Последнее желание Марты

Порог паба был покрыт коркой инея, пепла, старого пива и чёрт его знает, чем ещё, и Марк постарался скользнуть из завывающей зимними ветрами улицы в тёплое помещение как можно скорее. Дверь «Старого Колокола» открывалась с трудом из-за наметённого желтовато-серого снега, который никто не потрудился убрать. Внутри оказалось слишком мало людей для того, чтобы вести непринуждённую беседу о похищениях, но сейчас это волновало его в первую очередь. Нужно было найти Берту. Марк скользнул взглядом измученных недосыпом глаз и тут же наткнулся на единственную женщину у бара. Со спины она казалась непримечательной — серое шерстяное платье, дешёвая муфта, какие обычно покупают на загородных распродажах, высокие, изляпанные дорожной грязью, крепкие сапоги, способные выдержать что булыжник, что песок. Он осмотрел её вышколенным движением детектива — от кончиков каблуков до вьющихся чёрных волос, стянутых в удобную причёску — и не нашёл ничего примечательного. Но, судя по времени и окружению, это была именно Берта. Марк не знал, что ожидал от её внешнего вида, но чувствовал себя разочарованным. Он присел за стойку неподалёку от неё и заказал простой ланч из бутерброда с бужениной и соленьями и чипсов — лишь для того, чтобы не собирать на себе взгляды персонала, ожидающего хруста купюр. Да и, по правде сказать, с самого утра он не ел ничего, кроме кофе, счёт которому успел потерять на пятой чашке. — Вы — Маркус Харт? — обратилась к нему эта единственная женщина в пабе. Марк почувствовал неуловимое дежа вю. — Да, это я, — чувство усилилось. — Приятно, когда мужчины приходят на встречу вовремя. Он обернулся к Берте, и мир на мгновение перестал существовать. Её лицо было таким же посредственным, как её одежда: никаких эпитетов, кроме «в меру симметричное», не просилось на язык, но её губы, полные и тёмные без всякой помады, и глаза с длинными ресницами, глубокие, точно дно океана, заставили Марка замереть. Он встречал многих женщин — но никогда таких, в чьих глазах можно было по-настоящему утонуть. — Алекс сказал, что вы можете рассказать мне свою историю. И что она поможет в расследовании. — Алекс — большой шутник, — Берта улыбнулась, и улыбка её расчертила симметрию лица. — Боюсь, что моя история ничем не отличается от десятков других, что вы уже слышали. Но я многое знаю. И, быть может, это вы поможете мне найти моих детей. Марк почувствовал напряжение в каждом позвонке. Первое впечатление рассыпалось о слово «дети», как тягучие волны залива о прибрежные скалы в ненастный день. При всей своей миловидности, Берта совсем не походила на образ взволнованной матери двоих детей, которая ищет их уже год. И Марк не мог отделаться от ощущения, что что-то в этом всём было неправильно. Берта оказалась хорошей собеседницей, последовательной и сосредоточенной, чего обычно не ожидаешь от женщины её возраста и рода занятий. Она говорила выверенными, спокойными предложениями, не чураясь таких слов, как «похититель» и «преступление», на её языке фраза «пропажа детей» перекатывалась, точно светская хроника на первых страницах жёлтых газет. — Значит, это происходит уже давно, — заключил он, когда поток информации, наконец, иссяк. — Именно так. Не только в Лондоне — в каждой стране так или иначе пропадали дети при подобных обстоятельствах, — Берта кивнула. — Мне кажется это странным. Не поддающимся объяснению. Вы не находите? — Не нахожу, — ответил Марк. — Большая часть из этих событий может быть простым совпадением. Всё остальное — работой преступных группировок и мафии. В конце концов, какой хороший преступник ограничивается лишь одной страной. — В этом есть нечто большее, чем просто преступная группировка, — зашептала Берта горячим, низким голосом, придвинувшись к Марку чуть ближе, чем для тихого разговора. — Что-то… с чем раньше никому не приходилось сталкиваться. Что-то, что выше наших возможностей. Она произносила слово «наших» так, будто уже была не просто незнакомой женщиной с трагической историей, но напарником, раскопавшим слишком много. Марк сглотнул. Бутерброд застрял где-то в горле, не желая отправляться в желудок. — Вы говорите так, будто мне стоит отказаться от этого дела, — сказал он, обдумав её слова некоторое время. — Я боюсь этого, — ответила она, и в её глазах не было ни тени тревоги. — Полиция Лондона не может найти и одного ребёнка — что уж говорить о десятках. Мои Белль и Бэн так и остались воспоминанием. Марк смежил веки. Ему не давал покоя её тон. То, как она говорила о собственных детях, походило на слова о давным-давно почивших дальних родственниках — никак не о крови от крови своей. — Они ведь тоже пропали из дома? — спросил он. — Да, именно так. Все двери были заперты — я всегда запираю их, когда ухожу куда-либо из дома, малыши были очень любопытными и могли убежать следом за мной без предупреждения, — ответила она. — Никаких следов. Лишь снег в их комнате. — Снег? — уцепился Марк за единственное слово, старательно игнорируя «были». — Да, — Берта кивнула. — Когда я вернулась, я заметила на ковре следы снега, лёгкие, будто его намело откуда-то или же они осыпались с одежды. К сожалению, они растаяли слишком быстро, до того, как прибыла полиция. — В отчёте ничего не было сказано о следах, — заметил Марк. — Возможно, они решили не придавать этому значения, — Берта нахмурилась, как от головной боли. — Полицейские в Чатеме никогда не славились бережностью к деталям. — Я смогу осмотреть ваше жилище? — Прошёл уже год. — Возможно, мне удастся ухватить какую-нибудь ниточку, — возразил Марк тем тоном, какой обычно применял для того, чтобы сослуживцы не мешали его работе. — Это важно. — Конечно, — Берта улыбнулась, и Марк вновь чуть не утонул в её безбрежно-синих глазах. — Это важно. Марк питал особые противоречивые чувства к автомобильным дорогам Лондона и его пригородов. Постоянно перераспределяющиеся шоссе со значительным запозданием маршрутов в автомобильных картах выводили его из себя. К счастью, до Чатема можно было добраться несколькими путями: либо выехав к востоку на тринадцатое шоссе, после чего через подземный тоннель к Датфорду, либо к югу — на второе шоссе, не сворачивая. И пусть в первом случае его ждало меньше пробок, он всё же выбрал второй путь, желая как можно скорее пересечь смердящую в затылок Темзу. Берта молчала всю дорогу, лишь изредка поглядывая в окно. Марк не задавал ей вопросов — всё рано или поздно всплывёт наружу, хочет она того, или нет. Для него не было закрытых или открытых людей — всех их он читал, точно старую книгу в пыльной библиотеке, даже когда корешок трещал от напряжения и норовил вот-вот сломаться. Через Чатем проезжала большая часть людей, добирающихся к каналу, порой напрочь игнорируя свежеоткрытую М2. На входе в город столпилось такое количество автомобилей, что снегу негде было упасть. Шум стоял отвратительный. Столько выбивающих дух клаксонов, ругательств и гудения двигателей Марк не слышал даже на Трафальгарской площади. Ирония заключалась в том, что здесь не было классических лондонских пробок — все двигались, мешали друг другу и норовили подрезать. Их просто было слишком много. Марк мельком глянул на совершенно спокойную Берту. Он мог только представить, каково ей каждое утро добираться отсюда до Лондона. Её дом теснился среди однотипных двухэтажных строений на Гров-роад. Между ними не было даже зазоров — настолько плотной была застройка. Возведённый из старого кирпича, дом Берты напоминал озлобленного тролля, слишком старого и слишком униженного, чтобы оставаться опасным. Кое-где кладка потрескалась, но прачка с Флит-стрит едва ли была достаточно обеспеченной, чтобы делать своевременный ремонт хотя бы одной из несущих стен. Четырёхтрубный дымоход темнел на фоне пасмурного неба мёртвой тенью. Что-то неуловимо похожее чувствовалось внутри дома. Марк, не сравнивая намеренно, вспоминал жилище Джойс, наполненное уютом и материнской заботой. Детских вещей в доме Берты уже давно не было — должно быть, убрала в кладовку, подальше от собственных глаз. Это казалось вполне логичным с точки зрения Марка. Он обошёл полупустой коридор, заглянул в гостиную. Рождественской ели не было, как и украшений — и Марк мысленно провёл черту. В его собственном доме тоже слишком давно не бывало Рождество. — Хотите глинтвейн? — спросила Берта, появившаяся в дверях бесшумно и почти неожиданно. — Я не пью, — заметил Марк как бы мимоходом. — О, он почти безалкоголен, — Берта улыбнулась своей разделяющей симметрию улыбкой. — Коллеги подарили на работе, но в одиночестве мне его нет резона открывать. — Хорошо, — спустя полминуты раздумий согласился Марк. — Пусть будет глинтвейн. Что-то в её доме не давало ему покоя. Казалось бы — вполне обычное жилище, подобающее прачке с двумя детьми, но нечто выбивалось из общей картины. Не было фотографий детей. Не было забытых или оставленных в память вещей или игрушек. Ничего. Словно Берта всегда жила здесь одна и… И как будто не бывала дома. Марк приблизился к камину — слой пыли почти в палец толщиной и полное отсутствие безделушек, подобающих одинокому образу жизни. Ковёр и столик — чисто прибраны. Диваны расставлены симметрично, с квадратными дешёвыми подушками кроваво-красного цвета. Ни одного цветка. Ни одной забытой чашки. Ни одного расплывчатого воспоминания. Берта принесла кружки, наполненные тёплым глинвейном, на простом деревянном подносе. Марк, не думая, взял одну, когда она подошла к нему с выжидающим видом. Поднос отправился на кофейный столик, и вторая кружка легко оказалась в капкане тонких пальцев Берты. По какой-то причине Марк зацепился взглядом за её маникюр. Аккуратные, холёные ногти не подходили прачке. Они вообще не подходили рабочей одинокой женщине, словно самое большее, что она делала ими — наливала ароматный алкоголь в фужеры. Пряный, обволакивающий вкус глинтвейна коснулся горла, заставляя на мгновение забыть о всём, что происходит вокруг. Марк действительно не чувствовал привычной алкогольной резкости, воспоминания о которой притупились за последние четыре года, но не исчезли совсем. Слишком сладко. Слишком фальшиво. Прячущийся за корицей и апельсином градус будто пытался вырядиться в костюм Санта-Клауса, чтобы не выдавать собственную двуличность и приносимую с собой лёгкость в голове. — Нравится? — улыбнулась Берта. Марк неожиданно остро почувствовал фальшь в её голосе. Словно оставаться приветливой и нежной было для неё слишком тяжело. Фальшь. Вот, что он чувствовал с самого порога. Весь этот дом, вся Берта от кончиков каблуков до вьющихся волос была фальшивкой. — Пожалуй… — медленно произнёс Марк, чувствуя неприятное онемение в челюсти и языке. Он посмотрел на неё, желая выразить взглядом недоверие, но у него получилось лишь слегка повернуть голову прежде, чем он потерял равновесие. Последнее, что Марк успел запомнить — Берта так и не прикоснулась к своей кружке.