Экзамен для демиурга

— Но… как? — только и смогла спросить Элли, когда Артём, обезоруживающе улыбнувшись, пожал плечами. Да в голове не укладывалось, что это действительно Артём — тот самый Артём! Человек, живущий у неё в голове, человек, о подвигах и шалостях которого она столько слышала в стенах Академии. Он казался до странного знакомым, будто… Будто Элли всегда его знала, всегда видела, только забыла ненадолго почему-то. А теперь вспомнила, чтоб больше никогда — она была уверенна — ни за что на свете не забывать. — Ну, а где нам ещё встречаться, если не во снах? — вопросом ответил Тёма, и Элли вспомнила, что это действительно всего лишь сон. Очень-очень реальный и, безусловно, привлекательный, но сон. Так странно, ведь до этого момента сном казалось всё, что было раньше — город, скрытый стенами ото всего остального мира, Вадим, то пропадающий из её жизни, то встреченный снова, но выглядевший теперь совсем другим, незнакомым и чужим. О последнем Элли не хотела сейчас думать, такие мысли слишком сильно расстраивали. Когда она только-только появилась в Академии и увидела Вадика, то побежала к нему с радостными криками и объятиями, а через пару мгновений почувствовала себя полной дурой, ведь оказалось, что этот Вадим её совершенно не знает. Как позже выяснил Артём, попытавшись с помощью Элли поговорить с Вадом, друг детства точно так же не помнил и его. Он был теперь одинаково чужим для них обоих. — Но разве такое возможно? Он же должен был помнить хотя бы одного из нас! — Элли правда не понимала, как так. Вадька — родной, любимый-любимый до конопушек на носу, теперь её совсем не узнавал. Не вспомнил при первой встрече, не поверил, когда Элли, пытаясь вернуть былое, рассказывала о их дружбе в том, другом мире, о том, как они вместе веселились... Наверное, Элли тоже не поверила бы. Наверное. Но всё равно хотелось думать, что Вадим не такой. «Это же Вадик, он обязательно поймёт!», — повторяла про себя она, снова и снова пытаясь пробиться сквозь непроницаемый купол, который словно бы выткался из воздуха и навсегда разделил их. Поэтому когда Артём только-только появился и рассказал ей про разные миры, про отражения эти проклятые, Элли даже немного обрадовалась, ведь это значило, что Вадим не виноват, что это просто не тот Вадим, которого она помнила и любила. Элли тогда еще подумала: «Ну, теперь-то мы точно подружимся, раз у меня в голове живёт твой лучший друг!». Но почему-то Артёма Вадька тоже не помнил — будто бы все те слухи о пропавшем студенте, гении-лоботрясе, прошли мимо него. Впрочем, в Академии уже давно перестали об этом говорить — приблизительно в то же время, как в голове Элли зазвучали мысли другого человека. А потом все как-то будто бы и вовсе забыли, что Артём когда-то жил здесь, учился, дружил… пропал. Не только Вадим — его не вспоминал вообще никто из мира Академии. Ни семья, ни друзья, ни преподаватели, которые, будто сговорившись, только смотрели на Элли как на сумасшедшую. И сколько они с Артёмом ни старались, так и не смогли выяснить причину этой всеобщей «амнезии», хотя уже долгое время и перерывали книги в библиотеке, что, надо признать, даже как-то… разочаровывала, потому что выглядела совсем не так, как должна бы выглядеть привычная Элли библиотека. — Ну и что это?! — со смесью недоумения и возмущения спросила девушка, когда впервые переступила её порог. Вместо знакомых — правильных — книжных полок, до треска уставленных пыльными и очень старинными фолиантами, Элли увидела обыкновенную комнату, весьма скромных размеров. Посередине стоял какой-то белый… колодец, что ли? Из него, как из Сети, студенты выкачивали знания. «Самый совершенный способ хранения данных, — высокопарно ответил тогда Артём и, подумав, добавил: — Тебе не понять настолько высоких технологий». «Да нет, у нас тоже когда-то такое было, интернет называлось». «Оу». От белизны стен рябило в глазах, а от невероятных объёмов информации  — абсолютно ненужной, как оказалось, — кружилась голова и готов был закипеть мозг. То, что это, в итоге, ни к чему не привело, оказалось обиднее всего. «Кажется, у нас не остаётся другого выхода», — подытожил Артём, когда Элли, шатаясь от новой «дозы», покинула ненавистное помещение. «И что же нам остаётся?» «Спросить у преподавателей». «А почему, блин, мы с этого не начали?!» «Потому что в знания преподавателей здесь я верю еще меньше, чем в нашу библиотеку». «Да иди ты…» Потом выяснилась и другая причина — объяснить хоть кому-то то, что в их Академии учился студент, который создал отражение и пропал, было крайне сложно. Большинство просто отмахивались и не желали тратить время на «выдумки» странной студентки, а Андрей Данилович — Артём скрепя сердцем, таки согласился обратиться к нему за помощью — только покачал головой и как-то очень грустно посмотрел на Элли. Как-то настолько грустно, что казалось, будто в её глазах он видит пасынка, и они оба, и Артём, и Элли, провалили какой-то очень важный экзамен. — И что же вас удивляет в этой ситуации, юная леди? — Почему его все забывают? Ну, чисто гипотетически… — Гипотетически? Признаться в том, что она отражение, и это из-за неё мир вокруг становится… странным, духу у Элли не хватило. Но Андрей Данилович и не настаивал на всей правде, с извечными любопытством и иронией выслушав рассказ о том, что её «всегда-всегда» интересовала эта тема, и именно её она хотела бы взять для своей курсовой работы. — Но чтобы понимать, о чём пишу, мне нужно рассмотреть ситуацию отражений со всех сторон, — в порыве вдохновения врала Элли, — а в библиотеке, к сожалению, недостаточно информации. И мне так понравилась та ваша лекция про плагиат, что… — Ваше рвение похвально. Эх, были бы все молодые умы настолько преданы науке… — В глазах Андрей Даниловича мелькнуло что-то такое, отчего у Элли в груди ёкнуло сердце. Всего на мгновение. И она не была уверена, что сердце откликалось тогда на её мысли, а не на мысли Артема. «Он ведь твой отчим… Кажется, он по тебе скучает, Тём». «Андрей Данилович меня даже не помнит, Элли. Как и все они». — Но почему вы думаете, что демиурга, создавшего отражения, забудут в его мире? — Я… не уверена на этот счёт. Это просто теория, я её в одной из книг прочитала, уже и не вспомню, в какой именно. — Жаль, что не вспомните, я бы хотел взглянуть на эту книгу. — Да… Там было что-то про то, что демиурга забывают, но я так и не поняла причин этой амнезии. — В самом деле? По-моему всё довольно очевидно. — Очевидно? — Конечно. Если демиург создал мир-отражение, то логично, что последнее и его реальный мир начнут соединяться друг с другом. Беда в том, что оба они одновременно существовать не могут, поэтому отражение и реальность будут бороться за то, чтобы остаться. Этого можно даже и не заметить сначала — просто небольшие изменения в окружающей действительности, вроде цвета стен в комнате или клички домашнего питомца. Любопытно, что всё начинается от самого демиурга и как бы расползается вокруг него, расходится, как круги на воде. Сначала маленькие, потом все больше и больше — и так до тех пор, пока миры окончательно не сольются. — Я не понимаю, Андрей Данилович. — Представьте себе, что есть два мира, похожие между собой по очень многим аспектам. Но в одном, например, крышу дома покрасили в синий цвет, а в другом — в красный. И вот при слиянии две версии — два варианта цвета — сражаются до тех пор, пока не выигрывает, например, красный. А поскольку цвета уже смешались, она станет не просто красной или синей, а фиолетовой — и разница только в том, что в этом фиолетовом будет преобладать. Так и с вашим вопросом. Есть демиург, создавший отражение. А в отражении существует также и отражение самого демиурга. И вот их миры встречаются и смешиваются — и получается то, что получается. Новый демиург нового мира, сохраняющий в себе черты обоих, но все равно другой. — А что со старыми? Они… умирают? — Скорее, становятся одним целым. Например, отражение с силами демиурга или демиург, в личность которого вторглась личность отражения. Поскольку они изначально похожи, изменения могут не сразу бросаться в глаза. — Значит, один непременно… поглощает другого? И этот процесс не остановить? — К сожалению, нет. Если слияние миров началось, то назад пути уже ни у кого нет. — А память, что с памятью? Почему все забывают Тёму? — Тёму? — То есть, простите… Я не понимаю, почему в такой ситуации люди забывают демиурга. — Забывают не только его, но и его отражение. Они — центры своих миров, естественно, что при изменении последних меняются и первые. Поскольку Тёмы… этого демиурга… уже нет в полном смысле этого слова, то для мироздания это выглядит так, будто его и не было никогда — некому уже просто помнить, потому что и весь мир — не тот, в котором он жил. — Страшно. — Поэтому то отражения так опасны. Элли мотнула головой, отбрасывая грустные мысли, и снова вернулась к разговору с Артёмом — настоящим, живым, материальным: — Тогда я бы не хотела просыпаться. — А я думал, ты скажешь, не хотела бы засыпать, — тихо рассмеялся тот и протянул ей руку, за которую девушка ухватилась, как утопающий за соломинку. Нет, она, конечно же, не тонула, но и твердо стоять на ногах уже не получалось. То ли дело было в этом чересчур реальном сне, то ли в стоящем возле нее парне, то ли в том, что мир вокруг уже давным-давно превратился в вязкую трясину, в которой только и оставалось, что-либо задохнуться, либо утонуть. А тут еще Артём — как спасательный жилет или кислородная маска. — Ну, сон я все равно люблю больше. — Больше, чем что? — Чем не люблю тебя. — А мне казалось, я тебе симпатичен, — с притворным огорчением вздохнул тот. — Да с чего бы?! — Ты же всё-таки пошла со мной. — А у меня был выбор? Если выбор у Элли и был, она бы всё равно сделала то же самое, потому что изо всех виденных ею когда-либо снов, этот, определённо, был лучшим. Они с Артёмом гуляли по улочкам какого-то старого — даже древнего — города, который Тёма называл таинственным словом «мегаполис», шутя, поливали друг друга водой из фонтана на площади, и Элли даже прошлась босиком по траве и съела самое настоящее яблоко. Она когда-то слышала, что сны — это забытые воспоминания, отражение реальности, которую мы знаем. Но если это было бы так, все кругом не казалось бы настолько невозможно-замечательным, непонятным и по-хорошему чужим. И незнакомые яблоки — именно такие, кислые, с нотками едва заметной сладости, и трава под ногами — мягкая и совсем немного жесткая, слегка влажная, и тёплая от солнечного света, и забавно пружинится, когда на неё наступаешь, а потом там остаются следы ступней. Ненадолго, ведь трава снова выпрямится, будто никто и никогда не ходил по ней. Артём, смеясь, говорил, что Элли ошибается, и яблоки бывают сладкие, но ей было все равно. Главное, что она сама верила, хотя не должна бы — Элли просто-напросто не могла знать все эти вещи, ей неоткуда было, как и то, что у Артёма появлялись ямочки на щеках, когда он улыбался, а в глазах отражались золотистые искорки восходящего солнца. Артём рассказывал ей про город этот, про мир, про то, каким он должен был стать, если бы все его задумки и идеи осуществились. — А большую часть поэзии я скопировал из сборников стихов, которые в Академии заставляли читать, — говорил Тёма. — Разве это не считается плагиатом? — Ну, так-то я поэзию не слишком люблю, а для создания нужна любовь, ты ведь уже слышала об этом на лекциях? — Кажется, что-то такое было… — Лодырь! — Просто слушала невнимательно, с каждым бывает! — Зато Артёму Элли внимала, разинув рот: что бы он ни рассказывал, это всё вызывало у девушки живейший интерес. — Хм… Значит, у тебя нет ни одного любимого поэта или хотя бы стихотворения? — Разве что несколько, — задумался он, что-то прикидывая. — Прочитать тебе одно? — Так ты его и наизусть помнишь? — Не придирайся, Элли. — Читай уже давай, хватит время тянуть! И Артём, помедлив с минуту, прочитал, да так, что Элли чуть было не задохнулась от восторга, слушая спокойный, уверенный и очень сильный голос: «Покроется небо пылинками звёзд, и выгнутся ветки упруго. Тебя я услышу за тысячу вёрст. Мы — эхо, Мы — эхо, Мы — долгое эхо друг друга. И мне до тебя, где бы ты не была, дотронуться сердцем не трудно. Опять нас любовь за собой позвала. Мы — нежность, Мы — нежность. Мы — вечная нежность друг друга. И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга, я знаю, с тобой не расстанемся мы. Мы — память, Мы — память. Мы — звёздная память друг друга». — Ну, как-то так, вроде,  — будничным тоном закончил Тёма и спросил у подозрительно долго молчавшей Элли. — Чего молчишь-то? Не понравилось, или это я настолько ужасно читаю? — Нет, всё… прекрасно. Ей было немного завидно: Артём выглядел её ровесником, но уже создал целый мир — её мир, который, возможно, когда-то и был похож на тот, что был у неё перед глазами, — а она даже элементарный экзамен по философии сдать не смогла, не говоря о чём-то более масштабном и значимом. Казалось, всё, что делает в своей жизни Тёма — важно, имеет какую-то цель, ведёт его к чему-то, без чего Вселенная попросту развалится. Про себя Элли такого сказать не могла, и становилось немножечко грустно. — Знаешь, я иногда думаю: вот бы отец увидел этот мир. — Ему бы здесь точно понравилось! — Да, ведь это… По большему счёту, этот мир его. Ну, он предполагался таким, я думаю, поэтому я и хотел закончить, чтобы после… после него не осталось незавершенных идей. — Так и будет, когда мы… когда мы всё исправим! — горячо заверила Элли, а сама подумала, что вряд ли они вообще смогут хоть что-то исправить. Они даже себе помочь не в состоянии! Но верить хотелось совсем в иное. В то, что однажды увидеть Артёма она сможет не только во снах, что они оба непременно спасутся, превратят в реальность какие-нибудь свои мечты и станут наконец счастливыми. Может быть, Элли даже вернётся домой. А может останется и дальше познавать безчисленные тайны Академии вместе с Тёмой. — Ты бы хотел увидеть мой мир? — С ядовитыми растениями и кровожадными мутантами? Ну конечно же хотел бы! — Тогда... Проводишь меня, когда всё закончится? — Элли не так бы это спросить, не такими словами. Ей бы узнать, не станет ли Артём иногда навещать её на родной планете, прилетать там на какой-нибудь синей будке или просто появляться из воздуха посреди комнаты. Сказать, что ей нравится проводить с ним время, пусть всё это и выглядит супер-странно. Или что она надеется когда-нибудь в самом деле подружиться, а это будет крайне сложно сделать, если их жизни больше никогда не пересекутся. Элли, в самом деле, хотела сказать очень многое и важное и, наверняка, сильно бы запиналась во время разговора. А прозвучало, будто бы она просто засиделась у Артёма в гостях, и теперь тот, как порядочный человек и хороший друг, обязан проследить, чтобы до дома она добралась без всяких приключений и неприятностей. — Если... Да, буду рад тебя проводить. Элли не знала, когда «всё это» наступит и наступит ли вообще, пока что к концу подошел только её сон, оставив после себя на прощание ощущение лёгкой усталости, тоску по увиденному, урчащий от голода живот и всё тот же голос всё того же Артёма в голове. И, в принципе, Элли должна была признать, что сон, и правда, был очень хорошим, просто замечательным! «Мы же встретимся в следующий раз?» «Ну разумеется, встретимся, Элли! Ты же столько всего ещё не видела!» И он показал: Большой каньйон, барьерный риф, Эйфелеву башню... И с каждым разом необьятный и незнакомый мир становился всё роднее, а сам Артём — всё более близким и понятным, всё более любимым, как старый-старый друг, или как брат, который рядом буквально с первых же дней жизни, или как ты сама, только немного не такая, как прежде, немного другая, а всё же остающаяся собой. Элли иногда казалось, что Артём — это её естественное продолжение, или что она — продолжение его самого, и — ещё чуть-чуть — и им больше не понадобятся слова, чтобы понимать и принимать друг друга. — Было бы здорово, если бы ты всегда был рядом. — Ты так со мной флиртуешь? Да ладно тебе, Элли, это слишком топорно даже для тебя! — Эй! Что еще за «даже для меня»?! Да я… Да я просто замечательно флиртую! — Пожалуй, предпочту не проверять. — Сны особенно были хороши тем, что после очередной такой шутливой перебранки, Элли могла погнаться за Артёмом, потрясая кулаками в воздухе, а через пару секунд уже громко смеяться, упав на траву. И со стороны она в это время совсем не выглядела, как сумасшедшая, которая разговаривает и ссорится сама с собой. А даже если и выглядела бы, то… Всё равно в этом мире были только они двое и никого ещё. Элли хотела бы, чтобы эти встречи никогда не кончались — без присутствия Артёма всё становилось и в половину не таким привлекательным, как раньше. Элли совершенно не желала просыпаться. Но однажды проснуться всё же пришлось — от ощущения того, что в реальности произошло что-то страшное и непоправимое. А следом пришло осознание: в этом мире Вадима больше нет.