А с утра шел дождь, он идет и сейчас, Он пришел отмывать, наполнять да поить. Если кто-то на небе заплакал о нас - Это веская причина для того, чтобы жить! Воспользуйся правом, Беги по камням и по травам, По кругу, по кольцу, по колечку... Дай ладонь - я зажгу тебе свечку! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Воспользуйся правом! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Беги по камням и по травам! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... По кругу, по кольцу, по колечку... Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Дай ладонь - я зажгу тебе свечку!
Майлхайрер открыл глаза и внимательный холодно-голубой взгляд посмотрел на поющую Нискуэл. Чистый звонкий голос девушки отражался от сосновых веток и улетал куда-то вверх, где клубились в сердитом танце тучи, пряча за своими телесами солнце, словно грозные стражники – принцессу.Ах, еще бы дождя, психопата дождя, Только чтоб до темна, до пьяна, до пьяна! Если утром уйти, что б тогда, уходя, Слушать желтую музыку окна... На миг самый мелкий, На одно движение стрелки, Всего лишь на жизнь, на немножко... Открой мне дверь - я зажгу окошко! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... На миг самый мелкий! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... На одно движение стрелки! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... На жизнь, на немножко... Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Открой мне дверь - я зажгу окошко
Дождь, казалось, подпевал Нискуэл, донельзя довольный столь хвалебной песней. Капли звенели в воздухе, в ковре осенних листьев, в зеленых лапах ели.А вот и встал, и взлетел, да и прочь из тюрьмы, На своей же паршивой изнанке, на благо За кого-то на небе заплачены мы, Добрый знак - значит, не совсем все ушло... Это просто, как небо, Это радостно и нелепо, Это стоит не дороже червонца... Смотрите! Я зажгу вам солнце! Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Я зажгу тебе свечку... Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Я зажгу окошко... Хэй-йя, хэй-йя, хэй... Я зажгу вам солнце...
Внезапный луч солнца мягко скользнул сквозь тучи, дождь, откапав последние ноты, закончился, уступив место радуге, влажной тишине и умытому солнцу. Нискуэл засмеялась, поймав на ладонь белый солнечный зайчик, пробившийся сквозь хвою. Ваверли, открыв в изумлении рот, переводил взгляд с радостной погоды на радостную Нискуэл. – Это прямо чудо какое-то! – воскликнул юноша, осторожно выглядывая из-под елистой кроны. – Это просто совпадение, – снова рассмеялась Нискуэл. – Тихо!.. – прервала обоих Сайллис. Ваверли и Нискуэл повернулись к девушке. Майлхайрер, совещенный раздробившимся о елочные ветки солнечным светом, задремал, положив голову на плечо Сайллис. Волосы мужчины откинулись назад, вновь явив взору заостренные эльфийские уши и тонкие линии шрамов у их основания. – Он хотел их отрезать, – прошептала Нискуэл и лицо ее сострадальчески нахмурилось. – Или ему хотели… – вставил Ваверли. – Это уже неважно, – ответила Сайллис и с предельной осторожностью накинула на Майлхая его широкий плащ. – Пусть отдохнет… Всё сильнее распаляясь, светило солнце, влажный лес шумел опадающей намокшей листвой и пел голосами радостных птиц. Под раскидистой елью дремали четверо путников, окруженные зеленым трепетом иголок и солнечным светом._____
Майлхайрер проснулся первым, но встал не сразу. Какое-то время он лежал, ощущая затылком теплое плечо Сайллис и слушая сонное дыхание спящих учеников. Ему было столь непривычно чье-то присутствие, что полной неожиданностью стало тихое спокойствие, охватившее его с появления учеников. Но менестрель упрямо гнал это чувство идиллического счастья – слишком уж знакомо ему было чувство разочарование и одиночество, чтобы принимать приятный подарок судьбы и теплое участие других людей. Майлхайрер встал, вышел, чуть шатаясь, из-под еловой кроны и посмотрел на спящих: на нежно улыбающуюся Нискуэл, на Ваверли, чья светловолосая голова покоилась на коленях девушки, на Сайллис, непокорные рыжие кудри которой странно сочетались с грубой шероховатостью древнего ствола. «Как странно… – подумал Майлхайрер, глядя на медленно сползающее к горизонту солнце. – Я не один. Интересно, как долго в это раз со мной кто-то будет рядом?..» Менестрель печально усмехнулся и начала собирать хворост для костра._____
Этот привал был иным. В мягкости высыхающего после дождя леса, в закатном золоте солнца и меди листопада четверо путников сидели у костра, жаря остатки хлеба. Центром умиротворяющей теплоты общения была Нискуэл: она казалась совсем еще ребёнком, девочкой-принцессой, которая вдруг затесалась среди стражников, которые никогда не выпускают из усталых рук настороженное оружие. Веселый нрав Нискуэл передавался остальным, даже Майлхайрер, скинув с темноволосой головы капюшон, бросал на учеников добродушно-ленивые улыбки. Эпизод с разбойниками, внезапно открывшаяся тайна происхождения Майлхая, совместный сон под раскидистой елью – всё это внезапно сблизило внезапных путников, построило осторожное равновесие взаимного интереса и тонкий мосток дружбы. Они обменивались историями: – Я никогда не имела достаточно близких друзей, – говорила Сайллис, чьи рыжие волосы явно любили пляшущие всполохи костра. – Моя мать была знахаркой, умела лечить раны той мелкой домашней магией, что доступна практически любому!.. Но в деревне, где мы жили, ее звали ведьмой, а меня, соответственно, ведьмовской дочкой. Я не знала своего отца и не страдала от этого: он представлялся мне обывателем, который не смог удержаться возле моей свободолюбивой матери. Сайллис задумалась, обвела задумчивым зеленым взором своих слушателей и, проведя рукой по рыжим кудрям, продолжила: – Про мою маму говорили, что она уводит чужих мужей, и считали, что я, когда вырасту, пойду по ее стопам. Но это были дурацкие сплетни, которые без всяких оснований распространяли жители деревни. А потом моя мама заболела: простыла, когда ходила в зимнюю ночь на другой конец поселения, чтобы спасти от лихорадки чужого ребенка. Заболела и умерла, – тихо закончила Сайллис. Нискуэл положила руку на плечо рыжеволосой девушки, та благодарно улыбнулась, бросила взгляд на Майлхая, и снова заговорила: – После похорон мне без всяких вступлений сказали – мол, ведьм с нас хватит. И я взяла лютню, кое-какие вещи, оберег моей мамы, – девушка показала висевший на шее кулон, в виде лисьей, загадочно щурившей глаза, головы, – и пошла путешествовать. В мужском платье, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание разных типов и разбойников, – закончила Сайллис и тихонько рассмеялась, глядя на Майлхая. – Этим мое внимание ты не отвлекла, – откликнулся менестрель и улыбнулся. Ваверли сидел, слушал веселый щебет Нискуэл, ироничные высказывания Сайллис, тихие, но точные реплики Майлхая и думал, что будет дальше?.. Юноша почти что кожей ощущал всю хрупкость их начинавшейся привязанности. Ощущал теплую доброту, исходящую от Нискуэл, и по-сестрински близкий юмор Сайллис, но вот Майлхайрер… Ваверли в очередной раз мыслями обратился к личности менестреля, к его заостренным чертам лиц и скрытому в мрачном молчании прошлому. Разве может быть полное доверие, когда не знаешь, что из себя представляет человек? И ведь не человек даже, а полукровка, впитавший в себя сумрачную холодность эльфов и пылкую человеческую эмоциональность?.. – Куда ты нас ведешь? – прервал мысли Ваверли вопрос Нискуэл. – В Южную обитель. – Куда? – разом воскликнули все три ученика. Майлхайрер рассмеялся. – Все менестрели – бродяги, лишь изредка они остаются на одном месте, привязанные узами брака или оплачиваемой должностью при каком-нибудь дворе. Но есть места – четыре обители, по одной на каждую сторону света, – где бродячие певцы могут отдохнуть, перезимовать, угомониться на недолгий срок, чтоб через некоторое время вновь отправится в путь. Менестрель обвел взглядом учеников, обдумывавших новую для себя информацию. – Я веду вас к Южной обители – она ближе. Сейчас уже начало ноября… – Майлхай посмотрел на поддернутый сумерками лес. – Думаю, к декабрю доберемся, чтобы не брести сквозь снега и метели. Ваверли вспомнил свои сны о мертвецах, содрогнулся и внутренне согласился с менестрелем: идти под снежную бурю ему точно не хотелось! – И там будут другие менестрели? – поинтересовалась Сайллис. – Да, – кивнул Майлхайрер и, нахмурившись, добавил: – К сожалению… Нискуэл и Сайллис, переглянувшись, рассмеялись. Ваверли и Майлхай удивленно воззрились на девушек. – Просто… Мне сложно представить: люди, которые знакомы с тобой и не стремятся убежать от твоей мрачной личности, – пояснила с улыбкой Сайллис. – Ты не выглядишь человеком, с которым можно обменяться новостями о погоде и парочкой пошловатых шуток. Майлхайрер, щуря глаза, улыбнулся. – Да, к близкому общению о погоде я не приспособлен… Менестрель достал из-за пазухи свирель и заиграл. Тихие ноты ласково кружились у костра, нагоняя сонливость и спокойствие. Первой заснула Нискуэл, упав к Ваверли на плечо. Юноша бережно уложил девушку и укрыл, рядом – спина к спине, улеглась Сайллис. Чуть подальше, лицом к костру и играющему Майлхаю, – Ваверли. А Майлхайрер еще играл, играл даже тогда, когда трое его учеников уснули, и музыка нежно струилась в их яркие сны. Когда зажглись звезды, явившиеся, казалось, лишь благодаря музыке, менестрель отложил свирель и улегся у слабо мерцающего углями костра. В свежем воздухе повисли на ветвях полу оголённых деревьев ноты, мерно дышали во сне спящие ученики и холодно мерцали навстречу ночному небу голубые глаза менестреля._____
Дорога к Южной обители заняла у них не месяц, а целых два: слишком было много задержек в дороге, слишком быстро уставали непривыкшие к долгому пути Нискуэл и Ваверли (Сайллис при очередном привале закатывала глаза и тяжело вздыхала, глядя с добродушным укором на усталых «юнцов», как она их называла), и часто, обходя деревни, где, как знал Майлхай, их могли неприветливо встретить, путники делали большой обходной круг. Дружба их росла, доверие цепочкой выстраивалось между ними, а мастерство песни, которому тщательно и непреклонно учил своих учеников Майлхайрер, становилось всё лучше и лучше. Среди оголенных деревьев, под шуршание последних листопадов, под шум дождя и тихое падение первого снега звучала музыка, нежно пела Нискуэл, Сайллис сильно и храбро поднимала голосом ноты в утренние и сумеречные небеса, радовал веселостью и надеждой своих обыденно-теплых песен Ваверли. Майлхайрер всё чаще и чаще по вечерам откладывал свою лютню и просто слушал, в глазах его светилась осторожная гордость и мягко теплилась на заострённом лице непривычная для самого менестреля улыбка. Когда снегопады окончательно утвердились в каждом новом дне, а голодные вороны с отчаянной наглостью выхватывали корки хлеба из рук не менее голодных путников, когда серебряный холод мешал петь и застревал в струнах – они, наконец, дошли до Южной обители.