Выход есть

После всего, что с нами произошло там, в горах, и последующего в подвалах и лабораториях, я понял, что пора начать дневник, иначе из-за участившихся провалов в памяти я могу в один момент всё потерять. Я уже не человек. Я не совсем удачный проект под кодовым названием 981-16324-M, но когда-то меня звали Ирбис. Так звала меня Она. И из-за этого за мной закрепилось это прозвище у всех, с кем мы общались. На самом деле меня зовут ***, но почему-то она нарекла меня Ирбисом. Говорит, что похож. Говорила… Я всё никак не могу к этому привыкнуть. Но всему своё время. Я не знаю сколько мне лет и который сейчас год. Я потерялся во времени после того как её не стало. После того как появился сигнал там, в горах, к нам поспешили на помощь, но это были не спасатели. Военные-ученые, не знаю. Прилетел вертолет. Раздались 2 выстрела, 2 трупа серых. я побежал к ней. Она лежала на красном от ее же крови снегу. Глядя на Алису я забыл как дышать. Ее лицо, шея, куртка, всё было в крови. Я поднял ее, когда вертолет уже садился, открылись двери и мужчина поторопил нас, меня. На её шее, ближе к затылку, кусок плоти был вырван. Но она дышала. Они приняли ее у меня пока я садился, положили на кушетку и быстро осмотрели, и хотели заняться мной, но я отмахнулся от них. Будет жить, сказали они. Как от сердца отлегло. Я позволил им осмотреть меня. Они что-то шептали друг другу, я смог услышать лишь «инфицированы»... В общем, Лиса тогда была без сознания. Крутилась в бреду, звала меня, а я ничем не мог помочь. А она ведь вытащила меня оттуда, из этого кошмара, перевязала, сделала всё, чтобы я жил. А сама сломалась. Врачи облепили нас и разделили. Она проснулась, когда мы полетели. Очень не вовремя всё случилось. Это было её первое перерождение. Она испугалась, не знаю, сама по себе или в этом виноваты врачи. В общем, она напала на них. Нет, никого не укусила, не убила, они легко отделались парой синяков и одним вывихом руки. Когда она увидела меня, она затихла, и я не смог больше видеть её одну, беззащитную перед этими людьми. Несмотря на то, что она приобрела серый оттенок кожи, она оставалась Лисой, моей Лисой. Я обнял её, и почувствовал, как её напряженные плечи опустились. Нам хотели вколоть снотворное, чтобы перелет прошел для нас быстрее, как говорили они, хотя, я думаю, это скорее для их безопасности. Но она рыкнула на них, когда увидела в руках у одного шприц. Не удался их фокус. Она успокоилась полностью, когда нас оставили в покое на время перелета. Обняла меня и заснула. Серое создание внутри неё не взяло верх в отношении меня, может это инстинктивное что-то. Оно мне доверяет. Это заметили и ученые. Когда мы прилетели на базу, то они не стали её будить и тем более связывать. Я понес её сам. На удивление плечо не болело, не ныло. Когда я её поднял, то заметил, что она ужасно похудела за это время. Неужели стресс так действует? Она улыбнулась во сне и обняла меня за шею. В этот момент она была похожа на себя настоящую. Как дома, когда она засыпала поздно ночью пока мы смотрели очередной фильм. Порой я относил ее в спальню, но чаще всего она просыпалась. Удивительно что в этот раз не проснулась. Нас вели по каким-то коридорам, в разные помещения, в итоге оставили в комнате, напоминающей операционную, и попросили положить её на кушетку. У этой трупокаталки были ремни. Я положил её, они пристегнули. Её глаза открылись, и они тут же отскочили от неё. Трусы всё-таки. Её голова повернулась, и мы встретились взглядами. В её глазах читалось удивление от происходящего и легкий укор, она не понимала что произошло. - Ирбис, где мы? В чем дело? Почему я лежу и пристегнута? – В её ясном взгляде, звонком голосе, громко прозвучавшем в тишине операционной, не было ни намека на то, что произошло полчаса назад. Я был поражен тем, что она снова она. - Лис, я сам пока не знаю где мы. Посмотри на свою руку, и ты поймешь, почему пристегнута. Она нагнула голову и пошевелила серой кистью руки. В её глазах отразилась череда эмоций. Интерес, сменившийся ужасом, а потом отчаянием. - О боже… Лучше умереть… Она сжала руку в кулак, и потом кисть безвольно упала на кушетку, а она заплакала. Я никогда не видел её такой. Нет, не серой, а сломленной, словно тяжесть всех этих дней внезапно разом обрушилась на неё и она этого не вынесла. Даже когда она подвернула ногу в одном из походов, она не плакала, лишь матюкнулась и выдала, что я теперь буду не Ирбисом, а осликом. Но сейчас, это было выше её сил. Она снова провалилась в темноту. Мне кажется, что это было её настоящим спасением. А мне оставалось лишь волосы на себе рвать от собственного бессилия. Первое время, недели две, мы жили в камере, на одном этаже с лабораториями. Мы проходили по белым коридорам с цветными линиями на полу, когда шли на обследования в компании не дружелюбной охраны. Красная, желтая, зеленая, они постепенно разделялись и вели в какие-то двери. Камера – маленькая комнатушка, тоже стерильно белая, с противным холодным светом подсветки, от которого хочется щуриться, выполнена в стиле минимализма – две кровати-койки, выдвигающиеся из стен. Никаких окон, шкафов, стульев и столов. Только стены и кровати. Наши вещи, в том числе рюкзаки сразу же забрали, так что у нас есть только мы сами. Хотя с Алисой произошли перемены, как она проснулась тогда… С этого времени она стала молчаливой, замкнулась в себе. Дни были похожи один на другой. К счастью, нас не разделяли. Утро начиналось часов в 7, завтрак, обследование до четырех, потом сеанс психолога, или психотерапевта, не знаю, психа одним словом. Оставляли нас в покое только вечером. По нашей просьбе наших близких оповестили, что на нашу группу сошла лавина и мы мертвы. Лучше уж пусть будет так, чем слабая надежда на то, что мы выкарабкаемся из кошмара внутри нас. По рекомендации психа, после месяца сотрудничества, нас перевели в другую комнату. Она была чем-то похожа на комнату Лисы, та же палитра, как она говорила. На удивление это большая комната с двуспальной кроватью, видимо нам отдали апартаменты кого-то из сотрудников или это была комната для них... Зеленые оливковые стены, плавно переходящие в желтый потолок. Больной художник творил тут. Но Алисе нравится. Здесь уже есть раздельный сан.узел, стол и стулья и даже окно. Всё как у людей, в общем. Еще псих похлопотал чтобы ей отдали её фотоаппарат, как средство какой-то там терапии. Так же ей распечатали все фотографии, хранившиеся на картах памяти, которые она носила с собой. Получился тот неудачный альбом, который она любит. За это я весьма признателен психу, хотя честно говоря, я их всех не очень то и люблю. Вечерами она погружается в снимки, делает их тысячами. Но они все равно не такие, как были… Это уже другой стиль, новый для неё. Раньше её фото если и были черно-белыми, то они были с глубинным смыслом, они всегда вызывали радость и восторг. Сейчас только апатия и безысходность. Ночами она плакала во сне, я мог лишь обнять её. В одну из таких ночей я понял, что она значит для меня. Я люблю её, и эта мысль захватила меня полностью в ту ночь. Алиса – самый близкий мне человек, самый родной, она всегда была со мной рядом, в какие бы передряги мы не попадали. Она терпеливо пережидала моё плохое настроение, обнимала и говорила, что всё пройдет. Это её глупое «всё пройдет» меня просто бесило ещё больше. Но она смеялась и обнимала меня крепче. Её звонкий смех… Как же мне его не хватает… Во времена моего серого состояния она была рядом, держала меня до тех пор, пока я не становился собой. Отдельно мы были лишь на сеансах у психа. В чем они заключались? Мы снова и снова разбирали череду тех дней, предшествующих нашему пребыванию здесь. Некоторое время он пытался познакомиться с серым мной, но глупое создание, не понимал, что я могу его съесть, и ничто меня не остановит. Кроме неё… У Лисы сеансы были такими же, но после них она была не грустная, скорее задумчивая. Сколько раз я его не спрашивал, что он с ней делает, он не рассказывает. Во время обследований с нами практически не говорят, все в напряжении, готовы нам вколоть снотворное при малейшем проявлении серого в нашем разуме. Ученые в белых халатах, масках и зеркальных очках. Ничего человеческого. В общем, к психу у меня росла симпатия. Мы находились в этом месте уже долгое время, все стало настолько привычным, что я перестал замечать, как проходит время. Какой год сейчас, сколько мы находились там, это мы не знали. Я был уверен лишь в ней, а она во мне. Двое, нашедших друг в друге свое спасение посреди собственного же безумия. Через какое-то время ей стали сниться кошмары. Она просыпалась от собственного крика, разрывающего ночную тишину, бежала к окну открывала его и падала в темноту бессознательного. Так продолжалось 3 ночи, на четвертую я не сдержался, она начала крутится и я обнял её: - Лис. Алиса, это сон, это всё сон, – она успокаивается, напряжение тела спадает, она держит мои руки. - Я люблю тебя, Алиса, – она молчала. Моё сердце пропустило пару ударов. Может, всё-таки спит? - Глупое ты создание, Ирбис. Неужели тебе нужны были эти приключения, чтобы это понять? И я тебя люблю, – с этим тихим бормотанием она повернулась и обняла меня. Её дыхание выровнялось, и она снова погрузилась в сон. А я всё продолжал думать над её словами… Почему-то я только сейчас это понял, когда на кону оказались наши жизни. А так, всё бы осталось по-прежнему. Она бы приходила ко мне домой каждый день. Мы бы ходили в кино, театры, которые она обожает, а я терплю, фотовыставки на которых она может провести не один день. На тренировки после работы, на которых я её страхую, пока она карабкается на очередную высоту, очередной её личный рекорд. Ей долгое время не поддавались горизонтальные скалы, она срывалась и падала, уверенная, что все будет хорошо и я рядом, она смеялась во время падения, покачиваясь на тросах, как на качелях. И с криком «Ещё-ещё!» она лезла снова и снова. Маленькая, настойчивая рыжая заноза моей жизни. После той ночи она стала улыбаться. Её объектив снова был направлен на меня, её хвалил псих. Как будто она начала заново жить. Серое в нашем разуме, просыпалось редко, она была практически счастлива. Каждый вечер мы проводили в нашей комнате, она снимала, а я читал книжку, которую дал мне псих. Ничего такого захватывающего. Юнг, что-то с психикой, бессознательным. Сойдет на вечер. Хотя бы было чем заняться. Мне определенно начинал нравиться псих. После она показывала мне фотографии через проектор, изображение падало на белые простыни. Она выпросила это у психа, ну а он у начальства. Он тоже частенько заходил к нам в такие минуты, просматривал фото и что-то записывал. Был прогресс, мы держались уже третьи сутки без серого. Я сидел у окна, читал и позировал ей, а она отвлеклась и сфотографировала вид из окна. Тогда это произошло впервые. Фотоаппарат выпал из её рук, хотя такое редко бывало, камеру она берегла как ничто другое, она повисла на её шее, хорошо, что ремень она перекинула не как обычно на руку. Я отбросил книгу подошел к ней, её трясло – верный признак возвращения серого. Забрал камеру, и обнял её. Это ужасная, тошнотворная боль, выворачивающая тебя наизнанку, заставляющая твои кости ломаться и формироваться заново, сердце бешено бьется, как будто хочет выскочить из груди. Она начала вырываться и выть. В этот момент я думал, что потерял её. Она была более дикой, чем до этого во время серого состояния. Металась по комнате, разбрасывала всё, что встречала на своем пути. Когда я попытался её остановить, она прыгнула на стену, воткнув когти в бетон. Я был поражен этим навыком. Теперь мне стало понятно, откуда такие следы были на базе. Она была похожа на бегуна на низком старте, но на стене, и впечатав когти внутрь… Она вновь завыла и через время к нам сбежались врачи с их снотворным. Она, само собой, взбесилась еще больше при виде их. В итоге шприц в её плече так и остался торчать, хоть и снотворное было введено, оно не подействовало, пару переломов рук у врачей, сопровождаемых хрустом костей, который привел её в восторг, и она заинтересовалась своими жертвами. Поднялась паника в рядах этих горе-врачей, страх в их глазах сменился ужасом. Потом вошли военные с электрошоком. Но это уже был перебор. Ученые были против. А вдруг она не вынесет напряжения? Они попробовали меня забрать с собой, но она не пустила, да и я не пошел бы. Нас оставили двоих. Она еще пошумела полчаса, а потом начала успокаиваться. Я сел на постель, и она снова оказалась около меня, не как Лиса, а как охранник. В этот момент я не был уверен в том, что я делаю, но я протянул руку, и она стала ластиться. Я никогда не видел такую гибкость у людей. Она была похожа на хорька, у которого, казалось бы, нет костей вообще. Её позвонки сгибались под невообразимым углом. И самое главное, ей это нравилось. Конечно, мысли могут умчаться дальше, представить, что она не выйдет из серого состояния и тогда у меня будет ручная Лиса с разумом кошки, с которой можно играть, но так нельзя, это всё-таки Алиса… Она обязательно ко мне вернется, моя Лиса-Алиса. Убедившись, что она меня не тронет я лег спать, чувствуя её тепло сбоку – она легла рядом, свернувшись клубком. Сколько я проспал, не знаю, но когда проснулся, была еще ночь. Она лежала рядом, обняв меня и положив голову на моё плечо. - Привет, - яркие зеленые глаза говорили о том, что со мной лежит Алиса. Её длинные рыжие волосы были разбросаны повсюду, но меня это как-то не волновало. Я привык к этому рыжему морю. Неосознанно начал накручивать локон на палец. Дома, если собрать их все, то можно неплохой парик сделать. Дома… Раньше я не особо скучал по нему. Пустая квартира. Ни ребенка, ни котенка. Какой-то цветок стоит, и тот сдохнет с нашими походами, Лиса его поливала постоянно. Но теперь… мне остро захотелось, чтобы мы вот так были дома, а не в нашей больничной камере. В итоге я запутался в её волосах. - Докрутился? – Легким движением она высвободила свои волосы из моих рук и заплела из них косу. – Теперь не мешают. Никто не пострадал во время этого? – спросила она и указала на испорченные стены. - Нет, - ответил я и поцеловал её в лоб. – Спи. Как проходило моё изменение я не знаю. Когда я спрашивал её, то она отвечала что всё хорошо. А в беседах с психом он отвечал, что я ни в чем не виноват и мне не нужно это знать. Но в комнате появились кровавые следы рук, явно не мои и не Лисы. Что было при превращении? Ну, изменялось сознание, я настоящий просто отключался и появлялся серый я, животное. Это было похоже на настойчивое давление, от которого никуда не уйдешь. А вот когти и зубы… Это совсем другое. Они каждый раз выпадали и вырастали. Не знаю как это устроено, может из-за какого-то добавления в крови во время серого состояния? В общем, после этого всё тело ломило, как при лихорадке. Нам не доверяли ученые, относились к нам как к подопытным. Ничего не рассказывали хотя бы о нас. Повернитесь влево, вправо, сделайте то, это. Они говорили с акцентом, я так и не смог разобрать с каким. Приступы у Лисы были редкими, но длительными. С каждым разом на время превращения в ней оставалось всё меньше человеческого. Однажды она призналась, что ей становится хуже, она порой долго не может найти выход из этого состояния. Ей страшно. Она просила меня пообещать, что всё будет хорошо, всё пройдет, мы вылечимся и забудем всё как страшный сон. Но я не мог ей лгать, ни раньше, ни сейчас. Я не был уверен, что мы сможем выкарабкаться из этого кошмара. Она обняла меня и заплакала. На одном из обследований к нам обратились наши врачи. Они сказали, что у них появилась пробная версия противоядия. Они испытали его, и результат превысил пятьдесят процентов, в общем успешно. Это было очень подозрительно. Ведь из людей были только мы вдвоем. Или я всё-таки кого-то заразил? Несмотря на такой шанс, я отказался, а Алиса загорелась этой идеей. Её нельзя было в этом винить. Каждый бы хотел этого избежать. Я в том числе, но не стал рисковать на первой инъекции. Я отговаривал её как мог, просил подождать ещё немного, когда будет вторая версия. Чтобы помогло хотя бы на девяносто процентов. Она согласилась. Я был тогда у психа, разговаривал на счет этого «шанса». Он поддерживал меня, как и всегда в общем-то, не противоречил, не злил. А когда я вернулся, Алисы не было. Меня охватила паника. Она согласилась на опыт? Её заставили пойти на это? Я потерял контроль над собой и стал серым. Мне казалось, это было недолго, максимум полчаса, но когда я настоящий вернулся, то была ночь и она спала, завернувшись в одеяло. Её тело горело, а руки были ледяными. Я связался с врачами, и они уверили меня, что это так и должно быть – действует инъекция. Я лег рядом, и она тут же обняла меня. - Я скучала, - сказала она сквозь сон и снова заснула. Я не знал чего ожидать от этого лечения, злился на неё, за то, что она пошла на это. Но она лежала рядом и спала. Такая родная и умиротворенная, что ли. В ту ночь я не спал, следил за её состоянием. Жар прошел ближе к середине ночи. А вместе с ним ушло и беспокойство. Она спала. После этого дни полетели один за другим. Теперь ее обследовали и наблюдали еще дольше, чем меня. Больше половины дня мы были отдельно друг от друга, мои срывы она не видела. Но я видел ее. Примерно через дней десять они постепенно участились. Раньше это было раз в три дня, и продолжались примерно по четыре часа. Затем это стало каждый день по два. К концу месяца со мной редко была Алиса, а когда она возвращалась, то была очень молчалива. На ее лице отражалась внутренняя борьба с серым сознанием. Ее ногти теперь не были прежними, они оставались когтями серого. Она медленно угасала на моих глазах. Ночью, когда она была моей Алисой, она старалась меня утешить, говорила что она сильная и справится с этим. Но она никогда не умела лгать. В ее огромных зеленых глазах на маленьком личике с впалыми щеками, отражался страх. Ее взгляд бегал по комнате, ни на чем конкретном не останавливался. Про камеру вообще молчу. Она давно уже покрылась пылью. Однажды я проснулся, а ее не было рядом. Она сидела в углу, обхватив колени руками, царапала себе ноги, не замечая этого. Она рассеяно смотрела в одну точку и твердила, что всё пройдет, это лишь сон и ей нужно проснуться. Она очнулась лишь когда я позвал ее. Она была холодной, а сердце билось как у птички. Мне было абсолютно безразлично, что происходило со мной, но я злился, когда серый забирал у меня время рядом с ней. Я не хотел упускать и секунды ее жизни. На обследовании я кричал на врачей, чтобы они хоть что-то сделали, чтобы вылечить ее или вернуть к прежнему состоянию. Но они ничего не делали. В сером состоянии я отрывался, успокаивался, убегал от того, что видел… Мне не помогает сон – я не мог заснуть, все мои мысли крутились вокруг неё, оставшихся дней её жизни. Я понимал, что она не справится, но ужасно боялся этого момента. Момента, когда я потеряю её навсегда. Это было даже не как в горах, когда я падал с лифта, я был уверен, что она выживет и это меня утешало. Каково же было моё удивление когда увидел её на полу подо мной, после того как она открыла дверь этого проклятого холодильника. Безусловно, она храбрая и сильная… но не для такого… Её рыжие волосы были запутаны, она была похожа на дикарку в те моменты больше, чем в сером состоянии. Я не мог видеть её замершей в какой-то одной позе, погруженной целиком в себя, в свои мысли. Девушка, из которой жизнь била ключом, которая всегда что-то придумывала и толкала остальных на «подвиги», которая была огнем, душой любой компании, привлекала внимание каждого человека своей открытой улыбкой и звонким смехом… И вот она как будто всю её жизнь выжали и оставили лишь оболочку. Когда мне сказали про вторую версию инъекции, я не стал их слушать, мне были не важны уже их «успехи». Согласен, и всё. Мне вкололи какую-то жидкость, мне было всё равно. Алису по совету психа предупреждать не стали. Ей и без этого есть чем заняться и на что потратить свои силы. Я ничего не чувствовал первое время. Она звала меня, и меня отпустили. Лишь псих ходил рядом тенью отца Гамлета. Она раздобыла какую-то книжку у психа и просила почитать. Это была банальная повесть, которой нет печальнее на свете. Ромео и Джульетта, самое глупое произведение, которое я когда-либо читал ей. Хотя на самом деле она не слушала что именно я читал, она слушала как я читал, мой голос, как и тогда, дома, тысячу лет назад, в другой жизни. Она снова уснула, казалось бы, она становится кошкой, которая слишком много спит, но пусть лучше уж спит, чем царапает себя и мучается в битве сознаний. Мне казалось, что ей так будет лучше. Что еще можно делать нам в нашей больничной тюрьме? Да, псих тогда упомянул что мы находимся там уже год и три месяца. Спим и едим, и обследуемся, когда находимся в сознании. Ужасная жизнь. Первую неделю со мной не происходило никаких изменений. Редкие перевоплощения в серого, во время которых я морально отдыхал. На самом деле это невыносимо видеть мучения близкого человека, которому не можешь ничем помочь. Потом я начал замечать странную, отдаленную головную боль. Нет, это меня не беспокоило и не мешало. На очередном обследовании я сказал врачам об этом изменении, они кивнули и записали что-то в своих планшетах. И всё. Великолепные слушатели были. Со временем, где-то дней через десять, эта головная боль стала ощутимой. Я уже не мог её игнорировать. Лиса-серая была всегда со мной рядом. Она как будто хотела разделить со мной мою боль, крутилась рядом, скулила, и не находила себе места. Потом я начал впадать в сон, что происходило во время него, я не знаю. Лиса смотрела на меня сочувственно. Рисунки на стенах стали пополняться новыми полосами когтей. Сны стали для меня чем-то обычным. Я как будто отключался. Так прошел еще месяц где-то. Лиса заболевала еще больше. Даже в сером состоянии она не могла избежать боли. По комнате тут и там валялись клочки её рыжих волос. Из-за сна я не мог проследить и остановить её. Она кричала, выла, а я медленно сходил с ума. Хотелось бежать, далеко-далеко от этого кошмара разрушающего наше сознание. Но никуда не деться. Выхода нет. Её сердце теперь всегда билось с нечеловеческим темпом. Слишком долго оно так не протянуло бы, не выдержало. Она и не выдержала. Мозг опередил сердце, сломался первым. Она просто перестала дышать. В тот момент она была моей Алисой, что-то бормотала, положив голову мне на колени, рисуя в нашем воображении оранжевый закат на море. Ей стало трудно дышать, она начала задыхаться. Я схватил её на руки, звал врачей… А они всё не шли… Её ярко зеленые глаза в последний раз встретились с моими, и затем её взгляд навсегда потух. Не было никаких картинных фраз, прости-прощай. Она даже не притронулась к моей щеке, как всегда любила делать. Я не сказал в последний раз, что люблю её. Она просто перегорела. Раз, и всё. Потом прибежали врачи, но слишком поздно. Мне мгновенно ввели снотворное, которое подействовало на меня неправильно. Оно всего лишь смазывало мои движения. Я дал волю серому внутри меня. Помню боль в руке. Как я потом узнал, в неё воткнулись обломки сломанного об кого-то стула. Окна не стало, хотя это была проекция. Потом по телу прошелся разряд тока, и наступила тьма. *** Темнота, я помню только темноту, она стала моей жизнью. Я не хотел из нее выбираться, хотя знал, что это нужно сделать. Это было приятное забвение, отдых от опостылевшей жизни. Я не помнил кто я и где я, не говоря уже о том, как я впал в это состояние. Было одно ощущение, где-то там, далеко в глубинах подсознания, которое я старался не трогать. Это было ощущение потери, горькое чувство, от которого я бежал и хотел забыть. Мне нравилась тьма. Лишь тьма обволакивающая, и успокаивающая разум. Не знаю сколько времени так прошло, прежде чем серый стал подавать признаки жизни. В общем первым проснулся серый я, что в это время происходило, без понятия. Но когда проснулся я в пустой постели, на меня нахлынула вся горечь утраты и воспоминаний. Алиса… Я собрал все ее вещи, камеру, альбом, фотографии, всё привел в порядок. Само собой они Алису мне не отдали. Я её даже не видел больше. Это уже их собственность, вещь. Это злило меня, но я старался держаться. Она не любила когда я психовал. Со мной упорно хотел поговорить псих, но мне было не до него. Я постоянно смотрел альбом с фото, не хотел ни с кем говорить. Так проходили дни. В конце концов, псих не выдержал и пришел ко мне. Первое время я не слышал что он говорил. Потом он что-то сказал на счет срока без превращения. Это на секунду привлекло мое внимание, но потом мысли вернулись в прежнее русло. Зачем жить после этого кошмара? Дома меня похоронили уже, будет миллион расспросов от всех, про группу, про неё... зачем жить без неё? Больше никто не перенесет такое, не поймет... А она бы поняла... Я заметил, что псих выглядит иначе. Как будто он постарел. На вопрос сколько я спал он не хотел отвечать, но потом, взвесив всё, ответил что пять лет. В общей сложности я пробыл в больничной тюрьме уже лет семь. Это поразило меня еще больше. Можно и не вспоминать дом. Пути назад нет, только вперед. После этого я стал помогать им, шел на контакт. Отвечал на все вопросы. Я потерял себя, делал то, что велели, ел, пил, спал. Я делал всё это на автомате, не задумываясь ни о чем. В мыслях прокручивались сцены последних дней, нашего похода. Проходили недели, а я всё еще был в состоянии шока, транса, не знаю как это описать. Потом у меня ухудшилась память, я начал забывать некоторые подробности жизни до похода. Кстати о моей внешности, у нас не было зеркал, нигде. Я не знаю как я выглядел в то или иное время. Раньше чувствовал зубы, когда они вырастали, видел когти, серую кожу. После пробуждения это всё остановилось. У меня были удлиненные серые ногти, нечеловеческой формы, зубы слегка заостренные, ну а кожа…лучше ходить одетым, в общем. Я покрыт серыми пятнами. Моя внешность меня не волнует и по сей час. Что-то заросшее, явно не привлекательное. Да это и не важно. Только она смотрела на меня так приятно, открыто. Ну а сейчас... Не важно. Когда я стал возвращаться в себя, приходить в норму, а это произошло еще через месяц наверное, я стал замечать плюсы своего серого состояния. Одним из них был слух. Не то, что было раньше. Намного тоньше. Я слышал всё. Как шепчутся врачи, как открываются двери, как гудит компьютер. Безусловно, это дало мне своего рода преимущество. Теперь я знал о себе немного больше из рассказов врачей во время обследования. Я слышал их короткие вздохи удивления, когда появлялись результаты, они говорили что-то о прогрессе. Я не стал это никому рассказывать, даже психу, который скрашивал мне пребывание в тюрьме. Это что-то глубоко личное, ценное и безусловно полезное. Таким образом я узнал что мы были не первыми образцами попавшими к ним. Вообще этот участок с базой назывался у них зона 14, он давно уже у них под наблюдением. Лет так 50 на самом деле. Только вот об истории возникновения этого гнезда они не рассказывали никому. Обычно они никаких туристов не пропускали туда, но вот почему пустили нас? Это мне не понятно… Может серым нужно было пропитание, а им новые образцы? Очень может быть, я не удивился бы. Хотя после всего этого я вообще, кажется, не способен удивляться. Мое состояние они называли удовлетворительным, стабильным. Они имели ввиду то, что я не стану больше серым и не буду кидаться на них. Хоть это радует. Обследовали меня лишь для того чтобы удостовериться. Они были уверены в том, что я безопасен, и начали мне позволять выходить из камеры без сопровождения. Позволять что-то делать мне, абсурдно как-то, но я был сломан и не восстановился еще. Они уменьшили количество часов обследования, тем самым освободив мне время. Я стал бродить по зданию. В основном это палаты, лаборатории. Ничего нового. Честно говоря, я даже не знаю как устроено здание, сколько этажей. Свободу мне так и не дают. По этажам нет возможности ходить, но я точно знаю, что он не один – здесь есть лифт. Даже когда мы сюда попали, нас вели по этажам. Я долго думал и, в конце концов, попросил психа устроить мне экскурсию. Ему нужно было разрешение руководства. Он его получил через неделю, я даже не представляю как это у него получается, добиться своего. Но есть результат, и меня это устраивает. Наша прогулка началась с нашего же этажа. Он показывал мне палаты вроде нашей, и камеры, подобные комнатам на базе. Все стены исполосованы когтями. Оказывается, в палатах жили только мы. Серые тоже были не случайностью. Это была запланированная операция по инфицированию группы людей. После аварии на Чернобыльской АЭС, по словам психа, ученые задались целью создать вирус, способный генетически улучшить сопротивляемость человеческого организма окружающим факторам. Мы были далеко не первыми подопытными, но мы были наиболее устойчивыми из них. Из той, первой волны, получились истинные звери. Некоторое время их просто изучали, но когда стало очевидно, что этот опыт не дал нужного результата, их закрыли, изолировали. Прошло около десяти лет разработок, ученые что-то дорабатывали, но снова неудача. Эти животные обладали интеллектом, хитростью, но не человечностью. Им удалось сбежать от ученых, и обосноваться на лыжной базе, за которой теперь пристально следят. Но эта информация не распространяется, само собой. Именно с ними мы и столкнулись на базе. Потом появились мы с Алисой, новая ступень. Перепрыгнув несколько стадий, заражение естественным путем оказалось намного действеннее, чем принудительное, запланированное. После того как убрали тот ген серого, отличающего предыдущих отсутствием человеческого, мы стали стабильными, но сохранили необходимые ученым качества. Почему так произошло с Алисой, псих не рассказал, да и вообще старался про неё не упоминать. После нашего обследования они выявили свои промахи и создали очередной штамм. Что с ним будет, не знаю, наверное, испытают. Как я понял из слов психа, Зона 14 состоит из трёх основных комплексов. Она находится на меленьком клочке земли в горах. Однако здесь есть 2 ангара для воздушного транспорта, диспетчерский пункт и радарная установка. Над поверхностью земли находится военный комплекс, обеспечивающий защиту и дезинформацию. Всё самое интересное находится уже под землей. С воздуха не видно и меньше места, да и безопаснее. Под землей где-то 3 этажа, нумерация от поверхности. На первом ничего интересного – канцелярские крысы, офисы и так далее. Единственное что важно – пункт охраны и досмотра. Второй этаж комплекса, где жили мы с Алисой, разделён на два крыла, доступ в каждое из них можно получить только с первого этажа, между самими отделениями возможности перемещения нет. Этаж 2-А занимают помещения архива, склада и вычислительного комплекса. Конечно, почитать посидеть в архиве мне не дали. Склад – весьма большое помещение, насколько я могу судить по расстоянию до следующей двери, что внутри, я не знаю. Это может быть всё – от оборудования, до экспонатов думаю, хотя у них может быть и морг есть… Этаж 2-Б предназначен для содержания биологических образцов средней и низкой категории опасности. То есть нас с Алисой. Ну а на третьем мы были постоянными гостями, да и жили там поначалу. Он содержит герметичные вирусологические лаборатории, современное медицинское оборудование и криогенное хранилище для высокоопасных биологических субстанций Всё это обеспечивает отдельный этаж, ниже которого ничего нет. На каком принципе он работает, псих не сказал – тайна. Само здание для меня смесь белого, серого, матового и хромированного и только кабинет психа выделяется из этой массы. Это единственная комната, которая мне нравится. Она напоминает мне библиотеку и рабочий кабинет. Сдержанная палитра красок, как сказала бы Алиса. Это небольшой кабинет, с зелеными стенами цвета мха и паркетом из вишни. Вдоль стен стоят стеллажи с книгами, и на некоторых стенах висит какая-то мазня, художественное произведение искусства, сто процентов. А еще не так давно появилась яркая фотография. Даже если бы я не видел её раньше, я бы узнал ту руку, которая сделала эту фотографию. Это был тот самый жёлтый закат на море. Нет, это не Крым, это Греция. Голубая вода светится изнутри, становится золотистой, но кристально чистой. Конечно, это её фото, ей надо было жить во времена Айвазовского, составила бы компанию тем маринистам. В кабинете стоит кожаный диван честерфилд и зеленая кушетка на ножках темного дерева. Даже после всего этого времени я могу сказать сколько шагов отделяет стол от дивана, от кушетки, сколько шагов от одной стены до другой… Что еще в комнате, конечно стол. Широкий, большой. Карты удобно на нем смотреть, и прокладывать маршруты. На нем лежали в беспорядке листы, зарисовки чего-то, интересные, кстати, карандашные рисунки. Ему явно нравится Дали. На одном листе было нарисовано похожее на жидкий желток солнце, стекающее с ложки на горы, переходящее в лаву. Серые горы, серое небо, только потеки и солнце яркое, желтое. Именно это старательно вырисовывали, штрихи наносили плавно, с любовью, наверное, а вот горы… Они нарисованы в стиле художников древнего Китая, когда ставили полусухую палочку-кисть и резким движением вели её вниз. Вообще можно было бы долго рассматривать то, что лежит на столе у психа, но это принадлежит только ему. Но моё внимание очень привлекла надпись на каком-то листе, исписанном странным, непривычным почерком, хотя это, несомненно, писал псих, и, пожалуй, он торопился. Надпись гласила «Уровень опасности 4». Что это значит - я не знал, но меня это заинтересовало. На этом клочке бумаги часто повторялось слово «серый» и приписывался номер, я не придал этому значения, хотя решил спросить у моего единственного собеседника про уровни опасности. Мои дни пролетали незаметно для меня. Обследования сократись до минимума. Я стал как постоялец. Проснулся – отправился завтракать, зашел к психу, иногда оставался у него на весь день – благо было чем заняться, книги были в моём полном распоряжении. Я старался убежать из «номера», просто не мог находиться там, без неё. Я шел к психу, мне катастрофически не хватало общения, он понимал это и старался помочь, но иногда даже он всё-таки был занят. И тогда я брал в руки книгу, произвольно, всегда новую, садился на диван, открывал её, читал, но смысл прочитанного до меня не доходил - в мыслях я был не там. Обычно странице на пятой-седьмой я засыпал. Заснуть в нашем «номере» я не мог, поэтому псих любезно предоставил мне свободу в кабинете. Иногда я просыпался так же в кабинете, и он был там по-прежнему занят своими бумажками, а иногда в номере. Как меня «транспортировали» я не знаю. Думаю моё местонахождение зависело от продолжительности моего сна. Скорее всего, когда я проваливался во тьму (возможно это остаточное от серого) я спал долго и тогда я просыпался уже там, где нет её, в комнате где стены хранят лишь её следы. Когда я просыпался у психа, я обычно видел сны. Они всегда были связаны с ней. Яркие, красочные сны, наполненные рыжим цветом её солнечных волос и смехом. Алиса всегда была рядом. Я чувствовал её присутствие. Там, во снах Алиса была здоровой, яркой, из которой фонтаном била жизнь, какой я её знал. Я звал её, но она лишь качала головой, разворачивалась, блеснув рыжими волосами, похожими на пламя, и уходила во мрак. В одном из снов я сидел и что-то делал, а она обняла меня со словами «Поймала». Это было так реально, тепло её рук я еще долго ощущал на своей шее. Но горькая реальность вернула меня, когда я увидел сочувствующий взгляд психа, едва я проснулся. С того момента психа как подменили, он стал больше заниматься со мной, больше увлекал какой-то работой, занятием, просил помочь. Конечно, я шёл на контакт, соглашался. Я перебирал его библиотеку, расставлял всё по его странной системе, отбирал нужную литературу. В один день мы занялись его архивом «пациентов». На всех был подписан уровень опасности. Самый опасный это пять, те лидеры, что с лыжной базы, слишком умные. Псих говорит, что таких проще убить, чем как-то контактировать. Четвертый уровень это первые серые. Они закрыты, за ними установлено наблюдение вот уже двадцать лет. Третий это обычные серые – рядовые с базы. Меня относят ко второму уровню – не опасных образцов, с нечеловеческой внешностью. Питаются все, как мы уже заметили, сырым мясом, не гнушаются падалью. Первого уровня еще нет. Некоторое время я рассказывал как устроена база, её канатная дорога. Всё то, что не могли передать спутники. Военные в халатах всё старательно записывали, зарисовывали и отпускали меня. Они явно что-то хотят сделать. Не знаю, какая-нибудь операция, наверное, будет. Но мне нет до этого дела. После полутора месяцев такой жизни я захотел выйти на улицу. Но они были против. Для меня, привыкшего к свободе, это было подобно смерти. Тогда я понял, что слишком уж загостился. Нет, провалы в памяти меня не покидали, но стремление к свободе было у меня на более глубоком уровне. Однажды меня посетила мысль, что они меня никогда не отпустят. Идея умереть и быть образцом для вскрытия меня не очень радовала. Я не хотел умереть как крыса для препарирования, в этой их клетке. Чего я хотел, не знаю, но явно не этого. С этого момента меня полностью поглотила идея побега. Но я не знал как это провернуть. Да и куда идти? Хотя… Какая к чёрту разница? Нужно вырваться, а там видно будет.