Не знаю, кто ты!

      Второе апреля, три часа пятьдесят пять минут — утро.       Я проснулся в холодном поту. Было страшно и больно. Во сне сердце сжималось и замирало, разжималось и снова повторяло всё по кругу, точно так же, как и тогда, в больнице, только немного по-другому. Ритм постоянно менялся — то быстро, то медленно, как будто кто-то играл мелодию на сердце. Вернее, пытался это сделать.       Это продолжалось уже несколько дней, каждую ночь.       Я встал и пошёл на кухню за водой, озираясь по сторонам, глядя в глубь темноты и пытаясь понять, есть ли в квартире кто-нибудь, кроме меня. Ведь страх за жизнь не проходил.       Подойдя к стойке, где находился кувшин, я трясшимися руками налил воды в стоявший рядом стакан и осушил его одним глотком.       Было плохо, даже хуже, чем в момент смерти. Тогда была лишь острая боль под лопаткой, а потом тьма завладела мной. Но сейчас всё развивалось по-другому. Меня будто убивали изнутри, медленно, но верно, стараясь с каждым разом принести больше боли. Это было страшно.       Немного успокоившись, я вернулся в постель. После пытки спать не хотелось.       Утро наступило быстро, но из своих размышлений я вышел только тогда, когда услышал звонок будильника.       Сегодня, по идее этого времени, я должен выйти на работу после серьёзного дорожно-транспортного происшествия, в котором чудом не получил никаких травм. Но, что самое интересное, та царапина, что находится на моей шее, до сих пор кровоточит и щиплет. Поэтому приходится постоянно носить повязку, чтобы не было заражения. Хотя после этих ночей порой желание самому сдохнуть возникает. Но я же не мазохист, удовольствия от боли не получаю...       Однако, поговаривали однажды, что перед написанием самой таинственной своей мелодии Гюри наносил на своё тело многочисленные порезы, объясняя это тем, что так он может прочувствовать всю боль и написать стоящее произведение, которое затмит творения всех предыдущих композиторов. Хотя все сотрудники утверждают, что это бредни старой уборщицы, мне хочется в это верить.

***

      Восемь часов сорок минут — кабинет директора.       Мой начальник весьма специфический человек, есть в нём что-то от животного... Инстинкт самосохранения, наверное. Он может вывернуться из любой ситуации и с лёгкостью заставить сделать всё, что пожелает, чем пользуется постоянно.       Я сижу в кресле и уже минут пять подслушиваю, — не специально, конечно, — его разговор с каким-то, судя по тону ответов мистера Эртона, давно потерявшим здравый ум человеком. Только больной на голову будет перечить директору, а этот, видимо, такой.       Но разговор закончился так же резко, как и начался. И теперь участь смертника ждёт меня, нервы же не железные.       ─ Адам, я так рад, что ты вернулся. Мелодия ждёт тебя, ─ улыбка на его лице стала шире, как у чеширского кота. ─ А я жду результата. И лучше, чтоб он быстро появился, ты же знаешь, я не люблю, когда работа останавливается посередине процесса.       ─ Знаю, мистер Эртон.       Я встал и уже хотел было развернуться и пойти к двери, как услышал сзади это...