Крайние меры

Дни тянулись за днями, складываясь в недели. Запертая в четырех стенах Екатерина маялась от скуки. Генрих, как и обещал, никуда ее не выпускал, не навещал и запретил кому бы то ни было приходить к королеве. Исключением являлся лишь Нострадамус, чьей основной обязанностью было следить за состоянием здоровья Екатерины. Хотя с недавних пор его посещения вместо радости приносили ей только новую порцию боли, заставляя заново переживать все то, о чем она предпочла бы забыть навсегда. И единственным развлечением от природы деятельной, привыкшей заниматься десятками дел одновременно Екатерины стали собственные мысли. Но удовольствие от размышлений было сомнительным. Обычно, наведя порядок в голове, Екатерина ощущала желанный покой на сердце, позволявший с легкостью прятать эмоции за маской ледяного спокойствия. Теперь все изменилось. О чем бы она ни думала изначально, в конечном итоге Екатерина или вспоминала то, что им с Нострадамусом пришлось сделать той ночью, или винила во всем случившемся Генриха. Вот и сейчас, сидя на далеко не королевской кровати, Екатерина в очередной раз удивлялась жестокой иронии судьбы: Генрих запер ее здесь по обвинению в измене с Нострадамусом, откровенно насмехаясь над этой нелепой выдумкой, а потом вынесенным смертным приговором собственноручно вынудил жену превратить выдумку в правду. Сам того не зная, он добился от нее предательства, в которое до этого верили лишь самые развращенные умы. Нострадамус всегда был близок к ней, но они никогда не помышляли о чем-то большем, чем дружба. Генрих же умудрился разрушить последнее, за исключением любви к детям, светлое чувство, оставшееся в ее жизни. Екатерина встала с кровати и, привычно сложив руки на животе, принялась мерить шагами ненавистную темницу, пытаясь подавить вспышку гнева и отчаяния. С трудом смирившись с равнодушием Генриха, она давно отказалась от каких-либо привязанностей и целиком посвятила себя заботе о семье и государстве. Уже много лет Екатерина занималась только тем, что оберегала королевскую династию от любых бед, неприятностей и грязных слухов. Испытав боль от бесконечных измен Генриха, она больше всего ценила в людях преданность. И сейчас, собираясь выдать бастарда за королевского ребенка, она предавала собственные идеалы. Но Генрих просто не оставил ей выбора — она слишком беспокоилась за своих детей и слишком хотела жить, чтобы бесславно сложить голову на плахе в угоду очередной прихоти мужа. И даже несмотря на это, вынужденная измена жгла ее огнем, заставляя чувствовать себя виноватой. Екатерина понимала, что не справляется с собственными эмоциями. Хотя она и не привыкла выставлять их напоказ, уже много лет королева делилась всеми своими тревогами с единственным человеком, которому полностью доверяла — Нострадамусом. Но после всего, что случилось несколько недель назад, даже видеть его было пыткой. Он приходил каждый день, и каждый день Екатерина вспоминала, как оказалась с ним в одной постели и чей ребенок рос в ее животе. Нострадамус искренне хотел ей помочь — она это знала. Вот только его забота уже не была заботой слуги или друга. Очевидно, что для него, потерявшего всю семью, этот ребенок значил слишком много. Их отношения едва ли могли когда-нибудь стать прежними. И это усложняло и без того непростую ситуацию. Екатерина предпочла бы отослать Нострадамуса подальше от замка, но его дар, знания и умения были ей необходимы. Поэтому ей ничего не оставалось, кроме как вести себя, будто ничего не произошло. Екатерина остановилась в центре комнаты и попыталась успокоить сбившееся дыхание. Это Генрих во всем виноват. Он методично и жестоко лишил ее всего — своей любви, уважения поданных, полагавшихся ей по праву королевских почестей, свободы, гордости; еще немного, и он отобрал бы даже ее жизнь. Не добившись ее смерти, он все же сумел добраться до последнего, что у нее оставалось после заключения в сырую, мрачную, безрадостную башню — единственного друга. Теперь у Екатерины не было ничего. Ничего, кроме дитя, которое она должна была скоро произвести на свет. Ребенка, который не был ни плодом любви, ни результатом выполненного долга. Этот ребенок являлся следствием отчаяния, страха и слабости. И Екатерина не знала, сможет ли полюбить его так же сильно, как остальных своих детей. Неожиданно гнетущую тишину тюрьмы нарушил скрежет открывавшейся двери, и перед королевой предстал ее муж, из-за которого выглядывала низенькая коренастая женщина. — Пришло время удостовериться в правдивости твоих слов, моя дорогая, — вместо приветствия оскалился Генрих...

***

Стоя перед дверью камеры королевы, Нострадамус терпеливо ждал, пока повитуха сделает свое дело, и он, наконец, сможет увидеть Екатерину. Он искренне надеялся, что, получив подтверждение беременности жены, король выпустит ее отсюда. Холодная и сырая башня — не место для беременной женщины. Пребывание здесь было не просто неблагоприятным для Екатерины — оно было опасным. Нострадамус осознавал, что его страх за королеву и ее ребенка грозил перерасти в паранойю. Слишком сильно провидец успел к ним привязаться за все время, что прошло с того рокового дня. И каждый новый визит к Екатерине делал эту привязанность сильнее. Стража у дверей посматривала на Нострадамуса с недоверием, но все в замке уже давно привыкли к тому, что он мог разговаривать с королевой в любое время. Любое, кроме того, когда повитуха объявляла Его Величеству, беременна ли его жена. Погруженный в свои мысли Нострадамус в очередной раз бросил взгляд на дверь как раз в тот момент, когда та с грохотом распахнулась, являя страже и провидцу пребывавшего в отвратительном расположении духа короля Франции. Заметив Нострадамуса, он обратился к нему голосом, полным раздражения, гнева и злобы: — Преданный своей хозяйке пес. Уверен, это ты постарался, — эти слова заставили Нострадамуса ощутить неприятный холодок во всем теле. — Похоже, ты все-таки не такой шарлатан, как я полагал. Вся та дрянь, которой ты исправно пичкаешь мою жену, действует превосходно. Подумать только, лишь однажды разделенная постель — и такой результат. Была бы она столь же плодовитой первые десять лет брака. Закончив свою гневную отповедь, разъяренный монарх направился из башни прочь, бросив на ходу страже: — Королева возвращается в свои покои, — и, глядя на развевающуюся за уходящим Генрихом королевскую мантию, Нострадамус в первый раз всерьез задумался о том, какую боль Его Величество причинял своей жене уже много лет. Возможно, то, что Генрих, сам того не зная, будет воспитывать чужого ребенка — лучшее наказание для него за черствость, жестокость и безразличие. Быть может, совершенный Нострадамусом и Екатериной грех был не настолько ужасен, как казалось до этого дня самому провидцу. Когда напуганная до полусмерти Екатерина попросила его о помощи, перед Нострадамусом встал выбор: сохранить честь и достоинство королевы вместе со своим собственным ценой ее жизни или спасти Екатерину от смерти, вступив с ней в преступную и постыдную связь. Правильным было первое. Но правильность никогда не давалась легко. Откажи Нострадамус Екатерине в ее отчаянной мольбе, и он до конца жизни чувствовал бы себя палачом, лично опустившим топор на ее шею в угоду капризам короля. Нострадамус корил себя за это малодушие, но преодолеть его так и не смог. Он слишком дорожил Екатериной. Но самым неправильным, заставлявшим голос совести буквально вопить в его голове, было даже не то, что Нострадамусу пришлось овладеть королевой, а то, что он получил от этого непозволительно большое удовольствие. Не стоило называть ее по имени, не стоило целовать, не стоило подвергать их дружбу еще и такому испытанию. И он знал, что она думала так же. Нострадамус видел, как тяжело ей было вести себя, словно ничего не произошло. Он все еще помнил, как, заливаясь краской, Екатерина попросила принести заживляющую мазь, признавшись, что той ночью в пылу внезапно нахлынувшей страсти они перестарались. Смогут ли они после всего случившегося доверять друг другу как прежде? Проскользнувшая мимо повитуха, задела Нострадамуса плечом, и он вынырнул из хаотичного потока собственных мыслей. Пора проведать Екатерину, королеву Екатерину — поправил он сам себя. Она сидела на своей постели, оперевшись о спинку кровати и положив руки на живот. Увидев вошедшего Нострадамуса, она улыбнулась и сказала: — Все прошло, как и планировалось. Генрих больше не сомневается в моей беременности. Ему придется выпустить меня отсюда, — королева наконец-то выглядела спокойной и счастливой. — Я же говорил, что вам не о чем беспокоиться. Как вы себя чувствуете? — он уселся рядом с ней, внимательно разглядывая и стараясь распознать любые признаки возможного нездоровья. — Прекрасно. По крайней мере, казнь мне больше не грозит. Видел бы ты лицо Генриха, когда он понял, что в этот раз ему желаемого не добиться, — лицо Екатерины впервые за долгое время исказила издевательская, полная самодовольства усмешка. Нострадамус смотрел на королеву, и только одна мысль билась в его сознании, перебивая все остальные: это мать его будущего ребенка. Столько лет прошло с того страшного дня, когда чума унесла жизни любимых детей провидца, казалось, навсегда лишив надежды и поселив в сердце щемящую тоску. И вот, когда он уже смирился с болью потери и вечным одиночеством, судьба подарила ему еще один шанс — он снова станет отцом. Отцом ребенка королевы Франции — самой умной, коварной и хладнокровной женщины в стране, а может, и во всем мире. Их дитя должно было стать самым удивительным на свете. И не важно, как, где и почему был зачат этот ребенок — Нострадамус уже давно понял, что будет любить его больше жизни и никогда не оставит. Не спрашивая разрешения Екатерины, он положил свою ладонь на ее живот, и в тот же миг картины будущего замелькали перед его глазами. Маленькая светловолосая девочка в красивом зеленом платьице упрямилась и сердито топала ножкой. — Я не хочу идти на этот глупый бал, мама. Там будет скучно и неинтересно. Снова эти невыносимо нудные вельможи. Мне будет не с кем поговорить, — она капризно надула губки. Екатерина, с ног до головы затянутая в черное, казалось, злилась и умилялась одновременно. — Но ты должна, дочь моя. Это очень важный бал. Там будут нужные нам гости — королева Наваррская с сыном Генрихом. Неужели тебе не хочется с ним познакомиться? Он ведь примерно твоего возраста, — убеждала дочь Екатерина. — Я слышала, он из этих ужасных протестантов и любит общаться с простолюдинами, — девочка, похоже, была умна не по годам. — Если ты не пойдешь сама, я просто прикажу тебе, — из-за спины Екатерины выглянул средний сын королевы — Карл. — Не говори ерунды, Карл. Все прекрасно знают, что правишь не ты, а наша матушка, — девочка ядовито усмехнулась. — Ах ты, маленькая... — никогда не отличавшийся терпением Карл готов был разразиться оскорблениями, но мать прервала его: — Прекратите. Вы оба отправитесь на сегодняшний бал и будете вести себя как истинные члены королевской фамилии. И точка. Картинка закружилась, поплыла, завращалась в вихре времени и сменилась новой, гораздо более мрачной. Молодая красивая девушка спорила с Екатериной, снова одетой в черное, все еще привлекательной, но уже со следами великой усталости на лице. — Я не выйду за него, мама. Даже не мечтайте, — казалось, принцесса вот-вот расплачется. — Конечно, выйдешь. Мы должны сохранить мир в нашей стране. Нам не нужны религиозные войны. Ваш союз с Генрихом Наваррским положит конец вражде между католиками и протестантами. Этот брак обсуждался уже давно, и он будет заключен, — Екатерина говорила жестче, чем когда-либо, не обращая никакого внимания на слезы дочери. — Но он протестант. И я не люблю его. Я не хочу... — Екатерина не дала ей продолжить, взорвавшись гневной тирадой: — А за кого хочешь? За этого отвратительного Гиза? Мы не можем допустить усиления власти этого семейства, как было при твоем брате Франциске. Этого никогда больше не повторится. Я не позволю. И, кстати говоря, обожаемый тобой Гиз женат, — лицо Екатерины озарила поистине злобная ухмылка. — Отец никогда не допустил бы этого брака... — в последний раз попыталась переубедить мать принцесса. — Ты не знала своего отца! — не своим голосом закричала Екатерина, теряя остатки самообладания. — Никогда больше не смей говорить подобного! Картинка сменилась другой еще быстрее, чем в прошлый раз. Теперь уже Екатерина спорила с дочерью. На этот раз она была намного старше той, которую Нострадамус знал в настоящем. И в этом видении одетая в черное, она все еще сохраняла следы былой привлекательности, но лицо ее изменилось почти до неузнаваемости, выдавая пережитое горе и потери. — Всю свою жизнь ты только и делаешь, что позоришь нашу семью! Я устала от твоих выходок! — бросала она обвинения в лицо дочери. — Не понимаю, о чем вы, мама, — почти спокойно отвечала та. — Не понимаешь? Все ты понимаешь! Что ты вытворяешь за моей спиной? Моей и своего брата Генриха! Он зол не меньше меня! Мало того, что за тобой закрепилась слава распутницы, ты теперь покрываешь протестантов во главе со своим мужем! Если он так тебе дорог, лучше бы родила ему детей. У твоего брата их нет, и твой муж, черт бы его побрал, с большой вероятностью станет следующим королем Франции. Наша династия могла бы продолжиться хотя бы через тебя... — ярость Екатерины была почти осязаема. — Мне надоели ваши нравоучения. Я больше не собираюсь вам подчиняться. Я буду делать то, что считаю нужным, — королева Наваррская тоже вышла из себя. — Я запру тебя в самом дальнем и сыром замке! Ты больше никого из нас не увидишь! С развлечениями покончено! Будешь доживать свой век там и умрешь в одиночестве! Я жалею, что однажды позволила тебе появиться на свет! Ты слышишь меня? Ты меня слышишь? — Ты меня слышишь? — громкий обеспокоенный голос вырвал Нострадамуса из мира видений. — Что случилось? Что ты видел? Он смотрел на снова молодую Екатерину и не мог поверить, что она превратится в ту холодную, безжалостную, равнодушную к слезам собственной дочери женщину в черном, за которой он только что наблюдал в своей голове. — Так что ты видел? — снова спросила Екатерина, проявляя все большее беспокойство. — Придет день, и вы пожалеете, что позволили этому ребенку появиться на свет, — бездумно ответил Нострадамус, все еще не оправившись от увиденного. — Почему? Что это значит? — явно испуганная Екатерина начинала злиться. — У нашей дочери будет тяжелый характер, — наконец, подобрал слова Нострадамус, не желая напугать и расстроить королеву еще сильнее. Он вспомнил свои видения и содрогнулся от ужаса. Не только Франциск, Карл тоже умрет. И ни у кого из сыновей Екатерины не будет наследников. Династия Валуа прекратит свое существование. Екатерина не должна узнать о том, что он видел, никогда не должна. Она переживет эти удары судьбы, но Нострадамус уже понял, какой ценой. Большего кошмара он в своей жизни не предсказывал. Он знал, что это было лишь предупреждением, но для себя провидец решил, что все же попытается предотвратить такое будущее. И его дочь... ни Екатерина, ни чума, ни смерть не смогут разлучить его с ней. Его дочь не заслуживает того холода и боли, которые заставила ее испытать родная мать в видении Нострадамуса. Он посмотрел на свою руку, все еще покоившуюся на животе Екатерины, а потом на саму королеву. Она задумчиво улыбалась. — Значит, у меня будет дочь, — слово «меня» железными когтями царапнуло сердце Нострадамуса. — Кажется, я знаю, как назову ее. — И как же? — спросил он, уже догадываясь, какой услышит ответ. — Марго. Я назову ее Марго, — и слова королевы неожиданно громким и зловещим эхом отразились от стен мрачной башенной тюрьмы.