ALL My Feelings

01/11/1984

Андре Ольбрих никогда не думал, что так будет ненавидеть этот колледж. Он ненавидел эти стены, эти кабинеты, этих преподавателей, эти рожи студентов и Ханси Кюрша, который время от времени появлялся в поле зрения Ольбриха в течение этих двух недель с их последней встречи. Хотя, нет, Андре не то, что бы ненавидел Ханси… Вернее ненавидел, но чуть-чуть и лишь за то, что он постоянно находится где-то рядом, в то время как у Ольбриха нет никакого желания с ним видеться вновь. Андре всю голову сломал, размышляя, что сейчас между ними двумя, но не пришел ни к какому нормальному выводу и просто сдался. Ему не хотелось напрашиваться к Ханси, не хотелось допытываться и надоедать. Ольбрих поначалу был твердо уверен в том, что однажды Кюрш сам подойдет и все ему скажет. Но нет… Две недели. Уже две недели и ничего не произошло! Более того, Андре начинало казаться, что и сам Ханси избегает его, потому что пару раз были такие моменты, когда они, направляемые потоком студентов по коридору, вдруг встречались друг с другом взглядами… и Ханси тут же отворачивался, словно в упор не замечал Андре. Разве такое не могло не ранить? И поэтому Андре просто прекратил искать с ним встречи. Будь что будет, решил он. Ханси не глупый, и все-таки когда-нибудь снизойдет до того, что сам решиться на разговор с Андре… В то время, как сам Ольбрих на это решиться точно никак не мог. Конечно, он был виноват. Это он при последней их встрече психанул, как какой-то ущербный и истеричный молокосос, и молча ушел, оставив Ханси стоять с растерянным видом посреди коридора. Но легко ли было самому Андре? Сначала Ханси поцеловал его, а на следующий день стал делать вид, что ничего не было. Но затем он снова затаскивает Андре в свою собственную кровать, и начинает крепко-крепко обнимать, словно они давным-давно встречаются. И все это без каких-либо объяснений! Что это все может значит, что? Они встречаются тогда, когда у Ханси есть настроение? Или Ханси просто играется с ним, когда ему надоедает Андреа? Что вообще творится в башке у этого сукиного сына Кюрша (Андре даже не побоялся таких мыслей), что он так хреново поступает? Он же сказал, что не хочет рушить их дружбу, но ведь именно этим он и занимается! И Андре оставался одураченным. Опять и снова. Но не бывает худа без добра. Пока Андре тревожился из-за их отношений с Ханси, то без труда подчинялся своей матери, не обращая внимания на ее бесконечные ворчания о том, какой у нее хреновый сын. Мама понемногу оттаяла, и, кажется, даже заметила, что с Андре что-то не совсем так (или просто обрадовалась, что он стал такой же тихий и спокойный, как и раньше), и стала к нему гораздо благосклоннее. Андре это вроде было на руку, а особенно учитывая тот факт, что он хотел записаться в гитарный кружок. Когда-то давно хотел… Целых две недели назад. «Интересно, а может они там уже и другого гитариста нашли, а я им просто не нужен, вот Ханси и избегает меня?» — думал Андре, неспешно направляясь в столовую колледжа. Сердце тут же болезненно защемило. Да, это было еще труднее — когда твой лучший друг мало того, что одурачил тебя, так еще и нашел замену. Это было слишком плохо. Слишком. Однако Андре не мог поверить, что Ханси такой плохой, трусливый и бесчестный. Нет. Ханси был немного замкнут и многое не договаривал – да, но не более того. По крайней мере, Ольбрих на это очень надеялся, но его все-таки не отпускал страх, что он не совсем хорошо знает своего друга. Кхм, лучшего друга… Взяв себе поесть, Андре тут же поспешил куда-то в дальний угол столовой, подальше от толпы оживленных студентов, чья громкая болтовня эхом отражалась от стен. Это ужасно раздражало Ольбриха, и он, несомненно, снова подумал о том, как же он ненавидит всех этих людей, и почему раньше он так упорно их терпел. Однако, не успел он глубоко задуматься об этом, как его отвлек из ряда вон выходящий факт: какой-то студент нагло уселся прямо напротив Ольбриха. Стоп. Это был Ханси. Андре замер с поднесенной ложкой супа к открытому рту, не зная, что и делать — начать говорить или делать вид, что не заметил. Хотя последнее вряд ли получится, потому что Ханси в упор напряженно смотрел на Ольбриха, который, несколько мгновений не двигался, а потом, вздохнув, положил ложку обратно в миску. — Нет-нет, ты ешь! — быстро сказал Ханси и махнул рукой, тем самым нечаянно снеся солонку, которая, упав на пол, разбилась. Андре даже не взглянул на нее, а смотрел он лишь на Кюрша, чей взгляд тревожно бегал по сторонам. «Боже, да он так сильно волнуется!». Сглотнув, Андре все-таки отправил ложку супа в рот, что сопровождалось неотрывным взглядом Ханси. Наконец, собравшись с собой, Кюрш выпалил: — Андре, прости меня! А еще, прости Томена и Маркуса. Ан, мы все идиоты, это так… — Ханси… Ты просто хотел извиниться? — перебил его Ольбрих. — Ты две недели молчал, чтобы собрать волю в кулак и извиниться? Ханси замолчал и скрестил руки на груди. Андре он напомнил чем-то обиженного ребенка. — Нет, ты скажи, я пойму, — неуверенно проговорил Ольбрих, отставив почти нетронутый суп в сторону. — Просто мы столько не виделись, и я уже было решил, что конец нашей дружбе… Голос у него невольно задрожал и Андре тоже заткнулся. Не хватало еще плакать тут при Ханси. — Что? — словно бы опомнился Кюрш и удивленно посмотрел на Ольбриха. — С чего ты взял это?! «Хотя бы с того, что ты меня одурачил, одурачил, одурачил, я остался в дураках, ты забрал у меня мой первый поцелуй, и бросил, бросил, бросил!». — Мы не виделись две с лишним недели, — несколько напряженно ответил Андре, стараясь смотреть куда угодно, но не на Ханси. — Не виделись, не разговаривали. Ты исчез, и как будто больше не хотел появляться… в моей жизни, — добавил он шепотом, сомневаясь, что Ханси расслышит из-за этого шума. — О, Андре… — чуть ли не жалобно протянул Ханси и немного наклонился вперед. Андре, напротив, немного помедлив, отстранился назад, изо всех сил сдерживаясь от того, чтобы не разреветься и не броситься обнимать Кюрша. — Андре, Андре… — тихо пробормотал Ханси. — Я не хочу исчезать из твоей жизни, ни за что. Ты… ты мой самый-самый лучший и близкий друг, и, о эру, я не знаю, что за кошка пробежала между нами. Ах, значит, кошка пробежала?! — Но поверь… Я не хочу, чтобы наша дружба прекращалась, — чуть громче сказал Кюрш. — Тогда почему ты меня избегал? — прошипел Андре, нахмурившись и, наконец, взглянув Ханси в глаза. Они у него сейчас были такие печальные и переполненные грустью, так, что у Ольбриха защемило сердце. Да и сам Ханси выглядел весьма несчастным. — Я не избегал тебя! — со вздохом проговорил Ханси и потер переносицу. — Я просто не хотел тебя тревожить, памятуя, как мы расстались в тот раз. Я надеялся, что, может, ты сам подойдешь… ох, нет, это, конечно, было глупо. Прости, Андре. Просто прости. Нас всех. — Вы там уже нашли другого гитариста? — вдруг спросил Андре. — Что? — Ханси непонимающе изогнул бровь. — Вместо меня… Скажи, и я все прощу! Скажи, вы нашли кого-то вместо меня? — почему-то этот вопрос сейчас интересовал Ольбриха сильнее всего. — О, нет, Андре, что ты! — Ханси был явно поражен, что Андре такое вообще могло прийти в голову. — Вы с Маркусом, который Дорк — наши единственные гитаристы. — Который Дорк? А у вас так много Маркусов? — теперь пришла очередь Ольбриха недоумевать. — Ну, вообще-то уже два… Ах да! Тебя же тогда не было! Ох, Андре, зря ты все-таки не пошел. Короче, мы там познакомились с крутыми ребятами из группы Redeemer, они репетируют в подвале старого клуба, а еще, в этой группе есть гитарист, которого тоже зовут Маркус, но только Зипен, а еще, мы нашли барабанщика, и знаешь, кто он? Это Томен! Наш идиот Томен! — беспрерывно протараторил Ханси, а закончив, схватил у Андре стакан с соком и залпом выпил сразу половину. — О-о, спасибо… — блаженно протянул Кюрш и похлопал себя по животу. Андре смотрел на Ханси как баран на новые ворота. — Чего-чего? — тупо переспросил Ольбрих, понимая, что из сказанного Кюршем не понял ровным счетом ничего. Ну, только что-то про барабанщика и идиота Томена. — Кажется, я говорил немного быстро? — извиняющимся тоном спросил Ханси. Затем, посмеявшись, Кюрш принялся более подробно рассказывать Андре о репетиции: он говорил о том, как фронтмен группы Redeemer поведал Кюршу и остальным много интересного об этой репетиционной базе, которая находилась в подвале какого-то старого клуба. Он говорил о том, как они сидели с ребятами и пили чай в комнате, как вдруг услышали, что кто-то играет на барабанах и, кстати говоря, весьма неплохо, и как оказалось, это был Томен Штаух, который в жизни не барабанил. Ханси рассказывал, как потом они все мирно договорились о том, что их группа Zero Fault (Андре сразу заметил, что Кюрш говорит об этом с нескрываемой гордостью) за небольшую плату будет иметь право приходить сюда в любое время, чтобы порепетировать (правда, при условии, что там не будут репетировать эти самые Redeemer) или просто отдохнуть, потому что в этом подвале было полно мест, где можно посидеть или полежать, и всяких безделушек, на которые можно убить добрую половину дня. — В общем, это очень-очень-приочень здорово, Андре, я и в жизни бы не подумал, что нам так повезет! — едва ли не захлебываясь от восторга, говорил Ханси (его, кстати, редко кому доводилось видеть в таком состоянии). — Вот только… — Только что? — насторожился Андре, который до этого почему-то даже разомлел от рассказа Ханси — настолько тот был позитивным и переполненным надежды на лучшее. — Мне тогда показалось, что Эрих Поль – ну, фронтмен этот — что-то нам не договорил… надеюсь, это не очень серьезно, — задумчиво проговорил Ханси, потирая подбородок. — Что ж, я тоже на это надеюсь. А что там Томен, кстати? Учится? — с интересом спросил Андре, забыв уже про то, что всего каких-то минут десять назад он не хотел видеть Ханси. — О да, разумеется! Барабанщик из Redeemer дает ему уроки, насколько мне известно, но мы пока что не очень часто пересекаемся — все-таки у всех экзамены на носу… Вспомнив об надвигающихся экзаменах, Андре вздрогнул. — Ах да, и, правда… Ты готовишься к ним? — А ты как думаешь? — усмехнулся Ханси, но затем вдруг посерьезнел. — На самом деле я не хотел готовиться, но преподаватели с нас десять шкур снимут, прежде чем спокойно отпустить на каникулы… Так что да, можно сказать, что я немного готовлюсь, чтобы не было проблем. А… как там у тебя с мамой? — С мамой… — Андре рассеянно почесал затылок, не сразу поняв, о чем говорит Ханси — уж больно Ольбриха поглотил ужас перед надвигающимися экзаменами. – А, с мамой… Вроде получше. Она стала добрее. — Правда? — обрадовался Кюрш. — Это значит, что ты все-таки можешь записаться в гитарный клуб и ходить с нами на репетиции! — Что ж, получается, что так… — Тогда давай так: завтра после пар — сколько их там у тебя? — встретимся. — Три пары. — Вот, у меня тоже. После третьей пары встретимся, запишем тебя в гитарный клуб, если, конечно, твоя мама разрешит, и вместе пойдем на репетицию к трем часам. Туда как раз и Томен с Маркусом заявятся, весело будет! — Хорошо… — заметив, что Ханси уже вскочил с места, Андре снова напрягся. Черт, совсем его Кюрш заболтал, и Ольбрих даже не успел спросить о том, что его тревожило больше всего! — Мне надо на пару торопиться, извини, что так убегаю, — быстро сказал Кюрш и чуть ли не бегом устремился прочь из столовой. Ольбрих тяжело вздохнул. И снова они ни о чем не поговорили. «Зато мы помирились» — успокаивал себя Андре, направляясь в кабинет экономики. Желудок жалобно урчал, но парень даже не обратил на это внимание — слишком был занят размышлением. — «И вообще, может, это и к лучшему, что мы не поговорили. Мало ли к чему бы привел этот разговор». Но все-таки кое-какой факт никак нельзя было отменять: судя по тому, как резво Ханси умчался на пару (когда это в нем проснулась такая тяга к учебе?!), то он явно чего-то хотел избежать. И гением быть не нужно, чтобы понять, что избежать он все-таки пытался разговора… «Вот взрослый парень же, а… А, нет, не взрослый». Все-таки, заводя дружеские отношения, так или иначе, приходится научиться мириться с тем, что у друга в голове свой особый вид тараканов, которые иногда просто не дают спокойно жить другим. Ханси, блин, восемнадцать, но по поведению он еще маленький, такой маленький… *** В течение всего дня Андре размышлял о Ханси, об их отношениях с Ханси, о чувствах Ханси… Господи, да, он, видимо, просто рехнулся, поскольку Кюрш никак не желал вылезать из его головы. Сначала Ольбрих пугал самого себя мыслями о том, что Ханси все равно когда-то его бросит, потому что эта напряженность между ними будет со временем нарастать и в итоге станет совсем невыносимой, а потом Андре самого же себя и успокаивал тем, что Кюрш не может быть таким трусливым и бесчестным. Он ведь и правда не может, потому что он не такой, как все прочие. Ханси другой. Слишком зарывшись в мыслях о Ханси, Андре забыл продумать кое-что другое, более важное на сегодняшний день, а именно, решить, что и как говорить маме насчет этого гитарного клуба. Это было действительно серьезной проблемой хотя бы потому, что Ольбрих не был уверен, что мама полностью успокоилась после той ссоры, и любое неправильное действие со стороны сына может запросто разозлить ее. И сейчас, сидя за столом напротив матери, которая неспешно ела свой ужин, Андре был совершенно в растерянности, не зная, как и начать разговор. К своему ужину он даже не притронулся, а учитывая то, что и в обед он нормально не поел из-за Ханси, то сейчас был очень-очень голоден. Однако страх перед матерью перебивал весь голод вплоть до того, что Ольбриха начало подташнивать. Отодвинув тарелку с макаронами и мясной подливой, Андре сложил руки на столе и напряженно уставился на мать. Та с удивлением взглянула на него. — Почему ты не ешь? — с недоумением спросила мама. — Ты же любишь эти макароны. — Люблю, но… — Андре глубоко вздохнул и, собравшись с мыслями, тихо сказал: — Мам, я хотел с тобой поговорить… — И по поводу чего? — спокойно осведомилась Рената, продолжив есть. — Понимаешь, тут такая ситуация… В общем, у нас в колледже есть гитарный клуб. Один мой знакомый сказал, что там преподает отличный учитель-гитарист, — затараторил Андре, сжав руки в кулак, но мать его перебила: — Знакомый — это кто? Ханси Кюрш? Андре мысленно вздрогнул. Господи, нет, лучше не давать маме повода говорить о Ханси. Она же его ненавидит. — Нет, — ответил, как ни в чем не бывало Андре. — Этот знакомый учится на втором курсе и помогает мне… мм, освоиться в колледже. Дело не в этом. Просто я не знаю, поймешь ли ты, но мне недостаточно тех знаний об игре на гитаре, которыми я обладаю. Мне нужно учиться дальше пока у меня это хорошо получается. — О, Андре, ты серьезно? — мать усмехнулась. — Я думала, что ты должен был переболеть этой нелепицей… Гитара. М-да. Нет, я не спорю, что навык игры на гитаре иногда бывает очень даже полезным на некоторых работах, и мне кажется, что твоего уровня вполне хватит. Как бы Ольбриху не хотелось ругаться, но от этих слов матери его едва ли не затрясло. — Не хватит, — изо всех сил стараясь сохранить внешнее спокойствие, ответил Андре. — Я должен знать больше. Знания никогда не повредят — ты сама мне это всегда говорила. — Да, верно, не повредят. Но помимо гитары у тебя есть учеба в колледже — и вот, что должно быть главным для тебя на сегодняшний день. — Она важна для меня! Мам, я и не собирался прогуливать учебу ради гитары. Но иногда у меня остается свободное от уроков и домашнего задания время, так почему бы не использовать его во благо? Клянусь, что как только я пойму, что времени мне не хватает, то сразу перестану ходить на эти занятия! — А поймешь ли? — поинтересовалась Рената, откладывая вилку. У Андре радостно подпрыгнуло сердце: мама не стала спорить, не стала доказывать, что гитара — это бессмысленная трата времени… Господи, да он же почти уговорил ее! — Конечно, пойму, — с готовностью закивал Ольбрих. — Да и к тому же, я не собираюсь ходить на занятия каждый день, а только два-три раза в неделю, и то не факт. Но это будет полезно. Рената надолго замолчала, видимо, взвешивая все «за» и «против», а Андре нервно ожидал, затаив дыхание и стараясь не думать, что решение матери может склониться не туда, куда нужно. Но в итоге, мать вздохнула и, поднявшись из-за стола, сказала: — Значит так. Можешь ходить в этот гитарный клуб, но если только ты получишь хотя бы одну неудовлетворительную оценку за свои экзамены… Ты, кстати, готовишься к ним? Андре едва заметно закатил глаза: уже второй раз за день у него спрашивали, готовится ли он к экзаменам. Почему о плохом надо постоянно напоминать?! — Готовлюсь. И, конечно, я сдам все хорошо, не беспокойся, — тоже вскочив из-за стола, Андре подошел к матери и от нахлынувшей радости сделал то, чего не делал очень давно — поцеловал Ренату в щеку. Затем, вдруг смутившись, хотел было уйти к себе в комнату, но был остановлен окликом матери: — А ты поужинать-то не хочешь? Я все-таки старалась, для тебя готовила эти макароны. — Ну да… спасибо, мам, — искренне поблагодарил Андре, усаживаясь обратно за стол. Мать ушла в гостиную, а Ольбрих с ужасающим аппетитом набросился на ужин, словно в последний раз он ел несколько недель назад. «Может, все не так уж и плохо. Раз с мамой наладилось, то, вероятно, скоро наладится все и с Ханси. И с нашей группой. Со всем» — эти теплые мысли грели Андре и тогда, когда он выполнял эту огромную кучу домашней работы, и тогда, когда засыпал, обнимая одеяло, представляя, что обнимает Ханси… ***

02.11.1984

Весь следующий день Андре прямо-таки с диким нетерпением ожидал конца пар, которые почему-то именно сегодня тянулись медленнее некуда. Ольбриху казалось, что прошла уже сотня лет с тех пор, как он перед парами встретился с Кюршем в его общаге, куда относил гитару, и там он заодно поделился с Ханси хорошей новостью. Тот, несомненно, обрадовался и, кажется, даже сильнее, чем Андре, поскольку, едва услышав, что Ольбриху разрешили ходить в гитарный клуб, то начал со счастливым лицом подпрыгивать на месте. Правда, парням пришлось быстро распрощаться, поскольку Ханси вдруг опомнился, что у него сегодня какая-то важная контрольная по правоведению, и если он опоздает, то преподаватель сожрет его живьем. И вот, теперь Андре с самым что ни на есть скучающим видом сидел на паре политологии, отказываясь внимать преподавателю, да и вообще напрочь игнорируя посторонние звуки. Нет, конечно, сначала Ольбрих усердно пытался понять новый материал, однако совсем скоро осознал, что никак не может сосредоточиться на предмете, ибо мысли его все были только о предстоящей репетиции. Первой репетиции в его жизни… Хотя Андре и сомневался, что сегодня из нее получится что-то нереально классное, но тем не менее он наконец-то получит хотя бы какой-то опыт в совместной игре на гитарах, и это уже было поводом для радости. Однако был еще и повод для небольшой грусти. Повод этот находился в одной аудитории с Ольбрихом, и, если выражаться точнее, то сидел прямо за партой напротив. Вернее, сидела. Андреа Кайзер была полной противоположностью Андре, и, к прискорбию самого Ольбриха, она, несмотря на всю отвратительность своего поведения, была популярна, красива и любима весьма многими. Училась она тоже весьма хорошо, и даже сейчас, когда Андре бездельничал, она усердно строчила лекцию. Светлые волосы Андреа, которые в свете солнца блестели приятным пшеничным цветом, ниспадали девушке на спину, а Андре с какой-то непонятной завистью глядел на них. «У нее даже волосы лучше и длиннее моих. И не кудрявые. И красивого цвета» — с тоской подумал Ольбрих, подперев кулаком лицо. — «У нее все лучше, чем у меня, а все почему? Потому что она девушка? ..». У Андреа и, правда, было все, чего он так желал в глубине души. У нее была куча друзей, хорошие отношения с преподавателями, приятная внешность и идеальный парень… о да. Ханси действительно был идеальным, даже слишком идеальным для Кайзер. Почему она заслужила все это счастье? Андре тоже хотелось всего этого. Ему хотелось, чтобы его хоть кто-нибудь так же уважал и любил. Ему, черт возьми, хотелось хотя бы того, чтобы однокурсники относились к нему хоть чуточку более дружелюбно и прекратили напрочь игнорировать его присутствие, когда он пытается к ним подойти! Конечно, если выбирать из двух зол — издевательства или пренебрежение, то Андре, без сомнений, выбирал второе, так как издевательств ему уже хватило. Продолжались они, кстати, от некоторых персон, до недавнего времени, а потом вдруг загадочным образом прекратились, и те самые персоны просто стали делать вид, что не замечают Андре. Ольбрих почти не сомневался, что это как-то связано с Ханси и Андреа, и это, кажется, была едва ли не единственная польза от общения Кюрша с Кайзер. Однако это все равно было не то. Андре надоело быть изгоем, надоело чувствовать себя каким-то прокаженным. Это было ужасно. С ним почти никто не хотел садиться за одну парту, и если, к примеру, преподаватель диктовал лекцию слишком быстро, а Андре не успевал что-то записать, то ему даже спросить было не у кого. Точнее, даже если он и спрашивал, то отвечали ему изредка. Или, скажем, когда Ольбрих болел, то некому было позвонить и узнать домашнюю работу, спросить, какие были контрольные работы и записал ли кто-нибудь ответы на них… Быть может, причина была в самом Андре, а том, что он боялся познакомиться с кем-то поближе (конечно, он знал своих одногруппников по именам и с некоторыми даже чуть-чуть общался, но не более того), а может, и в его однокурсниках, которые с упрямым достоинством тоже не шли на контакт первыми. И поэтому Андре ничего не оставалось, как забиться куда-то в угол собственного разума, и никого не подпускать туда. Почти никого… Он пустил туда Ханси, и после успел не раз пожалеть об этом, а особенно, после всего произошедшего. Понимает ли сам Ханси, как сильно он смог зацепить струны души Ольбриха? Возможно, нет, если совершает такие поступки. Но с другой стороны, как бы Андре не было больно, он все равно не мог вот так взять и обвинить Кюрша во всех своих страданиях. Быть может, Ханси все-таки что-то двигало, и поступал он так неспроста… Однако, тогда возникал вопрос: чем было это «что-то»? Или кто-то? .. Но поразмышлять над этим дальше Андре не успел, потому что раздался звук, который на данный момент был самым приятным и прекрасным звуком на свете, а именно — звонок, оповещающий об окончании пары. Так как пара эта была последней, то Ольбрих обрадовался еще сильнее и уже с трудом заставлял себя усидеть на месте, пока преподаватель диктовал домашнее задание. Наконец, закончилось и это, и Ольбрих тут же вскочил на ноги и принялся наспех закидывать вещи в сумку, однако вдруг произошло немыслимое: когда Андре застегивал рюкзак, то на его руку легла мягкая женская ладонь. Вскинув голову, Ольбрих увидел, что прямо напротив него стоит Андреа и неуверенно смотрит на него. — М-м… Привет. Андре, — заговорила она на удивление тихим и приятным голоском (но Андре готов был поклясться, что буквально пару дней назад Кайзер на весь коридор рассказывала какую-то очень смешную, по ее мнению, историю, и тогда ее голос уж точно не был таким). — Привет, — настороженно ответил Ольбрих, вытащив свою руку из-под руки Андреа. Быстро окинув взглядом класс, Андре показалось, что он уловил несколько любопытных взглядов, которые тут же исчезли, однако в открытую из однокурсников никто не пялился. — Я… Я хотела с тобой поговорить, — все так же неуверенно проговорила Андреа. — У тебя найдется минутка? Андре глянул на часы, висящие на дальней стене — те показывали без десяти два, а в два двадцать они с Ханси собирались встретиться. — Ну, может и найдется, — пробормотал Ольбрих, закидывая рюкзак на плечо. — О чем? — Пойдем, я хотела поговорить без посторонних лиц, — бросив быстрый взгляд на однокурсников, которые все еще оставались в аудитории и, как будто, нарочно собирались медленнее, Андреа неспешно вышла в коридор, а затем двинулась в сторону пожарного выхода. Андре знал, что туда ходить запрещено, а в случае нарушения, которое обязательно кто-то замечал в большинстве своем, студента ждало серьезное взыскание, поэтому, остановившись перед дверью, с недоверием посмотрел на Андреа. — Ох, да успокойся ты, мы сейчас быстро проберемся, главное, не стой, как столб, — и с этими словами Андреа с трудом приоткрыла дверь и скользнула в щелку. Андре, нервно осмотревшись, зашел следом за ней и тяжелая дверь на удивление тихо прикрылась за ними. Они стояли на небольшой площадке, от которой две лестницы шли вверх и вниз. Поежившись от холода — у Андре было такое чувство, будто они вышли на улицу, а не в пожарный ход, — Ольбрих обратил свой взор на Андреа. — Так вот, давай поговорим… — снова начала она и, немного помявшись, сказала: — Это насчет Ханси. Андре понял, что он даже не удивлен. Да и чему было удивляться? Неужто Андреа заговорила бы с ним о чем-то другом? Нет, конечно. — Продолжай, — с хмурым видом сказал Ольбрих, скрестив руки о груди. Он никогда и не предполагал, что будет говорить с девушкой своего друга. Друга, который ему очень не безразличен… — Понимаешь, он в последнее время стал какой-то сам не свой. Он, конечно, и раньше был занудой, но сейчас с ним что-то совсем не так. Он вроде зануда, а вроде… я даже не знаю, как и сказать. С ним что-то такое происходит, и мне это не нравится. — А если поточнее? Что происходит? — Ну, вот, скажем, обычно он напрочь отказывался слушать мои рассказы, а теперь очень даже внимательно выслушивает. Мы стали чаще видеться, даже несколько раз ходили в кинотеатр… Но это не похоже на Ханси! И, что самое нелепое, я чувствую, что он уделяет мне такое внимание не из любви. — То есть ты признаешь, что он тебя не любит? — вдруг вырвалось у Андре. Андреа смерила его укоризненным взглядом. — Я не признаю это до конца. Ханси очень скрытный, и трудновато угадать, о чем он думает и что чувствует. «А вот в этом мы с Андреа похожи — Ханси нам обоим кажется весьма загадочным» — мысленно вздохнул Ольбрих, однако не пожелал говорить это вслух. Вместо этого он поинтересовался: — А что еще он такого делает? Сам-то говорит что-то? — Ну, он иногда говорит про свою группу. И, так же как и я, говорит про учебу, про друзей, про музыку свою любимую… Короче, ничего примечательного! Андре, я тебя не просто так позвала. Я думала, что, может, ты знаешь, что с ним происходит. Вдруг он нашел себе другую?! — Об этом можешь даже не беспокоиться, — махнул рукой Андре. Он и сам не знал, почему настолько уверен, что Ханси в ближайшее время не найдет себе другую. Конечно, Кюрш и сам как-то говорил, что не готов к серьезным отношениям, ну, а вот, про несерьезные он ничего не говорил. — Это еще почему? — с подозрением спросила Кайзер. — Ну… Просто не беспокойся. Я знаю, что ему больше никто не нужен, — твердо проговорил Ольбрих, а сам подумал: «И ты ему тоже не нужна». — Что ж, тогда ладно. Но разве ты сам не замечал ничего необычного в его поведении? — Может и замечал. Честно говоря, мы не виделись с ним недели две, только сегодня встретились. — О, вот так. Может, он стал таким странным как раз из-за того, что вы и не виделись? .. — задумчиво спросила Андреа, никому, собственно, и не адресуя вопрос. – Так, ладно. Я так понимаю, ты ничего не знаешь. — Нет, — помотал головой Ольбрих. — Он точно не гулял ни с какими подозрительными девчонками? — Точно. — Тогда ладно, придется самой разбираться, — вздохнула Андреа и уперла руки в бока. — А ты сама его любишь? — не сдержался Ольбрих и посмотрел Кайзер в глаза. Девушка, немного помедлив, опустила голову. — Кажется, что да. Возможно, — на удивление тихо сказала она, и Андре без каких-либо сомнений поверил ей. И от этого ему стало больно, прямо-таки безумно больно где-то там, в сердце. «Мне нет места между ними двумя» — понял Ольбрих, стараясь не выдавать свою печаль. Конечно же, ему нет места, да, и более того — никогда и не было. Знал он это давно, но именно сейчас это принесло ему большую боль. Но Андре продолжал держаться. — Что ж… Я могу попробовать с ним поговорить, — от всей души надеясь, что его голос не дрожит, сказал Андре. Честно говоря, ему совсем не хотелось говорить с Ханси об Андреа, и он понятия не имел, зачем вообще такое предлагает. Но Кайзер уже, видимо, обрадовалась. — Правда? Поговори, если сможешь! — с улыбкой сказала Андреа, и Андре почувствовал себя еще хуже. Ему не хотелось ничего делать для нее, потому что в таком случае ему казалось, что он станет выглядеть в ее глазах еще более жалким и гадким. — Но это как получится, — попытался спасти ситуацию Ольбрих. — Может, он и не захочет говорить со мной об этом. — О да, Ханси такой. Однако, может, хоть что-то и получится. Если что — скажи мне, и мы снова придем сюда поговорить. А пока, я предложила бы тебе выйти через дверь пятого этажа, а я пойду вниз. Надеюсь, никто нас не заметит. Пока, Андре, и спасибо за то, что уделил мне минутку, — и с этими словами Андреа грациозно развернулась и поспешила вниз по лестнице. Опершись о перила, Андре проводил ее тоскливым взглядом. Он ненавидел Андреа, но себя возненавидел еще сильнее. Он все такой же слабак, как и полгода назад, и совершенно ничего не изменилось. Зачем он взялся помогать Кайзер? Не будь он слабаком, то сразу же послал бы ее куда подальше, но нет! Услышав, как где-то снизу негромко хлопнула дверь, Андре прикрыл глаза и прошипел: — Не буду я говорить с Ханси про тебя, сука. Ты ему портишь всю жизнь. И мне тоже. Шмыгнув носом, Андре взглянул на наручные часы — как оказалось, он уделил Андреа не одну минутку, а целых двадцать. До встречи с Ханси оставалось еще десять минут, и, это учитывая, что он непременно опоздает (как обычно), но Андре все равно не торопился. А вдруг он не сдержится и сам начнет с Ханси этот разговор про Кайзер? Ханси точно не обрадуется, а Андре точно загрустит от этого еще сильнее. Но тем не менее, Ольбриху было любопытно, что все-таки происходит с Ханси. Как он успел поменяться только за эти две недели, да и поменялся ли он вообще? Что у него за странное поведение? Кюрш сам же как-то говорил, что он только привязался к Андреа, но у него нет желания ходить с ней по кинотеатрам да кафе, а тут сам начал ее водить. «Может, он пытается вызвать мою ревность?» — мелькнула в голове у Ольбриха безумная мысль, но он тут же ее отогнал. Это было даже смешно. «Ну, а может, он просто пытается показать, что он занят в плане отношений?» —, а вот это было уже серьезнее. Конечно, Ханси не относился к тому типу людей, которые встречаются с кем-то ради хорошей репутации и всего прочего, но что, если Кюрш просто пытался… защититься? Так сказать, прикрыться от горькой истины, что он целовался с парнем? — Ханси, ты сумасшедший, глупый и бесчестный! — прошептал Андре и, судорожно вздохнув, вытер покатившуюся по щеке слезу. Он не хотел плакать, но это, как и обычно, получалось против его воли. А впрочем, чего теперь сдерживать слезы? Все за несколько минут стало ужасней некуда, и вряд ли теперь станет лучше. У Ольбриха пропало желание даже идти на эту репетицию… господи, зачем она нужна? Все равно играть они не умеют, и, соответственно, будут маяться какой-то непонятной фигней… а для Андре это будет лишний повод глядеть на Ханси и страдать, как тупая четырнадцатилетняя девчонка. Силой заставив себя успокоиться, Андре неспешно начал подниматься по лестнице на пятый этаж. У него мелькнула идиотская мысль, что лучше бы ему споткнуться здесь, упасть, сломать шею и сдохнуть. Никто не увидит эту позорную смерть, и никто не вспомнит о нем, а его тело будет лежать здесь и разлагаться, пока какая-нибудь Андреа не зайдет, и… Андре резко остановился, чувствуя, что его начинает подташнивать от собственных мыслей, и, зажмурившись, ударил себя по лбу. — Хватит, хватит, хватит об этом думать! — горячо зашептал Ольбрих, схватившись за волосы. Конечно, как бы все плохо не было, не хватало только предаваться суицидальным мыслям. Нет, только не это. Тогда он окажется еще большим слабаком, потому что только слабак в таких ситуациях опускает руки. А Андре не опустит. Нельзя. Надо просто пережить это. Я смогу. Сжав кулаки, Ольбрих взбежал вверх по ступенькам, затем, дойдя до двери, приоткрыл небольшую щель, и, осмотревшись, осторожно проскользнул в совершенно пустой коридор пятого этажа. Что ж, Андре хотя бы не поведут к завучу, чтобы выслушивать нотации по поводу того, что студентам запрещено ходить в коридор пожарного выхода, и бла-бла-бла, а это уже было немного хорошо. Среди плохого всегда есть что-то хорошее. «Как и среди хорошего — плохое», — со вздохом подумал Ольбрих, неспешно спускаясь по ступенькам на первый этаж. Выбегая на залитый солнцем двор колледжа, Андре уже размышлял о том, что ему стоило все-таки поговорить с Ханси. Конечно, может быть и не сегодня, но чем скорее, тем лучше. И прежде чем заводить с Кюршем разговор об отношениях, с Андреа или с Андре — это пока не так важно, нужно было как-то подготовить Ханси к этому разговору, иначе в ином случае он вряд ли расскажет то, о чем действительно думает. «Надо наладить с ним отношения, вот что» — решительно думал Андре, жмурясь от ярких солнечных лучей. Ветер несильно взъерошил светлые кудрявые волосы Ольбриха, и парень с наслаждением вдохнул свежий воздух, который после душного колледжа, был приятен сейчас как никогда. «Надо снова общаться с ним так же хорошо, как и две недели назад… Я снова должен быть близок ему. И я хочу быть ему близок». Как бы то ни было горько, но какую бы боль Ханси не причинил Андре, Ольбрих все равно рвался к близкому общению с Кюршем. И рвался даже еще сильнее, чем раньше. Андре что-то зацепило в Ханси. Может, его манеры, его поведение, его речи и голос, которыми они произносились, да даже внешность, черт возьми. А может, Ольбриха просто поразила душа Кюрша. Глубокая, свободная и мудрая. Ханси всегда открывает свою душу для него, Андре, но в то же время, — Ольбрих был уверен, — он все равно хранит в себе какую-то большую тайну, которую никому-никому не открывает. Ни Андреа, ни Андре, ни Дамиану. Да, это все так противоречиво, но Андре хотелось разгадать эту тайну, какой бы она ни была. Может, это и есть любовь? Или это просто стремление к каким-то новым знаниям? Ольбрих понятия не имел, и не знал, у кого можно было спросить. Ему казалось, что все его родственники и знакомые были до ужаса далеки от истины, и никак не смогут помочь, хотя бы потому, что они не знакомы с Ханси. «Зато с ним знакома Андреа. Очень близко знакома». Интересно, она тоже разглядела в Ханси эту большую тайну? В это было трудно поверить, однако еще сегодня утром Андре не верил, что Андреа и, правда, может быть тихой и милой. Все меняется еще быстрее, чем Земля вращается вокруг Солнца, и Ольбрих просто не успевал привыкнуть. Но с Ханси надо поговорить. Едва Андре успел об этом подумать, как буквально из ниоткуда появился и сам Ханси («Откуда он взялся?!»), который, крикнув что-то вроде приветствия, бросился обнимать Ольбриха. — Я думал, что уже не дождусь тебя, — пробурчал Кюрш, прижимая Андре к себе слишком, как показалось тому, тесно. — Неужели я опоздал? — удивился Ольбрих, даже не пытаясь выбраться из объятий. Ему хотелось обнять Ханси в ответ, однако что-то его останавливало. — Да, на десять минут! — фыркнул Кюрш, выпустив, наконец, друга из объятий. — Даже так? Вот тебе на… Ну, зато ты понимаешь что значит ждать кого-то, — усмехнулся Андре, скрестив руки на груди. — Блин, и правда. Это ужасно, — Ханси покачал головой, и на миг его лицо стало наигранно печальным, однако в следующую секунду Кюрш тут же расплылся в улыбке, — Поэтому на встречу с неприятными мне людьми я всегда буду опаздывать! Отлично придумано, Андре! — Ты сам это придумал… — О эру, так трудно сделать вид, что это придумал ты? — закатил глаза Кюрш. — Ладно, пойдем записывать тебя в гитарный клуб, малыш. — Я не малыш! — возмутился Андре, топнув ногой. — Ты меня младше, так что даже не вздумай спорить, — пригрозил Ханси, и буквально тут же получил неслабый пинок под зад. – Ой! Мое несчастное мягкое место… Андре, ты нарываешься на серьезные разборки! — Вот и не нарываюсь. — Значит так: беги. — Что? — не понял Андре. Коварно захихикав, Ханси вдруг принялся щекотать его бока, отчего Ольбрих, взвизгнув как девчонка, в испуге отскочил в сторону. — Это нечестно, Ханси! — Ты был предупрежден, и второго предупреждения не будет. Раз ты надумал со мной спорить, то будь готов к последствиям! — Ханси угрожающе поднял руки, быстро шевеля пальцами. Андре, невольно рассмеявшись, поспешил убежать подальше, а Кюрш, помчавшийся было за ним, вдруг заметил, что кто-то показывает на них двоих пальцем. Нахмурившись, Ханси приостановился и, поглядев на этого «кого-то» — им оказался хохочащий тощий паренек и его друг — крикнул: — Пальцем тыкать неприлично, кретины! И вы что, никогда не видели серьезные мужские разборки? — хмыкнув, Кюрш поднял влажный ком земли и запустил им прямиком в лоб тощего паренька. Раздался негодующий вопль, но Ханси, посмеиваясь, уже побежал догонять Андре. Ольбрих, стоя неподалеку, на крыльце у входа в правое крыло колледжа, с удивлением наблюдал за разыгравшейся сценкой, уже как-то позабыв про то, что Ханси бежал за ним, чтобы защекотать. Однако этого не забыл сам Ханси, который сейчас, приблизившись к Ольбриху, не дал ему вымолвить и слова, а тут же бросился щекотать его бока. — Ха-анси… господи, черт бы тебя побрал! — невольно засмеялся Андре, пытаясь освободиться от этой ужасной пытки. — Остановись ты! — Я же предупредил тебя, чтобы ты бежал, почему ты встал тут, как вкопанный? — как ни в чем ни бывало поинтересовался Ханси, не прекращая щекотать Андре. — Потому что я в шоке от твоих поступков… ой… — вывернувшись, наконец, из рук Кюрша, Ольбрих тяжело вздохнул. — А что я такого совершил? — пожал плечами Ханси, довольно улыбаясь. — Просто проучил недоумков. — Ханси… — медленно сказал Андре, бросив взгляд на двух парней вдалеке, один из которых что-то визжал. К своему ужасу Ольбрих вдруг узнал этот голос. — Ханси, ты проучил не каких-то недоумков, а Матиаса! — Какого Матиаса? — не понял Кюрш. — Ну, того, который с первого класса доставал меня, — тихо пробормотал Андре. Черта с два. Он знал, что гребаный Матиас Брайнер — главный мучитель всей его жизни — учится в техническом колледже, который находится недалеко от коммерческого, а знал оттуда, что еще до знакомства с Ханси Ольбриху «повезло» столкнутся с Матиасом на улице. Господи, да тот день был самым ужасным. Матиас вырос, сильно вырос, он был даже выше Андре, правда, по комплекции был такой же тощий. В тот вечер Брайнер был пьян — Ольбрих чувствовал это по запаху, — и он не желал отставать от Андре до тех пор, пока не узнает, что тот делает здесь, в Крефельде. Андре тогда пришлось солгать, что они приезжал сюда к родственникам, потому что вовсе не желал, чтобы ближайшие три года учебы превратились в сущий ад. Но, блять, какая ирония. Матиас ненавидел Андре с первого класса. Андре после окончания первого класса перевелся в другую школу, подальше от всей этой ненависти и издевательств, но в пятом классе Брайнер перевелся туда же, потому что так ему якобы ближе было ходить до дома. И вот, теперь, Андре постарался найти колледж подальше от Дюссельдорфа и его жителей (подальше от Матиаса и его прихвостней), и нашел его в Крефельде. И сам Матиас вдруг тоже с чего-то решил учиться в Крефельде! В это было практически невозможно поверить, но это факт: Матиас, которого Андре так стремился избежать, теперь оказался в ужасно опасной близости. Когда они встретятся снова, то как Ольбрих будет отмазываться тогда? И вот, эта встреча произошла. Андре не сомневался, что Матиас видел его, и не сомневался, что он за этот ком земли отыграется на нем по полной. И времени у него для этого было ого-го… Осталось только объяснить это Ханси. — Который сделал тебя таким неуверенным и м-м… трусливым? — негромко поинтересовался Кюрш, внимательно наблюдая за Ольбрихом. У Андре екнуло сердце. Трусливый… какое плохое слово. — Можно и так сказать, — нехотя признал Андре, но тут же выпалил: — Я не такой трусливый, как ты думаешь! — Разве? Если бы ты не был таким трусливым, то не беспокоился бы сейчас насчет своего Матиаса, — заметил Ханси. — А ты бы не беспокоился? Блин, Ханси, да он же меня убьет за то, что ты сделал… — Секундочку — он убьет тебя за то, что сделал я? — Ну… да. Да, он любит отыгрываться на тех, кто слабее. — Но почему ты показываешь ему свою слабость? — поинтересовался Ханси, заглянув Андре в глаза. Ольбрих невольно сжался. — Покажи ему, что ты стал сильнее и храбрее, и он прекратит к тебе приставать. — Но он тоже стал сильнее и храбрее, — неуверенно пробормотал Андре, опустив голову. — Он не мог стать храбрее. Храбрые не нападают на тех, кто слабее их, раз уж пошла такая тема. Он сам трус, которого нужно проучить. — Я один не смогу проучить его. — Один? — на лице Ханси промелькнула улыбка. — Иногда мне грустно, что ты забываешь о том, что у тебя есть я, Маркус и Томен. А кроме них есть еще Дамиан, Ханс-Петер, Габриэль, Эрих, Карл, Эдмунд, Теодор, еще один Маркус… — Но… Эрих, Карл… Кто, блин, это?! — удивленно спросил Андре. — Сходишь на репетицию и узнаешь, — Кюрш весело подмигнул Ольбриху. – Ну, а пока, просто помни, что ты в этом мире далеко не один. — Я… Ох, спасибо, Ханси, — вздохнул Андре. От слов Ханси у него неожиданно потеплело на сердце, и он понял, что страх к Матиасу словно испарился, как испаряется роса с восходом солнца. Сам того от себя не ожидая, Ольбрих от души стиснул Кюрша в объятиях и прижал его к себе. — Ты самый-самый лучший друг. Знай это, — прошептал Ольбрих. Что ж, может, сердце Ханси никогда и не будет принадлежать ему (Андре почему-то было больно и тяжело это осознавать), но зато душа Кюрша всегда для него открыта. И Ханси всегда будет его другом, который никогда-никогда не предаст. Андре был уверен в этом. *** Гитарный клуб, как оказалось, находился на первом этаже колледжа в каком-то отдаленном от главного коридора кабинете. Ханси, сам ни разу там не бывавший, и честно в этом признавшийся, ориентировался, в основном, по не столько непонятным объяснениям от Ханса-Петера, сколько собственному чутью, которое заставило парней минут пятнадцать бессмысленно бродить по пустынным коридорам, так что даже и спросить верное направление было не у кого — пятница, что поделать. В итоге они забрели вообще непонятно куда, но тут Андре явно услышал, как кто-то играет мощнейший запил на электрогитаре, и, оставив без внимания бормотания Ханси насчет «ну я же помню, что надо идти куда-то сюда…», помчался к источнику звука. Кюрш побежал за ним, и вскоре они приблизились к белой двери, за которой кто-то все так же рубился на гитаре. — Входи ты, — шепнул Ханси. — Чего? Я?! — так же шепотом возмутился Андре. — Не хочу я первый входить! — Ну, так это тебе надо, а не мне, — уперся Кюрш, скрестив руки на груди. — Вообще-то тебе тоже надо, чтобы я играл в твоей группе, — Ольбрих так же не желал сдаваться. — В нашей группе, а не только в моей! — Так, ладно. Почему ты вообще боишься туда идти? — Встречный вопрос, Андре. — Да я тут не был никогда… — Я тоже. — И я боюсь говорить с незнакомцами. — Don't talk to strangers, cause they're only there to do you harm… — затянул Ханси знакомую Андре песню группы Дио. — Если вы ищите клуб вокалистов, то вам не сюда, ребят, — буркнул какой-то мужчина, чья голова с коротко остриженными черными волосами выглядывала из дверной щели. Ханси и Андре подскочили на месте от неожиданности — они даже не заметили, когда он появился. — Ну, вообще-то, мы как раз искали клуб гитаристов… — нашелся Ольбрих и нервно сглотнул. — Серьезно? А гитары взять забыли? — поднял брови мужчина. — Понимаете, мы и не собирались их брать, мы… то есть Андре просто хотел вступить в этот клуб и кое-что с вами обговорить, — встрял Ханси, придав своему лицу как можно более умное выражение. — Кое-что? Какие вы загадочные. Ну, давайте, поведайте мне свою историю, герои, которые боялись говорить с незнакомцами, — мужчина хмыкнул и отошел в сторону, пропуская Кюрша и Ольбриха внутрь. Это был просторный и светлый кабинет, окна которого выходили на внутренний двор, и, видимо, раньше он был самым обычным классом. Правда, теперь все парты были сдвинуты к дальней стене и наставлены друг на друга, но зато стулья в три ряда стояли посередине кабинета. На одном из них с невозмутимым видом сидел и играл на гитаре парнишка примерно их возраста, и тут, к удивлению Андре, он поднял голову и, улыбнувшись, сказал: — Ханси, какая встреча, привет! Все-таки ты добрел до сюда. — Привет, Карл, — тепло поздоровался Ханси и пожал пареньку руку. – Вот, кстати, я пришел сюда с Андре. Ну, я еще тогда на репетиции про него говорил. — Андре Ольбрих? — Карл словно бы оценивающе посмотрел на Андре, а затем протянул и ему руку для рукопожатия. — Значит, ты гитарист. Я тоже. Меня зовут Карл Урслер. — Приятно познакомиться, — вежливо ответил Андре и, стараясь не выдавать свое волнение, пожал руку Карла. — Я так понимаю, что ты гитарист из той самой группы, с которыми мы будем вместе репетировать? — Да, именно, — кивнул Карл и, кажется, хотел добавить что-то еще, но его перебил все тот же грубоватый мужской голос: — Знаете, я не очень понял: вы пришли сюда в клуб знакомств или все-таки гитарный клуб? Говорил все тот же черноволосый мужчина, который, как оказалось, был раза в два выше и крупнее Ханси и Андре. Он куда больше походил на громилу, нежели на гитариста, но, как уже знал Ольбрих, внешность зачастую обманчива. Несколько пристыжено опустив голову, Андре хотел было извиниться, но тут ситуацию снова спас Ханси: — О, а здесь есть клуб знакомств? Мужчина посмотрел на Кюрша, как на идиота, но тот продолжил гнуть свое: — Нет, правда, он бы не помешал. Знаете, клуб знакомств — это действительно очень важно. Как-то раз я коллекционировал спичечные коробки. Сначала я собрал эти коробки со многих районов Северного Рейна, а потом пошел дальше: когда мой отец путешествовал по Германии, то я требовал, чтобы он привозил мне коробки из других земель. И знаете что? У меня были спичечные коробки со всех земель, кроме Баварии! Моему отцу туда ездить было не нужно, меня одного ради спичечного коробка не пустили бы. И что оставалось делать бедному одиннадцатилетнему мальчику? Вот тогда я подумал: было бы круто познакомиться с кем-нибудь из Баварии хотя бы по переписке, и мне бы прислали этот несчастный спичечный коробок… Теперь и Карл смотрел на Ханси, как на идиота, а Андре, крепко стиснув зубы, пытался сдержать смех. — Ханси просто хотел разрядить атмосферу, не принимайте его всерьез, — стараясь не улыбаться, выдавил Ольбрих. — В смысле не принимать меня всерьез? Я реально собирал спичечные коробки! — вознегодовал Кюрш, но Андре закрыл ему рот ладонью. — Я не перестаю удивляться уровню безумия, творящегося в голове у студентов этого колледжа. Что с ним не так? Может быть, стены этого здания пропитаны веществом, сводящим с ума? Нет, я не шучу. С каждым годом ко мне приходят все более странные люди. М-да… Ну, а вы — может, представитесь для начала? — вздохнул мужчина, и, сев на один из стульев, махнул рукой на другие, приглашая парней присесть. Те скромно опустились на стулья рядом (ну, вернее скромно опустился Андре, а Ханси от души плюхнулся на задницу, едва не промазав). — Меня зовут Андре Ольбрих, — представился Андре. — А я Ханс Юрген Кюрш. А вы примите в свой клуб такого, как я? — Такого неадекватного, как ты? — уточнил мужчина. — Я подумаю над этим. Меня зовут Каспар Фурман, можете не официальничать и называть меня просто по имени… А теперь рассказывайте мне свою великую тайну, почему вы приперлись в этот клуб. И Андре, не без помощи вездесущего Ханси, естественно, рассказал Каспару всю эту затею Ханса-Петера о том, что он, Ольбрих, запишется в клуб, и якобы будет в него ходить, а вместо этого будет сбегать на репетиции со своей группой. По мере рассказа Андре все больше казалось, что это идиотская затея и ничего не выйдет, однако по бесстрастному лицу Каспара угадать было трудно, что он сам думает на этот счет. Когда Андре и Ханси закончили, повисло долго молчание, нарушаемое лишь едва слышной мелодией «Don't talk to strangers», которую наигрывал на своей гитаре Карл. — Ну, и что вы думаете? — наконец не выдержал Ханси. — Я думаю, что вы и правда идиоты, но… — медленно сказал Каспар, но тут же вскинул руку вверх, предваряя какие-либо возражения со стороны Ольбриха и Кюрша. – Но! Мне нравится ваш энтузиазм. Так что, так и быть — я помогу вам. Только стоп — не спешите радоваться. Вот ты, — Фурман указал пальцем на Андре, — Кто ты в группе? Гитарист, так? — Д-да, — несколько неуверенно ответил Ольбрих, быстро переглянувшись с Ханси. — Тогда сыграй мне что-нибудь. — На чем? И зачем? .. — Я тебе сейчас дам гитару. Я должен знать уровень твоего навыка. Если ты хреновый гитарист, то я вряд ли пущу тебя в группу. А то, знаю я, что получится из этого: очередная пустышка будет зазря занимать сцену, когда туда так рвутся хорошие коллективы. — Даже если я и хорошо играю, то группа все равно может оказаться пустышкой, — невольно пробормотал Андре, принимая от Каспара гитару марки Ibanez, подключенную к комбику. — Это тоже верно, — согласился Фурман. — Но это будет лучше, чем группа-пустышка с хреновым гитаристом. Ты знаешь соло из песни Led Zeppelin «Custard Pie»? — Знаю, но оно ведь легкое! — Слушай, если ты мне его идеально сыграешь, то это уже успех, парень. Едва заметно усмехнувшись, Андре взял медиатор и, повернув ручку регулятора громкости на гитаре до конца, принялся играть знакомое соло из «Custard Pie». От волнения, он немного ускорил темп, но, кажется, это не слишком повредило общей картине мелодии, а вот, что было немаловажно — Андре ни разу не сбился, хотя от переживания у него вспотели руки и норовили вот-вот соскользнуть с грифа. Закончив играть, он едва заметно выдохнул, и с ожиданием взглянул на Каспара. Тот потирал подбородок. — Неплохо, паренек. Как там тебя? — Андре. — Да-да, Андре, неплохо. Я бы сказал отлично, если бы ты руку держал правильно. Разве тебе удобно так играть? — Ну, вроде терпимо, — неуверенно сказал Ольбрих, нервно разминая руку. — А надо, чтобы было не терпимо, а нормально. Пальцы вместе держи, понял? Вот так. — Да, кажется, понимаю… Хотя вот это неудобно. — Привыкнешь — и спасибо мне еще скажешь. Так, ладно, а что со вторым? Как там тебя? — Каспар посмотрел на Ханси, а тот, почесав затылок, сказал: — Я Ханси. И я вроде не хотел записываться… — Ты не из его рок-группы? — поднял бровь Фурман. — Из его! — Тогда почему не хотел? Неужели такой мастер игры на гитаре? — Нет-нет, все очень даже наоборот, — заулыбался Кюрш, и Андре заметил, как его щеки немного порозовели. — Я играю весьма отвратно… — Тогда какого ты делаешь в группе? Поешь? — Пою я тоже не очень-то божественно, но… — Барабанишь? — Нет же! — Тогда что же тебе остается? Судьба Сида Вишеса? — Я не хочу быть панком! — Упаси боже. Я про то, что ты басист. Это так? — Н-н… не знаю, — невнятно пробурчал Ханси, явно задумавшись. Андре тоже задумался. Кюрш сильнее всех стремился создать группу, он собрал их всех — Андре, Томена и Маркуса, даже нашел репетиционную базу… Но так и не не решил, на каком инструменте он будет играть. Конечно, Ольбрих сначала предполагал, что Кюрш будет играть на второй гитаре, но теперь на ней совершенно точно будет играть Маркус Дорк. — Может, Ханси подучится и будет играть на третьей гитаре, — неуверенно предложил Андре, посмотрев на Ханси и Каспара по очереди. — Да, точно, как в вашей группе! — с воодушевлением согласился Ханси, оглянувшись на сидящего позади Карла. Но Каспар тут же отрезал: — Вот уж нет. Куда вам три гитары в группе? И двух-то много будет. Вы хоть что-нибудь вместе играли? Ханси и Андре покачали головой. — Ну и все. И басиста у вас нет? — Да, его нет… У нас есть все, кроме басиста, — Кюрш расстроено вздохнул и посмотрел на свои руки. — И что же мне делать? — Не ныть, — грубовато сказал Фурман. — Если так хочешь быть музыкантом, то научишься и на басу играть. — Но я сам не смо… — попытался возразить Ханси, но его перебил Каспар, прикрикнув: — Записывайся в клуб, и учись, нытик! — Хорошо, — с готовностью кивнул Кюрш, видимо, немного испугавшись сердитого взгляда учителя. Однако, что было странно для Андре — Ханси вовсе не оттолкнуло то, что Каспар на него крикнул, напротив — Кюрш сразу как будто взбодрился и вновь стал таким же жизнерадостным, как и обычно. — Вот и замечательно, — Каспар удовлетворенно кивнул. — Вы сейчас куда-то идете или нет? — Да, идем, на нашу репетицию… самую первую в жизни, — тут же отозвался Ханси, нервно ерзая на месте. Казалось, что ему под зад подложили кнопку. Подумав об этом, Андре невольно усмехнулся. — Ну, вы там нарпептируете сейчас… Ай, ладно, хрен с вами. Еще раз скажите, кто там Андре Кюрш и Ханси Ольбрих? — Я — Андре Ольбрих, а он — Ханси Кюрш, — едва сдержав смех, ответил Андре. «Андре Кюрш?! Ханси Ольбрих? Какого хрена?». — Ага. На заметку: этот сраный клуб работает каждый день, кроме выходных, с двух до шести. Если хотите быть хорошими музыкантами, а не ущербными говнарями, то почаще ходите ко мне, а не на репетиции. Толку от репетиций не будет, если вы играть нормально не умеете. Поняли? — Конечно! — хором сказали Ханси и Андре, и, посмотрев друг на друга, прыснули. — Тогда валите, идиоты. — До свидания! — крикнул Андре, выбегая из кабинета следом за смеющимся Ханси. — Э-эй, тебя что, совсем понесло, дружок? — О… о-о… видимо, да, — с трудом выдавил Ханси и, отбежав куда-то в самый конец коридора, снова начал хохотать, прислонившись спиной к стенке. — Я даже не понимаю, почему! — улыбаясь, Ольбрих потормошил плечо Кюрша. — Поверь, я тоже… — опустив голову и опершись руками о колени, Ханси перевел дыхание. Андре все держал руку на его плече. — Ты все-таки с сумасшедшинкой, — негромко сказал Андре, начиная невольно поглаживать плечо Ханси. Ольбрих и сам не мог понять, зачем он это делает. Он знал только, что ему очень-очень нравится, как выглядит Кюрш в этой темно-синей толстовке и светлых джинсах, и вообще, эта одежда почему-то делала Ханси еще более милым, чем обычно, отчего хотелось долго-долго сжимать его в крепких объятиях и никуда не отпускать… — Ты тоже, Ан, — наконец успокоившись, еще тише сказал Ханси своим нежным и чуть хриплым голосом. Медленно подняв голову, Кюрш заглянул в глаза Ольбриху, и тот на несколько мгновений забыл, как дышать. Господи, почему его так сводит с ума простой взгляд Ханси? Чувствуя, как быстрее забилось сердце, Ольбрих чуть сильнее сжал плечо Кюрша, жадно глядя в его прекрасные карие глаза, и безумно боясь того момента, когда Ханси решит отвернуться. Но этот момент все-таки наступил, и слишком скоро. — Что-то мы задержались немного, — Ханси резко выпрямился, оторвавшись взглядом от глаз Андре. Ольбриху показалось, что его буквально швырнули с небес на землю, и это было такое гадкое и неприятное ощущение, что ему хотелось завыть. — Ничего страшного, — севшим голосом сказал Андре, все еще сжимая плечо Ханси. «Если он стряхнет мою руку, то я просто не переживу». Однако Ханси не стряхнул, а, напротив, к удивлению Андре, легонько погладил его руку. — Волшебные ручки Анди, которыми он так мастерски играет на гитаре… — чуть улыбнувшись, произнес Кюрш, а затем положил и вторую руку Ольбриха себе на свободное плечо. — Может, если они полежат на моих плечах, то и я научусь так же здорово играть? — Если бы я был волшебником, то обязательно сделал, чтобы так и было, — прошептал Андре, вновь уставившись Ханси в глаза. О, черт, он просто ненавидел смотреть людям в глаза, но с Кюршем случай был совершенно противоположный — он просто не мог от них оторваться. — Это было бы так здорово, Ан… Но я был бы недостоин твоего волшебства, — ответил Ханси, и Андре ощутил, как руки Кюрша мягко скользнули к нему на талию. — Достоин. Ханси, ты достоин самого лучшего, и если бы я все-таки был волшебником, то делал бы все, от чего тебе становилось бы лучше, — с нотками отчаяния в голове проговорил Ольбрих. Нервно покусывая нижнюю губу, он обвил руками шею Ханси. — Ты слишком добр ко мне, Ан. Из друзей ко мне так не был добр никто. Я… Я ненавижу себя за то, что поступаю с тобой так отвратительно. — Ханси-и… — из груди Андре вырвался тихий стон, который он не смог сдержать от нахлынувших вдруг чувств.  — Андре, если ненавидишь меня за все произошедшее, то ударь меня. Избей хоть до полусмерти, потому что я заслуживаю этого, — выдавил Ханси, понурив голову. — Я ужасен… — О боже, что ты городишь! — Андре уже не понимал — смеялся он или плакал, потому что и смех, и слезы одинаково рвались изнутри. Все чувства к Ханси, которые он так усиленно сдерживал глубоко в себе, вдруг вырвались огромным смешанным потоком, и это было одно из самых странных ощущений в жизни Андре. — Ханси… Ох, Ханси гребаный ты Кюрш… Обхватив руками чуть поросшие щетиной щеки Ханси, Андре поднялся на цыпочки и коснулся своими губами губ Кюрша. Сначала коснулся осторожно, словно боясь быть отвергнутым, но затем стал делать это увереннее, не задумываясь о том, правильно ли он вообще делает. Ольбрих чувствовал на своих губах быстрое и горячее дыхание Ханси, и это завело Андре так сильно, что теперь он чуть приоткрыл рот и впился не очень умелым поцелуем в его губы. Кюрш, видимо, выйдя из ступора, в который его ввел такой неожиданный поступок Андре, сопротивляться не стал, а наоборот взял инициативу в свои руки. Крепче схватив Ольбриха за талию, Ханси принялся одаривать его горячими поцелуями в ответ, отчего Андре испытал уже знакомое чувство, что земля плывет куда-то прочь из-под его ног. Но это было неважно, черт возьми, сейчас ничего не важно. Кюрш крепко прижал Ольбриха к своей груди, а затем медленно развернулся, тем самым прижав Андре к стене. — Ты снова падаешь… — прошептал Ханси, плотно прижимаясь своим телом к телу Андре. — Ханси… о эру, Ханси, поцелуй меня. Поцелуй меня снова, пожалуйста, и не прекращай целовать, — взмолился Ольбрих сквозь слезы. Андре одолевал страх, что сейчас это все исчезнет, что снова исчезнет Ханси, снова станет делать вид, что между ними ничего нет. Андре боялся этого до дрожи, а от того, снова переложив руки на плечи Кюрша, пальцами вцепился в них так сильно, что Ханси поморщился. — Тише, тише, Анди, я здесь, с тобой, — хрипло пробормотал Ханси, вновь накрывая губы Андре своими. Ольбрих зарылся пальцами в густые волосы Кюрша, и, плотнее придвинув его голову к себе, стал мягко целовать Ханси в ответ. Из-за слез Андре поцелуй получился влажным и соленым, и тяжелым до ужасной боли в сердце, которая эхом отзывалась по всему телу Ольбриха. Как бы близко не был Ханси сейчас, какими бы горячими и настойчивыми не были его губы, Андре знал, и знал точно — как только этот поцелуй прекратится и они выйдут из прекрасных чертогов безвременья, куда уже успели погрузиться почти полностью, то все вернется на круги своя — Ханси снова будет со своей Андреа, Андре снова останется один, и Ханси и Андре никогда не смогут быть вместе. Когда Ханси снова попытался оторваться от поцелуя, Андре легонько прикусил его нижнюю губу, словно надеясь задержать, однако путного ничего не вышло. Взяв себя в руки, Ханси решительно отодвинулся, и буквально следом за этим не выдержал Ольбрих. Руки его безвольно повисли по бокам, а сам Андре, издав слабый и отчаянный стон, медленно сполз по стенке. — Андре, да что же это… — пробормотал Ханси, подхватив Ольбриха, и не давая ему сползать снова. Но тот, словно и не заметив этого, зашелся в рыданиях. Лучше бы его избили. Отпинали хорошенько, забили кулаками… да что угодно, но не это! Такая боль была выше его сил. Он не мог ее терпеть. Андре за всю свою жизнь довелось испытать много видов боли — как физической так и моральной, и теперь он мог совершенно точно сказать, что ему легче было перенести драку с целой футбольной командой, чем-то, что он испытывал сейчас. Ханси дал ему надежду. Он подарил ему свет — и не слабый луч, а целое солнце! .. Кюрш дал ему то, чего Андре так давно не хватало для полноценной жизни — любовь. Любовь, которую Ольбрих не получал должным образом от матери, и уж от друзей тем более — их просто не было. Но ее смог подарить Ханси, и даже не в том коротком поцелуе на мосту… Он дарил Андре свою любовь буквально с момента их знакомства, и проявлялась она почти во всем: в эмоциональных разговорах Ханси, во взгляде его прекрасных карих глаз, в объятиях, в которых он постоянно любит сжимать Ольбриха. А поцелуй… поцелуй был самым ярким и прекрасным подтверждением его любви. Поцелуй уверил Андре в том, что Ханси правда любит его. А теперь… теперь Ханси хотел отказаться от этого поцелуя. Да, он точно хотел, Андре знал это. С этого момента Кюрш снова будет делать вид, что между ним и Ольбрихом ничего такого нет, и это будет означать лишь одно — его любовь к Андре была ненастоящей. Неискренней. Поддельной. Рыдания рвались из груди Ольбриха еще сильнее, и он даже не думал успокаиваться. Как тут можно успокоиться? Как можно обрести прежнее спокойствие, когда в его душе все только отстроенное с таким трепетом и осторожностью, начало рушиться от сильнейшего урагана, принесенного близким человеком? — Андре, мой хороший… — беспомощно пролепетал Ханси, потерянно глядя на Андре. Сейчас Кюрш был похож на маленького ребенка, у которого злой дядя отнял его любимую игрушку, и он не знал что делать — плакать от горя или вопить, и пытаться забрать игрушку обратно. Но Ольбриха, глядящего на Ханси словно через темную пелену, состоящую из слез, поразило другое —, а именно глаза Кюрша. Они будто отражали душу самого Андре, потому что Ольбрих видел в глазах Ханси ту же боль и те же мучения, которые испытывал сам. Ему тоже трудно. — Андре, прости меня. Я умоляю, прости, — Ханси кинул свой рюкзак на пол и, придерживая Андре за руки, осторожно усадил на него. Ольбрих, по чьим щекам текла новая порция слез, не сводил глаз с Кюрша, который, казалось, сам вот-вот расплачется, и было непонятно, как именно он сдерживает себя. Подумав о том, что Ханси сейчас ощущает то же самое, но в то же время держит себя в руках не иначе, как титаническим усилием, Андре ощутил стыд и заставил себя успокоиться. Помотав головой, Ольбрих вытер рукавом рубашки слезы с обеих щек, а затем, глубоко вздохнув, повернул голову к Кюршу, который сидел перед ним на одном колене. — Андре, я самый б-большой кретин в мире, — запинаясь, сказал Ханси. Андре никогда не слышал, чтобы Кюрш говорил таким чувственным и печальным голосом. — Если ты хочешь убить меня, то убей. Я заслужил это. А ты… ты не заслужил всех этих слез. К-клянусь, Ан, я никогда не думал о том, чтобы намеренно доводить кого-то до слез. До т-такого состояния. Черта с два, я и сам не думал, что когда-то буду чувствовать то, что чувствую сейчас… Кюрш опустил голову, тяжело дыша. Сгорбившийся и сжавшийся он теперь выглядел еще более беспомощным… но все-таки не слабым. Но сила и уверенность его явно пошатнулись, и Андре не мог поверить, что сам довел его до такого. Ему тоже не хотелось делать больно Ханси, но в итоге именно это он и сделал, даже не задумываясь. Андре считал, что для Ханси все это — поцелуи, объятия, приятные слова — было игрой. Что он просто разминался на Ольбрихе из-за скуки или еще каких-то нелепых мотивов. Но Андре из-за своей чертовой паранойи почти не брал во внимание тот факт, что Ханси так никогда сделать не сможет. Ханси, конечно, не был святым, но все его чувства по отношению к Андре всегда были искренними и чистыми. И тот поцелуй на мосту был таким же чистым и прекрасным, да только Ольбрих со своими дебильными мыслями умудрился все перевернуть кверху дном. А Ханси ведь был такой же, как и он. Всегда был таким. — Что ты чувствуешь ко мне? — тихо спросил Андре и осторожно коснулся пальцами плеча Кюрша. Тот медленно поднял голову. — Что-то сумасшедшее, — хрипло ответил Ханси. Волосы, ниспадавшие на его лицо, закрывали глаза, и Андре не мог снова посмотреть в них и найти ответы на свои вопросы. Ему действительно так же больно, как и мне? Он раскаивается в том, что сделал? Он любит меня? .. — Андре, после встречи с тобой я весь стал сумасшедшим. — Я тоже, — шепнул Ольбрих в ответ. — Я часто думаю о тебе, Андре, — неуверенно принялся говорить Кюрш, глядя куда-то на живот Ольбриха. — Я постоянно думал о тебе с самого нашего знакомства. Мои мысли становились все безумнее и безумнее. Откуда-то из глубины моего сердца что-то начинало рваться наружу, когда я думал о тебе. Нет, я не хочу показаться романтиком или королем метафор, коим я не являюсь, я говорю то, что есть: мое сердце правда начинало буквально с ума сходить и колотиться, как бешеное, когда мои мысли заходили о тебе. Со мной это творилось достаточно давно. Я все время сравнивал эти странные ощущения со своими чувствами к Андреа, и не видел между ними ничего общего. То, что я чувствую к Андреа — это просто что-то спокойное и обычное. А к тебе… что-то дикое и необузданное. Я не знаю, что такое любовь, и не могу точно сказать, что мои чувства к Андреа и к тебе — это она и есть. К Андреа я просто привязался, очевидно, это так, а к тебе… Я не знаю что это! Я не знаю! — Я тоже не знаю, — выдавил Андре, чувствуя, как его собственное сердце сумасшедше колотится в грудной клетке. — Любовь — это очень странное понятие, и я не могу сказать, как именно она начинается и как выглядит. Ханси, я сам не знаю, что такое творится со мной… Ты всегда был моей опорой и поддержкой, и я воспринимал тебя как лучшего друга, но не заметил, когда эта черта стерлась… Просто в один момент ты стал кем-то больше и я взглянул на тебя другими глазами. В один момент я понял, что ты — самое идеальное, что есть на этом свете, и других таких, как ты, я нигде и никогда не найду. — Я не идеальный, — пробормотал Ханси, даже немного пятясь назад. Андре чуть сильнее сжал его плечо и осторожно потянул ближе к себе. — Думай, как знаешь. Мне ты кажешься идеальным. Идеальным другом, идеальным братом, идеальным… — Андре запнулся и замолчал. Он вдруг подумал, что они с Ханси совсем недавно так горячо целовали друг друга, а теперь он стесняется даже выразить некоторые свои мысли. — Это все — одна большая проблема, Андре, — глухо сказал Ханси, взглянув, наконец, Андре в глаза. Тот невольно похолодел. — Почему проблема? — медленно спросил он. — Мы оба парни. Ну конечно. Какая же еще проблема может быть в этом чертовом мире?! «Будь я или Ханси девушкой, то все было бы в порядке. А тут, из-за того, что мы одного пола, разыгрывается какая-то трагедия!» — сердито подумал Ольбрих. Да, трагедия. Она начинается еще с его матери, которая терпеть не могла гомосексуалистов, считая, что они — опасные для общества люди с нездоровой психикой, и заканчивается самим обществом, которое, рассуждая точно так же, как Рената Ольбрих (если не хуже), всеми правдами и неправдами отторгало от себя людей с «неправильной» ориентацией. Отторгало, ненавидело и боялось… Да, определенно общество боится тех, кто непохож на них. Они страшатся изгоев, словно те больны чумой или еще чем-то более серьезным. Общество не могло признать и оставить в покое этих людей — о нет, только не это. Чтобы утихомирить свой страх, общество будет нападать на изгоев снова и снова, надеясь убить их морально… надеясь сделать их этими нападками такими же «нормальными», как и остальные. Правильно ли это? Определенно нет. Но Андре привык быть изгоем, привык подвергаться нападениям, и по сути, если бы он стал встречаться с Ханси (даже мысли об этом ужасно смущали Ольбриха), то его положение в обществе ничуть бы не изменилось. У него по-прежнему было бы мало друзей, а Матиас с дружками все так же колотили его за гаражами при первом удобном случае. Но Ханси — дело другое. Ханси всегда жил прямо противоположно жизни Андре, никогда не был изгоем и толком не чувствовал давление общества. Конечно, Ольбрих знал, что Кюрш даже при своей спокойной жизни старается не подвергаться влиянию массы людей, но, тем не менее, он еще не знает вкус настоящей ненависти со стороны этой самой массы. И Андре сомневался, что ему понравится этот вкус. — Я ждал такого ответа, — вздохнул Андре. Глядя на хмурое лицо Ханси, он понял, что тот уже не раз размышлял о том, что сейчас промелькнуло в голове у Ольбриха. — Но это не совсем главная причина… Причин, я бы сказал, несколько, — пробормотал Ханси, вновь глядя Андре на живот. — Отношения — это большая ответственность, к которой я не готов. Наверняка не готов. А отношения с человеком одного со мной пола — это двойная ответственность. Андре, ты же знаешь, какой я безответственный раздолбай… Ольбрих невольно улыбнулся. Это, конечно, ответственный момент, но Андре несколько развеселил тот факт, что Кюрш сам признался в своем раздолбайстве. — Ты раздолбай, но отнюдь не безответственный, — уже серьезнее сказал Андре. — Будь ты безответственным, то не стремился бы создать группу. Но я понимаю тебя. Для отношений нужна… другая ответственность. — Да, вот я про это и говорю, — судя по голосу, Ханси был рад, что Андре его так легко понял. — А еще одна причина… Я ее уже озвучивал. Я не понимаю себя. Не понимаю свои чувства. Я… вдруг я чувствую к тебе не любовь, а просто страсть. Она быстро загорается и быстро тухнет, и я… я просто боюсь, что могу ошибаться. Андре кивнул. Это он тоже понимал, но этот факт причинял ему больше боли, чем предыдущий. — Но, Ан, это не значит, что наша дружба кончается! — поспешил заверить его Ханси. — Это не значит, что я буду тебя меньше любить, как друга… ты понимаешь? — Я понимаю, — с тяжелым вздохом ответил Андре, чувствуя подступивший к горлу ком. Хоть их разговор и был настроен более-менее позитивно, но теперь Ольбрих снова ощутил всю тяжесть ситуации: между ними все-таки ничего не будет. И это был последний их поцелуй. Точно последний. — Меня правда следует убить, — после недолгого молчания произнес Ханси. — Я тебя убью за разговоры о том, что тебя надо убить, — сипло пробормотал Андре. Он вдруг подумал о том, что наверняка выглядит ужасно — чего стоит только его покрасневшее и распухшее от плача лицо. Но Ханси это не отталкивало, как отталкивало когда-то в детстве одноклассников: Андре прекрасно помнил, как однажды в классе втором он разревелся из-за плохой оценки по какому-то предмету, и одноклассники старательно обходили его стороной, издалека таращась с противным любопытством. И ни один! Ни один не подошел его успокоить. Ральфи тогда снова болел, а два других «лучших друга» как назло куда-то запропастились. — И сбросишь мой труп в Рейн, да? — слабо усмехнулся Кюрш. — Именно. Они снова замолчали. Время шло медленно, и на Андре с каждой секундой наваливалась вся тяжесть происходящего. Он только надеялся, что хотя бы Ханси сейчас легче… Но нет. Внимательно понаблюдав за ним, Ольбрих увидел, что Кюрш отчужденно и мрачно смотрит по сторонам. Мы даже чувствуем с ним одно и то же… — Андре, — вдруг отчетливо произнес Ханси и заглянул прямо Ольбриху в глаза. — Пообещай мне, что больше не будешь плакать. Ан, ты же сильный. Я соглашусь с тем, что слезы иногда несут за собой облегчение, но от постоянного плача тебе будет только хуже. Я… я знаю это. — Обещаю, — тихо ответил Андре, полностью доверившись Ханси. «Он тоже не всегда был сильным» — понял Ольбрих. — «Что его сделало сильнее? Смерть отца? ..». Возможно. Иначе из-за чего ему еще пришлось бы плакать? — Я верю тебе, — твердо сказал Ханси, а затем, наклонившись к Андре, нежно поцеловал его в лоб. — В этом мире нужно быть сильным. — Спасибо тебе, Ханси. Ольбрих почувствовал, что ему стало чуточку легче. Словно у него забрали хотя бы малую часть груза, которая вот так неожиданно навалилась на него. Кюрш только слабо улыбнулся в ответ, а затем медленно, словно боясь свалиться, поднялся на ноги. — У нас впереди еще будут победы, Ан… Давай стремиться к ним, — Кюрш протянул Ольбриху руку, и тот, ухватившись за нее, тоже встал. — И для начала пошли на репетицию, — Андре заставил себя улыбнуться. — О да… Пусть наши победы начнутся там. Если соберем Томена и Маркуса и сможем уговорить их делать то, что надо — это уже победа! И они пошли. Не очень уверенно, но пошли по дороге, ведущей неизвестно куда. Вместе. *** Они неспешно спускались в подвал какого-то престарелого клуба, и Андре полной грудью вдохнул сырой воздух, наполнявший помещение. Пахло мокрым бетоном, а еще — чем-то старым и давно забытым. Андре помнил, что так же пахли какие-то древние вещи с помойки, типа тумбочек со сломанной дверцей, стульев без нескольких ножек, а также, порванных и обесцвеченных тряпок. Все эти вещи они с Ральфи, Лукасом и Манфредом в возрасте лет восьми таскали в свой шалаш на дереве, который был когда-то давно построен старшеклассниками, но брошен за ненадобностью. Тогда ребята частенько лазали в этот чудесный домик на дереве и обустраивали его предметами, притащенными с городской помойки, параллельно играя в пиратов или рыцарей, захватывающих замок. Это все было очень забавно и весело до того момента, пока одна из прогнивших досок на полу шалаша не сломалась, и один из мальчиков — Лукас, с воплем не рухнул вниз. Он сломал руку, а родители всех четверых сломали одну из радостей детей, строго-настрого запретив им играть в этом шалаше и подобных ему местах. Андре, конечно, получил взбучку сильнее всех. И вот, теперь он снова вдыхает этот запах, и воспоминания невольно накатывают на его напряженное сознание. Уйдя куда-то глубоко в себя, Андре прекратил обращать внимание на окружающую обстановку, и потому, сойдя с последней ступеньки, он не заметил резиновый ковер, лежащий у входа. С размаху споткнувшись, он почти упал, но Ханси вовремя успел его подхватить. — Так-так, полегче, юноша! — усмехнулся Кюрш, ставя Ольбриха в вертикальное положение. — Здесь уже один умник навернулся. — Какой, интересно? — быстро дыша, Андре сердито посмотрел на выцветший зеленоватый ковер. Зачем он вообще тут лежит?! — Такой, которого ты, кажется, ненавидишь, — раздался голос откуда-то спереди. Андре резко вскинул голову, и увидел Томена, стоящего со скрещенными руками в дверном проеме. Позади Томена стоял какой-то незнакомый парнишка с кудрявыми светло-каштановыми волосами чуть выше плеч, который, как отметил Ольбрих, был чуть ниже его самого. На лице парнишки играла нагловатая усмешка, которая не очень понравилась Андре, однако он решил не уделять этому много внимания — мало ли что может показаться при первой встрече. К тому же, сейчас возникла проблема куда более серьезная — Томен. — Я тебя не ненавижу, — ответил Андре, со всей присущей ему серьезностью глядя на Томена. — Правда? А мне казалось, что ты нас с Маркусом готов заживо сварить в кипящем воске. — Тебе казалось, — Ольбрих тяжело вздохнул. Он все никак не мог привыкнуть к вызывающему поведению Штауха, хотя, признаться честно, это поведение вовсе не отталкивало Андре, а наоборот, было ему весьма интересно. — Томен, я не хочу сейчас устраивать разборки… И где Маркус? — Я туточки, — махнул рукой паренек, стоящий за Томеном. — Но… — Андре на несколько секунд показалось, что он тронулся умом: не мог же Маркус Дорк так измениться? Потом Ольбрих одернул самого себя — конечно не мог, это ведь и не Дорк там стоит! — …Мне нужен другой Маркус. Который Дорк. Это с ним мы поругались, а не с тобой. — А ну, это да, это верно, — кивнул паренек и снова усмехнулся. — Хотя я тоже Маркус, имей это в виду! — Ну… Хорошо, — Андре сухо кивнул, стараясь не показывать, как ужасно неловко он себя чувствует. Он не совсем понимал, чем была вызвана эта неловкость, но он знал точно, что ему не нравится устраивать разборки в обществе этого незнакомого ему паренька. — Отойдите, — устало сказал уже знакомый голос, и, отодвинув этого нового Маркуса и Томена, к Андре подошел тот Маркус, который Дорк, и которого Ольбрих был рад видеть сейчас как никогда. — Ты и меня ненавидишь, да, Андре? — поинтересовался он, несколько грустно глядя на Андре. — Господи, да что с вами? — выпалил Ольбрих. — Две недели уже прошло! Я не обижался ни на кого, и уж тем более не собирался кого-то ненавидеть, а просто рассердился, что вы так ужасно поступаете с теми, кто младше и слабее вас, только и всего! — Только и всего! — передразнил его Томен. — Тебе только и всего, а Маркус мне все эти две недели выносил мозг тем, что мы неправы, и пытался поставить на путь истинный. Знаешь, сколько мы из-за этого твоего «только и всего» с ним срались? Да, блять, мы даже сейчас с ним не разговариваем. Маркус, ты тварь лицемерная, терпеть тебя не могу! — крикнул Штаух, обращаясь к Дорку. Тот едва заметно нахмурился, но не подал виду, что его это оскорбило. — Что же вы делаете… — опешил Андре, разведя руки. Черта с два. Уже второй раз за день он заставляет страдать других из-за своего поганого поведения. Вернее, даже не за день, а за несколько недель. Я просто отвратителен. Как они вообще меня терпят? .. — Хватит сваливать все на Андре, — вмешался Ханси, чувствуя, как накаляется атмосфера. — Он не ругал вас с Маркусом, это только ваша вина. И я согласен с Андре. Нападать на тех, кто слабее вас — это бесчестно. Так что Маркус правильно делал, что пытался тебя образумить, Том. — Томен! — завопил Штаух, топнув ногой. — Значит, я тут теперь такой плохой и ужасный, да?! — Никто этого не говорил, — примирительно сказал Андре, подняв руки. — Мне очень-очень жаль, что вы из-за меня постоянно ругаетесь с Маркусом. Мне хотелось бы, чтобы вы помирились. — Еще ты мне указывать будешь, — сверкнул глазами Томен. Сейчас он был похож на надутого индюка. — Я никому не указываю! Просто так было бы действительно лучше. Да, Маркус? .. — Ну, не знаю, — фыркнул Дорк, презрительно покосившись на Штауха. — Он стал ужасно противным, да и просто невыносимым. — А может, это ты таким стал? — заорал Томен, снова выйдя из себя. — А может, хватит орать? — прикрикнул на него второй Маркус. — Вы пришли сюда отношения выяснять или что? — Репетировать мы пришли, — буркнул Ханси. — Вот и репетируйте, болваны! Или я расскажу все Эриху, и он мигом вас отсюда вытурит. Впрочем, это можно устроить даже и без Эриха… — Маркус выжидающе поглядел на каждого по очереди. Томен открыл рот, чтобы спорить, но Маркус его тут же закрыл рукой, и, пнув Штауха под зад, направил его куда-то вглубь помещения. — Кто следующий? — требовательно спросил он. — Я сам, спасибо, — пробормотал Дорк и, взглянув на Андре, сказал: — Пошли со мной, я тебе покажу здесь все. Ольбрих, кивнув, направился было следом за Маркусом Дорком, как тут вход преградила рука другого Маркуса. — Вот так пойдешь, даже не познакомившись со мной? — поинтересовался он, подняв брови. Андре решил, что этот Маркус и, правда, нагловат. Прямо, как Томен, и даже неизвестно, кто наглее. — Ну, давай познакомимся, — согласился Андре. — Меня зовут Андре Ольбрих. — И что ты тут забыл? — Репетировать пришел. Ханси же сказал! — Ханси и сам не знает, что он тут делает, — махнул рукой Маркус. — Играешь-то на чем? — На гитаре, — ответил Ольбрих, начиная немного раздражаться. Почему этот паренек такой назойливый?! Даже тот факт, что он играет в другой группе, которая намного лучше их, не делал из него тут главного. — Вот так и говори, — удовлетворенно кивнул Маркус, и, улыбнувшись уже куда приятнее, представился: — Меня, как и твоего друга, тоже зовут Маркус, только не… как его там — Дорк? Так вот, только я не Дорк, а Зипен. Маркус Зипен. Приятно познакомиться, дружок. — Мне тоже приятно, Маркус, — улыбнувшись Зипену в ответ, Андре дождался, пока тот уберет руку, и поскорее зашел в комнату, которая скорее даже напоминала зал. Мрачноватый такой зал: с облупившейся краской на стенах, где там и сям виднелись ржавые подтеки, с ободранным линолеумом, который загибался на углах, и под ним виднелся раскрошенный бетонный пол. Освещение было тоже не самым лучшим — в зале этом висело аж три лампочки, но все равно было весьма тускловато. В середине зала стояли музыкальные инструменты, которые смотрелись здесь как-то неестественно ново и свежо. Присмотревшись, Андре увидел, что за барабанной установкой уже сидит Томен, причем, с таким видом, будто для него находиться там — совершенно естественно. Хотя, может, так и было. Неподалеку от Томена стоял стол, такой же старинный, как и это здание, а на стол этот, быстро прошмыгнув мимо Андре, уселся Маркус Зипен. Скрестив руки на груди, он стал внимательно наблюдать за Штаухом, который, безмятежно насвистывая какую-то мелодию, качался на стуле туда-сюда. — Не качайся! — вдруг прикрикнул на него Зипен. — Или тебе не поздоровится. — А почему тебя вообще это волнует? — Томен закатил глаза, а затем, взяв барабанную палочку, принялся подкидывать ее в воздух и ловить. — Это вообще не твоя установка, так что, не понимаю твоей озабоченности о ней. — Если ты что-нибудь сломаешь, то этим очень пошатнешь и без того негодные нервы нашего барабанщика. И тогда исход будет примерно такой: первым делом он превратит тебя в кровавую лепешку, затем закатит выжившим самый ужасный скандал, который когда-либо увидит человечество, а потом… потом он уйдет из нашей группы! Он уже давно грозит нам, что уйдет! А если он уйдет, то я превращу тебя в кровавую лепешку во второй раз. И в третий. И в четвертый… В общем, не ломай ничего. — Какие-то у тебя долбанутые друзья, — буркнул Томен, хмурясь. — Кто бы гов… ХВАТИТ КАЧАТЬСЯ! — заорал Маркус так, что вздрогнули все, находящиеся в зале. Палочка, которую Томен подкинул в воздух в очередной раз, угодила точно Штауху в лоб, а затем отскочила в сторону, и, со звоном ударившись об тарелки, что от барабанной установки, откатилась куда-то в угол комнаты. Воцарилось молчание, нарушаемое только звоном тарелок. Андре и Ханси с несколько ошарашенным видом стояли посреди комнаты, наблюдая всю эту картину. Из ступора Ольбриха вывел голос Маркуса Дорка: — Андре, иди сюда! — негромко позвал он. Маркус в обнимку со своей гитарой — черным «ибанезом» сидел на старинном кожаном диване, который, как и все прочие находящиеся здесь вещи, был потертым и выцветшим. Стоял этот диван у стены («как раз подальше от Томена»), в самом плохо освещенном месте. Оглянувшись на Ханси, который с каким-то потерянным видом направился к Томену и Маркусу, Андре присел на диван, предварительно сняв свою гитару, которую послу гитарного клуба забрал у Кюрша из общежития, с плеча. — Что ты тут играешь? — добродушно поинтересовался Ольбрих, расстегивая чехол своей гитары. — Да так, все подряд, что вспомнится, — Маркус скромно улыбнулся. — Пока ты не пришел и Томен не начал истерить, я играл какую-то песню айрон мэйден. Вот мелодию я помню, а название песни — хоть убей, вспомнить не могу. Бывает же так, а? .. Андре заметил, что, несмотря на улыбку, вид у Маркуса был каким-то печальным, а улыбка казалась искусственной. Хотя, почему казалась? Томен начал барабанить по установке, от чего заложило уши всех присутствующих, кроме, кажется, самого Томена. — Маркус, ты чего такой грустный? — тихо поинтересовался Андре, наклонившись к самому уху Дорка, чтобы тот его слышал. — Это из-за Томена? Маркус как-то затравленно оглянулся на Штауха, который с блаженным видом лупил по барабанам, а затем Дорк вновь посмотрел на Андре. — Пойдем в другую комнату, — буквально прочитал Ольбрих по его губам. Дорк резко вскочил с места, и скользнул за коричневую дверь, которая находилась недалеко от дивана. Андре мельком взглянул на Ханси, а Ханси в этот момент с непониманием взирал на Ольбриха. Пожав плечами, и махнув Кюршу рукой, чтобы не беспокоился, Андре зашел в комнату следом за Маркусом. В первую секунду Андре показалось, что он зашел на помойку. Потом Андре понял, что это не так, вернее, не совсем так: судя по всему, весь мусор из зала просто-напросто перетащили в эту комнату, которая в чистом виде выглядела бы достаточно большой. Вот тут уж чего только нельзя было найти: раза в два больше старой и сломанной мебели, куча разноцветного тряпья, которое, вроде, когда-то было маскарадной одеждой (а может и повседневной — мало ли что там люди пялили на себя года так в шестидесятые?!), какие-то декорации для сцены и еще невесть какая фигня здесь валялась. Ольбрих даже подумал, что тут, скажем, за двумя комодами, стоящими один на другом и покрытыми сверху чем-то вроде черного платья в горошек, вполне может быть спрятан клад. Почему бы и нет? Маркус ушел куда-то вправо, и, пройдя за ним, Андре обнаружил, что на расчищенном пятачке стоял еще один диванчик – и, что удивительнее, он еще прилично выглядел по сравнению с тем, кожаным. Осторожно сев рядом с Маркусом, Андре немного встревожено посмотрел на друга и снова поинтересовался: — Ну, так что? .. Из-за Томена? В этой комнате было тише, словно куча хлама заглушала Томеновы барабаны. Андре явно слышал почему-то участившееся дыхание Маркуса. — Можно и так сказать, — хрипловато ответил Дорк наконец. — Ты не хочешь со мной поделиться? — как можно мягче поинтересовался Андре, внимательно глядя на Маркуса. Тот сидел с опущенной головой. — Ха, было бы чем… Томен уже все сказал. Только я не согласен с тем, что ссориться с ним мы начали из-за того случая с тобой. Томен еще до этого был вспыльчивый. Ну, вообще, он всегда вспыльчивый. Ну, ты же его знаешь… Андре закивал. Вспыльчивый — вот одно слово, целиком описывающее Томена. — Но он не всегда такой. Правда! Обычно он веселый и дружелюбный, с ним приятно общаться. Просто в обществе тебя и Ханси у него, скажем так, начинается защитная реакция — он начинает на всех огрызаться, язвить и оскорблять. Он ведь вам не доверяет до конца, и вы для него — просто очередные знакомые. Андре снова кивнул. Он, в принципе, подозревал это, потому что не верил, что Томен может постоянно быть таким диким. — Но другое дело – я. Ты уж не обижайся, но мы давно с ним общаемся — с тех пор, как я переехал в этот город, а случилось это аж… три с половиной года назад! Честно говоря, даже не верится… ох, — тяжело вздохнув, Маркус устало потер руками лицо, а затем продолжил: — Так вот, другое дело – я. Он всегда со мной нормально общался. Конечно, и язвил, и оскорблял, но все это в шутку, и не так серьезно. Но теперь стало происходить что-то вообще непонятное: он стал жуть каким серьезным, замкнутым и еще более противным, чем обычно! Мы и гулять почти перестали, а при встречах он считал нужным сказать мне что-нибудь неприятное. И это — без намека на шутку. И я однажды просто не выдержал, ну, и ты понимаешь… разругались мы. — Вот как. Тебя это и расстраивает, я так понимаю? — Андре с задумчивым видом окинул комнату взглядом. Все-таки здесь жутковато. И освещение было хуже, чем в главной комнате, отчего Ольбриху начали видеться какие-то монстры вместо теней. — Да. Можно сказать так, — опечаленно ответил Маркус, пялясь куда-то в пол. Андре заставил себя оторваться от разглядывания теней. Черт возьми, у него тут друг страдает, а он на тени смотрит! — Ну ты ведь и сам понимаешь, что просто так ничего не бывает, — сказал Андре первое, что пришло в голову. — Должна быть причина. Может, у Томена какое-то несчастье в семье? — Нет, у него все нормально, — мотнул головой Маркус. — Я с его мамой недавно виделся. Очень хорошая женщина, кстати. Всяко лучше отца Томена… — А может его девушка бросила или еще что? Он встречается или встречался с кем-нибудь вообще? — продолжал допытывать Андре. На самом деле он сомневался, что причина в этом, но надо было хоть что-то говорить, чтобы поддержать Маркуса. — О, не издевайся. Томен с девушкой? — Маркус невесело усмехнулся, а Андре с удивлением взглянул на него. — В каком смысле? — брови Ольбриха поползли вверх. «А что, если Томен такой же, как и мы с Ханси? И тоже страдает от этого? ..». — Ну, в том, что он им грубит точно так же, как и вам. В каждой девушке он умудряется найти изъян: то нос большой, то рост слишком высокий, то ведет себя, как дура. Умудряется засрать всех девушек, которых встречает! Неудивительно, что с ним встречаться никто не хочет. — Может, он из-за этого и стал злым? — предположил Андре, нервно барабаня пальцами по коленкам. — Из-за девушек! Вот уж нет. Если он захочет, то он найдет себе девушку, в этом я уверен. — Тогда… Может ты случайно сказал что-то неприятное ему? Или сделал что-то? — Но что я мог такого сказать или сделать? — Дорк в отчаянии развел руками. — Я вел себя как обычно… — Подожди. Томен ведь жаловался, что ты «наставлял его на путь истинный», или как он там выразился? Быть может, Томену с его-то характером просто не нравится, что его лучший друг поучает его? — Да я не очень-то и поучал его… Наверное. — Вот именно, что наверное. Тебе стоит с ним поговорить. Вероятно, Томен будет сопротивляться и все такое, но ты просто извинись. Извинения действуют на большинство людей… если они сказаны от чистого сердца, конечно. — Хорошо, я попробую. Спасибо, Андре, — судя по всему, Маркусу от этого разговора стало чуточку легче. — Не за что. Честно говоря, мне не так часто доводится поддерживать кого-то, и это меня только радует, — Андре улыбнулся и, взяв свою гитару, принялся что-то наигрывать на ней. — Не так часто? Почему это? По-моему, ты классный советник и отличный слушатель, — тоже улыбнувшись, Маркус откинулся на спинку дивана. — Даже лучше, чем Томен. Ну, он всегда мне дает советы, да вот, если бы они еще оказывались полезными… А слушатель из него так себе. Он считает мои проблемы мелкими и глупыми. Андре как-то сжался, сильнее склонив голову над гитарой, так, что кудрявые волосы упали на лицо, скрыв его. У него было странное чувство дежавю, и он очень даже быстро понял почему. Маркус не первый, кто говорит, что я — какой-то левый парнишка, лучше, чем его друг. Первым был Ханси, который сказал, что я лучше Дамиана… Как я вообще могу быть лучше кого-то?! — Разумеется, я не пытаюсь сказать, что такие проблемы, как плохие оценки по некоторым предметам или ссоры с родителями — это что-то ужасно серьезное, но в то же время, не стоит занижать эти проблемы. На сегодняшний день они для меня они важны. А Томен говорит, что это бред, а не проблемы, в то время как сам он беспокоится только о том, чтобы младший брат не рассказал его отцу, что он курит, и чтобы сам отец не заметил, как Томен время от времени смотрит его порно-кассеты! Подняв голову, Ольбрих расширенными глазами уставился на Маркуса. Порно-кассеты? Для Андре, всю жизнь прожившего со строгой и консервативной матерью, одно-то слово «порно» было дикостью. А теперь, когда выяснилось, что один из его друзей вот так просто берет и смотрит это… Да и один ли?! — Но с этим курением он вообще меня достал! — нахмурившись, Маркус сердито топнул ногой. — Ему только четырнадцать! Этот пиздюк младше меня на год, а уже дымит, как паровоз! Чем он вообще думает, интересно, задницей своей? — Да, вероятно… — рассеянно ответил Андре. Черт с ним, с курением — сейчас все вокруг курят, даже мать Ольбриха когда-то давно курила. Но вот, мысль о том, что все вокруг смотрят порно… «Идиот. Почему смотрят? Все вокруг занимаются этим!». И, правда. Теперь Андре чувствовал себя совсем неуютно. А Ханси тоже смотрит это? Или занимается? С Андреа… О черт. О чем он вообще думает?! Ольбриху еще никогда не было так стыдно от собственных мыслей, но он никак не мог остановиться. Он еще ни разу не представлял Ханси, как… как кого? Как самца? Андре едва не засмеялся, однако вовремя опомнился, что с ним в одной комнате находится еще и Маркус, который явно не поймет причину непонятного веселья Ольбриха. Ну, а все-таки… Андре столько общается с Ханси, они уже целовались не один раз (вспомнив об этом, Ольбрих невольно покраснел), и, более того, он даже сидел с Кюршем в ванной, когда тот мылся. И ни разу! Ни разу Андре не подумал, каков Ханси в… в сексе. Да и был ли он у него? .. Хорошо, что здесь темно. Если Маркус увидит, какой я красный, то наверняка начнет пытаться узнать причину. Собственно, у Андре и не было причин думать об этом. Зачем? Это не его дело, и интимная жизнь Ханси касалась только самого Ханси. Однако любопытство Андре все равно не желало утихать. «Дурачье, зачем тебе вообще это знать? Как твоя жизнь от этого поменяется?». Очевидно, что никак. Но с другой стороны, Андре хотя бы будет чувствовать себя немного легче от того, что он не единственный девственник в этом колледже. «И, раз уж на то пошло, то Ханси, вероятно, тоже девственник. Учитывая, с каким ужасом он тогда рассказывал мне про Андреа и ее дурацкую выходку с раздеванием… ». Но долго ли Кюрш будет оставаться… м-м невинным? Судя по тому, с каким рвением Андреа пытается его добиться, то она очень даже скоро свое получит, и вопрос только в том, что именно это будет: девственность Ханси или пинок от Ханси? .. Лучше бы второе. Андре почему-то ужасно не хотелось, чтобы Кюрш спал с этой Кайзер. Господи, как же они не подходят друг другу! Два совершенно разных человека, каждый из которых на своей волне, и волны эти никоим образом не пересекаются друг с другом. «Эти отношения просто обречены на провал. Да, точно обречены!» — думал Андре, невольно сердясь. Почему-то после разговора с Андреа любые мысли об этой мадам начинали злить его. Нет, конечно, она оказалась куда милее и приятнее, чем Андре видел ее обычно, но это совершенно ничего не меняло. Совсем! Не получишь ты Ханси! Не получишь. Я тебе его не дам. Интересно, правда, каким образом он помешает Кюршу встречаться с Кайзер, но это было уже второстепенное. Куда важнее было то, что Андре точно не будет помогать Андреа улучшить отношения с Ханси. Пошла она! — Чего ты такой хмурной? — поинтересовался Маркус, и его голос донесся до Андре словно издалека. Вынырнув из потока идей касательно того, как незаметно прикончить Андреа и сбросить ее труп в Рейн, Ольбрих растерянно уставился на Дорка. — Я? Э-э-э… Ну, я… — Сердишься на Томена и думаешь, какой он гад, да? — подсказал Маркус. Что ж, лучше сказать, что сержусь, чем думаю об убийстве девушки. — Да, типа того, — сдержав улыбку, ответил Андре. — Но все-таки, зачем на него сердиться? Он все равно когда-то повзрослеет и поумнеет, и прекратит так себя вести. — И курить прекратит? — задумчиво спросил Маркус. — М-м… да, возможно. Если мозги появятся, — хихикнув, Андре принялся наигрывать что-то на гитаре. Эту мелодию он обычно почти не вспоминал, но на гитаре он научился ее играть одной из первых, и сейчас пальцы сами помнили, что им делать, потому что Ольбрих ни на секунду даже не задумывался об этом. Эта мелодия точно была из какого-то классического произведения, которые мама Андре постоянно включала себе и сыну, приучая последнего к хорошей музыке. Правда, Андре толком так и не приучился, но все-таки сумел извлечь для себя пользу от прослушивания классической музыки — именно ее он подбирал на гитаре, запершись в своей комнате после очередного выноса мозга от матери. — Андре, что это? — с интересом спросил Дорк, внимательно наблюдая за тем, как Ольбрих играет. — Что-то знакомое… — Знакомое? Ха, мне тоже это кажется чем-то знакомым, но я не помню, что это, — усмехнулся Андре, не отрываясь от игры. — Знаешь… А, я, кажется, знаю! Это Дворжак, да? Антонин Дворжак? — выпалил Маркус, весьма удивив Андре. — Дворжак… Да, кажется, это и, правда, он, — теперь Андре начал вспоминать, как он лет в одиннадцать каждый день усаживался на диван в гостиной, а мама ставила пластинку в проигрыватель, откуда начинали литься дивные звуки скрипки. Но дивными для Ольбриха они были не всегда — порой он просто терпеть их не мог, особенно, когда мама принуждала его тупо сидеть и слушать, и тогда где-то внутри себя Ольбрих начинал беситься, рвать и метать, внешне сохраняя совершенную невозмутимость. Примерно в те же времена, Андре и научился контролировать свои эмоции. «Хотя сегодня, когда я разревелся при Ханси, это умение мне не очень-то помогло» — мрачновато подумал Ольбрих. — О, ты так здорово играешь его! Сам подбирал? А меня научишь? — с еще большим интересом стал допрашивать Маркус. — Да, сам. Если ты хочешь, то конечно научу, — прекратив играть, Андре с улыбкой посмотрел на Маркуса. — Только, наверное, все-таки не сегодня. Мы же вроде как пришли репетировать, а не заниматься игрой на гитаре… — Что ж, это верно, — кивнул Дорк, но тут же снова принялся воодушевленно вопрошать: — Тогда когда мы еще сможем встретиться? Может, тебе прийти ко мне домой на выходных? Или я приду к тебе? Андре даже не знал, что хуже. Лучше бы, конечно, он пошел к Маркусу — так наверняка было бы меньше проблем с матерью, да только она вряд ли его отпустит куда-то на выходные. А позвать Дорка к себе домой — это напроситься на новый скандал, чего Андре опять-таки не хотелось. Но с другой стороны, если Маркуса подготовить должным образом, то он должен будет понравиться матери Ольбриха, и тогда она спокойно разрешит ходить ему к ним в гости! Но шансов на это было ничтожно мало. — Я не знаю, — вздохнул Андре. — К тебе у меня наверняка не получится прийти — мама не пустит, а ты ко мне… Мама тоже может не пустить. Понимаешь, Маркус… — Марк. Можешь звать меня просто Марк, — Дорк тепло улыбнулся. Андре подумал о том, что он очень даже мило улыбается, и улыбка идет ему куда больше, чем хмурый вид. — Что ж, хорошо… Понимаешь, Марк, моя мама — очень строгая женщина, и для нее… м-м, важно, с кем я общаюсь. Она и так запретила мне общаться с Ханси… — И ты, конечно же, нарушаешь этот запрет. «Даже сверх того» — мысленно усмехнувшись, подумал Андре, снова вспоминая этот безумный поцелуй с Ханси в коридоре. — Ну да. Я не могу не нарушать — Ханси же мой друг! — и немного больше — Но боюсь, что мама может мне запретить общаться и с тобой, и с Томом… — Томеном. Если запретила с Ханси, то к Томену она запретит и на пушечный выстрел подходить, — хмыкнул Маркус. Это верно.— Но я постараюсь вести себя нормально. У меня это часто получается. По крайней мере, в школе я в хороших отношениях со всеми учителями, а это уже успех, а? — Конечно, попробовать можно… — решив, что он все равно многого не потеряет — если уж мама запретит общаться и с Маркусом, то Андре так или иначе будет видеться с ним на репетициях — Ольбрих стал объяснять Дорку, как добраться до его дома. Миленько получится, если с Маркусом я стану общаться чаще, чем с Ханси. Тогда меня точно возненавидит Томен… и Ханси. Наверное. *** От нескончаемых звуков барабана у Ханси начала болеть голова. Может, она не начала бы болеть, если бы ему не было так скучно и одиноко здесь, сидя на диванчике, на котором несколько минут назад сидели Андре и Маркус, который Дорк. Куда они ушли? Обычно Ханси не очень-то волновало — один он или в компании, но сейчас он чувствовал себя разбитым и потерянным, и ему просто необходимо было хоть какое-нибудь общество. Он согласился бы даже на Дамиана. Но Дамиана не было, не было также Андре и Маркуса, а Томен с другим Маркусом были слишком заняты раздалбыванием барабанной установки и криками друг на друга. — Хватит уже орать! И барабанить тоже… — не выдержал и сказал Ханси, но его, конечно, никто не услышал. Томен, конечно, неплохо барабанил для новичка, но делал он это слишком громко и яростно, и порой даже не замечая, что сбивается с ритма, и вот тогда Маркус начинал на него орать. — Что ты сказал? — переспросил Маркус, остановив Томена, схватив того за руки. — Сказал, что я вас ненавижу, потому что вы орете, как бабки на базаре. И если вся наша репетиция будет заключаться только в том, что Томен своей игрой сведет всех в могилу, то, извольте, я лучше пойду домой! — взорвался Ханси и вскочил с дивана. Томен и Маркус удивленно глядели на него. Глупые болваны. О эру, почему они делают все через жопу? — И хватит пялиться! Куда ушли остальные двое? — Мы здесь, — негромко сказал кто-то сзади. Кюрш резко обернулся и увидел Андре, рядом с которым стоял угрюмый Дорк. На Дорка Ханси почти не обратил внимания, а вот, на Андре немного задержал взгляд. Желание наорать на него, да и вообще на кого-либо быстро пропало, и осталась только гнетущая пустота, которая образовалась после того разговора с Ольбрихом. Но удариться в глубокие размышления об этом Ханси не успел — с ним заговорил Томен: — Блин, чего ты орать то начал? — Кто бы говорил про ор, — процедил Ханси сквозь зубы. — Вы вообще понимаете, что мы тут сейчас делаем? Я не очень. Мне казалось, что мы пришли репетировать, а под этим подразумевалось то, что мы будем играть все вместе. А в итоге все разбежались, у всех свои дела. Какого хрена?! — Ну, ты не сказал, что нам нельзя разбегаться, вот мы и разбежались, — невозмутимо сказал Маркус Дорк. — Ах, вот как? Хорошо. Тогда сейчас я говорю вам всем собраться, и сыграть уже что-нибудь. Вместе! — Чего ты раскомандовался? Ты вообще не играешь ни на чем, так что, почему мы должны тебя слушать? — фыркнул Томен и демонстративно скрестил руки на груди. Как бы это ни было прискорбно, но этот кретин был прав. Я привел свою группу на репетицию, а сам даже не играю ни на чем, кроме гитары, и то, так себе. — Вообще-то он играет, — вмешался Андре. Было явно видно, что он волнуется, однако он твердо продолжил: — Ханси играет на басу, и тебе, Томен, лучше бы вместо того, чтобы ругаться с ним, попробовать поиграть вместе. Ведь бас и барабаны — единое целое. — На басу? Ха! Не смеши меня, когда это он начал играть на басу? Сегодня? В порядке компромисса, Андре промолчал, оглядываясь по сторонам, а Ханси уже окончательно потерял веру в себя и человечество. Прекрасно, он сам создал группу, и теперь из нее выгонят собственные друзья. Жизнь весьма несправедлива, но сегодня было просто мега несправедливо. — И к тому же, даже если он и играет на басу, то у него даже этого самого баса нет. Или он припрятал его в своих штанишках? — продолжал докапываться Томен. Маркус Зипен, все это время сохранявший невозмутимое молчание, вдруг хмыкнул: — Не смешно, Томен. Ты не умеешь шутить. — Замолчи! — прикрикнул Томен, и ткнул Маркуса барабанной палочкой в зад. Зипен, сначала как-то по девчачьи взвизгнул и отскочил в сторону, а затем, увидев, как смеется Томен (да и все остальные, прикрыв лицо рукой), с разъяренным видом набросился на него. Штаух, никак не ожидавший такого поворота событий, навернулся со стула, а сверху на него свалился и Маркус. — Еще… только… раз… тронь меня… — шипел Зипен, принимаясь колотить Штауха по груди, плечам, да и вообще по всему, до чего доставал. Томен для своих четырнадцати оказался весьма крепким пареньком, а потому почти не ощущал ударов щуплого Маркуса, а только еще громче хохотал, раскинув руки в стороны и даже не пытаясь остановить Зипена. — Чего ты ржешь, придурок?! — в бешенстве заорал Маркус и хорошенько ударил Томена по лицу. Тот наконец-то замолчал, явно охренев от произошедшего, затем закашлялся, и Ханси, подойдя ближе, увидел, что у Штауха из носа тонкой струйкой потекла кровь. «Доигрались, блять» — мрачно подумал Ханси. Шмыгнув носом, Томен снова заржал. Теперь все находящиеся в комнате с удивлением уставились на Томена, и все еще лежащего на нем сверху Маркуса, который даже и не знал, что ему теперь делать — ударить Штауха снова или смириться с тем, что у него не все в порядке с башкой и отступить. — Вот дерьмо! — воскликнул Томен, утирая тыльной стороной ладони кровь с лица и все еще посмеиваясь. — Мне в жизни ни разу пощечину не давали, а чтоб вот так… Маркус, это было так по-девчачьи мило… — Я тебя сейчас убью, — предупредил Маркус, и, уже было занес руку для нового удара, однако Ханси тут же подскочил к Зипену и схватил его за эту руку. — Мне кажется, что с него достаточно на сегодня, — миролюбиво сказал Кюрш. — Ты еще успеешь его убить, но нам пока что нужен барабанщик. И репетировать тоже нужно. — Я тебя тоже убью, — буркнул Маркус, но с Томена все-таки слез. Не сдержавшись, Зипен пнул Штауха в бок, а затем гордо удалился к дивану. Когда он проходил мимо Андре, то тот схватил его за плечо. — А, Маркус, подожди секундочку, — скромно попросил Андре, тут же убрав руку с плеча Зипена (тот только что сейчас Томена отколошматил, и явно был еще зол, так что, Ольбриху было весьма страшно испытывать судьбу). — Я только спросить хотел — вон та бас-гитара, — Андре показал на стоящую на подставке красную басуху марки «Fender», — Она ведь сейчас никому не нужна, да? («Хотя бы потому, что тут их другой группы и нет никого, кроме Маркуса»). Можно Ханси взять ее поучиться играть? Струны он вряд ли порвет — они ведь слишком толстые, но вот, зато поучится играть вместе с Томеном. Ты разрешаешь? — Разрешаю, гитара-то не моя, — пожал плечами Маркус. — Она принадлежит Тео, но он купил себе новую, так что, думаю, он не очень обидится, если Ханси поиграет на этой. — Тогда спасибо большое! — обрадовано сказал Андре, и ринулся к Ханси, который, склонившись над Томеном, щелкал пальцами у его лица. — Вставай, дурачье, и хватит притворяться, — сказал Кюрш, скептически глядя на Штауха, который, тяжело дыша, прикрыл глаза. Оглянувшись, Ханси заметил, как к ним подошел Андре, который внимательно глядел на Томена. — Том, ты похож на алкаша, которого отпинали гопники и выбросили в мусорку! — повернувшись обратно к Штауху, сообщил Ханси, присев на корточки. — Вставай и иди, умойся. — Нет, лучше не вставай, — вдруг сказал Андре, тоже склонившись над Томеном. Быстро посмотрев на него, Ольбрих перевел взгляд на двух Маркусов, уже успевших подойти поближе к страдальцу Томену, и теперь вовсю глазели на него. Дорк смотрел хмуро и недовольно, и вид у него был типа «так тебе и надо», а в глазах Зипена явно была видна тревога. — Кто-нибудь, принесите, пожалуйста, вату, перекись водорода и мокрую тряпку, — попросил Андре, глядя на парней. Те несколько секунд неподвижно стояли, а затем, оба вдруг сорвались с места и Зипен пробормотал что-то типа «Я за перекисью…». Убедившись, что и тот, и другой Маркус ушли исполнять просьбу, Ольбрих вновь повернулся к Томену, и, осторожно сунув руку под его голову, медленно поднял ее. — Давай, Томен, надо хотя бы сесть, если не хочешь, чтобы тебя потом рвало, — негромко сказал Андре, и Ханси с удивлением отметил, что слышит в его голосе ласковые нотки. Как будто, Томен был непутевым младшим братом Ольбриха, и Андре сейчас успокаивал его, пока нет мамы… Что ж, было бы очень мило, если бы это было правдой, потому что сейчас Ханси почувствовал явную ревность. Все-таки Томен не брат Андре! — Почему это меня будет рвать? — пробормотал Томен, однако все-таки сел. Андре придерживал его рукой за спину, а когда кровь с подбородка Штауха потекла было вниз, грозя запачкать одежду, Ольбрих прижал руку к подбородку Томена, останавливая ее. Ханси ощутил еще более сильный укол ревности. — Потому что кровь потечет по твоей гортани и попадет в желудок, и тогда тебя стошнит, — непринужденным тоном пояснил Андре. — А если тебя стошнит здесь, то я уверен, что Маркус тебя заставит вылизывать тут все, — встрял Ханси. — Ой-ой, теперь меня точно стошнит, потому что я это представил… — Томен поморщился и согнулся пополам, и Ханси даже испугался, что его действительно сейчас вырвет. — Ну, вот не надо разыгрывать трагедию, ничего тебя не вырвет, — фыркнул Андре, возвращая Томена в исходное положение. — Ханси, заткни ему, пожалуйста, нос, чтобы кровь не текла. Тяжело вздохнул, Ханси сделал то, что просили. Ему совсем не хотелось это делать, но ради Андре… да, ради Андре он, наверное, даже с обрыва бы прыгнул. Безумие, но истина. Через несколько минут вернулся Маркус Дорк с мокрой тряпкой. Поблагодарив, Андре взял ее и принялся вытирать лицо Томена от крови. — Да что же ты со мной как с маленьким, я сам могу… — пробормотал Томен, пытаясь убрать руки Андре, но Ольбрих пригрозил: — Я тебя снова сейчас ударю, как Маркус. Не мешай мне! Сам-то ты можешь, молодец, это хорошо, но мне лучше видно, что вытирать. Томен закатил глаза, но спорить прекратил. Вскоре вернулся и второй Маркус, и Ханси заметил, насколько серьезным он стал. Видать, пожалел уже, что ударил Томена, однако, извиняться явно не думал. Молча отдав перекись и вату Андре, Зипен скрестил руки на груди и отошел в сторону. Вытерев руки об чистую сторону тряпки, Андре оторвал от ваты два кусочка и аккуратно скатал из них турундочки, а затем, открыв перекись, смочил ей вату. Томен и Ханси зачарованно следили за Ольбрихом, словно тот совершал какой-то магический ритуал, а оба Маркуса отошли куда-то в сторону. Оба дулись на Томена. Ханси невольно улыбнулся. Вот уж Томену подвезло — два истеричных друга, обоих зовут Маркусами, и с обоими Штауху еще предстояло разбираться, кто, где и почему виноват. Ладно бы они еще девчонками были, так нет же — здесь Томену не повезло особенно. Ну, как не повезло, парни-то лучше все равно… Весьма странная мысль, но все-таки не лишенная правды. Парни действительно лучше. Вот, скажем, жизненный пример: Ханси обидел Андреа, и около недели терпел ее истерики, слезы, сопли и все прилегающее, а чтобы извиниться, то пришлось вытерпеть пытку в виде концерта, билеты на который Кюрш покупал на свои деньги. Плюсом к этому шел так же тот факт, что Ханси тогда еще и поругался с Дамианом. И вот другой случай: Ханси обидел Андре, тот расплакался, а Кюрш поцеловал его и успокоил — и все, и обиды как не бывало! Конечно, от того, что между ними произошло, тяжело было обоим, но тут уже проблема совершенно другого масштаба и направления… Но парни-то лучше! Андре тем временем уже засунул турундочки в обе ноздри Томена, и теперь он смотрелся как никогда забавно. — Знаешь, Томен, ты похож на очкастого мамонта, у которого отрезали хобот, — со смехом заметил Ханси, поднимаясь на ноги. Томен тут же нахмурился и попытался лягнуть Кюрша ногой, но тот изящно отпрыгнул, снеся при этом табуретку от барабанов. — Я сейчас сделаю из тебя мамонта, Кюрш! — грозно сказал Томен, и тоже стал было подниматься, но Андре нажатием руки на его плечо, заставил сесть обратно на пол. — Что ты делаешь, Ольбрих?! — Можно просто Андре, а еще, не мешало бы тебе поблагодарить меня, — нахмурившись, ответил Андре. — И посиди-ка лучше, потому что у тебя сейчас может закружиться голова, и ты потеряешь сознание, и грохнешься… — А если ты грохнешься на барабаны, то тебя убью сначала я, а потом Эдмунд, — вмешался Маркус Зипен, испепеляя Томена взглядом. — А ты вообще заткнись, я до тебя доберусь еще! — прикрикнул Томен, ударив кулаком по полу. Пол был бетонный и покрыт тонким слоем линолеума, поэтому удар оказался болезненным, судя по тому, что Штаух тут же застонал. — Сначала с собой разберись, недотепа, — улыбнувшись, Зипен запрыгнул на древний стол. — Чтоб он сломался под тобой, — процедил Штаух. Конечно, он пытался выглядеть грозным, но четырнадцатилетний мальчик в очках и с ватой в носу совершенно точно выглядеть так не мог. Томен смотрелся смешно и мило, и чем сильнее он хмурился — тем забавнее выглядел. — Скорее под тобой сломается, ты вон какой слоняра, — махнул рукой Маркус. Томен взял барабанные палочки, и долго посмотрел на них. Затем, не отрывая от палочек взгляда, медленно произнес: — Знаешь что, Маркус? И другой Маркус тоже? — М-м? — промычал Зипен, болтая ногами в воздухе. — Чего тебе? — буркнул Дорк, отрываясь от какого-то разговора с Андре. — Когда вы меня доведете в следующий раз, то я возьму эти палочки и засуну вам в задницу. Понятно, блять?! Сначала я засуну одну палочку в твою гребаную жопу, Дорк, потому что ты заебал вести себя как моя прабабка, которая только и знала, что давала нравоучения, а потом я засуну вторую палочку в задницу Зипена, потому что еще ни разу, блять, в жизни, меня не били за то, что я дотронулся до кого-то палочкой. Ни разу в жизни! И уж тем более я никак не ждал этого от парня! Говоря это, Томен выглядел весьма злым, однако закончив, он расплылся в улыбке и, покрутив палочки в руках, добавил: — Круто, когда у меня есть друзья, которым в жопу можно засунуть барабанные палочки… Скажем, если они сломаются или я куплю себе новые, то будет куда утилизировать старые. Класс! — Я вызываю дурку, — вздохнул Дорк. *** Итак, сегодня все, к счастью, помирились друг с другом. Томен помирился с Маркусом Дорком, предварительно осыпав его градом мата и оскорблений (на этот раз — чисто дружеских и не очень обидных), Томен же помирился и с Маркусом Зипеном, хотя, судя по высокомерному виду Маркуса, тот не мог так просто простить нанесенный ему ущерб как моральный, так и физический («Вот уж кто бы молчал про физический ущерб» — пробормотал Томен, потерев переносицу), ну, а Ханси помирился с Андре. Ну, конечно, сделали они это перед репетицией, но суть оставалась та же — сегодня был просто идеальный день для примирения. Штаух предложил закатить по этому поводу пирушку, но так как почти все были ограничены в средствах и времени, то пришлось довольствоваться припрятанными в холодильнике эклерами. Хотя почему «пришлось довольствоваться»? Эклеры были очень вкусными (если не нюхать их — те слишком сильно пропахли запахом древнего холодильника), а особенно с чаем. В этой расслабляющей атмосфере Ханси почти забыл про репетицию, а когда вспомнил, то от неожиданности едва не опрокинул кружку с чаем на Андре. — Чо мы рассиживаем тут?! — возопил вдруг Ханси, поспешно поставив кружку на стол, от греха подальше. — А что нам еще делать? — поднял бровь Зипен и отпил немного чая. — То, за чем приперлись сюда. То, за чем мы проворачивали с Андре этот дурацкий план с гитарным клубом, то… — Репетировать надо, короче, — перебил Андре Кюрша и бросил на него быстрый извиняющийся взгляд. — Мы ведь сюда пришли именно за этим. Только вместо этого страдаем какой-то фигней, то ругаемся, то чаи гоняем… Нет, ну это очень здорово, но если мы всю жизнь будем собираться и гонять чаи, то так и останемся никем и ничем. — Он прав, — согласно кивнул Дорк. — Нам надо хотя бы разок попытаться сыграть вместе. — Ага, а мы будто знаем, что играть, — буркнул Томен и засунул остатки эклера себе в рот. — Ну… — Андре в нерешительности вновь оглянулся на Ханси. — Я думаю, что найдется какая-нибудь песня, которую мы все хорошо знаем и сможем исполнить. — Какая? Гимн Германии? — Штаух фыркнул и у него изо рта вывалилось несколько кусочков эклера. Зипен дал Томену поздатыльник, и тот вскрикнул: — За что сейчас, блять?! — Не смей говорить с набитым ртом, придурок! — страшно запишел на него Маркус. — Сам будешь убирать то, что у тебя изо рта выпадает. А что до вас, — Зипен перевел взгляд на Ханси, а затем на Маркуса и Андре. — То не слушайте этого малолетнего. Не надо вам петь гимн Германии. Все равно запорете… — Да мы и не собирались, — быстро вставил Ханси, но Маркус даже не обратил на него внимания. — Я уверен, что вы или ваши родители —, а это точно — слушали (или до сих пор слушаете) песни этих дурачков… как их… — Beach Boys? — наугад ляпнул Кюрш, думая о том, как его мама только в прошлые выходные решила закатить вечеринку под песни этой дурацкой группы. На вечеринке присутствовала пожилая соседка и еще какая-то из многочисленных маминых подруг, а сам Ханси тогда заперся у себя в комнате вместе с Клаусом, и около часов двух они с собакой слушали нелепые песни этих Beach Boys. Ну, по крайней мере, Ханси они показались очень нелепыми и безумно скучными. Но маме и ее подругам песни нравились — они даже танцевали под них какое-то время, правда, вскоре их танцы свелись к посиделкам и обсуждением чьей-то жизни… — Да, точно, они самые! — воскликнул Маркус. — У них песни простейшие, так что даже если кто-то и не знает, то я его научу. Зато, если вы сыграете хотя бы одну простую песню, то это уже будет что-то! — И какой смысл играть нам простые песни? — уперся Томен, хмуро глядя на Маркуса. — Я не хочу играть бич бойз, потому что я их терпеть не могу… — И ты правда думаешь, что это кого-то волнует? Боже, да даже наша группа в самый первый раз совместной репетиции играла какую-то фигню типа роллинг стоунз или битлз… так что заткнись и иди барабанить! — видя, что Штаух с таким же пофигистическим видом сидит и смотрит на тарелку, где лежал последний эклер, Маркус медленно поднялся с места и, наклонившись к Томену, прогромыхал ему в лицо: — НЕМЕДЛЕННО! Пока я окончательно не сломал твой гребаный нос! — Блять, да ладно, не ори только больше! — сдался Томен, и Ханси заметил, что тот даже немного сполз с кресла, на котором сидел. — Что играть-то? Я этих лохов не слушаю. — Сам ты лох, а они добились мировой известности, — уже спокойнее бросил Маркус, отходя в сторону. — А ты жопу протираешь здесь. Так вот, предлагаю сыграть вам песню «Surfing USA». Ее кто-нибудь знает? — Да! — хором ответили Ханси и Андре и, переглянувшись, тихо засмеялись. Кюрш сразу вспомнил, как он пел эту песню Андре тогда, в общежитии… О, черт, это ведь было совсем недавно. — Я тоже знаю, — кивнул Дорк и покосился на Штауха. Тот, снова рассердившись на все и вся решил сделать самый коварный и бессердечный поступок — сожрать последний ебаный эклер, который, в общем-то, принадлежал Андре. — Ты съел мой эклер, — сообщил Ольбрих, глядя на Томена, щеки у которого из-за эклера сделались большими, как у хомяка. — Ти сьель мёй эклел, — передразнил Томен противным голоском, при этом снова выплюнув несколько крошек на потертый ковер. Лицо Зипена в этот момент изменилось с просто сердитого на лицо убийцы, и Ханси даже подумал о том, что Маркус вполне может сейчас превратиться в Халка или кого похуже. Томен тоже заметил это и, медленно поднявшись, задом попятился в зал, при этом, не переставая жевать эклер. — Твою же мать, Штаух… — Зипен глубоко вздохнул и, прикрыв лицо рукой, дождался, пока Томен выйдет из комнаты, затем повернулся к остальным. — Лучше идите за ним, ребятки. Или я вас тоже убью. — Вот и не убьешь — нас много, а ты один, — возразил Андре и, поднявшись с места, чуть улыбнулся. — О, ты еще не подозреваешь, что я умею… — Ты умеешь бить парней по лицу, и особенно четырнадцатилетних парней — это мы поняли, — встрял Ханси, и едва успел увернуться от метящей в него руки Маркуса.— Воу, это нарушение правил! Мне не четырнадцать! — А ведешь себя на все двенадцать. А ну пшел лабать на басухе! — Бе-бе-бе, — показав язык, Ханси изящно выскочил из комнаты, и, немного врезавшись плечом в дверной проем, завопил: «Ах ты ж священное дерьмо Иисуса! ..». Следом за Кюршем комнату покинул и Дорк, и Андре остался один на один в комнате с Маркусом Зипеном. Хоть этот паренек изначально и показался ему каким-то наглым и неприятным, сейчас Андре понял, что первое впечатление было не очень-то верным. Даже, несмотря на то, что он сделал с Томеном и как сейчас наорал на Ханси (ну последнее точно было в шутку), он все равно не казался Ольбриху злым. Немного нервным – да, но не злым. В конце концов, он сейчас проявил участие в делах их группы. Если бы он был самовлюбленным и гадким, то никогда бы не стал им помогать — Андре был в этом уверен. — Ты тоже считаешь, что он ведет себя как двенадцатилетний? — с улыбкой поинтересовался Андре. Маркус посмотрел на него, и Андре заметил, что его выражение лица сильно изменилось — он больше не хмурился, не поджимал губы и не смотрел на всех, словно он повелитель мира. Сейчас Маркус был самым обычным парнишкой. Которого все чуть-чуть заебало. — Да, определенно, — фыркнул Маркус, откидывая волосы назад. Они были чуть длиннее и темнее, чем у Андре, но точно так же завивались в причудливые кудряшки. — Но только он не скрывает своей придурковатости, как это делает Томен. И поэтому Томен как раз-таки выглядит еще глупее. Черта с два, ему четырнадцать, он пытается корчить из себя восемнадцатилетнего, а сам смотрится как десятилетний. Никто из вас не пытался сказать ему об этом? — Ну, на самом деле нет… Это не очень вежливо, — Андре усмехнулся, представив, что сделает с ним Томен, если он передаст ему слова Маркуса. — Хрен с ней, с вежливостью! Человек должен знать, что он придурок. — Томен не то, что бы придурок… С ним бывает весело и интересно. И его друг — Маркус, тоже говорит, что Томен на самом деле нормальный, только любит понтоваться перед старшими. И младшими тоже. Да перед всеми, кто не его близкий друг. — Его можно понять, — согласился Маркус. Некоторое время оба молчали, потом Зипен добавил: — Мне он тоже кажется интересным, но меня жутко раздражает его поведение. Может, мы бы с ним даже подружились, если бы он перестал так себя вести… — Может, вы и подружитесь. Со временем. До Томена не так-то просто достучаться, уж поверь мне, — посмотрев на Маркуса, который, прислонившись спиной к стене, рассматривал комнату, Андре поинтересовался: — Разве ты бы смог подружиться только с Томеном? И ни с кем остальным? Ну… скажем, как вы общаетесь с Ханси? — Обычно, — пожал плечами Маркус. — У этого Ханси все время какие-то дела, да и появляется он тут не так часто. За две недели пришел раза два — и то, чтобы посмотреть, как играем мы или самому поиграть на электрогитаре. Наш гитарист Карл пытался немного его учить, но я бы не сказал, что Ханси прямо блещет талантом. Но он старается. А что до Томена — он ходит сюда каждый день на протяжении двух недель, даже по выходным ходит, представляешь?! Он тоже упорный, как Ханси, но играть на барабанах у него получается куда лучше, чем у Ханси играть на гитаре. Ну, а из-за того, что Томен ходит сюда чаще, то и я с ним больше общаюсь. — А что с Маркусом? — А Маркус постоянно срется с Томеном, так что он тоже здесь нечастый гость. И вообще, он мне кажется каким-то странным, поэтому даже если бы он ходил лично ко мне домой, я все равно бы с ним не общался! — Да ладно, по-моему, он просто немного стеснительный… — «Прямо как я» — подумал Андре. Однако сейчас, разговаривая с Маркусом, он совсем не стеснялся. Разговор шел как-то легко и непринужденно, точно так же, как и с Ханси. С Томеном тоже было легко разговаривать, но он иногда мог выдать что-то, на что Андре понятия не имел, как отвечать. — Настоящий металист не может быть стеснительным. Он должен это побороть, иначе такими темпами он никуда не пробьется. Понимаешь? — Да, — удрученно кивнул Ольбрих. Что же это получается, не быть ему никогда крутым металлистом, который скачет по сцене, виртуозно играя на гитаре, и которого все обожают? .. — Ну, а если он все равно слишком стеснительный, то ему нужно иметь хорошие отношения с остальными членами группы, чтобы те в случае чего поддержали его, — негромко добавил Маркус и, посмотрев Андре в глаза, тепло улыбнулся. — Так что, думаю, у тебя проблем не будет, Андре. — О… Спасибо, Маркус, — Андре явно удивился, но тут же улыбнулся Зипену в ответ, а затем, осмелев, спросил: — А с тобой у меня тоже не будет проблем? — Ты не Томен, так что, не будет. И с тобой мы, вероятно, вполне можем подружиться. — Что ж… — подойдя к выходу, Андре остановился и, обернувшись на Маркуса, сказал: — Надеюсь, что мы будем хорошими друзьями. *** Теперь репетировать все собрались гораздо быстрее. Когда Маркус зашел в зал, то все уже были на своих местах: Томен сидел за барабанами, Маркус Дорк подключал свою гитару к комбику, а Андре пытался по-быстрому научить Ханси играть на басу хоть что-то, хотя это было практически безуспешно. Но Андре пытался. — Вот ты! — крикнул Томен и указал барабанной палочкой на Маркуса. Тот, вспомнив, как совсем недавно Штаух ткнул ему этой палочкой в зад, невольно поморщился и тут же нахмурился. — Что тебе? — буркнул Зипен, скрестив руки на груди. — Либо пой, либо включи нам пластинку с этой сраной песней! — властным тоном сказал Томен, и для пущей убедительности ударил пару раз палочками по барабанам. — Знаешь… — Маркус уже хотел было разразиться очередной гневной тирадой о том, какой Томен наглый и противный, и что у него ебанутое поведение, но тут вмешался Ханси: — Нет, Маркус, извини, но нам правда бы не помешало послушать эту песню. Пожалуйста! — Где я вам ее возьму?! — обозлился Зипен, но четыре пары глаз выжидающе уставились на него. «Какие они болваны. Дурацкая группа! Все дурацкие» — даже несмотря на более-менее хорошие отношения с ребятами, эти дебилы время от времени не могли его не бесить. Вот чего они сейчас на него смотрят? Где он возьмет им пластинку из далеких (ну, не совсем) шестидесятых? А они все смотрели. Выругавшись, Маркус быстрым шагом вышел из зала и зашел в комнату справа, которую все называли каморкой. Конечно, убрать бы отсюда весь этот хлам — и была бы большая и просторная комната, но ведь убираться — это для слабаков. Не для таких, как его папаша, который не в состоянии проститься со старыми вещами, не в состоянии осознать, что этот дрянной клуб никому не нужен… Прервав мысли о своем отце, Маркус принялся рыться в поисках гребаной пластинки. В завешенном огромной тяжелой бархатно-красной тканью стеллаже лежали просто сотни пластинок разного происхождения. В семидесятых они определенно пользовались спросом и успехом у посетителей, который тогда было много, и, естественно, многие из лежащих здесь пластинок могли едва ли не целыми днями крутиться в проигрывателе. Но те времена прошли, и теперь пластинки стоят ненужные здесь, в этой комнате с ненужными вещами, в это никому ненужном стеллаже. Время идет и вещи, когда-то бывшие дорогими, теряют свою ценность. Это навевало грусть на Маркуса, но особо пофилософствовать он не успел — вытаскивая одну пластинку за другой он, неожиданно, нашел то, что ему нужно, а именно — альбом Beach Boys 1963 года под названием «Surfin’ USA». Миленько. Когда Зипен шел сюда, то не был уверен, что эта пластинка найдется, поскольку она вроде бы была еще популярна, а все популярные альбомы коротали время наверху, в клубе. Но, видимо, даже в таком отсталом клубе для старперов, как этот, давно ушла мода на музыку из шестидесятых. Она, конечно, была простой и глупой, но в этом и была ее прелесть, скажем так. В детстве Маркус жил с этой музыкой, он наизусть знал популярные песни таких исполнителей, как роллинг стоунз, пинк флойд, дорз, битлз, и вот теперь ему было почему-то печально осознавать, что те времена ушли. Нет, конечно же, оставались еще преданные фанаты такой музыки, но сколько им сейчас было лет? Сорок? Пятьдесят? А кем они стали? Такими же неудачниками-бизнесменами, как отец Маркуса? Или толстенькими продавцами в продуктовом магазине? Господи, о чем он вообще думает. «К черту все!» — Маркус сплюнул на пол. О да, он сам ругал Томена, чтобы тот не крошил и не загрязнял пол, и теперь сам же плюется. Но как же ему здесь все осточертело. Маркуса бесил этот клуб, бесил этот подвал, донельзя набитый каким-то старьем, и больше всего бесило то, что он проводит здесь времени больше, чем дома, отчего у него стали появляться какие-то навязчивые мысли о прошлом, какая-то нелепая ностальгия. «К черту прошлое, к черту» — решив, что он сломает эту пластинку нахрен после того, как парни ее послушают, Маркус вернулся в зал. — Даже не спрашивайте, откуда она здесь, — сказал Зипен, и, подойдя к проигрывателю, который стоял неподалеку от Дорка —, а именно у стены слева, поставил чертову пластинку. Песня заиграла почти сразу же, но настолько тихо, что даже Маркусу пришлось склониться, чтобы услышать. — Я почти не слышу песню, но уже чувствую, насколько она уныла, — прокомментировал Томен. — Лучше заткнись, — велел ему Ханси, смерив испепеляющим взглядом. Штаух обиженно отвернулся. Сделав максимальную громкость, Маркус отошел в сторону и принялся наблюдать за реакцией парней. Томен откровенно зевал и всем своим видом показывал, что песня кажется ему скучной и однообразной, Ханси и Андре с каким-то напряжением смотрели на проигрыватель, а Маркус Дорк делал вид, что он вообще ничего не слышит. Зипену же песня тоже казалась унылой (а особенно после того, как он ее в своей долбанной жизни послушал около сотни раз), но тем не менее она почему-то нравилась ему. Может, снова сработало это дурацкое и ненавистное ему чувство ностальгии, а может, песня действительно была не так уж и плоха. Когда она закончилась, то Ханси попросил поставить ее заново. — Заново?! — возмутился Томен, посмотрев на Ханси так, словно тот попросил у Маркуса поймать на улице собаку, расчленить ее и закусить на ужин. — Ты издеваешься?! — Нет, я хочу попробовать поиграть вместе с ними, — спокойно ответил Кюрш. — Включи, пожалуйста. Маркус включил снова. В этот раз Ханси напряженно смотрел не на проигрыватель, а на бас-гитару, «одолженную» у Тео. Затем вдруг начал играть. Конечно, получалось у него по большей части невпопад, но Ханси явно старался, и под конец песни почти попадал в ноты. — Играть на басу надо одновременно с барабанами, — заметил Андре, наблюдая за Кюршем. — Может, попробуете еще раз, но вместе с Томеном? — Вот еще… — заупрямился Штаух, но когда все одновременно крикнули «Томен!», ему пришлось смириться со своей судьбой. Когда Маркус включил песню в третий раз, то Ханси и Томен стали играть вместе. Вот это было уже интереснее, потому что Кюрш не сразу сориентировался, как ему лучше играть одновременно со Штаухом. Но слух у Ханси был — это определенно точно, потому что совсем скоро стало получаться что-то более-менее адекватное. На четвертый раз к Ханси и Томену, словно по молчаливому соглашению, присоединились Андре и Маркус. Теперь уже стало получаться что-то похожее на музыку. Или на какофонию… Это было что-то среднее, но Зипен не мог не отметить, что все четверо явно старались выполнить свою работу как можно лучше. В пятый раз Маркус включить песню не успел, потому что парни сами начали играть эту хрень. А Ханси, оглядевшись, запел, при этом еще и умудряясь довольно улыбаться: — If everybody had an ocean Across the U.S.A. Then everybody'd be surfing Like Californ-i-a Запрыгнув на деревянный стол — свое любимое место для посиделок — Маркус стал с интересом смотреть на четверку. Что ж, надо признать, смотрелись они гармонично, а если бы подучились играть, то и музыка бы у них тоже была гармоничной. Но это, в общем-то, не было проблемой — если у всех четверых было желание играть (а оно у них было, и Маркус отлично это видел), то они быстро научатся этому, и, вероятно, даже сверх того. «Если бы у нашей группы была такая же искра, как у них, то и дела бы пошли гораздо лучше…» — подумал Маркус, вновь чувствуя какую-то непонятную грусть. В последнее время он стал слишком часто грустить, и от этого ему тоже становилось грустно. Ну, по крайней мере, сейчас точно был повод для грусти: Зипен видел, как горят глаза у Ханси, Андре, Томена и Маркуса, он буквально чувствовал идущую от них энергию, предназначавшуюся для свершения чего-то великого. Но этой энергии почти не было ни у Эриха, ни у Карла, ни у Эдмунда тем более. Чертов Эдмунд расстраивал Маркуса больше всего — с самого начала октября он все твердит, что уйдет из музыки, что ему не хочется барабанить и все в таком духе. Конечно, ребята удерживают его в группе из последних сил, но ради чего? Все, что делает их группа Redeemer — это играет каверы на песни других групп. Несомненно, они пытались сочинять свое, но получалась просто дичайшая ахинея, поэтому они быстро бросили это занятие. На концертах они выступали только в пределах Крефельда — и это учитывая, что группе идет уже второй год! Что тут еще можно добавить? Поэтому Маркус грустил. Из его группы его понимал только Тео, но даже этот блондинистый кретин сказал, что не собирается вечно играть в этой группе, потому что она обречена, определенно обречена. А еще, в этом клубе они репетировать тоже будут не вечно. Отец Маркуса уже почти решился продать это богом забытое местечко, не дающее почти никакой прибыли. А если исчезнет клуб, то исчезнет и их группа. Исчезнут и мечты Маркуса… Да, это действительно был веский повод для грусти. Опустив голову, Зипен болтал ногами, несильно ударяясь пятками об ножки стола. Он будет скучать по этому столу, когда клуб продадут, ведь когда это случится, то весь хлам, лежащий в подвале, без вопросов выбросят на помойку. Зипену представилась картина, как он посреди ночи спешит на городскую свалку, чтобы найти этот древний стол, залезть на него и посидеть, вот так же болтая ногами и вспоминая, как когда-то с дикой страстью отдавался музыке, как каждый день с радостью шел на репетиции, мечтая, что их группа прославится на весь мир… но этого так и не произошло. Ведь все так и будет. Мысли Маркуса прервал хохот Ханси. — О, черт, это было очень круто! — воскликнул Кюрш сквозь смех. — Это было бы круто, если бы ты не пел какую-то хрень, — сказал Томен, пытаясь быть серьезным, однако его, как и Ханси, распирал смех. — А что мне еще было петь? Я забыл текст. Вернее, я его не знал, — отдышавшись, Ханси пожал плечами, а затем, повернувшись к Зипену, поинтересовался: — Ну как тебе? Маркус явно не мог признаться, что он прослушал всю чертову песню, поэтому, сделав как можно более умный и скучающий вид, Зипен ответил: — Ну, неплохо для первого раза, но вам еще работать и работать, чтобы научиться играть хотя бы как мы. Если вы будете репетировать раз в месяц или еще реже, то никогда не научитесь. И если кое-кто не освоит свой инструмент, то толку от этих репетиций тоже не будет, — Маркус по очереди взглянул на Ханси и Томена. — Да ладно, они научатся, — добродушно ответил Андре. — Ханси записался в гитарный клуб вместе со мной, а Томен каждый день ходит сюда, я так понимаю. Это ведь так? — Да-да, я каждый день сюда хожу, и ваш лысый Эдмунд учит меня всему, что знает сам. Конечно, нехотя… ну учит, — согласно закивал Томен. — Так что, все в порядке. — Что ж… Тогда давайте еще сыграем? — предложил Ханси, и когда все одобрительно загудели, то он снова расплылся в довольной улыбке. «Наверняка он сейчас ужасно счастлив» — подумал Маркус, вспоминая, как сам радовался после своей первой репетиции. Ему тогда было четырнадцать, как Томену, а потому, он был гораздо наивнее и доверчивее, чем сейчас. Он наивно полагал, что их группа быстро прославится, и доверял Эриху, Эдмунду, Карлу и Тео, когда те говорили, что никогда не бросят музыку, никогда не бросят группу, никогда не бросят Маркуса. А в итоге, все на поверку оказались лгунами. Даже Тео, которого Маркус все еще наивно продолжает считать лучшим другом. Да, так наивно. *** Репетировать они закончили без пятнадцати шесть, и пока они все удивленно охали, что их репетиция заняла так много времени, то, собственно наступило ровно шесть часов. Ребята собирались неспешно, словно бы даже нехотя, и было понятно почему — все только-только стало так отлично получаться, и тут все, надо идти домой! Но выбора не было. Первым ушел Томен, так и не дождавшись Дорка, который в свою очередь ожидал, пока Андре положит свою гитару в чехол и поможет Зипену намыть посуду, которую они использовали, когда пили чай. Ханси тоже помогал мыть посуду, и, хотя, в общем-то, было ее не так уж и много, ему нужен был любой повод, чтобы задержаться и тоже подождать Андре. И вообще, с какого Ольбриха ждет Дорк? Кюршу хотелось поделиться своими впечатлениями лично с Андре, потому что Маркусу он не настолько доверял, чтобы раскрыть при нем все свои чувства. А особенно, если эти чувства касались Андре… Дорк так никуда и не спешил уходить, и в итоге из сырого и душного подвала парни вышли навстречу холодному и свежему осеннему воздуху втроем. Ханси молчал, молчал и Маркус, и Андре, удачно пристроившись в середине, тоже молчал. На его лице играла легкая улыбка. — Ну, как, вам понравилось? — Ханси первый не выдержал напряженного молчания. Он ненавидел, когда все молчат. Как будто кто-то сдох, и сейчас наступила минута молчания в память об ушедшем. Хрень какая! — Да, очень! — тут же ответил Андре, улыбнувшись еще шире. — Честно говоря, я даже не ожидал, что мы столько успеем сделать. Однако сейчас мне кажется, что мы могли бы поиграть еще больше, если бы не было всей этой фигни сначала… — Это верно, — с усмешкой кивнул Ханси. — Но так даже веселее. Наши репетиции должны быть не только полезными, но и веселыми! Иначе тогда пропадет желание вообще ходить репетировать. Ну, по крайней мере, у меня так, а вот, как у вас… — У меня тоже так, — снова ответил Андре. Маркус все молчал. — Мне нравится, как мы… м-м, бесимся. Да, это слово подойдет. И вообще, именно в компании таких классных друзей, как вы, мне удается по-настоящему расслабиться и получать удовольствие от жизни! Ханси показалось, что Андре сделал упор на слово «друзей», хотя, может, это была паранойя. В следующее мгновение Ольбрих обнял Кюрша и Дорка за плечи и, прижав их к себе, радостно сказал: — Я рад, что у меня есть вы. «Вы». Вы. Не ты, Ханси, а вы — Ханси и Маркус. Какого черта. Кюрш ощутил нарастающее раздражение. И злость. Да, какого черта?! Андре пытается ему тонко отомстить за все, что Ханси сделал с его (и своими тоже) чувствами? Лучше бы ударил. Всего две сраных недели назад Андре говорил, что он рад, что у него есть Ханси, что Ханси самый понимающий и верный друг, что Томен и Маркус с ним не сравнятся. Но теперь… Да какого черта?! — Мы тоже рады, что у нас есть такой милый друг, как ты Андре, — подал голос Маркус, и Ханси разозлился еще сильнее. Если Дорк снова заговорит, то он его ударит. Ей богу, ударит. Дурачок, ну ведь ты сам бросил Андре, так почему теперь ревнуешь его даже к друзьям? Это было несправедливо, да. Но Ханси даже как друг привык быть первым для Андре. А теперь лезет какой-то Маркус… Не имеет права! Андре отпустил их, и, улыбаясь, пошел дальше. Ханси бросил сердитый взгляд на Маркуса, словно надеясь, что тот сейчас падет замертво от этого взгляда. Конечно, этого не произошло. Когда они дошли до перекрестка, то Маркус стал пожимать руку Андре и Ханси по очереди. — Мне отсюда ближе до дома будет, — пояснил он, пока Кюрш втихаря радовался избавлению от такого неприятного ему общества. — Пока, Ханси, пока, Андре. И вот, Андре, когда мне прийти к тебе? Чего? ЧЕГО?! Ханси показалось, что его сердце опустилось куда-то в пятки, а желудок сжался так сильно, что Кюрша стало подташнивать. — В субботу или воскресенье… Ну, мы там созвонимся, хорошо? Мне придется поговорить с мамой. — Ладненько. Пока-пока! — помахав рукой, Маркус побежал через дорогу, а Ханси провожал его взглядом, открыв рот от удивления. Значит, едва успев помириться со своей матерью, Андре снова решил испытать судьбу, и не ради кого-то, а ради чертового Дорка?! Совсем рехнулся что ли? Или это ты рехнулся со своей ревностью. Когда парни вновь пошли вперед, Ханси стал то и дело поглядывать на Андре, ожидая, что тот объяснить ему хоть что-нибудь, однако Ольбрих не спешил. Или, быть может, даже не собирался это делать. — Андре, — обратился к другу Ханси, снова не сумев выдержать наступившую молчанку. — Зачем Маркус пойдет к тебе? — Ну, так, просто, — пожал плечами Андре. — На гитарах поиграем, поговорим. — А твоя мама? — Я надеюсь, что могу ее уговорить. — Она все еще ненавидит меня? — вырвалось у Ханси. — Ох, Ханси… — Андре остановился и медленно повернулся к Кюршу. — Она не ненавидит тебя… — Да ладно-ка? Она тебе просто так запретила со мной общаться? — хмыкнул Ханси. Конечно, он не хотел ни язвить, ни грубить Андре, но теперь так стало получаться само собой. — Ну, не просто так… — в замешательстве ответил Андре. — Я и сам ее не понимаю. Но она не ненавидит тебя. Ты ведь ей ничего такого не сделал. — Значит, меня ненавидишь ты, да? Повисло молчание. Андре с удивлением смотрел на Ханси. Из-за этого удивленного выражения лица Ольбрих смотрелся еще невиннее, чем обычно, и поэтому Кюрш тут же пожалел о своих словах. Что он несет вообще? — Ханси, почему ты так думаешь? — тихо спросил Андре. — Я… Я не знаю, — в отчаянии прошептал Ханси, опустив голову. — Я… Это, наверное, из-за Маркуса. Прости. Прости! Я не знаю, что на меня нашло, но мне стало вдруг так неприятно, что ты к нему относишься так же, как и ко мне. Просто мне казалось… Я… Извини… — Тебе казалось, что только ты имеешь право быть моим другом? — медленно произнес Андре. Да, черт возьми, сейчас он попал в самую точку! — Это эгоистично и отвратительно. Прости, Ан, — горячо шептал Ханси, не осмеливаясь взглянуть на Ольбриха. — Я не злюсь, Ханси, — просто ответил Ольбрих. Кюрш осмелился посмотреть на него, и первое, что бросилось ему в глаза — Андре немного улыбался. — Я вполне могу тебя понять. Ты ревнуешь меня к Маркусу… Как я ревную тебя к Дамиану и А… — Андре осекся, но Ханси понял, что он хотел сказать и про Андреа, — К Дамиану. Но все-таки, Ханси, мне пришлось смириться с тем, что у тебя не может быть только один друг. — Да, ты прав… — удрученно кивнул Ханси. — Но не расстраивайся, пожалуйста! У меня нет таких друзей, как ты, вот что главное! У Маркуса своя личность, а у тебя — своя. И вы оба неповторимы. И для меня ты, конечно, гораздо ближе, чем Маркус. Знай это, и даже не думай расстраиваться! — Хорошо, Андре, — Кюрш попытался выдавить из себя улыбку, но она получилась какой-то вымученной и ненастоящей, что Андре даже сжалился и стиснул Ханси в крепких объятиях.  — У нас все так отлично прошло сегодня. Подумай о нашей группе, — прошептал Андре, прижавшись щекой к груди Ханси. Тот осторожно обнял Андре в ответ, словно боясь раздавить… раздавить своей любовью. Любовью, которая стала вырываться из-под контроля. Которая спутала Ханси все карты, и он сам уже перестал что-либо понимать. И уж точно не мог теперь думать о группе, ибо в голову лезли лишь мысли об Андре, о том, что их мимолетные отношения пролетели так же быстро, как птичка пролетает мимо окошка комнаты Кюрша в общаге поутру. — Постараюсь… — мрачно ответил Ханси, глядя поверх головы Андре и борясь с сильным желанием обхватить лицо Ольбриха руками и снова поцеловать его мягкие губы, тем самым извиняясь за все, что наговорил, и показывая, как сильно он его любит. Нет, нет, нет. — Все будет хорошо, Ханси, — успокаивающе сказал Андре, заглянув Ханси в глаза. Кюрш отвернулся. Нет. — Надеюсь, — коротко ответил он и выбрался из объятий Ольбриха. Сейчас. Сейчас он должен проявить всю силу своего характера, чтобы не растаять под этим невинным и непонимающим взглядом Андре, который словно бы так и норовил отыскать в Кюрше слабое место, и изо всех сил ударить по нему, вызывая сожаление, сострадание, и, возможно даже, слезы. Все еще не глядя на Андре, Ханси негромко молвил: — Кажется, твой автобус скоро приедет. — Ах… Автобус. — Андре тоже отвернулся, но Ханси успел увидеть, как быстро сползла улыбка с его лица. И это было прямо как соль на рану, это было больно, очень-очень больно, и, причем, больно им обоим. Боль Андре двойной порцией возвращалась к Ханси, и в какой-то момент Кюрш подумал, что уже готов сдаться. Пусть Андре нанесет ему удар, пусть Ханси не сдержится и заплачет, но между ними больше не будет никаких стен, никаких преград, к черту все, к черту прочих людей, к черту их мнение, к черту собственные мечты… НЕТ. Мечты — это нечто большее, чем какой-то нелепый порыв страсти, который исчезнет с легким дуновением ветерка перемен. В жизни Ханси мечты и их исполнение имело большое значение, в то время как такие вещи как страсть (может быть даже любовь) и ненависть стояли несколькими ступеньками ниже. И он не позволит своим ценностям перевернуться с ног на голову. Даже из-за Андре. — Что ж, встретимся в понедельник? — поинтересовался Андре с холодком в голосе. Это ранило Ханси еще сильнее. Андре не может быть холоден ко мне, нет-нет, не может. О, эру, Ольбрих, лучше заплачь или ударь меня, но не смотри с этим немым упреком, прошу же тебя, Ан. — До понедельника, Андре. Желаю тебе хорошо доехать, — Ханси посмотрел на Андре с сожалением, надеясь, что тот по взгляду поймет, что Кюрш вынужден вести себя так, но Ольбрих уже отвернулся, и, тихо пробормотав «пока», быстрым шагом пошел к остановке. А Ханси молча стоял и смотрел ему вслед. Домой идти не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Радость от репетиции испарилась, как ни бывало. Вот же странно — я вроде бы исполняю свою мечту, но такие вещи, как отношения с Андре, стали теперь для меня важнее. Ханси даже предположить не мог, что в его жизни будут такие серьезные проблемы с отношениями. Мог ли он когда-то знать, что попадет в любовный треугольник? Или как можно еще назвать эти отношения Андре-Ханси-Андреа? Мог ли Кюрш знать, что ему придется причинять боль дорогому человеку, и что еще хуже, получать еще более сильную боль в ответ? Это начинало становиться похожим на молчаливую битву, и проигравшим здесь будет тот, кто первый сдохнет. Морально сдохнет. И теперь он был разбит. Нет, пока еще не сдох, но уже близок к тому. Он почему-то именно сейчас осознал, что с этого дня Андре будет отдаляться, это точно. А как иначе? Если они снова будут пытаться быть лучшими друзьями, то у них периодически будут так называемые срывы, типа сегодняшнего, и что тогда? Как далеко они успеют зайти, прежде чем поймут, что к чертям рушат жизнь друг друга? — Я сломал все! — горько прошептал Ханси, глядя на далекую фигурку, облаченную в темно-синюю куртку и голубые джинсы. На голове развеваются от ветра милые светлые кудряшки. Милые кудряшки, милый Андре. И тупой, неповоротливый, гадкий Ханси, которому ветер дул прямо в лицо, вызывая слезы. А может, их вызывал и не ветер, кто знает? Потерял друга.