком хорошо помнил свое видение и не мог решиться на подобное. Не мог между дочерью и Екатериной выбрать Екатерину. Вскрыв пузырек, он вернулся к кровати и поднес его к губам Екатерины. Она открыла глаза, но её взгляд не сразу стал осознанным и сфокусированным. Как же она устала — каждая черта королевы кричала об этом. — Что это? — она повела носом, определяя запах. Резкий и неприятно горький он рождал в ней неясную тревогу. Нострадамус с трудом скрыл свое волнение — Екатерина принадлежала к семейству аптекарей Медичи и в нормальном состоянии сразу бы определила, что он ей дал. Но королева едва держалась в сознании, и только интуиция все ещё берегла её. Она могла и не вынести эффекта этого снадобья. — Последнее средство. Если оно не поможет вам родить, нам придётся извлечь ребенка... механически, — глаза Екатерины расширились от страха. Нострадамус знал, что она никогда не откажется от своего ребенка, кто бы ни был его отцом. Сейчас он видел абсолютно ясно — королева любила свою дочь. Иначе и не боролась бы за неё столько часов подряд, уничтожая собственное тело. — Нет. Маргарита должна появиться на свет, — жестко возразила Екатерина и выпила снадобье, сразу же после прижав руку к груди. Конечно, оно было горькое и вмиг согнуло её пополам. Королева завалилась на бок, упав щекой на подушку. Рыжеватые волосы, скрученные исходившей от тела влагой в мелкие завитки и кольца, покрыли наволочку почти целиком. Некоторое время она лишь тяжело дышала и нервно сглатывала горечь. — Это принесет вам боль, Ваше Величество, — зачем-то предупредил Нострадамус. Впервые за долгие часы ему стало по-настоящему жаль свою госпожу. Она родит. Если её организм не исторг отраву сразу же, значит, та подействует. Это будет короткая агония, но не сравнивмая даже с тем, что Екатерина испытывала последние часы. — Боже мой! — королева задохнулась воздухом, подтверждая его слова. Нострадамус перевернул её на спину и уложил на подушки выше. — Закройте двери на замок, — приказал он побледневшим от начинающихся криков повитухам. Сейчас им никто не должен помешать. Екатерина не могла бы сказать, сколько металась в ужасных судорогах, кричала, плакала, молила избавить от страданий, тужилась снова и снова, теряла сознание и чувствовала, как её силой возвращают обратно. Никогда раньше она не могла себе представить, что бывают подобные страдания, что их можно вынести, в ней не останется ничего, кроме боли и страха. Минута шла за минутой, час за часом, но ничего не менялось. Ничего. Все её существование состояло из мучений. Медленно и с трудом Екатерина осознавала, где находилась — кажется, сейчас она даже не теряла сознания, но уже какое-то время не реагировала на мир вокруг. Кто-то крутился рядом с ней и даже трогал, но она не двигалась и молчала. Она не находила сил пошевелить хотя бы пальцем. Перед глазами стояла белая лепнина потолка. Голосов было не разобрать. И все же что-то привело её в чувство — она ощутила, что боль теперь не охватывала все тело, дыхание стало ровным, пусть и оставалось по-прежнему шумным, пот холодил кожу, но больше не лился в три ручья. И что-то ещё. Что-то вернуло ей жизнь. — Это девочка. Здоровая девочка, — объявил женский голос, и она вспомнила. Вспомнила. — Дайте её мне, — она попыталась подняться, но это оказалось ей не под силу, и кто-то подтянул её под руки выше, почти усаживая в кровати. Тогда Екатерина повторила, вложив в голос всю сталь, на какую оставалась способна: — Дайте её мне. Повитуха подчинилась, осторожно вложив младенца в объятия королевы. Екатерина впервые взглянула на этого выстраданного ребенка — он уже сделал свой первый крик и теперь едва слышно кряхтел у неё на руках. Слабенький, недоношенный, маленький, но совершенно здоровый ребёнок. — Маргарита... Доченька моя... — больше семи месяцев Екатерина вынашивала это дитя и только теперь ощутила себя его матерью. Дрожащими пальцами она поднесла дочь к лицу и поцеловала в красный сморщенный лоб. — Доченька. Моя принцесса, — повторила она, привыкая к своей новой роли. Не первый её ребёнок, может быть даже, не последний, но ни к кому она не испытывала такой противоречивой гаммы чувств и никогда не испытает. И дочь рассеянно посмотрела на неё в ответ — Екатерина узнала её глаза сразу и вздохнула, тяжело и обреченно. — Ваше Величество, — позвал её хриплый мужской голос, однако она не обратила на него никакого внимания. Это все сейчас не важно. — Что же вы стоите? Пошлите за Генрихом. Пошлите за королём, — она сама не смогла бы сказать, как прозвучал её приказ — отчаянно, радостно, гордо или испуганно. Остатки разума Екатерины подсказывали ей, что муж должен был увидеть новорожденную как можно скорее, благо она выглядела не слишком крохотной и тем более не болезненной. Почти как обычный доношенный ребёнок. Екатерина покачала её, дотронулась до крохотной ручки, почти забыв о собственной боли. Не так она представляла себе эти роды. Но Нострадамус опять не ошибся — ребёнок и впрямь оказался девочкой и выжил. Имя прорицателя мелькнуло в голове королевы вскользь, не задержавшись там и минуты, и она не стала искать его рядом. — Дорогая, как ты? — Генрих ворвался в спальню, едва не снося собой двери и повитух. Он выглядел взволнованным, почти одержимым. — Екатерина, — он вдруг удивлённо оглянулся по сторонам, словно только сейчас осознав, что здесь происходило и зачем он пришёл. — Вот она, Генрих, — Екатерина указала кивком головы на непрерывно попискивающего ей в локоть младенца. «Наша дочь» так и не вырвалось у неё изо рта, словно чувство вины навсегда запечатало его для таких слов. — Девочка? — взгляд короля стал более осмысленным. Он подошёл к кровати и с какой-то удивительной усталостью опустился рядом с Екатериной. — Маргарита. В честь твоей сестры, — напомнила Екатерина, на этот раз не чувствуя злости и раздражения в ответ на его замедленную реакцию. То, что Генрих был рядом после всего, грело ей душу. — Маргарита, — повторил он и протянул руки. Она не сразу поняла, чего он хочет, а потом с предельной осторожностью подала ему ребенка. Генрих стал многодетным отцом благодаря ей, поэтому, наверное, даже в бреду не забыл бы, как брать младенца. Девочка легла в его объятия легко и нежно, мгновенно прекратив пищать. Екатерина посмотрела на неё с удивлением — казалось, Маргарита сразу признала отца, который на самом деле вовсе не был ей отцом. — Вылитая мать, — вдруг подал голос король, и Екатерина заметила на его лице такую улыбку, какую не видела с рождения их первых детей, а может быть, не видела никогда. Однако Генрих был прав — именно свои глаза Екатерина увидела на лице новорожденной дочери. Свои глаза, свои волосы, свое лицо. Это была целиком и полностью её дочь, чем бы это ни грозило и что бы ни значило. — Красавица моя, — Генрих поцеловал младенца в нос и улыбнулся ещё шире. Определённо, Екатерина никогда не видела его таким. — Моя Марго, моя принцесса, — он прижал дочь к себе, почти полностью повторяя недавние слова самой Екатерины. От удивления такой искренней и такой забытой радости она подалась вперёд и немедленно зашипела от боли. — Ваше Величество, королева потеряла много крови. Ей нужен отдых, — на этот раз она повернула голову, чтобы посмотреть на своего прорицателя. На нем не было лица, ни единой эмоции не отражалось в глазах — на Нострадамусе застыла только неживая маска неправдоподобной врачебной заботы. — Десять минут визита короля мне не повредят, — холодно заметила Екатерина, остро осознавая, что не только они с Генрихом хотели взять на руки эту маленькую, но очевидно сильную духом девочку. Ей не хотелось причинять боль другу, однако лучше было сделать это сейчас, чем потом, когда станет слишком поздно. Он не должен привязываться. Не должен. И вместе с тем она невыносимо желала продлить этот редкий, едва уловимый момент счастья, единения с мужем, которого она всегда любила и которого так долго не было рядом с ней. — В самом деле, Екатерина, она так похожа на тебя, — с весельем в голосе заявил Генрих, качая малышку, во все глаза наблюдающую за ним и, казалось, едва дышащую от всего происходящего. — Но тебе нужно отдыхать, — спохватившись, как-то по-детски сказал он и разом посерьезнел. — Я отдохну, — пообещала Екатерина и улеглась на подушки. Усталость возвращалась, голова снова начала кружиться от потери крови. Оставалось надеяться, она сможет справиться с последствиями тяжёлых родов, и справиться быстро, ведь другой её ребёнок тоже ждал от неё помощи и участия. — Генрих, — позвала она, сквозь сон наблюдая за тем, как король продолжает качать младенца и как тепло улыбается ему. Ей. Услышав обращение Екатерины он обернулся и посмотрел на неё так, как смотрел в годы их молодости, когда у них не было детей, но было счастье и вся жизнь впереди. — Я люблю тебя, Генрих.