Беспокойный сон разрезал леденящий душу, ужасающий рёв предсмертный. Охладев, юноша подскочил и кинулся на звук, испуганно замирая на месте. Глаза застлали тёмные пятна, показавшие видение. Пшеничная Голова покачнулся, в страхе замотал головой. Этого… этого же не может быть?
Стремглав побежав на утихающий стон, ставший едва слышным скулением, он оступился на ветке, споткнулся и, чуть не упав, по склону скатился прямо в траву лесной поляны. Руки схватились за голову и нащупали пылающие щеки, сквозь пальцы Пшеничная Голова смотрел перед собой на залитую сумеречным светом поляну. Горло сжало в тисках.
На огромном теле Мише-Моква стоял воплоти тот самый мужчина из миража. Правитель, которого он видел раньше только в видении, – неясно, в ряби. Только реальный и дышащий тяжело. Невыразимо прекрасный, отчего сперло дыхание. Он вытаскивал длинный хладно блестящий меч из недвижимого тела. Пшеничная Голова похолодел, с запозданием опуская глаза, не слышал биения сердца его, не чувствовал дыхания жизни… Его больше нет. Под пальцами побежала соленая влага, шпарила горячие щёки печалью.
Чутко обернулся на звук всхлипа мужчина. С неземного прекрасного лица в упор устремились кристально чистые зелёные глаза, словно драгоценные камни. Острые и неживые, льдисто-колкие. Пшеничная Голова дёрнулся, словно ударом почувствовал хлыст. Не было той доброты, что он видел в неясной ряби миража.
Великолепные прежде золотые волосы безжалостно спутаны. В беспорядке спадают вокруг круглого лба, говорящего об упорстве и независимости характера, но жестко очерченные скулы и глаза не дадут обмануться в бескрайней уверенности в себе и нетерпимости. Скульптурное лицо с узким подбородком заляпано алыми брызгами. На виске запеклась бурая плашка. Со вздернутой гордой дугой брови течёт струйка крови. Чьей – не понять. Капризный нос с необычно высокой перегородкой потянулся вперед учуять юного жреца. Он отпрянул. Холодное величие, нечеловеческая красота и какая-то суровая надменность отторгали его. Мужчина больше не нравился, вовсе – пугал.
Нога с чвокающим звуком ушла в почву. Голые пальцы в сандалии залила влага, Пшеничная Голова вскрикнул, опустив глаза. С возрастающим ужасом увидел открывшуюся перед взором поляну. Воздух и крик застрял прямо в горле. Кровь. Алые лужи везде. Подобно озеру она залила всё, словно после дождя – всюду. Даже листья деревьев тяжело накренились к земле, на яркой зелени красные капли… Покачнувшись, мешком он рухнул коленями на мокрую землю.
Всё тело сковало. Подобно дрожащему кролику, немо он пытался вздохнуть, хапая ртом. Рядом лежала огромная туша с мордой, похожей на льва, синей гривой и телом, схожим змее, покрытом жемчужной мерцающей чешуёй. Лапы, так похожие на птичьи, слабо скребли землю когтями, – живот разорван был в клочья. Пшеничная Голова чувствовал нестерпимую его боль. С земли в рану медленно текли блестящие лазурные ручьи. Отдернув руку от вспыхнувшей рядом крови на примятых травинках, он всхлипнул жалобно, зябко обнял себя руками. Не видел, как марается в крови, оставляет ярко-алые пятна на белой ткани.
— Н-нет, почему? Почему выбрали Вы погок? Эт… это... зачем?! – с длинных ресниц сорвалась слеза, крупнее прежних – с горошину. Жрец в страхе обмер под пронзительными изменившимся глазами. Они словно царапали сквозь боль путь в саму душу.
Чувства спутались. Пшеничная Голова чувствовал этого страшного человека. Гордого, несущего тяжёлый крест, положенный жизнью на плечи. Вся сущность тянулась к израненному Правителю, прошедшему за ним весь тяжёлый путь испытаний, однако так же сжималась, вынуждая вскочить на неверные ноги и броситься прочь.
Он пошёл на убийство… из-за него он убил. Дух Леса… убит.
Гордые дуги бровей изогнулись. Правитель с усилием вонзил в землю меч и медленно вытянул руки. Стал подступать. Крадучись, грациозно, обманчиво мирно… Юноша затрясся. Молил тело бежать, разрываясь чувствами надвое. Сил осталось только упасть с колен наземь, ёрзая бедрами в кровавой траве.
Аккуратно напротив присев, мужчина упёр локти в колени и молча смотрел. Оглядывал целиком, отмечая крупную дрожь, крепко сжатые в пальцах предплечья. Пшеничная Голова боялся вздохнуть, пока ледяные глаза скользили по коже и путали мысли. Оставляли растекаться после взгляда кусачий холод по коже. Вот уже горло сдавило, напряглось тело без воздуха… Так же – без слов, мужчина поднял его на ноги, схватив за подмышки. От неожиданности юноша хапнул воздух и сипло, жадно начал дышать. Странно увидеть ему, что чуть выше, но почему-то спокойнее стало, хотя на фоне мужчины он, как тростинка. Правитель, не выпуская его, вытянул на руках, продолжил внимательно скользить взглядом.
Сердце в груди стучало стремительно быстро, Пшеничная Голова затаённо смотрел, как медленно тает холод в кристальных глазах. Уходят жёсткие нотки. Исчезает решительность воина – суровый налет. Увидел тот взгляд впервые – живой и тёплый, даже горячий. Горячий, но всё такой же острый, как чай зелёный, сдобренный… Расширил невольно глаза юный жрец. Так вот почему импульс был добавить нама-веск.
— Ну что ж. Ты правда красив. – изогнутые губы двигались медленно, словно ленились, – Чжень – третий Император Хань Поднебесной, Лухан. Твой Повелитель. Меня отныне будешь звать Хуан Шан.
В голову бухнуло. Голос был высокий, слегка сиплый, изящный, утомлённый… столь странный для сурового воина. Пшеничная Голова судорожно хватил воздуха ртом, сухие губы треснули в уголке. Языком нервно облизал скушенную обветренную кожу, что не скрылось от острых внимательных глаз. Император смотрел пристально, не обличая ни единой эмоции. Жрец вздрогнул и окоченелым телом повис на руках, с лёгкостью его удержавших. Правитель внезапно улыбнулся. Столь внезапно, что юноша втянул голову в плечи в растерянности, слыша предательски вспорхнувшее сердце. Улыбка обратилась в ухмылку. Император прищурился, слегка приблизившись. Пшеничная Голова дёрнулся, неуклюже вывернул ногу, и вновь всем телом повис на сильных руках. Зелень зрачка посветлела. Смягчилась ледяная острота.
— Чжень не хотел пугать тебя. – встряхнув руками, он подождал, пока юноша встанет сам, и отступил. – Дух не отдал бы тебя по своей воле, если ты ещё не понял. Так вышло, прос… – он резко осекся. Брови его внезапно сдвинулись, словно недоуменно. Недоговорённое слово упало между телами.
— В-вы… убили… Грех. – звонкие колокольчики смеха рассыпались в воздухе. Юноша всматривался в его прохладно-весёлые глаза, обрамленные гусиными морщинками от искусной улыбки. Ненастоящей, словно вышколенной. Под коленками снова возникла слабость. Император, похоже, не страшный… Он просто...
— Дитя, не знаешь совсем жизни ты в мире.
— Несчастный… Вы… просто. – пытливо оглядывающие прежде, глаза резко затянул льдистый холод.
Он отступил, вскидывая на мгновение голову в бок – за холмы. Когда вернул взгляд, он снова жёг, кололся остротой, заставлял кожу под ним розоветь. Пшеничная Голова отвернулся. По рукам пробежалась зябкая волна, подняла волоски. От вкрадчивого, тихого и отрешённого голоса юный жрец поднял взгляд и не смог уже отвести.
— Чжень… чувствую тебя. Действительно чувствую. Мне даже странно, не хочется наказать тебя за эти слова. Впервые за многие-многие годы Чжень, к тому же, просил прощение, хотя мне не должно. Ты… чувствуешь? Чувствуешь же, что ты – мой? – у невинного юноши отчего-то сбилось дыхание. От прямоты, от понизившейся интонации, от изобличающих... Всезнающих, но остающихся холодными глаз. Дань-тянь в животе заныло, свернулось что-то клубком – это ли то странное чувство тяги? — Чжень пока не определился хорошо ли это, но по крайней мере ты – тот, кого я искал.
Юноша не слышал… Словно околдован. Он, этот мужчина – убийца… но страх притупился. Исчезли силы взгляд оторвать хоть на мгновение, сколь болезненно не было. Император – убийца пшеничной его головы. Погибель его воли и жизни. Невероятно, неприлично, греховно… прекрасный. С разводами грязи, запекшейся кровью, со влипшими в неё нитями золотистых волос. Отчаяние вернулось вновь, стоило вспомнить, с чьей кровью на прекрасном лице спокойно улыбается погибель его. Юношу прошибла крупная дрожь.
— Чудо. – неожиданно усмехнулся Правитель, вновь разрушая тем по крупицам, и отступил к пошевеливающемуся монстру, чья рана почти затянулась. – Будь тут, приди в себя. Познакомимся позже.
Император несколько раз слегка пнул ногу монстра. Глаза юного жреца расширились во всю мочь, рот раскрылся испуганным вздохом. Дёрнулся, было, на защиту…
— Фань, вставай быстрей, твои раны не к спеху. Пригляди за мальчишкой.
От голоса правителя у юноши приятно кружило сознание. Но от слов, что слетают с красивых губ, тело прошибает ужасом и непониманием. Он только мотнул головой, сглатывая и облизывая пересохшие губы. Страшно представить, что станет с ним, если Правитель позовет его по имени и что-то прикажет. Ведь… Пшеничная Голова не откажет – не сможет.
— Пару мгновений, Сяо Лу. Ты иди… – внезапно раздался утробным рыком ответ. Пшеничная Голова вновь, как подкошенный, рухнул наземь, таращась… Дракон. Едва понятная речь, но он понял, лишь ошалело поводил взглядом. Правитель вспыхнул, по шее к ушам кожа слегка розовела. Пнул Луна ещё раз сильнее.
— Говорил же, – не при посторонних! Где твоя мудрость, тварь ты волшебная! Год, слышишь. Год! Следи тут…
Быстрыми и сильными шагами он преодолел склон и скрылся. За холмом, в сторону струйки белого дыма. Пшеничная Голова отчетливо резко осознал ответ на возникшие видения. Понял, зачем Мисхомис достал ритуальную трубку. Понял, почему чувства путались, а естество бурлило… Пробуждаясь. Старик не только указывал путь. Это прощание, и с каждым дуновением дымного ветра он передавал последние крупицы таинства, и до остатка – себя. Пока Пшеничная Голова спал, теряя последние драгоценные мгновения, старец отдавал ему свои мудрость и знания.
«…жестоко.»
— Он не жесток… – внезапно сбоку проскрежетал сипловатый голос. Пшеничная Голова обернулся и вскрикнул, увидев прямо перед собой огромную морду с бездонными глазами навыкате. Ресницы щекотало жаркое дыхание из приоткрытой пасти, где виднелись ряды желтоватых клыков. Юноша сглотнул, отводя взгляд, но следом посмотрел смело в хищную морду. В круглых глазах плескались ртутные жемчужные волны, огибая змеиные зрачки. Вторые веки омыли на секунду белым глаза. Дракон словно сощурился. –
Понимаешь, значит. Что ж. Не думай о нем плохо. Сяо Лу хороший правитель, делает всё, что велит ему долг…
— Расскажите мне, – с жаром подался к нему юный жрец. Дракон отпрянул на пару ладоней назад. – Расскажите всё-всё, прошу вас…
— И совсем не боишься… – отметил задумчиво Лун скорее для себя, –
С Небом в Поднебесной тесно связаны понятие тян-мин, то есть «дарованное Небом право на царствование.» Через тян-мин Небо... и Я действуем в мире людей. Добродетельный правитель получает тян-мин, и его царствование протекает благополучно, если же он или кто-то из его преемников становится порочным и перестаёт заботиться о подданных, то лишается Тян-мин, в стране происходят беспорядки, и его свергают. Третий Император получил тянь-мин, и к тому же смог вернуть меня в этот мир. Его хунь исключительна, но люди жестоки. Особенно вблизи власти. На его долю многое выпало, и не многое пока ты поймешь, но просто слушай...
***
У раскинутого скромного шатра Лухан остановился под внимательным взглядом старческих белёсых глаз и почтительно замер.
— Поздравляю, Правитель. Ты прошёл все испытания… Теперь же подойди ко мне ближе. Немощен стал я, как видишь, встретить по чести Императора не под силу.
Лухан приблизился, преклонил колено, положив на то руку. Молча смотрел, скрывая волнение и растерянность, как неестественно жрец старел на глазах и терял краски, словно жизнь вытекала из него с каждым выдохом. Предсказатель вытянул сморщенную временем ладонь и опустил на золотую макушку. Полуослепшие глаза впились, словно не утратив пронзительной зоркости. Ветер позади их фигур пробежал вспугнутой ланью по траве, вздымая жухлый подлесок.
— Да… Мне повезло стать свидетелем изменения мира. Пророчество, что на челе моего ученика, совпадает. Император – ты любимец судьбы, нашёл-таки своего Мешинову. – улыбнулся щербатым ртом старик, следом пошатал языком и сплюнул в бок зуб.
— Чжень, не дам его в обиду, – старец сверкнул засеребрившимися белизной глазами. Пальцы задумчиво провели по спутанным грязным вихрам, коснулись чего-то. Император замер. Вытащил и растёр в пальцах старец веточку мяты. В воздухе вспыхнул терпкий запах, щекочущий нос.
— Однако, не думал. Признал тебя, всё же, Мише-Моква… – тихо молвил жрец и замер, словно услышал что-то неслышное людям простым. Посмотрел в пустоту и продолжил лишь, когда мяты зелёной последний тон в воздухе ветер унёс. – Вижу, много печалей и горестей встретилось тебе на пути. Ты выдержал, закаляя всё больше свой дух, но заледенело сердце и чувства. Самонадеян стал ты, Император. Расчётлив, чёрств. Хладнокровен. Добиваться целей стал любыми путями.
— Что же дурного…
— Не нужно мне лгать. Скрываться и прятать себя за речами витыми, ты там, перед челядью и сворой своей продолжай. Сейчас же внимай, что скажу. Не увидел бы Дух Леса внутри, что кроешь ты даже от меня… – Лухан удивленно вскинул голову, но вдруг неожиданно сильные пальцы не дали и сдвинуться. Горячая волна бухнула в голову. Сквозь зубы Лухан молвил ответ:
— В честном бою сошлись мы с Медведем… – грубый толчок склонил его голову ниже. Голос старца стал рокотом ниже.
— Ну-ну, мальчик. Кто учил тебя уважению? Будь ты трижды потомком честной фамилии Ди, не даёт это право человеку панибратствовать с высшими. – прищурился старый жрец, взглянул строго вновь ясными совершенно очами. Многое скользнуло в памяти монаршей. Обжигающий жар, вихрь эмоций обуял его, но смог совладать. Напротив, глубже склонил голову Император. Перед мудростью и опытом старости.
— Чжень… понял… Старче. – хмыкнул старик и закашлялся.
— Не хотел отдавать я сокровище моей жизни тебе… Не хотел, чтоб страдал он… Как вижу, снисходительна Атропос к тебе. Позволила Мише-Моква увидеть в сердце твоём незавядший росток, что и он смог смириться. Поздравляю, Правитель. Теперь ты можешь забрать его, но помни, что Мешиновой Пшеничная Голова для тебя ещё не стал. Для того ещё тебе много стараться… Заставишь страдать, потушишь огонь – потеряешь. — Правитель губы поджал:
— В лучших покоях, в комфорте, в покое и роскоши… Стоит думать, как не разнежится телом, после… – развел руками вокруг, – …такого. Холодной земли и камня под ухом.
Вздохнул старец, тяжко прикрывая глаза.
— Ты слеп… Как не было прежде. Хранитель подскажет, но прежде тебе захотеть услышать придется. – устало разжал губы старец, скупо буквы роняя, – Представь, это дитя – нежнейший цветок. Из тех хрупких, что после снега слезами хрустальными встречают тепло. Не солнце, не дождь. И ему - так же, любовь лишь позволит вырасти. – поджал губы Лухан, упрямая складка встала между бровей, – Аккуратнее с мойрой Дацинью, не все способны выдержать любовь одной из дочерей Ночи. – долго молчал Император, но все же промолвил:
— …значит, один только выход. Мы справимся… вместе. С моим Мешиновой. – раскрылись тонкие губы. В довольной улыбке прикрыл старец глаза и кивнул.
— Долгий вам предстоит путь. История здесь и сейчас выходит на новый виток. Несоизмеримо сложнее тебе теперь будет, чем прежде. Готов ли ты к тяжбам, готов ли ты к трудностям на пути монаршем, готов ли нести своё бремя, Правитель? – на губах скользнула усмешка. Покачал головой Лухан.
— Императору сомневаться не должно. Чжень готов ко всему.
— Что ж. Буде.
Кинув последний долгий взгляд за высокий гористый холм, над которым быстро поднималась макушка пшеничного цвета, старик стал быстро тончать. Буйный ветер пронёс сквозь фигуру листья подлеска. Предсказатель исчезал по крупицам. Уходил мирно и тихо. Просвечивал, обращался дымом и грустно смотрел.
Природа напротив бурно прощалась. Облака волновались штормовым морем. Животные обступили опушку. Деревья, травы и даже вредные камни – молча прощались все вместе. Кивайдзин вскинул руку, в облачном море сделав просвет, вскинул другую, позволяя своим сыновьям сыграть любимую песнь на прощание. Сплетникам-листьям не было что сказать. Запели шёпотом они грустно, вспоминая, как старец умел утешать, что не видать на самом деле им дальние страны.
Лухан встал, по сторонам оборачивал голову. Только вздох сорвался с губ. Он не мог понять слов, но слышал мотив. Впервые при нем, при человеке, не таясь скорбела природа сама и всё сущее. Молча склонил в уважении голову великий Властитель, вынул драгоценную шпильку с волос и кинул в огонь, что взвился столпом.
— Следом за Конфуцием Вы осмелитесь узнать, что такое смерть. Мы будем ждать вести от хунь*, вдруг Вам захочется ещё дать совет или выговор.
Блеснув глубоким взглядом мудрых глаз, предсказатель улыбнулся хитро, покачал головой и вспыхнул искрой, объявшись густым дымным облаком. Серая шапка следом скрыла Императора.
С острых крон в хмурое небо сорвалась кричащая стая птиц. Среди гама не слышен был отчаянный вопль. Сизый дым заклубился спиралью. Взвился к просвету Чанхэ* в море небесном – клубным столбом. Отдавать дар новорождённому где-то в миру новому предсказателю. Природа замолкла. Опустив глаза, Лухан изумился, – материальной по* предсказателя нет. Обе половины души отправились в просвет – сразу на небо. Император поднял голову вверх, где продолжало бурлить тёмное море облаков. Резко небосклон прочертила молчаливая молния, следом грохот обрушился столь сильно, словно рушится мир. Взирая на скрытое обычно от человеческих глаз, став свидетелем запредельного, что-то в нем уже безотвратно стало меняться.
***
Пронзительный отчаянный крик разодрал тишину. Небо словно повинуясь хлынуло плачем, пронизывая крупными каплями землю. Деревья взволнованно зашептались, хлопали в такт, отдавая дань жизни. Крик сорванный, ломаный, плыл с песнью духов, со стенанием Джиби, доходя до окраин равнин. Земля содрогнулась. Шепот природы прощался с властителем и молил юного наследника быть сильным.
Пшеничная Голова, словно подкошенный, упал на рыхлую землю. Трава обняла его мягко, шептала слова утешения. Земля тихо впитала в себя его слезы, обещая поддержку. Небо скрыло слабость его, объединяя плач воедино.
«
Ты не один.»
Хриплый крик тих, прерываясь на гортанные стоны и всхлипы. Тело жреца сотрясалось под плачем небес. Он скреб пальцами рыхлую землю. Она забивалась под ногти, жалила, попыткой отрезвить, но понимала. Крупно трясло юное тело. В лихорадке он бредил слова отрицания.
Туман собирался вокруг его тела. Гладил волосы, руки, предплечья. Вскоре стало тепло, дымно, не видно ни зги. Глаза застлал белый туман. Ученик почувствовал поцелуй на макушке, как детстве. Столь давнем, что волхованию Лао-ши даже не начал учить, а баловал, и историй мирских на ночь рассказывал сонмы. Рассудок тончал, искривлялся. В глазах всё смешалось. Жрец обессиленно рухнул в мягко принявшую его тёмную землю.
