Бабочки никогда не умирают

Сколько это будет продолжаться? День? Два? Или, может быть, не закончится никогда? Саша обессиленно закрывает глаза, даже не пытаясь справиться с тем ощущением беспомощности, которое его охватило. Он сходит с ума. Медленно, но совершенно точно. И, что самое смешное, даже не пытается этому воспрепятствовать. Извращенно-приятное ощущение, что от тебя уже ничего не зависит. Ты есть – и тебя нет. Ты просто отзвук былой жизни, воспоминание. Считать про себя до десяти становится уже привычным делом. Сейчас главное – не сорваться, предельно ясно понимает он, едва слышно шепча сам себе «семь». Снова не сорваться, ведь это так приятно – отпустить себя, забыв про тормоза. Сойти, наконец, с ума. Наверное, это должно было его пугать, но Саша в какой-то момент успокаивается, на краткий миг перестав слышать шум вокруг. «Десять»,— говорит он сам себе и, делая очередной глубокий вдох, заставляет себя вернуться в кабинет. — Александр Николаевич,— обеспокоенная Оксана, кажется, готова хоть сейчас вызвать «скорую». Она, позабыв про этикет и смущение, прикасается прохладной ладонью к его лбу, пытаясь определить, нет ли повышенной температуры, и мягко подталкивает к диванчику для посетителей. – Присядьте, я сейчас сделаю вам чай. Он совершенно не понимает, зачем ему какой-то чай и вообще зачем акцентировать на происшедшем внимание. Единственное, чего хочется, это чтоб все оставили его в покое. Или нет. Пусть будут, пусть дергают, задавая сотню вопросов, пусть заставляют его думать, чувствовать, жить. — Оксана, я…— пытается усмирить неожиданный энтузиазм секретаря Александр, но девушка неожиданно обзаводится союзником: Кирилл, так и не проронив ни слова, хватает за руку, тянет и, уличив момент, когда Оксана отвернулась, с силой толкает на диванчик, буквально силой заставляя присесть. Его не беспокоит ни то, что он довольно груб с начальником, ни то, что у этого маленького представления есть свидетель. — Паскудно выглядишь… начальник,— первые слова Кирилла за день. Сашу не удивляет ни равнодушный тон, ни то, что парень старательно отводит взгляд, словно ему противно даже просто смотреть в лицо, ни нарочито грубые прикосновения. Это то, чего он ждал, это нормально, ожидаемо, а потому – даже приятно. И он улыбается этому. Дико, сумасшедше улыбается, так, что Кирилл отшатывается и, что-то едва слышно прошептав, выскакивает из приемной. — Алек… ой, а куда это Кира? – Оксана с подносом в руках недоуменно смотрит на дверь. Саша в ответ лишь пожимает плечами— какая разница: куда сбежал? Она вряд ли поймет весь кошмар ситуации, в которой они оказались,— да и не уверен, что захочет ей объяснять. Горячий чай с запахом цитруса вряд ли в состоянии помочь, но он послушно выпивает полчашки, после чего, поблагодарив за заботу, закрывается у себя в кабинете. Кирилл ушел, поэтому он, наконец, может забыться работой. Он чувствует себя законченным психом, но не может остановиться, изучая документ за документом, папку за папкой. Он анализирует материалы, делая пометки, и в какой-то момент понимает, что уже вечер. Впрочем, нет, не вечер. Ночь. Наверное, это должно пугать, но Саша едва заметно улыбается, понимая, что он не просто проработал, а пережил эти семь часов. Минутное раздумье: стоит ли остаться или все же пойти домой, но от долгого сидения в кресле затекла спина — и это решающий фактор для принятия решения. Он едет… нет, не домой, а просто в квартиру, адрес которой значиться у него в прописке. Дом – это место, где тебя ждут, а у него есть лишь квартира. Тонкая паутинка инея на лобовом стекле. Он задумчиво царапает ее ногтем, даже не удосужившись отключить сигнализацию. Прохожие оборачиваются, глазея на вора, что добросовестно ждет появления хозяина машины или стражей полиции, а Саша все никак не может понять, зачем ему куда-то ехать? Что делать в четырех стенах? Потом снова утром возвращаться в офис. Правильно, это глупо, думает Саша и, отключив, наконец, сигнализацию, возвращается в свой кабинет, игнорируя удивленные взгляды охраны. До утра еще четыре договора, пять смет и целый кофейник.

***

Спину ломит – все же диван в кабинете не предназначен для сна. Саша не помнит, как добрался до него и заснул, укрывшись пиджаком. В его голове полный сумбур, и мелкие колокольчики звенят внутри при попытке сесть. На губах — привкус кофе. Даже удивительно, как он вообще смог заснуть, учитывая, сколько его, крепкого до горькоты, он выпил. Но все это неважно. Он пережил вчерашний день. Странно, но факт. Восемь двадцать. Понимая, что вот-вот офис наполнится сотрудниками, он достает из шкафа чистую рубашку. Никогда не думал, что пригодится, но все бывает в первый раз. Хорошо бы еще побриться, но до того, чтоб принести на работу запасную бритву, он тогда не додумался, а теперь уже как-то неважно. И так сойдет. Гораздо больше беспокоят черные круги под глазами, но это уже последствия событий последних дней, ничего не поделать. Впрочем, это тоже неважно. Открыть окно, впуская в кабинет свежий воздух, и на мгновение залюбоваться снежинками. Маленькие, вихрем кружащиеся снежные бабочки настолько завораживают, что он не сразу понимает, что его зовут. — Александр Николаевич! Александр Николаевич, да отойдите же вы от окна! Вы же только недавно с больничного! И как ей объяснить, что они прекрасны? Что это – единственное, что связывает его с ним? Воспоминание, частичка прошлого. Частичка того, что уже никогда не вернется. Саша измучено улыбается и нехотя закрывает окно. Жаль, он бы с таким удовольствием еще немного полюбовался на снегопад. — Александр Николаевич, что ж вы совсем себя не бережете…— где-то фоном причитает Оксана, но он ее не слушает. Это же совсем не важно. Важно то, что уже начался рабочий день, а значит, у него сотня дел.

***

— Эй… Эй, ты меня слышишь? Нет, не слышит. Он занят, у него много дел, он… — Совсем сдурел?! – Он поднимает наконец голову, когда Кирилл, выведенный из себя отсутствием реакции, сгребает со стола все документы и сбрасывает на пол. — Я – нет, а вот ты очень даже,— раздраженно рычит стажер, не боясь смотреть в глаза. Он смотрит прямо глаза. Застигнутый врасплох пониманием этого факта, Саша даже на мгновение забывает про злость и, склонив голову на бок, с любопытством рассматривает в ответ. Взъерошенный, словно воробей, в глазах легко читается вызов, но Сашу сейчас интересует совсем не это. Он словно впервые видит Кирилла. Такого Кирилла. Какое тому дело до него? Он же ясно дал понять, что Саша для него – пустое место, так в чем же дело? — Эй, ты опять улетел, да, начальник? – опять начинает выходить из себя на мгновение успокоившийся Кирилл. – Слушай, Кирилл, отвяжись,— не выдерживает Саша. – Тебе-то что до того? Ты хотел работать? Вот и работай, а меня не трогай. Всё, свободен. Иди найди себе какое-нибудь занятие. — Охуел?— обалдевший от такого ответа Кирилл хватает его за воротник рубашки, и, не обращая внимания на треск ткани, и тянет к себе, внимательно заглядывая в лицо. – Да что с тобой такое, Логинов? Совсем крыша съехала, помахав рукой на прощанье?! Саша хочет сказать, что с ним все в порядке, что наглый сопляк совсем оборзел, но внезапно забывает все слова. Он завороженно рассматривает маленькое пятнышко, выглядывающее из-за воротника рубашки Кирилла. Маленькое красное пятнышко. Он знает, что оно одно из многих, что алеют теперь на белой коже, протягивает руку, чтоб коснуться, ощутить его реальность, но внезапно оказывается отброшен в сторону. — Не лезь! Не прикасайся ко мне! – кричит ему в лицо Кирилл, отшатываясь, но Саша его не слушает, вновь протягивает руку, успевая в последний момент ухватить за рубашку, притягивая к себе. Дрожащими пальцами расстегивает две верхние пуговицы и осторожно, почему-то боясь сделать больно, проводит подушечкой указательного пальца по красному пятнышку около ключицы, не понимая, почему оно вдруг сменило цвет, став ярко-алым. Красных отметин становится больше, они появляются не только на коже Кирилла, но и на рубашке, алой россыпью украшая ткань. — Тебе… больно? Это я виноват? Прости…— шепчет Саша, убирая руку и отступая на шаг. Он уже готов развернуться, чтоб опять сесть за свой стол, когда его хватают за руки и Кирилл срывающимся голосом хрипит: «Кровь». Что? Кровь? Где? Ах, это… Это мелочи, так, порезался, когда… Он задыхается. Колючие снежинки режут горло, а вокруг все залито алым. Саша видит перед собой только багровые всполохи и лицо Кирилла, он цепляется за этот образ, не давая себе окончательно «упасть». Больно. Почему же так больно? Он сжимает его руку, не давая тому отстраниться, но Кирилл, похоже, и не собирается этого делать. Что-то бормоча себе под нос, он тянет к дивану, силой заставляя опуститься на сидение, только сейчас пытаясь освободить руку. Саша мотает головой — нет, не сейчас, чуть позже, когда вокруг прекратится безумный хоровод кровавых бабочек,— но его никто не слушает. Хриплое «подожди» он произносит в пустоту, в бессильном отчаяньи глядя на то, как закрывается дверь. Один. Снова один. Пора бы уже привыкнуть, но отчего-то больно. Снова больно. Он сжимает ладонь в кулак, немигающим взглядом наблюдая за тем, как кровь крупными каплями тяжело падает на пол. Больно и холодно. Он закрывает глаза, надеясь, что хоть так станет легче и… — Блядь, да что ж такое! – чужой-родной голос совсем рядом, едва слышен, но Саше хватает и этого. – Что ж ты за человек-то такой, а Шурик?! Давай, разожми руку. Ну же, давай… «Шурик». Так называют его только два человека – мать и… он. Саша сглатывает противный ком в горле и открывает глаза. Родной-чужой рядом. Что-то не так в его облике, но уже все равно. Сейчас это не имеет значения. Он рядом. Саша улыбается этому и послушно разжимает ладонь, как просит-умоляет его он. — Вот так, умница…— ласково-ласково, словно это не он совсем недавно орал во всю мощь легких, приговаривает родной-чужой, вытирая чем-то влажным его ладонь. Чуть щиплет, но это нестрашно. Саша не сопротивляется, терпеливо ждет окончания экзекуции, не совсем понимая, почему он его не обнимает, а держится чуть на расстоянии. — Вот и всё, скоро будешь как новенький,— несколько нервно шутит он, а Саша в ответ тянется к нему за поцелуем и решительно не понимает, почему родной-чужой буквально деревенеет в его объятиях. Не отстраняется, нет, но и не делает попытки приблизиться. Саша уже почти дотрагивается бледных губ своими, когда понимает, что не так. Это не он. Это Кирилл застыл в его объятиях, прерывисто дыша. Это его взгляд затягивает Сашу в омут безумия, это все он. Кирилл. Кирилл, а не Костя. — Ты…— он с трудом шевелит губами, разжимая руки, давая возможность отстраниться, уйти, сбежать. Но Кирилл не двигается с места. Сидит, все так же глядя прямо в глаза. — Прости, я…— опять пытается объясниться Саша, но все тщетно. Мелкая, едва заметная дрожь усиливается, теперь его трясет, он все еще не может толком контролировать свое тело. Нужно что-нибудь сделать, но сил нет. – Прости. Взгляд Кирилла становится нестерпимым, жжет, помогая сдвинуться наконец с места. Он судорожно хватает воздух пересохшими губами и обессиленно откидывается на спинку дивана, закрывая глаза, давая всем желающим возможность уйти, сохраняя достоинство. Темнота под веками вспыхивает алыми всполохами, а тишина, кажется, давит на уши. Саша ждет, вновь сжимая раненой ладонью влажный платок. Минута? Две? Три? Сколько он уже ждет хлопка двери? Почему медлит? Почему не уходит? Безумие опять рядом, стирает границы реальности. Саше кажется, что еще немного и всё закончится. Абсолютно все. Его не станет. И только осторожное прикосновение к ладони помогает понять, что он ошибается. — Ты полный… псих… начальник… Ш-шурик ,— тихий, едва слышный голос Кирилла разбивает тишину, наполняя мир вокруг Саши звуками жизни. – Я… я не понимаю, почему он… почему… Не понимаю. Но мне тоже плохо, а ты… ты убиваешь себя. Так нельзя. Он бы и рад что-то ответить, но сил нет. Он хотел бы сказать, что можно, всё можно, если нет желания жить. Можно умирать раз за разом, забываясь в объятиях любимого человека, погибать от любви, задыхаясь от нежности. Можно жить, не зная светлого чувства, прожигая день за днем в бессмысленной гонке за призрачными идеалами. Но нельзя, абсолютно, совершенно точно нельзя жить, когда теряешь себя. А он потерял. — Ты слышишь меня, Саш? – его бесцеремонно дергают за рукав, привлекая внимание. — Слышу. А у тебя? У тебя есть смысл жизни? – он хрипит, с трудом выговаривая слова, в ответ. Кирилл молчит, не спеша уверять, что всё в шоколаде, ошибочно принимая за него болото вокруг. — Был. Еще недавно был,— спустя несколько минут произносит он, придвигаясь ближе. – Знаешь, как я тебя ненавижу? — Догадываюсь,— находит в себе силы улыбнуться Саша. — А теперь даже сил тебя ненавидеть нет. Ты так…— Кирилл замолкает, пытаясь подобрать нужное слово,— беспомощен… жалок… да, наверное, именно так… Не могу. Это бессмысленно, понимаешь? Нет, не понимает. Саше сейчас сложно понять то, что именно ненависть помогала ему держаться всё это время, а теперь, видя насколько… жалок, да?... стал Саша, и Кирилл умирает. Морально, духовно, но умирает. Это сложно, да что там «сложно». Это практически больно – думать сейчас о ком-то, кроме него. Но Саше почему-то кажется, что он должен что-то сделать. Кирилл же пытается, значит, и он сможет. — Нет,— Кирилл вздрагивает, когда он хватает его за плечи, несильно встряхивая,— не бессмысленно. Ты меня ненавидишь, так? «Враг навсегда остается врагом», да? Даже сломленный, но живой он… я все еще враг, так? А раз так, если я жив, то значит, и ты тоже. Ты можешь, Кира, ты все можешь…— шепчет Саша, прислоняясь лбом к виску Кирилла, позволяя себе на краткий миг забыть, где он и что с ним.