Пшеничный чай

      Небо едва забрезжило на горизонте первым пастельно-лиловым цветом. Облачные перья вспыхнули розовым, наливаясь угрожающим кровавым багрянцем. Сехун отпустил ставню, охваченный дрожью. То ли от зябкого ветра, то ли от охватившей тревоги. Столь страшные небеса обычно предзнаменуют кровавые дни.       Приятнее было вспоминать вкус странной незнакомой еды с лотка на городской улице, купленной для него Сухо-геге, покручивая на запястье новые четки из круглых бусин, приятных на ощупь. Гадать, куда делась выловленная золотая рыбка в одной из игр на фестивале. Представлять невиданные прежде толпы любопытных, смуглых иногда до черноты головешки, людей, беззастенчиво заглядывающих в лицо. Пытаться вызвать странные покалывания от соприкосновения рук... Как только смелости хватило отвечать Императору. В такой манере… Впрочем, на этом завитке мыслей каждый раз он мрачнел и кидал задумчивый взгляд на туалетный столик с коробочкой, опоясанной по каждой поверхности вырезанными сутрами сердца и совершенной мудрости*.       Выхваченный из толпы Тай-ши обернулся к нацепившему улыбку Сехуну со столь сладкой маской, сквозь которую теперь словно что-то проступило. Жуткое и темное, словно человек уподобился черным головешкам, но не цветом кожи, а будто припорошенным поверх. Слова встряли посреди пересохшего горла, но он смог вовремя выжать лесть. В Чаньане нельзя давать повод в чем-то усомниться. Цзезе не талантлива, но упорно трудилась, и теперь Мешинова явственно видел перед собой подтверждения ее подозрениям. Чувствуя позади смесь удивления с волнением Геге, Сехун разливался соловьем, маслясь и расцветая от множественной похвалы советника его разработкам. Лишь вопрос об обещанном пропуске в Императорские архивы заставил дрогнуть старого хрыча.       — Что вы, Тай Ши, мы же условились с Вами, - Наставник и ученик! Не поверю, чтобы великий человек с такими знаниями запамятовал! - старик сощурился, отчего морщины спрятали глаза почти полностью. Кустистые брови нанесли тень, и не понятно было, что за эмоции владеют там в глубине, - Обязательно забегу к Вам в Императорские архивы поболтать о нашем деле и стратегии. Будет грустно, если к тому времени на меня не будет пропуска... - глаза-жучки так и сверкнули, выглянув из-под бровей, - Но ничего, в таком случае я просто тогда обращусь сразу к Шаншу*, Вы знаете, мы так дружим! Такой умный и начитанный, настоящий профессионал своего дела...       — Мешинова. - промолвил таки Тай Ши, расплываясь морщинами вновь в нечитаемую гримасу, - Не стоит беспокоить лишний раз людей, несомненно я уже послал Шаншу человека для угоды нашим разговорам.       — Какая прелесть, я счастлив! - склонившись на высоту роста старика Сехун проникновенно шепнул, - Обязательно поделюсь с Вами моими новыми разработками, Вы - мой первый, а потому самый важный партнер. - Тай Ши покряхтел, что одновременно могло обозначать что угодно.       — Будьте уверены, все семьи уже в курсе кто новая зажегшаяся звезда Хань.       — Правда, так быстро! Нет, я, конечно, нисколько не сомневался в широте души первого приближенного к нашему Солнцу, - э... видать, переборщил. Крохотные глазки Тай Ши так и впились. Но на то она и лесть - должна быть громкой, наглой и шваркаться в лицо истинной правдой, - за Вашей рукой прячутся все враждебные. Видимо, семьи не столь скоры на руку, ведь ни одного письма или гонца я не получал. - обнажив щербатые зубы, советник рассмеялся:       — Мешинова, вам цунь не давать, продвинетесь на чи. Дайте им время обвыкнуться и прикинуть риски, не все так... - ну давай, старый хрыч, скажи, про молодость и неопытность, - умны, столь быстро ставить на верную кость зеленого дракона...       — Ох, как же! - воскликнул Сехун с излишней горячностью, в очередной раз мстительно и радостно пугая советника экзальтированностью, - Советник! Так же вы мне не сказали, что мастер игры в Мадзян*! Небеса Тянь просто балуют меня, сталкивая со столь разносторонним человеком. Я с радостью бы сыграл с Вами и насладился собранным панг*... Но, если зеленый дракон процветания подходит семьям, я бы попытался собрать красного дракона умеренности... Все-же не могу пока сдерживать эмоции. Вот вам, наверняка больше подойдет белый дракон, соответствующий доброжелательности, искренности, ведь Вы... - прервал внезапно возникший почти между нами мужчина в армейской форме, как и избавил от ответа Тай Ши, а старик явно уязвлен провокацией, но странно, что он показал реакцию... Не сильно, но... что же, его так поддевки выбили из спокойствия?       Воин шепнул что-то на ухо советнику. Тот быстро распрощался и устремился вслед быстро удаляющемуся мужчине.       Геге спешно отдернул назад и выдохнул, будто пронзая на месте острым взглядом. Сехун вздрогнул, неосознанно сжимаясь... таких в арсенале Шифу не было, не должно быть.       — Что это было? Откуда ты знаешь Тай-ши? Шаншу! Куда ты полез! Мальчик мой, ты представляешь, чем это может закончиться? - почти сорвался повысить тон Геге, повергая в большее удивление.       — Мой милый учитель, как же вас должен был испугать наш разговор... Не волнуйтесь. Я знаю, что отвечаю не только за себя. Вы признали меня, выучили, официально представили двору... я не позволю вашим чаяниям пропасть даром. Шаншу я упомянул лишь с целью напомнить, что со мной стоит считаться и не так-то легко избавиться. Ну а с Шаншу мы действительно знакомы. Через девицу Янь я ему отправляю некоторые... лекарства. - не раскрывать же бедного мужичка, у которого от сидячей работы разыгрался геморрой.       — Мальчик мой... как. Когда... - Шифу растерянно заозирался, получив отпор, видимо, в поисках поддержки более несдержанного в проявлениях Вуу, - ...ты.       — Шифу, я полностью отдаю себе отчет в поступках. Бездействие лишь...       — Ты совсем изменился. Когда только успел? - Сухо-геге еле справлялся с эмоциями и больше всего Сехуну захотелось заключить учителя в объятья и успокоить, но среди такой толпы, разряженный в церемониальные тряпки, у всех на виду это не представлялось возможным. Он позволил себе быстро крепко сжать в руке чужие пальцы. - Как ты... освоился.       — Я - Мешинова Третьего Императора Хань. Шифу... и ради него делаю все, что в моих силах. Хоть вы пока этого не видите, но я обязательно докажу кто я и кем являюсь. Кля... - ровно перед моим носом возник рослый молчаливый мужчина, с легкой благородной сединой, тронувшей виски, кратко выразил уважение, извинился, и попросил пройти с ним.       — Ши-чжун? Здравствуй, - все еще беспокойный, не упустил вежливости Геге, - Зачем тебе Мешинова, он со мной.       — Таково высочайшее распоряжение. - Сы-ли отступил перед желанием Императора. Губы сильно поджал. Уголки беспокойно заострились, глубоко впились в щеки.       Сехун был бы самым счастливым на земле человеком, если бы практически сразу же после отъезда Правителя неизвестные одномастные рослые мужчины, вооруженные устрашающими клевцами «цзи», в одинаковых безрукавных пластинчатых черных доспехах, довольно грубо сопроводили обратно в Сыхэюань. Каждое мгновение пролетевшего дня Сехун печалился, что не смог полностью объяснить и заверить, что не нашел тех правильных слов. Произошедшее отрезвило ударом под дых, часто похожие получал он от Вуу. Которого, к слову, тоже ни видно, ни слышно. Как и Мастера… Как не хватает сейчас его шуток. Вздохнув при некстати возникших мыслях о Мастере, Сехун вспомнил о ежедневном ритуале и подступил к зеркалу, решив, что быстрее начнет - быстрее закончит.       Шелк приятно струился по ухоженной коже, натертой на ночь сандалом и миндальным маслом. Вразрез его словам сестрице Янь, Сехун использовал именно его, для улучшения цвета кожи и смягчения действия жестких солей в воде, даже принимал внутрь по настоянию Мастера "расти филей большой красивый". Персиковое масло на самом деле используется для оживления и омоложение кожи, но, впрямь, видимо, наследница семьи Яньдзы не столь осведомлена. Такую шутку, если бы поняла, любая красивая женщина мимо себя бы не пропустила, не говоря о строптивой главе. Хмыкнув мыслям, он выступил из слоев ночного халата, легко соскользнувшего на пол, и покрылся дрожью. Зябко переступил на месте. Мурашки от стелющегося сквозняка топотками сновали по спине и рукам. Каждый раз все еще неловко. Каждое утро обуревает стеснение… и лихорадочный жар. Сделав шаг, Сехун встал полностью перед зеркалом и не сразу раскрыл глаза. Всегда – словно с головой в ледяной омут, дух выбивает, и воздуха недостает.       Столько времени заняло привыкнуть ухаживать за собой, проверять, не вымазано ли чернилами или пылью лицо, вычесывать длинные волосы, похожие прежде на пшеничную солому, смазывать кожу маслами, вычищать из-под ногтей грязь, - и откуда она только берется в дни спокойного чтения, - принимать каждый вечер обжигающие ванны и мягкие руки немых слуг, разминающих мышцы. Сехун изредка выполнял пару заказов для знатных прежде, на родине, но сам никогда не рассматривал себя с этой точки зрения. Но он захотел быть для кого-то красивым. Сейчас кожа мягкая, словно подушечки кошачьих лапок, бархатная, - самому приятно прикасаться. Только руки - стертые мозолями от бесперерывных занятий, и это вечная причина пикировок между Мастером и Вуу.       Неуверенно приоткрыв веки, Сехун смотрел… сквозь ресницы пока. На по-девичьи покатые бедра. За месяцы обросшие пластами мышц и мясца, все-равно худые и бледные длинные ноги. Узкую талию. Лодыжки – тонкие, гляди - переломятся. Руки, – птичьи кости, хоть мускул, конечно, и поприбавилось. Лишь одни изломы, изгибы – мальчишеская угловатость. Посгибав в локте руку, он печально наблюдал за игрой проявившихся мышц. Куда ему до бугрящихся силой предплечий Вуу. До грациозного изящества Мастера. Все, что видел он в отражении - странно, не интересно, не привлекательно... А если...       Положив пальцы на бедро, он словно улитка сдвигался к ежедневней утренней проблеме, возникающей в сладкой мечте, - снах. Где позволительны вольности и фантазия, где он храбрый и могущий. Снах-мечте, остатки и сладкий конец которых всегда стирается и забывается, отступая перед пробуждением. Прежде такого не было, а теперь приходится долго медитировать и обливаться холодной водой. Сейчас же вспыхнула из подсознания очень странная картина переиначенного воспоминания о Вуу и Шифу... Определенно постыдная, но нестерпимо хотелось... попробовать? Сехун следил нервно блестящими глазами, краснея маковым цветом. Язык лихорадочным движением облизал губу. Пальцы скользили подушечками едва прикасаясь, волоски поднялись, дрожь пробежала. Он смотрел на бледную кожу груди с глубокими впадинами острого перелома ключиц, проступающими порогами ребер, разлетающимися из верховья центра…       — Я… прекрасен. Прекрасен. Красивый… Невероятно прекрасный.       Такой… угловатый. Иссиня-бледный… Обычный.       Мальчишка. Щенок... Мартышка.       — К-красивый… прекрасный. Привлекательный… - голос дрожал, дыхание спирало на выдохе. Сехун зябко поежился.       Сокровище поднебесной... Ангел?       Вдруг резко замер. Подобно вспугнутой птице, вздыблившей перья. Волоски по всему телу дыбом поднялись. Сердце тяжело ухнуло вниз. Сехун окаменел, понимая, что что-то изменилось. Даже кости налились металлом и потяжелели, пригвождая на месте, - не двинуться.       Сердце оглушительно бухало в ушах. Сехун боялся обернуться, только сипел почти бесшумно, боясь даже моргнуть. Все органы чувств заныли, напрягаясь. Запах… Голову кружило, словно в водовороте утаскивало в пучину, лишая воздуха, креня пол. Он возмечтал крикнуть и проснуться, но посыл немым комом встрял в горле, пока чувства обманывали, будто он скатывается и падает дальше, глубже в бездну… бесконечно. Перед глазами от напряжения забегали мушки, размывая реальность, отступая перед обнаженным осязанием и чувством, знанием. Касающиеся дуновения воздуха от движения не должны чувствоваться людьми, не так, невозможно. Не на таком расстоянии... А он знал, где стоят, и откуда его разглядывают. Только сомневался для чего и... каким взглядом. Кожу покалывало и горячило, несмотря на прохладный утренний бриз.       Знакомый запах пробивал током. Сердце бьется – сквозь ребра долбит, словно тоже мечтает вылететь отсюда подальше и прятаться, пока может. Те самые резкие хвойные - можжевельник, сосна, любимый терпкий нама-веск, отдаленно чудятся оттенки тлеющих пахучих и лечебных трав, нотка дыма из длинной самодельной трубки. Спертый запах мужчины, горький - полыни, какой-то еще... Вязнущий на немой поверхности языка. Пальцы одной руки крепче сжимались в кулак, второй - до вонзенных ногтей в кожу бедра, будто чем-то поможет. Удержаться в этой реальности, не сгореть травинкой под солнцем. Нагому, без защиты, с жалобно возвышающейся проблемой. Было так стыдно, как не было даже тому дереву за то, что на нем висит предатель, который покончил с жизнью. Хотелось убежать за край мира, сжаться и спрятаться, хотя бы прикрыться, но ведь невозможно... Превозмочь и пересилить себя отмереть и сдвинуться. Сколько угодно он мог хорохориться перед Цзецзе, перед Мастером, здесь и сейчас он чувствовал себя настолько жалким, глупым и неловким, что слезы сами собой выступали, смачивая ресницы.       Натренированный скрывающий шаг едва слышен, но каждый он чувствует и знает, ощущает, каждый, - словно кузнечным молотом по голове. За окном сорвалась галдящая стая птиц. Сехун вздрогнул. Резко стало страшно. Так стыдно, что живот прилип к спине, а глаза вовсе ослепли. Хорошо, ведь напротив зеркало… взгляни он, - умрет пронзенный на месте! Сзади пахнуло жаром. Он здесь. Рядом. Прямо за спиной. Страшно. Гитчи Манито, как страшно… и самое ужасное - страшно признаться, что интересно. Подстегивает, будто хлыстом, - с каждым прыжком сердце ускорялось, сорвалось на галоп. Тело нетрезво повело, будто после ветра с дождем, возникшее непонятное чувство иголками входит под кожу. Разом вздыблились все тонкие волоски по телу и остро напряглись соски. В животе забурлило, скрутило узлом. Дань-тянь* заныло, словно внутренности натягивают на кулак. Точно позади. Сехун чувствовал Его жар спиной, руками, ногами. Он горел, щеки пламенели алым, чувствуя пристальный взгляд, жгущий затылок. Стыдно. Боязно. Хочется… а чего хочется?       Дыхание сперло.       Наступило полное безмолвие. Казалось, голос потонет в нем, уши словно оглохли.       Вот оно, - исполнение отчаянного желания увидеть и обнять, так... как? Что ему делать? Как сдвинуться, не умерев на месте. Накатывала неподъемная тяжесть, силы устремились вниз, под живот. Сехун неосознанно поджал ягодицы и гуще покрылся алым, пытался подавить нарастающую дрожь, стискивая крепче пальцы. Все, что он смог - зажмурился и опустил голову. От глупости, смущения, страха, неловкости, тяги, всего бурлящего варева сметенных чувств, струящегося под кожей кипятком, начинало колотить... Вновь хотелось завыть. Внезапно на плече осело дыхание, он инстинктивно дернулся. Позвонки хрустнули. Дыхание перекинулось на загривок, изгиб шеи. Сехун резко вжал голову в плечи от дуновения и зажмурился.       Совсем невесомое прикосновение пальцев молнией пробило на месте. Сехун вдруг испуганно хлопнул себя по губам, с которых с выдохом сорвался всхлип. Пальцы пробежали с бока на рёбра, прочертили по позвоночнику. Вдруг и резко - вонзились снизу в волосы, оттягивая голову. Сехун вскрикнул, жмуря глаза.       Резким нахрапом вжался сзади, кинул руку на грудь. Мазнул по соскам и жестко сжал подбородок, оттянул на себя. Сехуну кажется, сердце вот-вот пробьет грудину и вырвется, шмякнется к ногам. Он кинул дрожащую руку поверх запястья, неуверенно удерживая. Дыхание неровными толчками выплевывалось хрипами. Зубастые мурашки прихватили вдоль позвоночника. Сехуна ведет и мутит, голова гудит. Трясет. Ему хорошо и одновременно жутко. Указательный скользнул по губам, нажал и коснулся языка, врываясь внутрь. Сехун выдохнул еле слышно:       — Х-хуан шан...       Руки молниеносно исчезли. Без опоры Сехун как подкошенный рухнул на пол, гулко и загнано дышал хриплыми вздохами. Мышцы занемели, с каждой секундой вонзались тысячи иголок, но он боялся обернуться. О ребра в мясо разбивалось сердце, заглушая остальные звуки. Виски сдавило, а в ушах – звон. Пьянящий запах спертым маревом стоял в воздухе. Сехун не сразу осознал, что остался один. Его ощутимо трясло, а взрывы в голове вспыхивали ослепительными вспышками. Сознание возвращалось наплывами. Пальцы скребли по полу и неожиданно наткнулись на шелк ночной рубашки и крепко сжались, подтягивая к груди. Он бестолково вел глазами перед собой, пытаясь осознать и понять. Мысли назойливыми мухами летали кругами, но пытаться поймать - увильнет.       — Что же это…       Сердце прыгало жестко и сотрясало громовыми ударами, когда медленно, улиткой, он решился повернуть голову, сжимая до боли в кулаках ткань накидки словно опору. Сипло выдохнул. Никого.       Спешно, одним нервным движением Сехун кое-как набросил халат, зябко стиснул пальцы на краях и обхватил себя, завернув в кокон. В горле встал комок, а все тело трясет. Кожа горела. И казалось, что взгляд продолжает следить, замутняя мысли, хотя он уверен, что остался в доме один. В его душе словно разбились и смешались в хаотичном составе все пять приправ. Противоречивые чувства постоянно взаимоподалялись, вспыхивая то острым пожаром ярости, то кислым разочарованием или горькой неуверенностью в себе, то жгучим стыдом и сладким томлением, то тлеющей неловкостью. Сехун не ожидал от себя такого взрыва эмоций и смущенно нервно усмехнулся, покачивая головой.       — Мастер бы мной сейчас не гордился...

***

      Едва пришедший в себя к полудню, Сехун обнаружил, что заперт. Скверное настроение сразу вернулось, но зато негодование одновременно подкинуло в топку дров. Лишь недавно утихшие чувства вскипели столь сильно, что, казалось, дым повалил из всех семи отверстий. Грозно сопящий, без того крайне злой на себя, Сехун волком рыскал по периметру комнат в поисках лазеек. Мало того, что выволокли перед всей толпой и снова не дали даже словом обмолвиться с Императором... Он отчего-то забыл, что у самого духа не хватило и заготовленная наглость перед прекрасным лицом срочно капитулировала и куда-то провалилась с концами... Что неизвестные одномастные рослые мужчины, вооруженные устрашающими клевцами «цзи» довольно грубо и безотлагательно доставили домой, украв праздник... Сехун надеялся увидеть салют, а в результате довольствовался всполохами на небе и отражениями на темных шапках листьев... что Сухо-геге лишь поджал губы и более не появлялся, так, получается, что над ним ни за что издеваются и заперли на неопределенный срок, круша все планы и замыслы! Со стороны Императора было не слишком-то великодушно «бросать камни на голову упавшего в колодец», кичиться свободным расхаживанием «где хочу» и даже руки помощи не подать!       Пронзенный на месте мыслей, знатно покраснел, осознав, что руку-то как раз вот недавно подали. И даже благосклонно ощупали, как... Как... Словно лошадь на выкупе. Осмотрели, проверили зубы, и отступили... Смятенный, Сехун резко застопорился и неловко потер шею. В конце-концов не выдержал, и хлопнулся с размаха на корточки, пряча лицо в ладони. Слишком много всего... Сдавливая все сильнее, он постарался равномерно дышать и только приговаривал:       — Не реветь! Только не реветь... Не сметь.       Шумно втягивая воздух, Сехун тер пальцами лицо так, что кожа растягивалась. Опустившись на попу, сполз ладонями под подбородок и долго выдыхал, пока легкие не начало саднить. Внутри словно что-то продолжало трещать и надсадно обрываться. Несколько минут увещеваний дали неоднозначный эффект одновременно выступивших слезинок и вспорхнувшей надежды. Сехун кратко вскинул брови, покачал головой, подпер ее запястьем и пригорюнился. Что же теперь делать с конкурсом? Он планировал порасхаживать по Вейянгуну, послушать слухи о семье Гулань, посмотреть, возможно, на них. На мелкого негодного наследника. В том, что он нравный негодник, Сехун отчего-то не сомневался. Понять, что занимает мальчишеский пытливый ум в этом году, ведь именно в его руках оказываются в конечном итоге изобретения установившегося за года проведения практически бессменного победителя, и так сложилось, что Сехун его прекрасно знает.       Почесав в затылке, он тоскливо вздохнул, скашивая взгляд на запертые резные ставни, сквозь которые пробивался свет и ажурные тени. Шифу, наверное, не оценит, если ставень будет недосдача по факту? Да и стража повсюду, глаза, уши... непременно на него донесут! Незадача...       Свернув знамена и перестав бить в барабаны, Сехун поднялся и нога за ногу поплелся в небольшую библиотеку, крепко придумавшись, что же можно придумать такого, чтобы обаять и покорить избалованного мальчишку и противопоставить гению лучшего изобретателя западных земель Северной Азии.