_____
Полночь неумолимо приближалась, а Ваверли всё еще не нашел Черную поляну. В лесу было темно и жутко, звезды тускло светились сквозь листву вековых деревьев, чьи сучья и ветви тянулись к осеннему небу. «Неужели я заблудился?» - с ужасом думал Ваверли, и судорожно сверял свой путь с луной. Но нет, всё верно, он идет на запад, идет уже вот полночи, а этой поляны всё нет и нет! Ветки деревьев больно хлещут юношу по лицу, ноги путаются в колючей траве, покрывающей ковром землю. Ваверли уже смертельно устал, порядком проголодался и уже подумывал, плюнув на этого загадочного менестреля, забраться на дерево и переждать там ночь, как вдруг увидел маленький огонек впереди. Ваверли замер. Неужели это чей-то костер? Быть того не может! Юноша протер глаза, но огонек никуда не исчез. Упрямо и радостно он светил сквозь стволы мрачных деревьев. У Ваверли открылось второе дыхание. Усталость и страх разом слетели с него, и быстро, насколько позволял кустарник, он побежал на огонек. Огонек становился всё больше и разразился костром. Костром на обугленной, обожженной земле, в окружении слабо мерцающих неведомым светом синих цветов, которые тянули свои округлые лепестки к огню, будто желая согреться. Ваверли застыл на краю поляны. Он был не один. Среди деревьев, боясь ступить на обожженную землю с синими цветами, стояли люди. Молодые парни и взрослые мужи, и у каждого за спиной – лютня, скрипка или небольшая арфа, у кого-то за пояс заткнута флейта или висит на кожаном ремешке маленький барабан. Ваверли был изумлен. Уж что-что, а толпу подобных ему бродячих певцов он не ожидал! Из темноты леса, прямо рядом с Ваверли, вышла девушка, единственная девушка из всех собравшихся, и толпа мужчин удивленно и с легким презрением поглядывала на нее. Девушка была юной, светловолосой и худенькой. Она казалось каким-то неведомым цветком, внезапно выросшим на этой Черной поляне, цветком белым и чистым. Зачем она пришла сюда? Не обращая внимания ни на пялящихся на нее мужчин, ни на удивленного Ваверли, девушка посмотрела в центр поляны, где горел костер и бледные щеки ее покрылись румянцем, а взгляд прозрачно-голубых глаз стал серьезным и сосредоточенным. Ваверли проследил за её взором. У костра, скрестив ноги, сидел тот самый менестрель, по совету которого Ваверли пришел сюда. Отблески костра падали на его темно-зеленую одежду и освещали его изящные руки и лютню в этих руках, но не лицо. Лицо было всё также скрыто капюшоном, лишь глаза светились холодным огнем, странно сочетаясь с синим свечением цветов на Черной поляне. Где-то вдалеке протяжно и горестно пропела неведомая птица. Менестрель встал. Толпа по краям поляны застыла и смолкла. Повисла тяжелая, полная ожидания тишина. - Я приветствую вас, все те, кто дерзнул подумать о том, что достоин стать моим учеником! – хрипловатый голос менестреля прервал тишину. Десятки пар глаз смотрели на фигуру у костра, с жадностью и волнением ловя каждое слов. – Но не думайте, что каждому из вас есть место рядом со мной. Насмешливый взор обежал толпу вокруг. Вся та же тишина, ни шепотка, ни единого слова. Магия голоса менестреля держит всех и манит!.. - Многие из вас пришли сюда, не зная, что значит быть менестрелем… Говоря по правде, большинство из вас – глупцы, решившие, что их песенки под пьяные вопли в трактирах чего-то стоят. Но это не так! – Толпа напряглась, возмущенная внезапным оскорблением из уст менестреля. – Если думаете, что это вам не по силам, что я прав, а вы зря потратили свое время, придя сюда, уйдите сейчас, сохраняя хоть каплю своего достоинства! Ваверли огляделся. Никто не шевельнулся, певцы и барды смотрели на менестреля у костра и в их взглядах был вызов. Менестрель ухмыльнулся. - Ну что ж, дело ваше! – Плавным движением он взял свою лютню. – Приступим! Он заиграл, но в музыке не было той певучести и мягкости, как в той песне, что менестрель играл тогда на свадьбе. Нет, это была музыка злобная, рвущая любую смелость и браваду в клочки, музыка плескалась в костре, в синих цветах и обжигала душу и сознание. А потом менестрель запел… Голос его был высок и полон неведомой силы. Ваверли не знал, что тогда, на деревенской площади он слышал лишь укрощенную магию песню, а теперь, во всей своей мощи и жути, песня взлетела в ночное небо и оглушила всех собравшихся:Опусти руки, отведи взгляд, Не проси меня ни о чем. Я попутчик плохой, Словно ветер на зимней дороге Дар тревожить душу словами Стал в ладонях моих мечом На развалинах замка Служения темному богу Берегись: слова - это медленный яд, Я боюсь сорваться из шепота в крик. Побелевшие губы послушно твердят: Мир мой в ладонях твоих, ученик.
Ваверли била дрожь. Этот голос!.. Он завораживал и пугал. Застывший, онемевший и дрожащий, Ваверли стоял, отдавшийся во власти этого голоса. Душа юноши трепетала и с испуганной страстью рвалась вместе с песней ввысь. Но был и страх, животный ужас перед этой песней, и Ваверли не знал, что ему хотелось больше: убежать далеко, подальше от этого магического голоса и его обладателя, или остаться, внимая нездешнему звучанию прекрасной музыки!.. А менестрель всё пел и кружился в быстром танце по поляне, не задевая синих цветов, что ярче горели под летящей над ними песней, и холодный взор обжигал и пронизывал, так же, как и голос, пугая и маня:Ты опасно юн, ты пришел сам Зачарованный блеском звезд, Отраженных намеренно В черной поверхности чаши. Ты замерзнешь со мною рядом, Ты ослепнешь от колких слез В в общем плену У легенды бессмысленно страшной. Уходи, пока не закрылась дверь, Отвернувшись, я считаю до ста Моя лютня поет, но ты ей не верь: Эта магия песни смертельно проста.
Каким-то краем сознания Ваверли заметил, что окружавшие его певцы и барды, пришедшие на этот странный отбор в ученики, бегут, падают и отползают в лес, и лица их бледны и объяты ужасом. Девушка рядом с Ваверли стояла, белая и застывшая, но глаза её горели, словно звезды и, не отрываясь, смотрели на поющего менестреля, кружившегося вместе с песней у костра.Это всё обман, это зимний сон, Что ведет в чертоги судьбы. В бесполезные раны души И холодное сердце Ты успеешь еще вернуться, Пока чары мои слабы, Ты успеешь зажечь свой огонь, Позабыть и согреться. Еще шаг - и не будет пути назад, Шорох слов зачарует быстрый родник. Руки проклятой чашей, невидящий взгляд - Мир мой в ладонях твоих, ученик.
Взгляд менестреля остановился на Ваверли. Тот вздрогнул: холодный взор голубых глаз ножом пронзил душу Ваверли, и юноша, не удержавшись на дрожащих ногах, упал, ткнувшись глазами в черную землю. Но, даже не видя этих голубых глаз на скрытом за капюшоном лице менестреля, Ваверли всё еще ощущал холодные, внимательные взгляды. А менестрель вдруг замер, лютня устало повисла в его руках, а последние ноты еще висели в воздухе. И высоким, долетающим, казалось, до хрустальных звезд, голосом менестрель закончил свою ужасающую и между тем прекрасную песню:Ответь мне: это ли ты искал? В этом ли твой удел? Что ты найти хотел В королевстве кривых зеркал?
Музыка смолкла, и лес, чье живое дыхание замерло, когда началась песня, теперь оживал: подул слабый ветерок, наполненный ароматами прелых листьев, осторожно запели ночные пташки. Ваверли, все еще на коленях, очнувшись от странного наваждения, с удивлением и страхом заметил, что руки его сжимают в горсти обожжённую землю и вырванные с корнем цветы. Только цветы эти, которые раньше светились синим мерцающим огнем, потускнели и налились багрянцем, как запекшаяся кровь на ранах мертвеца. Ваверли с ужасом разжал пальцы и тщательно отряхнул руки. Багряные цветы лежали, почти сливаясь с черной землей. Ваверли медленно поднялся, колени всё еще дрожали, но голова было ясной, будто пробужденной от долгого сна. Юноша огляделся. Кроме него и менестреля на поляне осталась та девушка, единственная девушка, пришедшая сюда. Но нет… Был еще кто-то. Этот кто-то, почти зарывшийся в колючие кусты, теперь поднимался, отряхиваясь и вытаскивая колючки из одежды и волос. Четвертым присутствующим оказался рыжеволосой кудрявый юноша в запахнутой темно-синей тунике. Глаз его Ваверли не видел – кудрявый юноша стоял, опустив голову и тяжело дыша. Видимо он, как и сам Ваверли, еще не до конца осознал, что произошло, и теперь поражался той ясностью мысли, которая пришла сейчас, несравнимой с паникой во время песни менестреля. А менестрель закинул лютню за спину, подкинул веток в костер, отчего огонь вспыхнул ярче и радостнее, а потом шагнул к оставшимся троим и наконец-то скинул свой капюшон. – Трое? Нда, я ожидал, что никто не останется, – насмешливо произнес менестрель, переводя взгляд с Ваверли на девушку и потом на кудрявого юношу. Теперь, когда капюшон не скрывал лица, Ваверли смог разглядеть загадочного певца: черные волосы, спускающиеся неровными прядями до плеч, худое загорелое лицо с резко очерченными чертами лица и голубые, сияющие ледяным спокойствием и насмешкой глаза. Казалось, ничего необычного на первый взгляд в этом человеке не было, но что-то неуловимое – в глазах ли, в движениях – было в менестреле. Что-то загадочное, что звучало в голосе, теперь мягко и неуловимо окружило бродячего певца, озаряя весь его образ нездешним, загадочным сиянием, наподобие сияния синих цветом на Черной поляне. – Зачем же устраивать этот отбор, если ждешь, что никто не останешься? – резко и сердито вдруг произнес кудрявый юноша. Менестрель воззрился на него долгим взглядом, тот зарделся, но всё также сердито и вопрошающе смотрел на мужчину. – Как тебя зовут? – спросил менестрель. – Салем. – Так вот, Салем, – с акцентом на имя кудрявого юноши произнес менестрель, - если бы не те порядки, что приняты среди касты бродячих певцов, я бы ни за что не взял к себе учеников. Глупых, желторотых юнцов-учеников, мало чего понимающих о силе пении и роли бродячих певцов в этом мире! Лишь законы, принятые в той среде, к которой я невольно отношусь, вынудили меня провести этот отбор, и я сделал его настолько сложным, насколько мог, чтобы отринуть от себя навязываемые условности, но к моей досаде остались вы трое. И теперь мне придется разбираться с вами! Выдав эту тираду, менестрель отвернулся от разъяренного и сконфуженного Салема и посмотрел на Ваверли, да так внезапно, что юноша вздрогнул. – О, знакомое лицо! – воскликнул менестрель. – Тот, кого позвали последним, оказался среди первых! Как тебя зовут, счастливчик? – Ваверли, – произнес юноша, растерянный издевательской ноткой, прозвучавшей в слове «счастливчик». – Ясно, – коротко бросил менестрель и посмотрел на девушку. – А как твое имя, внезапное дитя? – Нискуэл. Казалось, девушка была не смущена ни тирадой менестреля, ни его пугающей силой. С легким волнением и терпеливым ожиданием она смотрела в холодно-голубые глаза менестреля, стараясь не уронить своего достоинства и не оскорбить менестреля излишней горделивостью. – Нискуэл… – повторил менестрель. – Ваверли. И Салем. – Голубой взор еще раз пробежал по трем ожидающим лицам. – Ну что ж, поздравляю вас! Теперь вы – мои ученики! – Вы еще не сказали нам своего имени! – с еще большей сердитостью и зарождающимся раздражением перебил менестреля Салем. Глаза менестреля недобро блеснули. Мужчина подошел вплотную к кудрявому юноше, который заметно струхнул от такого внезапной близости, и вкрадчиво прошептал: – Как ты можешь требовать от меня моего имени, если не сказал мне свое. И не успел кто что-либо сказать, как менестрель, схватив ошарашенного юношу, поцеловал его. Ваверли от удивления раскрыл рот, Нискуэл, зардевшись, прижала тонкую ладонь к губам. А Салем, красный, пристыженный и уязвленный, оттолкнул менестреля и, вытерев дрожащей ладонью губы, закричал: – Что ты себе позволяешь?! – и дал менестрелю звонкую пощечину Менестрель, нисколько не смутившись, провел ладонью по лицу и расхохотался. В смехе его, хриплом и каком-то зверином, не было веселья. Отсмеявшись, мужчина сказал, глядя в полные слез обиды глаза Салема: – Скажи свое настоящее имя, глупая девица! Неужели ты думала, что столь дешевый маскарад меня проведет! Девица?! Ваверли, закрыв рот, изумленно переводил взгляд с менестреля на кудрявого юношу и никак не мог осознать только что услышанное: этот кудрявый рыжеволосый юноша, Салем, на самом деле девушка? Девушка, которая выдает себя за мужчину?! Но зачем? Немыслимо! – Сайллис, – наконец произнесла рыжеволосая девушка, глядя на менестреля сердитым, уничижающим взглядом. А тот, совершенно спокойный и явно довольный свое выходкой, произнес: – Вот и славно! – Но почему? – произнесла снедающий Ваверли вопрос Нискуэл. – Почему ты выдаешь себя за мужчину? – Почему? – рассерженной кошкой повернулась Сайллис к Нискуэл и раздраженно ответила: – А ты разве сама не понимаешь? Ты разве не видела, как пялились на тебя все эти мужчины, что пришли сюда и теперь трусливо сбежали? Для всего мира, если ты – девушка, то единственное, что ты должна уметь, – это ублажать мужа и рожать детей! – Сайллис повернулась к менестрелю и теперь говорила ему, с горячей убежденностью и горечью. – Я прошла долгий путь, чтобы быть здесь, я натерпелась этих снисходительных взглядов деревенских мужчин и их «советов» о том, что мне делать со своей жизнью! Проще притворяться, чем показать себя настоящую миру, где твои мечты и желания – ничто перед традициями и условностями узко мыслящей деревни!.. Сайллис замолкла, по её стыдливо красным щекам текли сердитые слезы. Повисла неловкая, полная сочувствия тишина. Ваверли посмотрел на менестреля. Тот окинул плачущую девушку оценивающим взглядом и тихо, мягко произнес: – Ты можешь носить мужскую одежду, но не надо скрывать свой пол. Если ты не будешь бороться за свои мечты в открытую, то победа в последствии не будет стоить ничего. – Сайллис подняла на менестреля мокрое от слез лицо, а мужчина продолжал: – И не надо бояться осуждения «узко мыслящей деревни», как ты выразилась, Сайллис. Теперь вы – мои ученики, хоть я этого и не желал. Но моя гордость такова, что даже окружающее меня не могут быть осмеяны или опозорены. Моя гордость, гордость менестреля, для меня важна, и пока ты достойна быть рядом со мной, то будешь защищена моей гордостью, тебе ясно? – Да… - тихо прошептала Сайллис, вытирая слезы дрожащей рукой. – Но если подведешь меня, если любой из вас подведет меня, – менестрель пронзил холодным взглядом каждого из троих учеников, – то я немедленно и безжалостно выкину каждого из вас, невзирая на мольбы и слезы. Слабость, страх, желание отдохнуть – отриньте всё это. Не думайте, что жизнь ваша будет простой рядом со мной, я – не тот человек, что может принести счастье. Так что подумайте еще раз, хотите ли вы быть здесь?.. Ваверли молчал. Он понимал, к чему клонит этот загадочный человек и, положа руку на сердце, юноша осознавал, что ему боязно, что волнение и сомнение в его душе сильны. Но то чувство, чувство найти что-то, что скрыто далеко, чувство, что привело его сюда, было сильнее. И, взглянув на Нискуэл и Сайллис, Ваверли понял, что не одним им владеет это странное, манящее ощущение поисков. Они, трое оставшихся на этой жуткой обожжённой магическим огнем поляне, были едины в этом своем чувстве, и они пойдут до конца, невзирая на страх, сомнения и усталость. И менестрель понял это. Глядя на хмурые, серьезные лица новоявленных учеников, на их светящиеся уверенностью и упрямством глаза, менестрель ясно осознал, что теперь он связан с этими юнцами нерушимым договором. И теперь он – их учитель. И должен делать то, что должен, пусть и гложут его досада и желание сбежать, как он обычно делал всю свою жизнь. – Майлхайрер. Мое имя – Майлхайрер.