Бабочки никогда не умирают

Что-то в этом есть. Что-то нелогично правильное. Искаженный порядок вещей странным образом успокаивает его. Кирилл ворочается в кровати, вдыхая непривычно пряный запах, исходящий от постельного белья, и все никак не может разобраться: зачем он это сделал? Что и кому хотел доказать? Да и получилось ли? Понимание того, что за стеной спит... нет, уже вроде и не совсем враг, но всё ещё и не друг, щекочет нервы, заставляя едва ли не жмуриться от остроты ощущений. Время от времени он облизывает пересохшие от волнения губы и вспоминает, раз за разом прокручивая в голове события, и не понимает сам себя. Чертова рубашка. Нужно было просто выкинуть то испачканное кровью тряпье и забыть. Наплевать на мучающее его чувство одиночества и забыть. Просто забыть, а не придумывать эту историю с ужином. Кто и в каком горячечном бреду мог предположить, что они в состоянии просто поужинать в одном помещении, не срываясь на взаимные обвинения? Бред чистой воды, как ни крути. Но нет, ему же так приспичило припереться в дом к этому ублюдку! Вот и нарвался на «ласковый» прием. По-хорошему, стоило уйти еще тогда, когда хмурый Логинов приказал ему убираться. Не стоять, с почти болезненным любопытством впиваясь взглядом в черты все еще вызывающего раздражение лица, не изучать на нем отпечаток усталости и пару седых волосков на висках, а просто швырнуть ему под ноги пакет с рубашкой и уйти. Вернуться домой. Не к родителям, нет, к брату. Просто поехать домой к Косте и постараться унять ту сдавливающую грудь боль. Впрочем, нет — сидеть сложа руки не для него. Хотелось сделать хоть что-то, чтоб не чувствовать себя таким беспомощным и жаждущим внимания и... чёрт, да, хотелось просто тепла, близкого, родного. Не родителей, которые почти не замечают его сейчас, полностью поглощенных болью своей утраты, не друзей, которые были согласны не замечать любые его безумства, или якобы понимающих, сочувствующих коллег, что так и не стали сколько-нибудь близкими, а... Он все еще не может объяснить свой выбор, но почему-то первая пришедшая в голову мысль была о нем. О Логинове. “Бред”, невесело усмехается сам себе Кирилл, безуспешно пытаясь проанализировать события. Да, бред, а потому стоит выкинуть глупости из головы и постараться уснуть, устроившись поудобнее на диване. Где-то негромко тикают часы. Маленькие черные стрелочки отмеряют, кажется, годы его жизни. Он не может определить, откуда именно идет звук, где стоят эти хрупкие убийцы времени, но это не так важно сейчас. Главное, что их тиканье помогает не забыть, где он находится. В чьём доме он сейчас и насколько сильно это оказалось ему необходимо. Ему не спится. Перед глазами всё стоит лицо Логинова, уставшего и совершенно не желающего спорить посреди ночи. Не желающего спорить... Мда, сильно сказано. Скорее, ему просто надоело пытаться донести свое мнение. Кирилл не льстит себе, четко осознавая, что перешел черту. В какой-то момент ему даже стало почти неловко, что он доставляет столько неудобств кому-то все еще постороннему — но именно что “почти”. Сложно сказать почему, но огромного труда стоило скрыть свой практически детский восторг, когда он понял, что Логинов, вместо того чтобы, как и обещал, вышвырнуть его из квартиры после кружки приторно-сладкого чая, просто кивнул в ответ на сумасшедше-наглое “Уже поздно, я останусь, ага?”. Первые пару минут Кирилл просто простоял, открыв рот, так толком и не осознав, что произошло. Он готовился хамить, отстаивать свою позицию, в которой был не так уж и уверен, язвить, доказывая, что никуда не уйдет. Ждал того привычно-забытого азарта спора, переходящего в ссору, надеялся, что удастся в пылу спора сорваться с тормозов, забыться хоть на час. И в который раз нарвался на стену равнодушия, почему-то болезненно отозвавшуюся где-то внутри. Конечно, не бывает, чтоб все было легко и просто. Многие вещи были непонятны и чужды. Иногда он отступал, смирившись и признав, что это “не его”, чаще — остервенело бросался в бой, привыкнув брать от жизни все, что можно. Но никогда, никогда до этого ему не приходилось испытывать подобное. Логинов в который раз за все время их знакомства не обратил внимания на все его потуги. Просто внимательно посмотрел в лицо и молча кивнул, а ему ничего не оставалось, кроме как взять предложенное постельное белье и постелить себе на диване. А ему даже “Доброй ночи” не пожелали! Обвел хмурым взглядом комнату, чуть задержавшись на Кирилле, и ушел в спальню. Странно, но от этого равнодушия перехватило дыхание. От понимания того, что он ничего не может сделать, чтоб изменить ситуацию, что так, в сущности, и должно быть, в легких, казалось, разом закончился кислород. Казалось бы, он твой враг — так к чему сантименты? Какая разница, улыбнулся он тебе, вонзая в спину нож, или нет? Это совершенно лишнее. Так отчего же становится до боли обидно, что на него не обращают внимания? Глупо, не правда ли? Александр Логинов — человек, разбивший семью близких ему людей, тот, кто по определению не может быть ему важен. Но почему он продолжает следить за каждым его движением, за каждой редкой улыбкой, адресованной не ему, зачем, будто издеваясь над самим собой, продолжает перебирать в памяти тот последний разговор с братом, по крупицам выуживая из памяти информацию о “нем”? Об Александре. О Шурике. Шурик. Кажется нелепым называть взрослого мужчину так, но Кириллу невыносимо хочется еще раз произнести это вслух, уловить ту странную искорку в глазах Александра, когда он слышит это дурацкое “Шурик”, что... Это невыносимо. Зудящее, распирающее изнутри нелогичное желание. Кирилл едва сдерживается сейчас, когда он, чертов Ш-шурик, так близко. Неужели так и сходят с ума? Он старается не вспоминать об этом, хотя и знает, что никогда не сможет забыть день, когда из его жизни ушел один из самых близких людей, желает не узнавать, каковы на вкус отчаянье и боль; стереть из памяти, забыть, как страшный сон, всё, что было после, но... Но на губах еще горит поцелуй врага. Это мерзко, противно, противоестественно. Это то, что преследует его в кошмарах, заставляя просыпаться в поту на сбитых простынях и с проклятым именем на губах. Он пытался забыть. Он сделал все, что мог. И не его вина, что… «Шурик». Наверное, так чувствуют себя лабораторные крысы, вынужденные сидеть в колесе, к которому подведен ток. Бежать нельзя, но и не бежать тоже. И он бежит. От себя или от других— пока не понять. А в квартире всё же прохладно. Кирилл кутается в тонкое одеяло, вертится с боку на бок, пытаясь улечься на диване так, чтоб стало хоть немного теплее, но, в конце концов, не выдерживает. Поднимается с дивана, быстро одевается, решив, что хватит с него праздных попыток разгадать бредовую головоломку из своих поступков и желаний. Пошел этот Логинов куда подальше, а он вернется сейчас домой и сделает вид, что у него все хорошо. Он талантливый актер, у него все получится. Никто и не заметит разницы. Он уже протянул руку, чтоб выключить за собой свет, когда его взгляд зацепился за улыбку. И косички. И медведя, бежевого, с дурацким клетчатым бантиком на шее. Блядь. Мятое фото в склеенной скотчем рамке. Кирилл судорожно хватает ртом воздух, пытаясь сделать вдох. Хотя бы один чертов вдох. Получается далеко не сразу. Тягуче-медленные секунды уходят на то, чтоб справиться с самим собой. Он уже видел это фото. Точно такой же снимок трехлетней девочки стоит на полке и у его родителей. В тот день Катя носилась как угорелая по квартире в обнимку с медведем, одевая его то в свою кофточку, то в сарафанчик, и раз за разом повторяя, что очень любит папу. Костю. Осторожно, самыми кончиками пальцев, Кирилл проводит по рамке. Что делает здесь этот снимок и почему в таком виде? Стекла совсем нет, только тонкая коричневая рамка наспех перемотана скотчем да мятый край фотографии старательно разглажен. Чем хозяину квартиры не угодила малышка, раз он хотел уничтожить даже этот невинный снимок? Зачем было ее... Руки. Наспех перемотанная ладонь. И кровь. Бордовые капли, четко проступающие сквозь бинт. Яркая алая кровь на его, Кирилла, рубашке. Да что за черт?! Что вообще происходит с этим придурошным Логиновым, раз он сначала пытается уничтожить снимок, а потом решает сохранить? Непонятно. Бессмысленно. У Кирилла разом пропадает весь запал, всё желание сбежать. Он бездумно гладит подушечками пальцев мятое фото и не хочет никуда идти. В одночасье происходящее стало резко небезразличным, и он готов добиваться ответов. Главное— не задумываться над тем, почему же это для него так важно. Надо, и точка.

***

Большинство квартир в многоэтажках одинаковы. Не размерами или планировкой, нет, они схожи тем, что внутри. Мебель, предметы интерьера, личные вещи могут, конечно, иметь различия, но все они отображают стремление людей к комфорту, домашнему уюту, создают единое целое с владельцем. Диван и телевизор для приятного просмотра телепередач, кресло со столиком и торшер для чтения интересной книги, компьютерный стол с ноутбуком для работы. Карины, вазы, фотографии лишь штрихи, мелкие детали, вносящие толику “я” владельца в общее однообразие мышления даже дизайнерских интерьеров. И именно эти штрихи важнее всего. Только в них и чувствуется жизнь. Кирилл одной рукой прижимает к груди обмотанную скотчем рамку, а второй бережно перелистывает ежедневник, любуясь ровными строчками слов. Красивый почерк с чуть “хвостатой” буквой “а” и завитками заглавных. Красивый и до боли знакомый Костин почерк. С каким-то болезненным любопытством он время от времени выхватывает из общего контекста одно-два слова, пока его не клинит на “Кате”. “Кукла, сережки Кате. Рубин” и дата. Полугодичной давности. Кирилл силиться вспомнить, когда же брат дарил дочке серьги, но на ум приходит только маленькая коробочка и яркая оберточная бумага. Но это же… Неужели он тогда ошибся? Неужели напрасно наорал на брата, и та кукла была не единственным подарком? Понимание ошибочности своих суждений заставляет его пошатнуться. Нет-нет-нет. Всё не так, всё осталось по-прежнему. Он не мог ошибиться, и в той чертовой коробке было кольцо для Логинова. Чертово кольцо, которое каждый день носит чертов Логинов. Кольцо, которого нет. Блядь. Он строит фантастические догадки, одну глупее другой, но поделать ничего с собой не может. Относительная стабильность с четкой расстановкой “свой-чужой” опять пошатнулась. И главное, чем? Парой косичек и строчкой в блокноте. Вообще-то, это некрасиво— рыться в чужих вещах. Некрасиво, аморально и, в конце концов, неприлично. В другой раз он сам бы высмеял подобное предложение. Но уже второй раз за последние несколько минут Кирилл, забыв про собственное воспитание, методично перерывал полку за полкой, шкаф и тумбочку в поисках того, что могло бы снова сделать его мир прежним. Одежда Кости, книги, диски... Все подверглось тщательному осмотру. Но это всё не то. И только на альбоме с фотографиями, этими гадскими обрывками прошлого, его опять “клинит”. Он перебирает их, бесцеремонно вытаскивая из целлофана, пристально всматривается, пытаясь понять, в чем дело, что именно так привлекает взгляд. Что или даже кто заставляет сердце биться быстрее— брат, всегда сосредоточенно смотрящий в объектив, или Логинов, улыбающийся чему-то так беззаботно и радостно, что щемит в сердце? Дикий, кружащий голову контраст между увиденным и тем, что он помнил, тем, что привык видеть. А на задворках сознания бьется мысль, что еще ни разу не видел такой улыбки. И это странным образом задевает.

***

Похоже, он так и уснул, прижимая к себе альбом с фотографиями. Кирилл не помнил, когда же его сморил сон, что он вырубился прямо на полу, и был банально не готов с самого утра встретиться с разъяренным столь наглым самоуправством Логиновым. В какой-то момент появилось желание позорно сбежать, но он пересилил себя. В конце концов, у него накопилось слишком много вопросов. К тому же, отступать было поздно, да и, если честно, не в его привычках. — Кто разрешил тебе рыться в моих вещах? – не давая Кириллу времени на то, чтобы прийти в себя, прямо с порога заорал он, заставляя того вскочить на ноги в считанные секунды. — Ничего я не рылся, так, смотрел. И вообще, откуда у тебя это?— игнорируя абсолютно закономерные претензии хозяина квартиры, Кирилл решил, что лучшая защита, как известно, нападение. Да и не мог он оставить без внимания снимок Кати, особенно, если учитывать обстоятельства. — Что?— на долю секунды растерялся Логинов, не сразу сообразив, чем именно тычут ему в лицо.— Это Катино фото и его принес Костя. — Я в курсе, что это, мне больше интересно, зачем тебе снимок моей племянницы? — Твоей кого? А, ну да. Точно. Костя и ты... — Именно, Костя и я. Так зачем он тебе? Он как-то криво улыбнулся и, отобрав у Кирилла рамку с фото, вернул ее на тумбочку, мимолетно погладив пальцем край коричневой рамки: — Это то немногое, что у меня осталось от него,— проговорил он, так и не обернувшись, отчего его голос звучал глухо.— Мы с Катей не знакомы, тут тебе не в чем меня упрекнуть, но этого медведя выбирал я, и мне было очень приятно, что ребенку понравился подарок. Ведь, в какой-то мере, она и мне не чужая... — Да что ты мелешь?! Какое нахуй “не чужая”?! Ты не имеешь к ней никакого, слышишь, никакого, отношения! Ты — человек, отобравший у нее родного отца! Кирилл не собирался орать или обвинять — это уже не имело ни малейшего смысла— но не сдержался. Дикая, неконтролируемая ярость, захлестнула его с головой, и он не сразу понял, что произнес так же стремительно вышедший из себя Логинов. Услышал, но не сразу понял, что прорычали ему в ответ. А когда до него дошел смысл сказанного, то все прочие слова оказались лишними. Все лгут. Абсолютно все.

***

— Что значит «ушла к отцу своего ребенка»?! – от удивления он даже пропустил тот момент, когда пузырьки в турке превратились в полноценную пену, и кофе выплеснулось через край. — То и значит,— почти невозмутимо ответил Костя, оттирая в сторону от плиты все еще дезориентированного Сашу. – Она ушла к биологическому отцу Кати. Не смотри на меня так. Я знал, что она не моя дочь, но любить ее мне это никогда не мешало. — Стоп. Ты женился на Карине, зная, что ребенок не твой, так? Тогда в чем логика? Или ты ее настолько любил? – с каким-то отголоском ревности внутри спросил он. Ну и что, что сейчас Костя с ним? Это совершенно не меняет того факта, что у него были жена и ребенок. Хотя, нет. У нее был ребенок. Но все равно они с Костей были женаты. — Понимаешь, Шурочка,— прикрыв глаза и каким-то судорожным движением потерев переносицу, негромко произнес Костя,— когда мы познакомились, она мне казалась самой прекрасной из женщин. У нее было много поклонников, которые дарили ей подарки и всячески угождали. Я был в их числе. Это сейчас я понимаю, что это было что-то сравни инстинкту самца – получить самую лучшую самку, что я просто хотел быть как все, но тогда… Тогда мне казалось, что я ее люблю и я был на седьмом небе от счастья, когда моя богиня согласилась поужинать со мной. Мне было безразлично, что ее глаза покраснели не оттого, что она плакала от счастья, а оттого, что ее бросил любимый человек. Бросил, едва узнал, что она беременна. Мы заключили соглашение – я люблю ее, а она это мне позволяет. Никто в семье больше об этом не знал. Ты первый, кому… — Костя,— Саша обнял его со спины, прижимаясь всем телом, стараясь показать, что он никогда, никогда так не поступит,— ты же знаешь, что… — Тссс… Знаю, Шурочка, знаю…

***

— Кирилл? Твою мать, и кто меня за язык тянул-то?.. Повелся как пацан… Блядь, да приходи же ты в себя, придурок! Кира, ты меня слышишь? Кажется, орал он долго и со вкусом, и в другой раз Кирилл даже обратил бы внимание на легкое чувство дежавю из-за смены ролей, но не сейчас. Сейчас он почти не понимал смысла того, что кричал ему Александр, размахивая руками перед его носом. Во всяком случае, ощущение, что все звуки словно вязнут в липкой паутине правды, не оставляло его, заставляя больше наблюдать за движениями губ, чем прислушиваться к смыслу слов. Ему было все равно. И почему именно этот человек стал причиной всего? Почему именно с его появлением привычная жизнь превратилась в кошмар? Вот не будь его, и Кирилл никогда бы не узнал эту маленькую грязную тайну своей семьи. Подумаешь, развелись. Бывает. Мало ли чего в жизни бывает? Карина нашла себе другого или у Кости кто-то есть — это не его, Кирилла, дело. Дочку-то брат не бросил, вон как носится с крохой. Дочку... Кирилл грустно улыбается. Хоть и говорят, что не в генах дело, но ему обидно за брата. Он же сделал все для женщины, которую любил, а она просто воспользовалась им и выкинула. Использовала. Так просто и банально. И все слова про «чистое и бескорыстное» чувство кажутся полной чушью. Хотя, нет, он не прав, ведь напротив него сейчас стоит взъерошенный мужик, который с пеной у рта готовый защищать память Кости и которого просто трясет оттого, что он, судя по всему, все же сболтнул лишнего. И за это неравнодушие Кирилл ему очень благодарен. Так не должно быть. Это абсурдно и… да, да, тысячу раз да, но это просто глупо. Он не должен был даже допускать мысли о том, что этот человек, этот мужчина имеет право утверждать, будто бы Костя — его Костя, его замечательный, самый лучший брат в мире – любил его. Да, стоит признать, что это не просто банальное увлечение или секс на одну ночь. Костя не такой… Да и Шурик, как ему кажется, тоже. Его тошнит. Почему правда всегда такая мерзкая на вкус? Почему женщина, которая клялась быть верной в беде и радости, богатстве и бедности, оказалась просто лгуньей? А мужчина, что по всем мирским законам просто не имеет права даже задумываться о подобном, просто любит несмотря ни на что? Он с шумом втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы. Так быть не должно, но почему – бесконечное почему-почему-почему — просто сжигает изнутри – он так завидует брату? Сможет ли его кто-то полюбить так? Или ему только и останется, что вспоминать, сжимая кулаки от горечи несбывшихся надежд? Впервые Кириллу хочется извиниться. Даже если самому Логинову начхать на все его извинения. Любовь, верность, честность...Это же просто слова, так? Пустой звук для многих, как оказалось. Но слова уже слетают с губ, разбивая тишину. — Прости. — Что? — Прости, Шурик. — Что за... – на мгновение изменившись в лице, так быстро, что едва успел заметить, хмурится он, недовольный фамильярностью, но Кириллу просто необходимо, чтоб его выслушали. Пускай даже силой, но он заставит его это сделать. — Нет, послушай, пожалуйста. Мне, блядь, и так тяжело это говорить, так что хоть раз не будь сукой и выслушай до конца то, что я скажу! От волнения слов привычно не хватает, срывающийся с языка мат мешается с нормальной речью, но теперь все равно. Ему нужно выговориться, донести до Логинова что именно он понял. Тот раздраженно морщится, но, наткнувшись на странный взгляд Кирилла, обреченно выдыхает: — Не стоило мне этого говорить... Я обещал молчать. Но ты так достал уже меня своим... — Да выслушай ты меня, наконец!— уже не выдержав, орет Кирилл, хватая Александра за плечи и несильно встряхивая. Блядь, неужели так сложно заткнуться и послушать? Неужели он так много просит?— Ты что не понимаешь, что это важно? — Все-все, убери руки. Я слушаю, хотя и не понимаю...— пытается, было, вырваться Логинов, но его держат цепко. Это же неправильно— чувствовать горечь от того, что он так старается отодвинуться? Ну почему он не может хоть ненадолго замереть, позволить ощутить поддержку? Кирилл гонит эти мысли подальше, пытаясь сконцентрироваться на том, что сейчас действительно важно. - Логинов, сука, ты вообще слышишь меня? Нет? Так закрой рот и послушай! — Я весь, чёрт возьми, во внимании,— тот так же зло рычит, теряя остатки спокойствия. Кирилл его понимает: сам был бы не в восторге, кричи и требуй от него чего-то тот же Логинов. Удивительно, что еще по морде не съездил.— И кончай орать, скоро все соседи сбегутся на твои вопли, идиот! — Сам такой,— огрызается Кирилл уже тише, удовлетворенно отмечая, что он перестал, наконец, вырываться.— В общем так... Блядь, сбил меня с мысли... Тихо, я еще не закончил! Короче, прости. Я был не прав. Нахмуренные брови и непонимающий взгляд лучше слов объясняют, что Логинов ничего не понял. Ну, да, а чего он хотел? Кирилл сам себя не понимает, куда уж другому. — Я был не прав, считая, что ты— главная причина развода Кости с Кариной,— медленно и очень четко произносит Кирилл, глядя Александру в глаза. — Кирилл, я... — Подожди, это еще не все... Короче, я все еще не в восторге от тебя, но... Блядь, как же все сложно... В общем, ты меня понял. Ты же вроде как умный, да?— конечно, не стоило хамить напоследок, но от волнения он ничего не может с собой поделать. У него уже нет сил сдерживаться. Хочется материться как сапожник и напиться. Просто и незатейливо. Он понимает, что Логинову неприятно, конечно, что с ним так разговаривает сопляк, но иначе он бы его не выслушал. У Кирилла не было выбора, но того это мало интересует. Он все еще зол. И теперь уже не только на себя. — О да, из тебя гениальный оратор, парень,— язвительно цедит Логинов сквозь зубы, сбросив, наконец, руки со своих плеч.— “Короче” и “заткнись”, судя по всему, в твоем арсенале лучшие аргументы. И, конечно же, маты, о да. Но суть я понял, я же умный. Ссать в тапки ты мне больше не будешь. А это больно, оказывается. Нет, Кирилл и не надеялся, что его порыв вот так сразу поймут и примут, да и линию поведения он все же выбрал неудачно, но надежда была. Хрупкая, неизвестно откуда взявшаяся надежда, что теперь они смогут нормально... общаться? Как-то так это и можно сформулировать. Впрочем, сейчас не время и не место заниматься бессмысленными формулировками. И вопрос о том, зачем ему еще и это “общение”, он решительно отодвигает в тот самый дальний угол, где хранятся и все остальные мысли, касающиеся Логинова. — Ну, и козел же ты все-таки,— ласково улыбается Кирилл, прежде чем попытаться врезать по морде. — А ты чего хотел?— перехватывает его руку Александр.— Чтоб я тебе тут в благодарностях рассыпался? Раз-два извинился и все в порядке? Ага, щас! Ты сам сказал, что не в восторге от меня, так я и не напрашиваюсь на любезности. Просто держись от меня подальше и все. Кирилла трясет. Хочется разбить эту ненавистную рожу так, чтоб никому, слышите, никому больше не могло прийти в голову, что он стоит внимания. Чтобы больше никому он не стал дорог настолько, что… Перед глазами уже плывут разноцветные пятна. Ему кажется, что любое, даже самое осторожное движение приведет к тому, что кто-то из них сорвется. И он уже готов отпустить себя, когда его взгляд цепляется за все еще перебинтованную ладонь. «Тебе… больно? Это я виноват? Прости…» — Ну, и пошел нахуй, урод,— произносит он совсем не то, что собирался, пытаясь отогнать картинку с кровавыми пятнами на рубашке и Логинова, тянущегося к нему за… поцелуем? Логинова, в своем горячечном бреду принимающего его за… М-мать вашу!— Ноги моей больше тут не будет. — Буду премного благодарен. Где выход, ты знаешь. О да, он знает. Он много чего знает. И раздраженно хлопая входной дверью, Кирилл в который раз обещает себе, что в этом доме его больше не увидят и ему плевать, что дальше будет с этим козлом. Пусть хоть с окна прыгает, хоть таблеток нажрется. Ему все равно. По-хуй. И улыбка на фотографии, адресованная другому, его больше не волнует.