***
Он никогда не думал, что будет именно так. Что ему придется обнимать плачущую мать, утешать Карину, пытаться поддержать отца и делать вид, что он сильный, что сможет все это выдержать. И убеждать в этом себя. Он никогда не думал, что брат его бросит. Речитатив священника штопором ввинчивается в голову, кресты, венки и люди сливаются в один бесконечный калейдоскоп, но он держится. Упрямо цепляется за мысль, что он еще жив, что он должен. Просто должен. Кому и за что – не важно, главное это раз за разом повторять себе одно и то же. И Кирилл едва слышно шепчет сам себе: «Я должен». Он смотрит на бледное лицо Кости и понимает, что это он там. Не Костя, а он. Выгорело все, рассыпалось пеплом и развеялось ветром по земле. Выгорело внутри, не оставив смысла. Глупо, непонятно, но он не видел больше смысла в своих действиях, словно ненависть и непонимание, что разбросало их по разным углам последние несколько лет, потеряли значение, словно вся его жизнь закончилась в тот самый момент, когда раздался звонок телефона и спокойный голос врача сообщил о том, что брата больше нет. Может, это пройдет. Не сразу, но через неделю, месяц, год. Или не пройдет никогда. Они были так близки и так далеки, как только могут быть кровные родственники. Братья. И не важно, что последние слова, которые Кирилл сказал ему, были словами ненависти. Сейчас это неважно. Все потеряло смысл. И уже ничего не исправить, не отмотать назад. Кадры кинопленки сгорели, отпечатавшись на веках черно-белыми воспоминаниями. Он стоит, упиваясь своим горем, купаясь в нем, утопая и не желая сделать хоть что-нибудь, чтоб выбраться из этого состояния, и, машинально поглаживая мать по плечу, смотрит вперед, не видя перед собой ничего. Смотрит и думает о том, что, наверное, сейчас нет во всем мире человека, которому было бы хуже, чем ему. Хочется орать, бросаться на людей, что так равнодушно соболезнуют и уходят. Уходят домой, к родным и близким, а он… Он машинально подхватывает на руки потерявшую сознание мать, проталкивается сквозь толпу людей, пришедших проводить в последний пусть брата, и понимает, что задыхается. Она повсюду — земля сыпется на голову, забивает легкие, поглощает его собой. Хочется сбежать, уйти куда-то, но он все еще не может этого сделать. Кирилл молча кивает в ответ на все, что ему говорят, не задумываясь над смыслом слов, старательно выполняет требуемые от него действия и отпускает себя, только когда оказывается дома. У Кости дома, где сидя на полу в прихожей до судорог сжимает ключи в ладони. Он и сам не знает, почему поехал не с родителями домой, а сюда. Почему бездумно поехал на другой конец города и зачем сейчас мечется раненым зверем по квартире, сшибая все на своем пути. Почему сначала швыряет о стену фотографию в рамке, с которой среди незнакомых мужчин в костюмах ему улыбаются двое, а затем сам же собирает осколки, прижимая их к себе, кусая губы и шепча: «Ненавижу». И сам не знает, кого в данный момент он ненавидит больше.***
Девять утра. Среда. Все на своих рабочих местах, кто-то что-то пытается выяснить по телефону— и эти крики доносятся из соседнего кабинета, кто-то старательно отлынивает от работы, а Кирилл ждет. Глотает кофе, стараясь хоть немного расшевелиться после бессонной ночи, и ждет. На часах половина десятого, а его начальника все еще нет на рабочем месте. Нет, не так уж и нужен ему этот… Логинов, но все же. Это непривычно и странно — придя на работу, не увидеть сидящего в кабинете Александра. Он словно олицетворение привычной постоянной в этом уравнении с тремя неизвестными, его точки опоры в том круговороте событий, что последнее время швыряют Кирилла из крайности в крайность. И его нет. Он мог сегодня не идти на работу. И у него уже было на это разрешение Михайловского, сказавшего, что понимает скорбящего по брату парня. Но Кирилл не воспользовался этим. Ему нужно было как-то отвлечься от похорон, хоть ненадолго уйти из дома, не видеть слез родителей. Ему нужно было переключить свою ненависть и бессилие на что-то другое. На кого-то другого. Но этого «кого-то» здесь пока нет. И этот факт странным образом заставляет Кирилла нервничать, переживая и пытаясь понять, почему его так заботит состояние человека, сломавшего жизнь его брату? Он нервно комкает лист бумаги, игнорируя жалостливо-сочувствующий взгляд Оксаны, и ждет. Посетители, время от времени заглядывающие в приемную, удостаиваются уничижающего взгляда и ответа, в котором вежливость если и присутствует, то по минимуму. Ему плохо, и Кирилл не собирается делать исключение для кого бы то ни было. Особенно, если единственный человек, который его хоть как-то интересует, отсутствует. — Кирочка, может, ты шел бы домой? – в начале второго заискивающе интересуется Оксана, устав сглаживать рычащее хамство стажера. – Отдохнешь… — Нет. — Кира, мы все понимаем, как тебе плохо и… — Нет, я сказал,— чашка, которую он сжимал пальцами, летит на пол, заставляя Оксану испуганно ахнуть.— Где черти носят этого Логинова?! – не замечая, что последнюю фразу он практически выкрикивает, Кирилл подхватывается с кресла и начинает мерить шагами приемную. – Что этот гребаный «образец» себе позволяет?! Девушка съеживается в кресле, понимая, что не имеющая видимых причин ярость Кирилла буквально сейчас выплеснется на нее, и совсем тихо произносит: — Может, он заболел? Стажер резко останавливается, чуть не врезавшись в стену, и, покосившись на секретаршу, выплевывает слово за словом. — Какое на хрен «заболел»? Тогда почему не звонит? Он же, блядь, у нас образец для подражания. Идеальный, мать его, начальник. И где? Где он? Перед глазами пляшут цветные пятна ярости, Кирилла буквально ведет от этого. От жалости, что читается в каждом слове Оксаны, от невозможности что-то изменить, от собственного беспричинного беспокойства. Хочется орать, ломать и крушить. Как вчера. Он сжимает ладонь и на мгновение вспоминает вчерашний вечер. И то фото, что вчера выбило остатки почвы из-под ног. Фото, где совсем еще молодой Логинов улыбался его брату. Это воспоминание окончательно сносит крышу. С каким-то болезненным стоном Кирилл трясет головой, пытаясь выкинуть его из головы, и, внезапно успокоившись, поворачивается к секретарю. — Оксана, вы не могли бы дать мне адрес Логинова? — З-зачем? – чуть заикаясь, недоумевающее спрашивает все еще испуганная девушка, опасаясь, как бы Кирилл опять не пошел вразнос. — Беспокоюсь,— чуть поморщившись, выдавливает парень, заставляя Оксану еще больше пожалеть, что они одни в приемной. Ну почему шеф так невовремя уехал? Что ей делать с этим внезапно съехавшим с катушек парнем? — Эмн… А может, просто позвоним ему домой? — Оксана, дайте мне его адрес,— с нажимом повторяет Кирилл. Его глаза лихорадочно блестят, весь же вид настолько неадекватен, что Оксана начинает всерьез беспокоиться о Логинове, чей адрес он так настойчиво требует. Она судорожно прокручивает в голове варианты, как бы отказаться и не давать его, когда стажер, с внезапным спокойствием в голосе, выдает: — Ладно, спрошу в отделе кадров. Понимая, что все это глупо, и он действительно может просто спросить в отделе кадров адрес начальника, Оксана, нехотя и оттягивая момент, когда надо будет отдать листок, пишет на выдранном из блокнота листе адрес. Ощущение, что от этого зависит ее жизнь, не покидает ее все это время, ведь Кирилл наблюдает с таким маниакальным выражением лица, что хочется бежать куда подальше отсюда. Получив заветный листок, парень срывается с места, даже не поблагодарив. Впрочем, Оксане этого и не надо. Она судорожно выдыхает, только сейчас осознав, что последние полчаса старалась не дышать.***
Он пришел работать в эту фирму не потому, что Владислав Семенович Михайловский— старый друг его отца. И даже не потому, что ему так уж требовался опыт. Отнюдь. Он пришел, чтоб увидеть своими глазами того, ради кого его брат бросил семью, бросил жену и дочь. Увидеть его. Того мужчину. Это был шок. Он был в ужасе, когда Костя посреди разговора ни о чем вдруг сказал, что уходит от Карины. Кирилл тогда не знал, что и сказать брату, старшему, чьему совету всегда следовал и безмерно обожал и который, кусая губы и отводя взгляд, говорил, что любит. Впервые в жизни. Любит не ту женщину, что родила ему ребенка, а «его». Тогда он подумал, что спиртное сделало свое дело, и Костя просто оговорился. Надеялся, что все это было просто пьяным бредом, шуткой над младшим братишкой. А зря. Случайная встреча, когда спутник Кости не заметил его, и долгий разговор на кухне. Обещание, что родители об этом не узнают никогда, что они и дальше будут уверены в том, что их сын просто сбежал к смазливой секретарше от немного скучной (как они нередко жаловались, считая невестку не совсем подходящей парой своему сыну) преподавательницы. Что их осуждение никогда не перерастет в отвращение. Кирилл бесился, орал и ненавидел. Ненавидел брата, что вот так просто похерил все, что у него было, ненавидел себя, что пообещал молчать, но больше всего ненавидел того таинственного «Шурика», который был виноват во всем этом. Первый год он демонстративно не разговаривал с Костей, когда тот приезжал в родительский дом. Отец тогда удивленно покосился на них, но решил, что мальчики сами разберутся, и вмешиваться не стал, хотя его недоумевающий взгляд жег Кириллу спину, заставляя прикусывать язык, чтоб не выпалить в лицо правду. Следующие два года он честно пытался разобраться. Но не смог. Его бесило то, что с дочерью Костя видится реже, чем с любовником, что дарит ей подарки только по праздникам и вообще очень прохладно относиться к своей семье. Он своими глазами видел, как Костя прятал подарок для своего хахаля. С каким взглядом тот смотрел на маленькую коробочку, как бережно запаковывал ее в оберточную бумагу. А в том, что она предназначалась «ему», Кирилл не сомневался. С-сука. Дочери он купил вшивую куклу, а своему мужику — кольцо. А что еще могло там быть? Он жил и копил в себе все эмоции, всю ненависть, чтоб в один прекрасный день выплеснуть ее на брата. Не сдержался и высказал все, что думает о нем и его подстилке, в глаза Косте. Орал, не подбирая выражений и не обращая внимания на то, как с каждым произнесенным обвинением все больше мертвеет лицо брата, как стираются краски, бледнеют губы. Как Костя, дослушав все до конца, просто уходит, не сказав ни слова. Когда Костя попал в ту аварию, он испугался. Впервые испугался. Но ни на минуту не забыл о том, кто причина всего. И, влекомый обострившимся чувством давящей изнутри злобы, решил все узнать правду. Какую именно он и сам не мог объяснить, но желание увидеть всколыхнулось с новой силой. Увидеть и уничтожить. Но у него не получалось. Он смотрел на Александра и не мог понять, как же так? Как так получилось? Он копил в себе злобу, старался представить миг, когда выплюнет в лицо этой сволочи все, что о нем думает, и… И был ошарашен. Его не поняли. Да что там не поняли, его даже не заметили. Он был просто одним из многих. Логинов старательно выполнял свою работу, тщательно следя за всем, что только можно, обращал внимание на все, что угодно, на любую мелочь, но только не на Кирилла. Шутки, улыбки, в которых ни грамма искренности, а лишь вежливое равнодушие, воспринимались окружающими как должное, и Кирилл уже начинал сомневаться в собственной адекватности. Неужели никто не видит, что Александр холоден со всеми, что он закрыт в своей скорлупе и не желает реагировать на внешние раздражители? Почему все это считается нормой? Почему вопреки всему он любим и уважаем среди сотрудников, и никто (а уж это Кирилл старательно пытался выведать у каждого, включая уборщиц) не думает о нем ничего дурного? Кирилл тогда растерялся. Волк в шкуре ягненка? И он решил подождать. Возможно, что под личиной рубахи-парня скрывается монстр. «Монстр» засиживался на работе, не жалея себя, подтягивал хвосты, периодически переделывая работу других, и совершенно выбивался из того образа, что он себе придумал. Наибольшим шоком для Кирилла стала презентация маркониковского проекта, когда едва держащийся на ногах Александр сумел «сделать» этот контракт. А ведь он сам своими глазами видел, насколько бледным тот был и сколько таблеток проглотил. Желание встряхнуть этого придурка и отправить домой лечиться, грызло наблюдающего за начальством Кирилла, а иррациональное беспокойство, смешанное с уважением, возникшим совершенно неожиданно и прочно угнездившимся у Кирилла в голове, и вовсе не давало покоя. Нет, ну вот как можно быть таким… идеальным? Он сам не понимал, почему, глядя на чуть рваные движения Логинова, на его пересохшие губы и капельку пота на виске, ему хотелось наорать на Михайловского и присутствующих шишек из «Марконикон» и закрыть собой… Шурика. В тот момент он как никогда четко увидел именно Шурика, а не Александра Николаевича. Момент слабости и беспричинного человеколюбия, как обозвал про себя эти порывы Кирилл, прошел так же быстро, как и начался. Ненависть никуда не делась оттого, что он на краткий миг увидел человека, который мог быть предметом и его внимания, что на этот самый миг он понял, почему Костя был с ним. Понял, но не принял. День за днем он смотрел, как Александр задумчиво хмурится, когда читает очередной отчет, как кусает губы, когда сомневается в правильности расчетов, как приподнимает бровь, когда хочет прокомментировать что-то, что его веселит. Все нюансы мимики Логинова не проходили мимо Кирилла. Он замечал все, малейший штрих, любое изменение. А ненависть подогревала желание узнать больше. Узнать, изучить, залезть под кожу, заставить сделать ошибку, показать, что не такой уж он идеальный, каким выглядит. Заставить обратить на себя внимание. Словами, действиями, но обратить внимание. Увидеть, что он, Кирилл, есть в этом мире. Что он жив и он рядом. Заставить узнать о его ненависти. Но все опять зря. Какие-то эмоции, настоящие, а не мастерски выставляемые напоказ благодарной публике, в глазах Логинова появились лишь после того, как он увидел его личное дело. Кириллу было не интересно, почему этого не случилось раньше, он готовился смаковать победу, предвкушая, как растопчет Александра, но… Этого не случилось. Безжизненное «Уходи» — и все. Глухая боль на дне карих глаз — все, что досталось ему. Но он не собирался так просто сдаваться. Не сейчас, когда он вышел на финишную прямую. Вот только, что за приз ждет его впереди, он старался не думать. Он шел вперед, стараясь достать, зацепить, не задумываясь лишний раз. А теперь и у его мести пропал смысл. Не за кого мстить. Все кончено. Брата больше нет. И Кириллу кажется, что и его тоже нет. Внутри только дыра, острые края которой царапают сердце, судорожно бьющееся в груди. И он сам не знает, зачем все это. Зачем приехал в офис, смутно надеясь на что-то, зачем наорал на Оксану, зачем буквально выбил из нее адрес Логинова, зачем едет к нему. Что он хочет этим добиться? Костю уже не вернешь. Остались только цветы на могиле и фото в рамке с черной лентой. И все. Он не понимает, но все равно едет. Едет к тому, кто, кажется, сможет понять пустоту внутри, потому что у самого тоже ничего не осталось кроме воспоминаний. Ему кажется, что под этим солнцем у него нет никого роднее, чем человек, которого он ненавидит.