1984/11/10
— Ты не так барабанишь, Штаух! — не выдержав, завопил Эдмунд Ланг, глядя на Томена, который, отвернувшись, с невинным видом стал что-то насвистывать. Эдмунд тяжело вздохнул и прикрыл лицо руками, — О господи, только не начинай снова. — Что не начинай? — поинтересовался Томен, крутя пальцами барабанную палочку. — Ты знаешь что, — буркнул Ланг через ладони. — И вообще, ты мне уже надоел, Томен. Ты долбишь здесь уже три часа, и долбишь не только барабаны, но и мой мозг. Зачем ты это делаешь? — Ты думаешь, что я специально? Это ты так хреново учишь, что у меня до сих пор не получается ничего адекватного. — Тогда вали и ищи себе другого учителя, умник, блять! — заорал Эдмунд, видимо, надеясь, что это хоть как-то растормошит Томена, однако тот лишь пренебрежительно фыркнув, отвернулся. Маркус тяжело вздохнул и перелистнул страницу журнала «Vogue» 1963 года, который откопал в той же каморке со старьем. И почему он все еще сидит здесь? На часах стрелки уже доходят до полпятого, он три часа назад мог бы уже быть дома, но нет… Когда Маркус с друзьями только-только собирался пойти репетировать в подвал этого клуба, его отец сказал ему: «Марк, всегда следи за своими друзьями, когда вы там репетируете. И уж тем более не смей уходить домой, пока из подвала не уйдут все твои друзья». Маркус, конечно, не мог его ослушаться, и действительно постоянно зависал в подвале, пока там репетировали остальные. По большей части он всегда репетировал вместе с ними, поэтому проблем с тем, что Маркус задерживается здесь, не возникало. Тем более, со временем, Зипен даже доверился Эриху и отдал ему дубликат ключей от подвала, так что, отныне больше не приходилось постоянно сидеть с ребятами. Но теперь, когда чертов Томен решил заниматься игрой на барабанах, Маркусу снова приходилось оставаться в этом драном клубе до тех пор, пока Штаух не научится хоть чему-то. Нет, впрочем, учился он быстро, и делал бы это еще быстрее, если бы у него не возникало постоянных стычек с Эдмундом, который придирался к Томену из-за любой фигни. Однако это не имело значения: Маркусу все равно приходится каждый день сидеть здесь до посинения, до головной боли от несмолкаемых звуков барабанов, от этой духоты, которая появлялась ближе к вечеру. Это было ужасно, короче. Обычно в таких ситуациях Зипен даже и не думал спокойно терпеть и молчать, а наоборот, высказывал всем все, что о них думает. Но не в этот раз. Если бы Маркус выгонял Томена каждый раз, как ему надоедало здесь сидеть, то Штаух явно бы не добился таких успехов, как сейчас тупо потому, что тренировался бы не положенных три-четыре часа в день, а по часу максимум. Таким образом, Маркус ощущал какое-то подобие ответственности за Томена, за его обучение. Глупо как. В принципе, какое ему вообще дело до этого мальчугана? Ладно бы хоть нормальный был, вежливый там, добрый, так нет же, попался идиот какой-то, который только и умеет, что грубить, язвить и издеваться. И барабанить немного. И мы с ним в этом похожи. Что ж… В этом была своя правда. Глядя на Томена, Маркус ощущал, что между ними явно есть что-то общее. Ну вот, скажем, Зипен и сам далеко не ангел, и тоже любит подколоть кого-нибудь, а при плохом настроении мог запросто облить человека грязью с головы до ног. Причем, в обоих смыслах. Маркус вообще, когда злился (а разозлить его было легко), мог неслабо навредить потенциальному противнику, а особенно, если тот всем своим видом напрашивался на взбучку. Короче говоря, с Томеном они точно в чем-то таком схожи. Но Томен был все-таки спокойнее. Вспомнить только, как он тогда, в этом же подвале, неделю назад хохотал, пока Маркус в бешенстве колотил его! Чертов Штаух. Ему было смешно, а вот Зипен от этого злился еще сильнее, и тогда ему в какой-то момент показалось, что если этот смех не прекратится, то он просто убьет Томена прямо при свидетелях. И, в общем-то, он наверняка бы и убил его, если бы вовремя не подоспел Ханси. Ну, если бы не убил, то точно побил бы так, что гребаный Штаух не смог бы и подняться… Дерьмо. В этот момент Томен как раз посмотрел на Маркуса и когда их взгляды встретились, то Штаух мило улыбнулся и помахал рукой. Зипен невольно устыдился своих мыслей, и, скрестив руки на груди, отвернулся. Ладно-ладно, Томен не такой плохой, чтобы его так калечить. Того удара по лицу пока что вполне хватит для общей профилактики. К тому же, если он в какой-то степени родственная душа («как смешно это звучит») Маркуса, то тогда бить его точно не нужно — легче просто наладить контакт. Особенно учитывая тот факт, что, несмотря на все свое идиотское поведение, Штаух был симпатичен Зипену. Упаси боже, если кто-то узнает об этом! И сам Томен — тем более… Но все-таки это правда. Маркусу нравилось самоуверенность («О боже боже блять») Томена, хотя в противовес этому, он одновременно и терпеть не мог слишком самоуверенных, нравилась целеустремленность, которую Штаух демонстрирует изо дня в день. Но эту целеустремленность, кстати, в упор не замечал Эдмунд. Как уже замечалось ранее, Ланг только и делает, что придирается к Томену буквально из-за всего, и поэтому Маркус искренне не понимал одного: если Штаух так раздражает Эдмунда, то почему он все еще занимается с ним?! Пока Зипен все размышлял, Эдмунд, ранее включивший пластинку с какой-то рок-группой (вроде джудас прист), теперь снова сорвался на Томена: — Я не понимаю, ты, блин, совсем глухой? Не в ритм же бьешь! — Да я даже не слышу, что там играет, — отмахнулся Томен и, предваряя дальнейшие крики Ланга, снова начал барабанить. Когда Эдмунд попытался его зачем-то остановить, то тут не стерпел Маркус. Отложив журнал в сторону, он спрыгнул со своего любимого стола, затем подошел к Эдмунду сзади и, обхватив его обеими руками, молча потащил подальше от Томена, который с невозмутимым видом барабанил, насвистывая что-то себе под нос. — Что ты делаешь?! — возмутился Эдмунд, повернувшись к Маркусу. Тот пожал плечами. — Мне надоели ваши разборки, — без каких-либо эмоций ответил Зипен, дождавшись, когда Томен прекратить стучать по барабанам и в зале воцарится тишина. — Если ты не хочешь учить Томена, то не учи. Если хочешь — то прекрати на него орать. Мне, конечно, как бы плевать, кто на кого орет, но просто это уже раздражает. Голова заболела, вот. — Да это от его игры голова у кого хочешь заболит… — сердито пробормотал Эдмунд, и метнул злобный взгляд на Томена. — И от твоих криков тоже, — снова вздохнув, Маркус потер переносицу. — Слушай, Эд, давай ты пойдешь домой? Я так понимаю, что ваше занятие с Томеном зашло в тупик, поэтому теперь вам не помешает попрощаться и отдохнуть друг от друга. — Отдохнуть… Знаешь, отличная идея. И пользы от нее больше, чем от него! — фыркнув, Эдмунд быстрым шагом вышел из зала. Маркус, слышал, как он так же поспешно поднимается по ступенькам наверх, и когда шаги Ланга стихли вовсе, Зипен посмотрел на Штауха. — Тебе тоже, пожалуй, лучше пойти домой. — Да ладно, что там делать? — Тебе может и нечего, а я хочу домой! — Маркус нахмурился. Конечно, дома его ждет поганая сестричка, которая не даст спокойно отдохнуть после тяжелого дня («Ой, Маркус, да какой у тебя может быть тяжелый день? Ты только и делаешь, что на своей балалайке струны дергаешь — вот уж занятие!»), но там гораздо уютнее, чем в это долбанном подвале. Поскорее бы уйти отсюда. — А на улицу не хочешь? Видел, как сегодня солнечно? — поинтересовался Томен, расплываясь в улыбке. Отложив палочки, он поднялся на ноги и, широко зевнув, потянулся. — М-м, нет, не видел. Я нахожусь в этой тюрьме где-то с полдвенадцатого, а когда я только пришел сюда, то никакого солнца не было, — со скептическим видом ответил Маркус, принимаясь собирать свои вещи. — Тогда пойдем, погуляем, и ты заодно посмотришь на солнечный свет. А то, сам выглядишь чернее тучи, — Томен захихикал, а Маркус с удивлением воззрился на него. У Зипена появилось два вопроса: как после того, что на него наорал Эдмунд, можно оставаться таким же веселым, и неужели его, Маркуса, кто-то зовет гулять? Его всегда звали в гости, ходили в гости к нему, они с Тео пару раз ходили посидеть в кафе или в клуб на концерт, но гулять… Тео постоянно твердит, что на улице делать нечего, а все остальные друзья Марка были слишком заняты, чтобы с ним гулять. — Ты серьезно? — переспросил Маркус, тщательно скрывая свое волнение. — А разве это похоже на шутку? — Томен задумчиво почесал затылок. – Я, конечно, может, и скверно шучу, но все не так уж плохо, как мне казалось… — Может, и так, — закинув рюкзак на спину, Маркус полностью повернулся к Томену. «Так, сколько этому мелкому пиздюку лет? Четырнадцать, да? Тогда какого хрена он выше меня?!». Штаух действительно возвышался над Маркусом примерно на полголовы, отчего тот почувствовал себя каким-нибудь гребаным гномом. Или хоббитом. Ну, какая разница? Он такой маленький, что даже четырнадцатилетние мальчики возвышаются над ним! — Тогда ты меня совсем не знаешь, — фыркнул Томен. — А чтобы узнать, то настоятельно рекомендую тебе сходить со мной на прогулку! Вот ведь привязался. — Почему ты не гуляешь со своим другом, который тоже Маркус? — спросил Зипен, старательно уклоняясь от прямого ответа. Он, в принципе, был не против погулять с Томеном, но, с другой стороны, памятуя о том, что Маркус сделал с ним на той неделе… Черт, а вдруг, Штаух решит ему отомстить? И помочь Зипену никто не сможет, а что он сам может против такой махины, как Томен? — Он сегодня занят, — пожал плечами Томен, и Марку показалось, что он немного загрустил. Ну, может, все-таки показалось. Потом Штаух поспешно добавил: — Только не спрашивай чем — я и сам понятия не имею! Я звал его сегодня сюда, но он сказал, что занят и сбросил трубку. Вот какие суровые у меня друзья. — О, ну так, я тоже суровый друг. Зачем тебе столько суровых друзей? Я лучше домой, — откинув волосы назад, Маркус поспешил к выходу, но Томен схватил его повыше локтя. — Ну подожди, чего ты убегаешь-то? Боишься меня что ли? Зипен от возмущения даже раскрыл рот. Он? Боится? — Да нифига подобного! — воскликнул Маркус, вырывая свой локоть из руки Томена. — А в чем дело? Я тебе неприятен и ты пытаешься всеми силами избежать моего общества? — спросил Томен и снова улыбнулся, словно уже привык, что все его постоянно динамят. — Лучше скажи правду, потому что лгут только трусы, а ты ведь не трус, так? — Я не трус, — как можно спокойнее ответил Марк и, вскинув голову, посмотрел Томену в глаза и честно ответил: — И ты мне не неприятен. Я бы даже сказал, что мне было бы интересно с тобой пообщаться, но сейчас… — Ты хочешь домой, да-да, я это слышал. Но дома ты всегда насидеться успеешь. Что вообще делать дома? — с искренним недоумением спросил Штаух. — А что делать на улице? — с таким же непониманием поинтересовался Зипен. Оба замолчали, буравя друг друга взглядами. — Ах, значит, ты решил меня так обскакать, — наконец произнес Томен и довольно усмехнулся. — Тогда как тебе такое предложение: сначала мы гуляем, и я показываю тебе все плюсы и минусы прогулки по городу, а затем мы идем к кому-нибудь домой, и ты показываешь мне плюсы и минусы пребывания в замкнутом пространстве. Ну как, хорошая идея? Марк несколько секунд молча глядел на Тома, а затем коротко бросил: — Нет, — и, вновь развернувшись, побежал к выходу, по пути выключив рубильник, отвечающий за электричество в подвале. В темноте раздался вопль Томена. — Эй, я же не вижу ничего! — крикнул он и, кажется, наощупь двинулся следом за Марком. — Сам виноват, нечего было тупить, — ехидно заметил Маркус, начиная подниматься вверх. Едва его нога коснулась третьей ступеньки, как он почувствовал, нежели увидел, как сзади на него что-то падает. Резко развернувшись, он рефлекторно подставил руки, пытаясь поймать это что-то, которое оказалось Томеном, споткнувшимся об лежащий у лестницы резиновый ковер. — Блять! Чтоб тебя носороги оттрахали, ебучая резинка! — громко выругался он, повиснув у Маркуса на руках. Зипен почему-то едва не расхохотался, как безумный, услышав такое восклицание, но не сумел — Томен сам оказался тем еще носорогом, или, если будет угодно, слоником, или мамонтенком, да, в общем-то, неважно, главное, что удерживать его было ужасно трудно, и уж, поэтому было явно не до смеха. — Том… Ты это… — Я Томен! — рявкнул Штаух, и, опершись руками об Маркуса, занял вертикальное положение, при этом едва не уронив самого Марка. — Ух ты ж, это прямо так важно? — закатил глаза Зипен, по очереди разминая руки. Он, конечно, себя никогда сильным не считал, но после того, как Тео стал таскать его с собой в тренажерный зал, Марк был уверен, что уж такого гиппопотама, как Томен, он точно сумеет удержать. А выходит, что он самый обыкновенный дрищ (конечно, а кем ему еще было быть, если в тренажерку он ходил только раз пять). — Представь себе! Меня родаки зовут Том, а для друзей я Томен, потому что я как бы разделяю две своих жизни — в одной я тихий и примерный сын, а в другой — подросток бунтарь. Маркус глядел на Томена, лицо которого освещал луч света, льющийся снаружи, не понимая, шутит он или нет. В порядке компромисса, Марк закрыл лицо руками и позволил себе негромко рассмеяться. — Идиот, — пробормотал Марк, снова начиная неспешно подниматься по ступенькам. Когда его зада неожиданно коснулась рука Томена, подталкивающая вверх, Зипен завопил так, что эхо разнеслось по всему подвалу точно, и еще наверняка было слышно в клубе. — ШТАУХ! — Что? — спросил Томен и заржал, как конь. Маркус резко обернулся к нему: — Никогда. Больше. Не. Смей. Снова. Трогать. Меня. ПОНЯЛ?! — крикнул он, чувствуя, как щеки начинают пылать от прилившей к лицу крови. Дерьмо, как стыдно. Марк всегда начинал ужасно сильно смущаться и напрягаться, когда до него хотя бы просто дотрагиваться, а тут за задницу! И не первый раз, блять. — Слушай, почему ты так реагируешь на это? — все еще смеясь, спросил Томен. — На моей памяти так реагируют девчонки, которые думают, что парни до них домогаются… — А разве ты не это делаешь? — вырвалось у Марка, и он сам с трудом подавил смешок. Томен застыл, как статуя, а Зипен, поняв, что сказнул не того, шумно вздохнул, и быстренько поспешил на выход. На улице и, правда, вовсю светило солнце, давным-давно уже вышедшее из зенита. Теперь оно, отбрасывая длинные тени, неспешно пряталось за невысокими живописными домишками, коих в Крефельде, а особенно в этом районе, было весьма много. Стало холодать, но солнечные лучи хоть немного, но продолжали греть Маркуса, который, оглядевшись, полной грудью вдохнул в себя воздух. Пахло сухими опавшими листьями, которых под ногами было так много, что не видно было даже мощеную булыжником дорожку. Марк этому, конечно, не удивился — для уборки территории клуба отец раньше нанимал дворника, но теперь из-за маленького бюджета, от его услуг пришлось отказаться. Но опавшие листья — это здорово, Зипен находил это даже красивым и в какой-то степени очаровательным. Эта дорожка словно преобразилась: казалось, что она состояла из одних лишь листьев, и будто бы предлагала прохожим пройтись по ней куда-то в другой мир… куда-то, куда заходит солнце. Неожиданно сзади на Маркуса напрыгнул кто-то, едва не сбив с ног. Маркус, конечно, даже и не гадал, кто это мог быть — все и так ясно. — Да что же ты делаешь, Штаух? — возопил Марк, пытаясь стряхнуть с себя Томена, который снова начал хохотать, как маньяк, при этом пытаясь вскарабкаться на маленького Зипена. Прохожие удивленно оглядывались на них, но Марку было не до них. Ему вообще никогда не было дело до прохожих и незнакомых людей в целом. — Я обезьянка-домогалка, — хихикнул Томен, все-таки сумев залезть на Зипена. Тот едва не согнулся пополам («ЕДВА НЕ СЛОМАЛСЯ»), но с трудом сумел удержать и равновесие, и Штауха, сидящего на спине. — Свали, — прохрипел Марк, пытаясь руками спихнуть Томена. Занятием это было малоперспективным — во-первых, Маркусу казалось, что он сейчас упадет или у него сломается позвоночник, а во-вторых, долбанный Штаух реально вцепился в него так же, как обезьяна цепляется руками за ветки. Или как маньяк цепляется за свою жертву. Ну, неважно. — Мы пойдем гулять? Пойдем, и я, может быть, перестану быть обезьянкой-домогалкой, и снова стану крутым барабанщиком Томеном. — Ты обезьянка-заебалка и не более того! Томен-дерьмовен… — пройдя несколько неуверенных шагов, Маркус с ужасом ощутил, что заваливается назад. — Эй-эй, ты полегче… Ай, блять! — теперь пришла очередь Томена орать, потому что он первый упал прямо в кучу листьев, а Маркус следом мягко приземлился сверху на Штауха. Долю секунды оба лежали в совершенном молчании, а потом, словно сговорившись, дружно взорвались хохотом. «Если все друзья гуляют таким образом, то мне это уже начинает нравиться», — подумал Марк, держась на живот. Наверное, странно они выглядели: один парень лежит в листьях, второй сверху на нем, и теперь они похожи на какой-нибудь чертов сандвич из людей и листьев. При мысли о сандвиче, у Марка заурчал желудок. — Значит, Томен-дерьмовен? — прекратив смеяться, спросил Штаух. — Ага, — согласился Марк, все еще улыбаясь. — Томен-дерьмовен, и если ты не прекратишь выкидывать вот такие штучки, то я придумаю тебе еще много веселых имен. — А чем это тебе не нравятся «такие штучки»? Это же весело! Но больше не смей звать меня Томеном-дерьмовеном, ладно? — попросил Штаух, пытаясь сесть, но это не представлялось возможным, потому что на нем, пользуясь моментом, разлегся Зипен. Ну, а что — удобно же! — Хорошо, Томен-кретиновен, — закивал Марк и вдруг вздрогнул от того, что холодная рука Томена, коснулась его шеи сзади. — Будешь обзываться — я буду трогать тебя, — серьезно сказал Томен. — И чем обиднее, тем больнее я до тебя… м-м, дотронусь. Это справедливо? Маркус чувствовал ужасное напряжение и еще, может, смущение («Хватит меня трогать, хватит, хватит, хватит!» — постоянно твердил он своим родственникам, своим друзьям и знакомым — «Это неприятно и гадко, так что не смейте прикасаться ко мне, если на то нет причины»), поэтому, поспешно убрав руку Томена, процедил: — Справедливо. — Вот и отлично. А теперь слезай! Ты тяжелый! — Кто бы говорил! — возмутился Марк, но все-таки послушно поднялся на ноги. — Ты сам та еще коровишна. — Опять обзываешься? — встав, Том принялся отряхивать свои джинсы и спортивную куртку от прилипших листьев. — Нет, только констатирую факты, — Зипен внимательно наблюдал за ним со скрещенными на груди руками. Томен был такой странный: вроде выглядит старше, чем Маркус, но вроде бы и нет, ну, а ведет себя сейчас так, будто ему лет десять, хотя каких-то часа два назад он выделывался перед Эдмундом, пытаясь показать себя на все двадцать. Какое-то время оба молчали (Томен, кажется, решал, обидеться ему или нет). Маркус, собственно, и сам не понимал, почему он просто не может развернуться и направиться домой, как и хотел, а Томен пусть и дальше стоит тут, размышляя о смысле бытия. Но с другой стороны Марку было слишком любопытно, чем обернется затея Штауха со всей этой прогулкой. К тому же, она так неплохо началась. Что ж, да… Какой-то четырнадцатилетний школьник убедил Маркуса Зипена пойти погулять с ним (по дружески, конечно). Дождавшись, пока Томен отряхнется до конца и протрет свои очки об джинсы, Марк неспешно пошел по дороге из листьев, освещенной все еще яркими золотистыми солнечными лучами. Судя по шелесту, Штаух поспешно пошел следом за ним, но по-прежнему ничего не говоря. Маркус, в общем-то, был не против: тишина — это хорошо. Теперь он спокойно мог любоваться красотами города, которые ему никогда не надоест созерцать — да и как такое может надоесть? Он смотрел на невысокие обвитые лозой прекрасные фахверковые дома, видневшиеся вдали, на еще зеленый газон, растущий на обочине дороги, и покрытый небольшим слоем пожелтевших листьев, которые от солнечного света словно бы вспыхнули оранжевым пламенем, смотрел на взмывающие вверх фонтаны, мимо которых проходили они с Томеном. Все эти простенькие, с детства знакомые пейзажи, очаровывали Маркуса, который не привык вот так просто гулять по городу, лицезря его красоту. — Куда мы идем-то? — спросил Томен. Он шел, засунув руки в карманы куртки, и уставившись себе под ноги, и его явно не занимали виды города, как Марка. — Мы гуляем, — ответил Маркус, не поворачиваясь к Томену. — Мне казалось, что когда гуляешь, то не так важно какова твоя конечная цель. — О, серьезно? Мы гуляем? Я думал, что ты идешь к себе домой! — Штаух с удивлением взглянул на Зипена. Тот тяжело вздохнул. — Черта с два, тогда какого мы идем и молчим? А ну, давай, рассказывай про себя! — С какого это перепуга я должен тебе что-то про себя говорить? — фыркнул Маркус, и снова пошел вперед. Насколько он помнил, если долго идти по этой дороге, то они дойдут до центрального железнодорожного вокзала, который по праву считался одной из достопримечательностей города. Но, кажется, с Томеном молча до этого вокзала не дойдешь. — С такого, что мне интересно, кто ты и что ты. Не будем же мы гулять в полном молчании, правда? По-моему, это отличное время узнать друг друга, поэтому говори! — Я никто. Просто Маркус, — коротко ответил Марк и пошел быстрее. Как бы Томен не был ему симпатичен, у Зипена все равно не было ни малейшего желания рассказывать Штауху о своей жизни. Да и зачем? Может, к концу этого или следующего года они распрощаются — жизнь их раскидает по разным городам, и все такое. Если уж что-то и рассказывать человеку про себя, то надо к этому человеку привязаться, а если Марк привязывался к человеку, то очень тяжело переживал его потерю. Поэтому, девиз у Зипена звучал примерно так: «Нет человека — нет проблем», и это была самая настоящая истина в этой жизни. Хоть он, конечно, и собирался подружиться с Томеном, но он вовсе не собирался к нему привязываться, а для Марка дружба и привязанность были совершенно разными понятиями. — Так не пойдет, дружок, — покачал головой Томен, без труда догнав Маркуса, и теперь идя вровень с ним. — Давай нормально, что в этом сложного? — То, что я не привык разговаривать со знакомыми о своей жизни. Она касается только меня. — У-у, да ладно тебе, я же спрашиваю не что-то такое супер личное. И разве я только твой знакомый? — кажется, Томена это немного расстроило. — Возможно, — неоднозначно ответил Маркус. На самом деле, их отношения с Томеном сейчас находились на уровне где-то между знакомыми и друзьями, и теперь все, вероятно, зависело от этой прогулки, после которой Зипен и решит, стал Томен его другом или нет. Миленько я себе друзей нахожу, не правда ли? — усмехнулся Марк самому себе. — Что ж, тогда я намерен стать твоим другом, — заявил Томен. Как его только не покидает этот энтузиазм?! — И раз ты не хочешь рассказывать о себе, то давай так: я тебя спрашиваю, а ты отвечаешь. Хорошая идея? — Ужасная. — Да что тебе все не нравится? — судя по голосу, Томен начинал сердиться. — А если я буду отвечать на твои вопросы? Скажем, я спрашиваю тебя, ты отвечаешь, а потом мы меняемся? Теперь Маркус задумался. Взаимность… Почему бы и нет? Так было бы справедливо. И к тому же, Томен, может, и правда не будет задавать слишком личные вопросы. Он не будет выпытывать у Марка его секреты («надеюсь»), а просто спросит какие-нибудь банальные и очевидные вещи, вроде того, как зовут его хомяка или почему его сестра такая дура («очень банально»). — Хорошо, — со вздохом согласился Маркус, и, посмотрев на Томена, добавил: — Но только ничего супер личного! — О-о, а у тебя есть секретики? — хихикнув, Штаух заметил, как поменялось выражение лица Зипена, и тут же сделался серьезным. — Ладно, я понял. И на самом-то деле мне нет дела до твоих тайн. Правда. Но Марк не сводил с него подозрительный взгляд. — Ой-ой, не надо так на меня смотреть, — замахал руками Томен, и едва не ударил ими проходившую мимо девушку с короткими темными волосами. Та ничего не сказала, лишь замерла на несколько секунд, испепеляя взглядом пристыженного Штауха, а потом рванула вперед. — Ты прямо человек-опасность, чуть не убил эту несчастную дамочку, — заметил Маркус, кисло улыбнувшись. Но какая-то часть его хотела, чтобы Томен все-таки ударил это глупое существо женского пола («все люди глупые, все-все-все, но женщины — особенно»). Почему-то эта брюнетка несколько взбесила Зипена. — Ой, да ладно, не убил же, — пожал плечами Штаух, однако Марк видел, как покраснели его щеки. — Забудем про нее короче. Так вот, первый вопрос от меня… — Почему это от тебя?! — Потому что я придумал задавать вопросы, вот и от меня, не привередничай. Итак, первый вопрос — сколько тебе, черт возьми, лет?! Четырнадцать? Двенадцать? — Шестнадцать вообще-то! — Маркус метнул сердитый взгляд на Томена. — Разве я выгляжу младше? — Иногда, — Томен улыбнулся. — Особенно когда злишься. Как сейчас. — Заткнись ты, я не злюсь. А вот ты тоже выглядишь не на свой возраст. — Да? И на сколько я выгляжу, интересно? — Иногда на двадцать, а иногда на десять. — У, каков размах! — Томен звонко рассмеялся, спугнув птиц, сидящих на заборе, мимо которого проходили парни. — Но мне это нравится. Когда я пойду покупать пиво, то смогу прикинуться, что мне двадцать, а когда пойду покупать фигурку Бэтмена, то буду делать вид, что мне десять. Круто, правда? — Ты дурак, — добродушно отозвался Маркус, невольно посмеиваясь. Странно, с Томеном было так легко говорить, и вовсе не приходилось корчить из себя вечно обиженного и недовольного мальчишку, каким Зипен выдавал себя перед Тео, который и сам был вечно обиженным и недовольным, но это было его стилем жизни, а не амплуа, как у Марка. — Сам такой. — Ага-ага. Ладно, теперь мой вопрос: почему ты решил удариться в музыку? — Странный вопрос, — ответил Томен с несколько удивленным видом. – Это, вроде, и так должно быть понятно. Года два назад я «заболел» металом, ну, и там понеслось… Меня несколько раз пытались научить играть на гитаре, а потом я понял, что это не мое. А теперь, как видишь, учусь барабанить, мне это чертовски нравится. Я прямо чувствую, что это мое дело… Оно мое, в отличие от того, куда хочет пристроить меня отец, — Штаух вдруг сделался угрюмым и отвернулся. — А куда он хочет тебя пристроить? — спросил Маркус, которому вдруг стала интересна жизнь Томена. — Ха, теперь моя очередь задавать вопрос! — Черт бы тебя побрал. Валяй. — У меня такой же. Ты играешь на гитаре ради развлечения или не видишь свою жизнь без этого? Это уже немного личное. — Не знаю, — соврал Маркус, не желая пускаться в длинные разъяснения. На самом-то деле музыка была неотъемлемой частью его жизни. Игра на гитаре была сродни… ну, скажем, молитвам, которые его мать каждый день возносила к Богу. Но Марк не верил в бога, он был очень далек от веры, а вот, с музыкой он, напротив, был слишком тесно связан. Музыка спасала его в трудных ситуациях, помогала порой переосмыслить какие-то запоминающиеся моменты его жизни, давала надежду на то, что все будет хорошо. Да перечислять влияние музыки на его жизнь можно было просто бесконечно! Когда Марку было плохо, то он брал гитару и играл, успокаиваясь и забываясь, когда Марку было хорошо, то он брал гитару и играл, и становился еще счастливее. Младшая сестра назвала его психом и идиотом, и он ударил ее грифом гитары по лбу, а старший брат, когда зашел в гости и увидел, как Маркус играет на гитаре, похвалил его и сказал, что он молодец. Но Зипену было плевать на все, что они говорили. Он учился играть не ради того, чтобы его хвалили или оскорбляли, он учился играть для себя, для своей души. Хотя, его сестра, может, и была права. Но удар по лбу эта сучка все равно заслужила. — Музыка — это все, — чуть тише добавил Марк, а Томен понимающе кивнул. Кажется, такой ответ его устроил. — А теперь скажи, куда там тебя хочет пристроить твой отец. Томен тяжело вздохнул. Кажется, Маркус задел такую тему, которая действительно огорчала Штауха, но любопытство перевешивало жалость. Да и к тому же, зачем тут жалость? Если Томену тяжело, то пусть уж лучше выговорится, чтобы не держать это в себе, и страдать от этого еще сильнее. — Мой отец — кровельщик. Его отец — мой дед — тоже кровельщик. И отец моего деда… Ну, ты понимаешь, кем хотят сделать и меня? — Жрецом крыш… — усмехнулся Марк, однако этот подкол едва ли вызвал у Томена улыбку, да и то, скорее грустную. — О да. Повелитель крыш, жрец крыш, идиот в каске, лазающий по крыше… Черта с два! Тупая профессия, но я никак не смогу от нее отвертеться, потому что это семейное… кхм, фирма. Да, отец называет это фирмой. А я называю это семейным проклятием. — Разве нельзя отказаться? И потом, разве ты единственный ребенок в семье? — вот теперь Зипен почувствовал что-то вроде сожаления к Штауху. — Слишком много вопросов, ну да ладно, забудем пока про это, — Томен махнул рукой, и принялся объяснять: — У меня есть младший брат, Михаэль, ему только одиннадцать, но мать с чего-то вдруг решила, что он обязан стать врачом! То есть, этот гад ползучий без особых усилий откосил от работы в сраной фирме! И конечно, угадай, кому придется отдуваться за двоих? — Это хреново, Томен. Я бы послал своих родителей подальше, сбежал бы из дома, и делал все, что душе угодно, — задумчиво сказал Маркус. — Сам-то веришь в свои слова? — Томен мрачно усмехнулся и посмотрел куда-то вдаль. — Куда может пойти четырнадцатилетний мальчишка? Да еще и сбежать из родительского дома… — Да, глупость. Оба замолчали. Марк размышлял. Он в такую хреновую ситуацию не попадал: отцу, например, было все равно, куда пойдет работать его сын (лишь бы не владельцем клуба!), для матери было главное, чтобы Маркус любил свою работу, старший брат Марианн советовал Марку «следовать зову своего сердца», а именно, пробовать все, что ему хочется, в том числе и попытаться стать популярным гитаристом, а младшая сестра Марцелла всегда говорила, что Маркус станет либо бомжем, либо пациентом в дурдоме, и больше ему ничего не светит в этой жизни, потому что он псих и идиот. В таких случаях Марци обычно получала грифом гитары по лбу. Иногда не только им, и не всегда по одному лишь лбу. Проклятая стервозная девчонка. Через несколько минут Маркус все же решился подать голос: — Но это вовсе не значит, что надо опускать руки. Надо рискнуть – и, быть может, риск этот оправдает твои ожидания. — А может, и нет. — Может, и нет, — согласился Марк. — Но только тогда ты не будешь чувствовать себя виноватым от того, что хотя бы не попытался. Моя мама всегда мечтала пойти в театральное училище, чтобы стать актрисой, как ее любимая Одри Хэпберн (вроде), но она не рискнула, и пошла учиться в педагогический. И что получилось? Теперь она простая учительница немецкого в средней школе, которая, возвращаясь домой, включает фильмы с этой Одри, и еще, все время высказывает всем и каждому, что она могла бы стать такой же знаменитой и всеми любимой актрисой… если бы в свое время попыталась. — Не хочу так же, — Томен поморщился, представляя себя лет так через двадцать. Кем он будет? Сраным кровельщиком-алкоголиком с женой-транжирой и детьми-тупицами? Кому вообще нужны какие-то кровельщики в мужья? Кому вообще нужны такие, как я? Где-то в глубине души Штаух знал, что он далеко не подарок для окружающих, знал, что у него дурацкий характер, приоритеты и ценности, и что дальше в жизни ему будет действительно непросто. Поэтому что ему остается? Плыть по течению, и угасать, медленно и незаметно исчезать, как исчезает сейчас это солнце, лучи которого светили Томену в глаза, но постепенно — все меньше и меньше. А тогда, когда придет старость, когда ему стукнет лет тридцать («старость!») или даже пятьдесят («глубокая старость!»), то он оглянется назад, и не увидит дорогу, по которой шел всю свою жизнь. И что потом? А потом я сдохну, так ничего и не поняв. Парни вновь замолчали, погрузившись в свои мысли. Ни Томену, ни Маркусу не хотелось закончить свою жизнь никем. Не хотелось оставить свои мечты на растерзание злостной судьбе. Мечты должны быть исполнены. — Мы должны рискнуть, — тихо сказал Маркус, и Томен, посмотрев в его голубые глаза, обычно похожие на две маленькие льдинки, но сейчас, как ему показалось, словно бы оттаявшие, согласно кивнул. — Должны, — эхом отозвался он и невидящим взором посмотрел вперед. Жизнь такая странная. *** Вскоре они подошли к зданию центрального железнодорожного вокзала Крефельда. Маркус определенно любил это место, и сейчас (как и обычно, когда он видел что-то прекрасное) у него радостно затрепетало сердце. Готическое здание из желтоватого камня, построенное почти тысячу лет назад, величественно возвышалось над проходящими мимо людьми, которые по сравнению с ним были похожи на жалких букашек в одежде. Его единственная башня со старинными часами, показывающими без двадцати семь, взмывала ввысь, упираясь бирюзовым шпилем в небо с окрашенными в оранжевый цвет заходящего солнца облаками. Правее башни, на постройке, которая была гораздо ниже, висела надпись «Hauptbahnhof». Сложив руки вместе, Маркус с восхищением смотрел на величавую постройку. Теплый ветер немного трепал непослушные каштановые волосы Марка, когда он, закрыв глаза, решил загадать желание. В какие-то особенные моменты, такие же волшебные, как сейчас, он всегда загадывал желание, почему-то веря, что оно сбудется, обязательно сбудется. «Что загадать?» Марк не чувствовал себя несчастным, у него было все, что ему хотелось — семья, в которой все здоровы и живы (правда, сестра была немного долбанутой, но, как говорится, в семье не без урода), друзья, которые его поддержат (хотя нужна ли ему была их поддержка — это другой вопрос) и любимая музыка (вот она его действительно поддерживала). У него была группа… но вот, долго ли она просуществует? Хочу, чтобы моя группа не развалилась. Что ж, даже если она и не развалится, то все равно останется скучной и никому не нужной. Нужна ли ему такая группа? Тогда хочу, чтобы наша группа была хорошей группой. Успешной группой. Любимой группой. — Нахера мы стоим здесь? — нетерпеливо спросил Томен, разом оборвав все волшебство момента. Маркус, открыв глаза, бросил на него уничтожающий взгляд. — Мы любуемся, ты, кретин, — сердито ответил Марк, засовывая руки в карманы джинсов. — Господи, чем? — Томен закатил глаза. — Вокзалом? Кто еще здесь кретин. И, не успел Маркус ответить, как Штаух принялся теребить пальцами его кудрявые волосы, злобно хихикая. — Руки прочь от моих волос! — заорал Зипен, и на парней даже обернулись несколько удивленных прохожих, а Марк, сорвавшись с места, отбежал на безопасное расстояние. — Я тебя предупреждал — ты меня обзываешь, а я тебя трогаю. Мне неприятны оскорбления, а тебе — прикосновения, так что, мы в расчете, дружок, — посмеиваясь, Томен подмигнул Марку, а затем, сложив руки в пистолетик, стал «стрелять» в Зипена. Несколько мгновений Маркус стоял в полной неподвижности, скрестив руки на груди, и сурово глядя на Томена. Идиот. Что он из себя воображает вообще? Не поддамся на эти тупые шуточки. Томен все стрелял. Кретин, тупица. Вдруг улыбнувшись, Марк тоже сложил руки пистолетиком, и принялся обстреливать воображаемыми пулями Штауха, окончательно распугивая прохожих, явно думающих: «О боже, они же такие взрослые парни, что они творят?!». Но Маркусу и Томену было все равно. И весело. А Маркусу было весело особенно, поскольку в последний раз он так играл лет в шесть со старшим братом, которому тогда было двенадцать. «Теперь я тоже кретин, походу» — решил Зипен, бросаясь вдогонку за убегающим Штаухом. Ну и ладно. Зато весело. *** Вдоволь наигравшись и набегавшись, Марк почувствовал себя как-то легко и свободно. От чего? Он не знал. Быть может от того, что он наконец-то смог раскрыть свое настоящее «я» хотя бы перед кем-то. И перед Томеном почему-то сделать это было настолько просто, что Маркус ни разу не почувствовал ни капли сомнений или стеснения, когда как идиот бегал за Штаухом по улице. Только веселье и радость. Марку нравилось быть самим собой. После они зашли в какой-то дешевый ресторан, чтобы перекусить — Маркус, например, не помнил, когда вообще сегодня ел в последний раз, а после пробежки он окончательно выдохся. Томен, ударив по столу кулаками, заявил, что он просто мечтает нажраться, и едва к ним успела подойти официантка, как он тут же выдал ей приличный заказ, который, по соображениям Марка, процентов на восемьдесят состоял из мяса. Сам же Маркус ограничился блинчиками с сыром и парочкой жареных сосисок. — Что-то ты мало себе взял, — заметил Томен с усмешкой. — А ты много, — фыркнул Маркус в ответ. — По-моему мы с тобой очень разные, ты не находишь? — Ну да, есть такое… Но я люблю плотно поесть, а особенно, после такого трудового дня. Вот и посмотри теперь, кто из нас лучше выглядит. Ты вон белый весь, как мел, и тощий, будто тебя вообще дома не кормят. И мелкий. И я бы не дал тебе шестнадцать лет, максимум двенадцать. — Ой, отстань, — отмахнулся Маркус. Черт бы подрал этого Томена. Как ему объяснить, что в последнее время у него, Маркуса, были такие дни, когда вообще ничего не хотелось, и есть тем более? Дни, когда он просто запирался в комнате и думал, думал, думал… Его жизнь была какой-то скучной, а его существование было бесполезным. Вот о чем думал тогда Марк. Он бесполезен. Не может исполнить свою заветную мечту, которая, казалось, с каждым бессмысленным днем отдалялась все дальше и дальше. Дела в группе давно застопорились, и, черта с два, он это уже признал и смирился с этим. Но ничего не делал, чтобы как-то улучшить ситуацию. А что он сделает-то? Энтузиазм в его друзьях давным-давно погас, а зажечь его снова не представлялось возможным. — Да ты весь дохлый какой-то, — добавил Штаух, и Маркус поразился, как точно подходит к нему это слово. Да, он дохлый. Он почти потерял надежду, что все станет лучше. Марк, который раньше был, в общем-то, приветливым и общительным мальчуганом, получил суровый пинок от матери-жизни в виде предательства друзей, а потому замкнулся в себе, и стал умирать в гордом одиночестве. — Может быть, — нахмурившись, пробурчал Маркус. Почему Томена вообще это интересует? Тео, вот, не интересовало никогда. Эриха, Карла и Эдмунда тоже. — У тебя что-то случилось? — задал Томен прямой вопрос, внимательно глядя на Марка. — Нет, — тут же отозвался он. — То есть, случилось, — уточнил Штаух и снова немного улыбнулся. Ахх, чтоб его. Он же всего лишь глупый четырнадцатилетний мальчишка, тогда какого хера он нанялся мне в психологи? — Отстань. — Расскажи мне про свою семью, — попросил Томен, соединив кончики пальцев вместе. — Я же тебе про свою рассказал. Откровение за откровение. Бросив на Штауха свирепый взгляд, Маркус откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Этот чертяк умеет подловить. Но пошел он нахер. — Ну-у… Нет. Твоих откровений недостаточно, чтобы возместить мои. Расскажи лучше ты мне еще что-нибудь, — спокойно сказал Маркус. — Вот значит как. Ну-ну, дорогуша. Что тебе рассказать? Зипен ненадолго задумался. Ему хотелось узнать о Томене что-то такое, что хоть немного бы раскрыло его характер, стиль жизни… Для Марка это почему-то было важно. — Расскажи мне про свои увлечения. Все, кроме музыки, конечно. — Знаешь, у меня такое чувство, будто я прохожу собеседование о принятии меня на работу… — Говори! — приказал Маркус, повысив голос. Он сделал это не задумываясь, поскольку привык, что если кто-то не делает то, чего хочется Маркусу, то стоит на него рявкнуть, и он сразу слушается. Правда, этот фокус не всегда проходит с Тео… А с Томеном не прошел вообще. Тот нахмурился и посмотрел на Марка долгим внимательным взглядом. Зипен невольно устыдился и потупил взгляд. Чего я из себя корчу? Мы же с ним вроде бы на равных пока что общаемся!.. — Ну… То есть, извини, — смущенно пробормотал Зипен, стараясь не глядеть на Штауха. — Тебе не помешало бы вести себя чуточку скромнее, и, быть может, тогда люди к тебе потянутся… — А что, если я не хочу, чтобы они ко мне тянулись? — резко ответил Маркус, а затем, не давая Томену и слова вставить, буркнул: — Рассказывай. Пожалуйста. Вздохнув, Томен задумчиво потер подбородок, а затем сказал: — Мне особо рассказывать нечего… Обычно все мои увлечения сводятся к одному: чтобы тупо развлечься. Да, именно тупо, это я признаю. Ну, а например, к этим увлечениям можно отнести издевательства над малышней… О, Андре меня за это ненавидит. Хотя я бы не сказал, что это прям уж настоящие издевательства – так, легкий стеб. Это достаточно весело, но не для таких, как Андре… Маркус только кивнул. Его ничуть не удивляло это странноватое пристрастие Томена, он даже ожидал что-то подобное. — Мы с Маркусом – ну, тем, Дорком — постоянно шатаемся по улицам, иногда заходим в магазины или на рынки и немного… подворовываем там по мелочи. Нет, ты не думай, что я прям такой уж воришка — это совсем не так! — поспешил заверить Маркуса Томен. — Просто это тоже весело. Своего рода риск… И он мне нравится. — Что-то еще? — спросил Марк с таким видом, будто ничего это его не удивило. Впрочем, это действительно было так — он совсем не был удивлен. По Томену было видно, что он далеко не пай-мальчик, а очень даже наоборот. Но в нем все равно было что-то. И задачей Маркуса было узнать, что это такое. — Куришь, да? Наверняка, любишь и выпить, прося, чтобы твои старшие друзья купили тебе выпивку. — В общем-то… да, — со вздохом ответил Томен, и в его голосе проскользнули нотки сожаления. Маркус впился в Штауха внимательным взглядом. — Мне это тоже доставляет удовольствие… но иногда… Иногда мне кажется, что это не то, что мне нужно на самом деле. Может, поэтому я и подался в музыку. Мне не хочется прожить всю жизнь в одних лишь пьяных тусовках с друзьями, лица которых я забываю на следующий же день. Зипен молча глядел на Штауха, ожидая продолжения. — Алкоголь не делает меня счастливым, — медленно пробормотал Томен, и, взяв солонку в руки, принялся поворачивать ее в разные стороны. — Все эти тусовки — тоже. Это просто способ отвлечься от скучной жизни. Я это уже давным-давно прекрасно понял, а некоторые взрослые до сих пор продолжают читать мне нотации. Зачем?.. Я, вроде, не такой тупой. И Маркус знал это. Да, Томен, несмотря на всю свою внешнюю дурашливость и идиотское поведение с закосом под взрослого, все равно не был тупым. — Но у меня, правда, такая скучная жизнь! Моим родителям не до меня — они постоянно работают, а когда возвращаются домой, то, что мама, что отец — оба раздраженные и злые. В их отсутствие я должен следить за домом, за порядком, должен готовить и все такое, за мамку я остаюсь короче. Но я не могу же это вечно делать! — в голосе Томена звучало неприкрытое отчаяние. — Иногда я просто ухожу гулять, не сделав половину дел по дому, но Михаэль… Этот черт — стукач тот еще, поэтому приходится всеми способами подкупать его, чтобы много не болтал, но и с ним может быть весело. Однако чаще всего я общаюсь с Маркусом и еще одним моим другом — он сейчас, правда, в колледже учится, поэтому видимся мы реже. А так… так я один. «Он живет хуже меня. Родители его заперли», — размышлял Маркус, сцепив руки в замочек и сложив их на животе. — «Меня хотя бы не оставляют дома за главного все семь дней в неделю. И с Марци я бы точно этого не вынес…». — Когда я остаюсь один, то начинаю заниматься тем, чего от меня точно вряд ли кто-то ожидает: читаю там, рисую, песни иногда пою, — Томен усмехнулся, по-прежнему не сводя взгляда с солонки, словно она была самой интересной вещью в этом дебильном ресторане. — Странно звучит, а? Но я не вру. Конечно, ты не врешь. Я прямо нутром чувствую, как сейчас вся правда выльется из тебя огромным нескончаемым потоком. Маркус думал об этом без всякого зла и каких-то скрытых мотивов. Ему просто было интересно. А еще, ему было чуточку приятно от того, что Томен рассказывает все ему. Например, вряд ли он так раскрывался перед теми же Ханси и Андре… В общем, Марку было приятно осознать, что ему доверяют. Приятно, но и в то же время он ощущал настороженность, ибо хранить тайны чужой человеческой души еще труднее, чем секреты своей собственной. Но Зипен все равно не собирался прерывать Томена. — У меня есть бабушка… — совсем тихо заговорил Томен, и теперь он глядел даже не на солонку, а куда-то сквозь нее. — Она — мама моего отца. Больше у меня бабушек нет. Другая, по маме, умерла еще лет семь назад. А та, которая еще жива, очень-очень старенькая — ей девяносто три года, представляешь? Но за ней некому ухаживать — ее муж тоже умер, и родители сплавили ее в дом престарелых. Я иногда захожу к ней. — Томен говорил все медленнее, словно слова давались ему с большим трудом. — Почему иногда? Если бы я заходил к ней слишком часто, то не выдержал бы, наверное. Каким бы взрослым и храбрым я себя не мнил, то когда я прихожу к моей бабушке, смотрю в ее… черт, в ее слепые глаза, которые совершенно пусты и… и ужасны, господи, да. Ужасны. Но… самое ужасное, что она меня не узнает. Сколько бы я не говорил, что я — это ее внук… Ее любимый внук Томми… ох, с которым она всегда возилась, на которого никогда не орала, в отличие моих родителей, — Штаух судорожно вздохнул, и по сердцу Маркуса этот вздох прошелся, словно тупой нож. Марк не привык сочувствовать другим, не привык примерять на себя их боль и переживания, но теперь… — Бабуля думает, что я — ее сын, ну, который мой отец. Или она считает, что я ее умерший муж. Она зовет меня либо Гюнтер, либо Клеменс, но никогда — никогда! — не Том. Не Томас. Не Томми. Меня вообще не существует для нее… чертов рассудок слишком повредился… Кто бы мог подумать. — Выдавил Том, и, правда, кто бы мог подумать — по его щекам потекли две горячие слезы. Марк не мог это терпеть. Он не мог терпеть слезы. Так ненавидел эти гребаные слезы. Но Томен… Томми… Поддавшись какому-то неясному порыву, который появился при виде слез Томена, Марк перегнулся через весь стол, и едва не снеся салфетницу, крепко обнял Штауха, насколько это было возможно (перегнувшись-то через стол). Обычно Марк старался быть вдали от подобного проявления эмоций у кого-то. Может, поэтому у него не было друзей, кроме Тео. Тео никогда не плакал, никогда не бесился, он — сплошная невозмутимость. Но с ним скучно — рассеянно подумал Маркус, похлопывая Томена по спине. Может, потому что он такой же дохлый, как и я, этот Тео. А вот Том уж точно не дохлый… Но не только слезы Штауха задели Марка, его задела и сама ситуация, которую с такой горечью описал Том. Маркус в моменты депрессии (да и не только ее) перечитал столько книг, где рассказывались совершенно разные и невероятные истории, от просто захватывающих и интересных до ужасно трагичных и печальных. Но то были книги, а это — реальность… И Маркуса она все-таки задела за живое. Он за свои шестнадцать лет жизни еще ни разу не сталкивался почти что лицом к лицу с такой реальностью. И это оказалось нелегко. — Да ладно, все, я успокоился, отпускай. Не улечу, — глухо проворчал Томен Марку в грудь. До Зипена вдруг дошло, что объятия — это непосредственный контакт с человеком, это… это взаимотрогание! Но на этот раз Марк не ощутил привычного отвращения и раздражения, когда до него кто-то дотрагивался. Наоборот, объятия — даже через стол и даже с Томеном (***
1984/11/18
Маркус Дорк за эти две недели стал частым гостем в доме Ольбрихов. Он появлялся тут почти каждый день после учебы, и ему тут определенно нравилось, а мама Андре оказалась несказанно добра и мила с ним после их первой встречи, когда она устроила Маркусу допрос по полной программе. Видимо, как сказал потом Андре, результаты допроса удовлетворили ее, и она признала Дорка «хорошим и верным друга для ее сына». Самого Андре это очень задело, потому что матери понравился Маркус только из-за его прилежности в учебе и благополучности семьи, в то время как Ханси она возненавидела лишь за то, что он не так требователен к учебе, что его семья не такая богатая, какой должна быть (Рената не раз прохаживалсь по этой теме, когда речь заходила о Ханси), и что Кюрш имел наглость ночевать в чужом доме (и неважно, что Андре сам его позвал). Так же мать была якобы недовольна тем, что Ханси ужасно любил музыку, но в то же время она снисходительно относилась к Маркусу, который, в общем-то, ходил к Андре в гости, чтобы поиграть вместе с ним на гитаре. Но ничего этого Андре не высказывал матери, боясь, что та запретит и Маркусу ходить к ним в гости. Маркус на самом деле оказался очень милым и хорошим другом, с которым можно было о многом поговорить и просто приятно провести время, что парни и делали, долгими вечерами сидя у Андре в комнате в обнимку со своими гитарами. И именно Маркус отвлекал Андре от нехороших мыслей, которые теперь посещали Ольбриха все чаще. И, конечно же, они касались Ханси. Даже страх перед экзаменами тлел по сравнению с той болью, которую причинил Кюрш Андре тогда, уже две недели назад. Вроде бы Ханси не сказал тогда ничего такого, но всем своим видом, всем своим поведением дал понять Ольбриху, чтобы тот прекратил надеяться на лучший исход их отношений. Чтобы он прекратил надеяться на что-либо вообще. Теперь на репетициях, которые на неделе были по четыре-пять раз, они хоть и разговаривали, но уже скорее как коллеги, а не как друзья. Ханси, конечно, мог иногда пошутить, они даже просто болтали о чем-то насущном, но в эти минуты Андре не отпускало чувство напряжения… и боль. Наверное, ему теперь всегда будет больно глядеть на Ханси. Рана, принесенная им, словно бы не желала затягиваться вовсе. Андре несколько раз видел Ханси и Андреа, гуляющих вместе, и от этого он начинал чувствовать помимо боли еще и злость. Как бы это ни было эгоистично, но Андре поверить не мог, что Ханси после их разрыва так спокойно гуляет рука об руку с этой гадской Андреа! Как будто специально! Ольбриху казалось, что история с их с Ханси ссорой повторяется во второй раз, но если в первый хотя бы была надежда на примирение, то теперь Андре был уверен почти на все сто, что никакого примирения не будет. Ничего не будет. Даже дружбы. Он лишился своего самого лучшего друга! Во второй раз!.. Думая об этом Андре не мог сдерживать свои слезы, и иногда он начинал просто плакать, спрятав лицо в ладонях. Раньше он был уверен, что не будет переживать весь ужас и боль от потери дорогого человека второй раз — жизнь ведь не может быть настолько жестокой, но теперь… Теперь Андре казалось, что он мечется между двумя мирами: в один, темный и мрачный мир, он попадал после того как умирал, пообщавшись с Ханси, а во второй — светлый, реальный мир, он возвращался, когда оживал. Оживлял его Маркус Дорк — единственный, кто не бросил его в этот тяжелый и ужасный период, и Андре был ему за это благодарен. Конечно, на Ханси жизнь не заканчивалась, но Ольбрих был уверен, что без чьей-нибудь поддержки он перестал бы воспринимать жизнь, и вскоре он просто бы… Не хочется думать о плохом. Маркус был его спасением. И, к небольшому удовольствию Андре, когда Ханси видел их вдвоем, то взгляд его мрачнел, а сам Кюрш становился замкнутым и раздраженным. Наверное, это было хорошо потому, что Ханси все еще чувствовал что-то к Андре, а потому и ревновал. Однако какой был от этого толк? Все равно Кюрш даже не пытался сделать шаг к примирению. Андре помотал головой. Все, хватит о нем думать. Ханси — не центр вселенной. На Ханси не сходятся миры. Ханси — просто капризный подросток, который пытается корчить из себя бунтаря, а сам же не может плюнуть на общество, и начать встречаться с парнем. И кого ты обманываешь? Действительно. Андре ничего не рассказывал Маркусу про свои романтические отношения с Ханси, потому что боялся, что Дорк просто его не поймет и тоже бросит. Как бросали все до него. О нет. Еще одного разрыва с другом Андре не выдержал бы, а потому он был готов удерживать Маркуса рядом всеми правдами и неправдами. К тому же и сам Маркус как-то странно себя вел, словно бы тоже что-то не договаривая. Но Андре в качестве компромисса решил к нему не приставать с ненужными вопросами — Маркус ведь не пристает к Андре, так что, все справедливо. Единственное, что Ольбрих сам рассказал Дорку — это то, что они с Ханси серьезно поссорились «из-за несхожих мнений и интересов», и поэтому Андре сейчас и страдает, а Маркус же в ответ на это признание честно сказал, что он расстраивается из-за своих с Томеном отношений, которые в последнее время так же пошли вкривь и вкось. В этом мы и похожи, — расстроено думал Андре. — Но зато мы вместе, и мы поддерживаем друг друга… В этот раз я переживаю потерю друга не в одиночку. А Ханси? Ему ведь тоже вряд ли легко, и с кем переживает потерю он? Андре очень сомневался, что Андреа вдруг стала проявлять удивительное участие в проблемах своего парня, а что до остальных друзей Кюрша — Штаух и Дорк с ним почти не общались, ребята из «Redeemer» поддерживали с ним связь только на уровне коллег, и в итоге оставался только Дамиан Флатер, про которого Ханси постоянно очень нелестно отзывался (и оно понятно). Ну, и насколько понял Андре, Ханси на басу учился играть сам, так что, в этом плане у Кюрша друзей так же не наблюдалось. Посему, по всей видимости, он… один. — Андре! — настойчиво позвал Маркус и, видимо, не первый раз. — Ой… да? — отозвался наконец Андре и смущенно взлохматил свои волосы (переняв эту привычку не иначе, как у кое-кого, чье имя начинается на букву Х). — Я тебя спросил, не придумал ли ты, что мы еще сыграем на концерте, — терпеливо повторил Маркус. Ах да, концерт. Помимо переживаний о Ханси, у Андре и остальных участников «Zero Fault» (они так и не поменяли название) — самого Кюрша, Томена и Маркуса, появились так же переживания по поводу предстоящего концерта на зимних каникулах. Весть о том, что им придется выступать перед людьми уже так скоро, принес не Эрих Поль, ни даже Ханси, а… Томен! Черт бы его побрал, Штаух. И выглядело это примерно…***
— Эй, идиоты! А мы отыграли бы концерт зимой? — поинтересовался Томен в перерыв, сидя, как обычно, за своей (то есть Эдмундовой) установкой. Дело было во вторник в репетиционном подвале. Маркус Зипен, опять-таки как обычно сидел на своем любимом столе, болтая ногами, Андре с Маркусом сидели на диване, а Ханси сидел, свернувшись калачиком, в кресле, с мрачным видом поедая кексик. Услышав Томена, он поднял голову и растерянно огляделся. — О чем ты? — непонимающе переспросил Ханси. Видимо, он был готов к такому повороту событий наименее всего. — О концерте. Кон-церт. Зи-мой. На-ша груп-па на кон-цер-те зи-мой, — по слогам повторил Томен, словно разговаривая с малолетним ребенком. Ханси нахмурился, а Андре про себя отметил что это выглядело не так мило, как раньше… Теперь если Ханси хмурился, то это даже чем-то пугало Андре, и поэтому у него было все меньше желания подходить к Кюршу вообще. — Я понял, не идиот, — резко ответил Ханси. Закинув остатки кекса в рот, он тщательно прожевал его, словно размышляя, а потом спросил: — Что за концерт, когда именно, где и почему именно мы его должны отыграть? Поподробнее, Томен. — Не должны, но это было бы очень полезно, — нетерпеливо ответил Штаух. Зипен внимательно наблюдал за ним с высоты своего стола, даже прекратив болтать ногами. — Просто понимаете… От взгляда Андре не укрылось, как переглянулись друг с другом Маркус и Томен. Эти двое что-то задумали, не так ли? И то было даже неудивительно: Томен теперь ведь большую часть своего времени общается с Зипеном, совсем позабыв про «лучшего друга всей жизни» — Маркуса Дорка. И Андре это возмущало, однако вмешиваться в чужие отношения ему не хотелось. Зипен едва заметно кивнул, и Томен продолжил, чуть прибодрившись: — В общем, то, что я вам сейчас скажу, будет строго между нами. Идет? Дорк и Ольбрих тут же согласно кивнули, а Кюрш, все еще хмурясь, складывал и раскладывал шуршащую упаковку от кекса. — Что за секреты такие? — буркнул Ханси, начиная этим ужасно злить Андре. Господи, Ханси, тупой ты пень, ты же сам устроил все проблемы в своей жизни, а теперь ходишь надутый, как будто кто-то тебя обидел! А все могло бы быть нормально, если бы… — Это случайно не те секреты, которые Эрих от меня явно утаил? — добавил Ханси. — Может быть, — коротко ответил Маркус, болтая одной ногой. — Да какая разница? — отмахнулся Штаух. — Короче говоря, отец Маркуса — владелец этого клуба. Особого удивления эта новость ни у кого не вызвала, поскольку каждый так или иначе догадывался, что Маркус Зипен не просто так присутствует на всех репетициях «Zero Fault». — Так вот, — продолжил Томен, не дождавшись бурной реакции от друзей. — Вы сами видите, в каком запустении находится этот клуб. Сюда почти никто не ходит, и у отца Маркуса одни лишь убытки… А Эрих подкинул знатную идейку, как увеличить количество посетителей. — Устроить концерт? — расплылся в улыбке Андре, а Томен в ответ горячо закивал. — Да, да, именно! Только бесплатный концерт. Кто откажется от бесплатного концерта? Ну, а раз уж мы здесь репетируем, и платим за аренду помещения довольно-таки маленькую стоимость, то мы просто не имеем права отказаться от выступления, тем более, что это зачтется нам как отличный опыт. — Моя группа тоже будет выступать, — добавил Маркус. – И, может, мы пригласим еще какие-нибудь начинающие группы… Это будет, так сказать, фестиваль для всех новичков на метал-сцене в Крефельде. — Здорово! — восхитился Дорк. — По-моему, от такого фестиваля плюсы будут и твоему отцу, Маркус, и всем выступающим. Реально классная идея. Молчал только Ханси, по-прежнему с мрачным видом сидящий в кресле и мучающий обертку от кекса. Я ему сейчас тресну. — А мы успеем подготовиться? — вяло спросил Кюрш. — Конечно, у нас же целый месяц! — ответил ему Томен, однако Ханси явно не успокоился. Если он вообще как-то заводился. — А что насчет того, что некоторые из нас играют… скажем так, немного скверновато? — Ну, не знаю, как ты, Кюрш, но я хожу сюда каждый день, и уж явно играю гораздо лучше, чем раньше! — кажется, начинал злиться и Штаух. — Если я не ошибаюсь, то Андре и Маркус очень даже неплохо играют на гитаре, и, выходит, что скверно играешь тут только ты. Если ты считаешь себя хреновым басистом, то совершенствуйся, блять, а не ной! Мысленно Андре с жаром поддерживал Томена. Ханси сейчас начинал откровенно капризничать, когда при лучших временах он должен был просто запрыгать от радости, что ему доведется хоть где-то выступать. И он, наверное, за такие слова сейчас убьет Томена. Однако этого не произошло. Раньше Ханси точно прибил бы любого, кто посмел бы ему так нагрубить, а теперь он просто… — Ладно, — Кюрш тяжело вздохнул. — А как же вокалист? Повисло недоуменное молчание и все быстро переглянулись друг с другом. Ханси все смотрел на несчастную обертку. — Но ты же вокалист, — решился первым нарушить молчание Маркус Дорк. — Я ведь ничего не путаю? Ты постоянно поешь. Ханси неопределенно пожал плечами, и этим движением окончательно выбесил Андре. Ольбрих, резко вскочив с места, быстро подошел к Кюршу и, дернув его за плечо, сердито сказал: — Хватит уже сидеть тут с этой кислой миной! Ты ведь только и мечтал о концертах («Ради музыки ты бросил меня»), а теперь, когда представилась отличная возможность показать себя, то ты даешь задний ход?! Ханси молчал, и Андре, злясь, как следует встряхнул его, схватившись уже и за второе плечо. — КЮРШ! — заорал Ольбрих так, что подскочили все, находящиеся в комнате, включая Ханси. Андре заглянул ему в глаза, и увидел там то, отчего его собственное сердце на секунду жалобно сжалось — испуг и беспомощность. Ханси сейчас выглядел жалким и затравленным, и совсем непохожим на себя. Это неправильно, Ханси не должен быть таким! — Это твоя мечта, Ханси, поэтому подними задницу и борись за нее до конца! — снова завопил Андре, и это уже скорее был крик отчаяния, потому что Ольбрих, увидев Ханси в таком состоянии, испугался и сам. Однако крики возымели должный эффект: Кюрш медленно зашевелился, а в глазах его мелькнул какой-то огонек, словно Ханси, наконец, вспомнил, кто он и зачем существует. — Будет тебе, Андре, — неуклюже сказал Ханси и отодвинул Ольбриха в сторону, стараясь на него не смотреть. — Ладно, я, конечно, вокалист, но пою так себе… Но я с радостью сыграл бы на концерте. Давно я хотел сыграть концерт со своей группой, и раз теперь представилась такая возможность, то было бы глупо ее не использовать, правда? — Ну, неужели дошло, — закатил глаза Томен. — Но… — начал Ханси и тут же запнувшись, замолчал. — Что — но? — нахмурился Дорк. — Давайте попробуем найти другого вокалиста, хорошо? — Зачем? — вырвалось у Андре помимо воли, но ему было уже все равно. Несмотря на их с Ханси натянутые отношения, Андре все равно продолжал так же любить голос Кюрша и считать его просто замечательным и очень подходящим для пения в такой непрофессиональной группе, как их Zero Fault. И поэтому Ольбрих просто в толк взять не мог: нафига им другой вокалист?! — Я плохо пою. — Ты отлично поешь! Нам не нужен здесь оперный вокал, Ханси! — горячо возразил Андре, пытаясь воззвать Ханси к голосу разума. — Давайте попробуем найти другого вокалиста, — с нажимом и явно нарастающим раздражением сказал Ханси и, повернувшись, строго посмотрел на Андре, отчего тот даже немного отшатнулся. Между ними снова пробежала какая-то искра… не то, что бы любовная, но и ненавистью здесь даже не пахло. Андре растеряно заглянул Ханси в глаза, пытаясь найти хоть какой-то ответ, но это оказалось делом безуспешным — Кюрш словно отгородился ото всех. — Что ж, ладно… — хмуро ответил Андре. — Но если он не подойдет нам, то больше никого мы искать не будем. Немного подумав, Ханси согласно кивнул.***
И с тех пор подготовка к концерту началась полным ходом. У кого-то промелькнула идея сочинить свою песню — хотя бы одну — однако этого кого-то быстро осадили. Ну… на самом деле этим кем-то был Маркус Дорк, и Андре на самом деле его поддержал — потом, после недолгих размышлений. Ну, а почему бы и не сочинить свою песню? Хотя бы попытаться. Если они не успеют сочинить ее за месяц, то это не страшно, а если успеют — то это даже замечательно, и они вполне могут ее исполнить на концерте. Не исполнят — тоже невелика потеря. И на сегодняшний день список того, что будут исполнять Zero Fault, состоял только из четырех песен. Андре взглянул на листок, на котором сам же ранее написал аккуратным почерком: Zero Fault Зимний концерт 1. Deep Purple — Sail Away 2. Led Zeppelin — The Rover 3. Queensrÿche — Queen of the Reich 4. Judas Priest — Freewheel Burning — Этого мало, — заметил Маркус, тоже посмотрев на листок. — И первые две песни не такие уж… зажигательные, скажем так. Да. И Томен… Дорк запнулся и замолчал. Андре, знал, что должно было следовать за «И Томен». «И Томен не одобряет эти песни/терпеть их не может/хочет убить нас всех за то, что мы решили их играть». Больше всего Андре возмущало то, что Маркус даже сейчас, когда их с Томеном отношения стали какими-то совсем дурацкими, продолжал прислушиваться к его мнению. На себя посмотри. Что ж… опять-таки, кого он обманывает? Последние-то две песни были взяты по предложению Ханси, которое Андре целиком и полностью одобрил… — Можно взять что-нибудь из Queen, — предложил Андре. Из любимых Хансиных Queen, малыш. Да к черту! Я тоже люблю Queen! — Чтобы у Томена случился припадок? — фыркнул Маркус. — Ему вроде нравятся Queen, — не очень уверенно сказал Андре. — Нравятся, но он хочет играть что-нибудь такое драйвовое! — Обойдется. Они снова замолчали. В принципе, говорить уже было не о чем, а весь материал, который они готовили для концерта, был уже отыгран несколько раз. Время близилось к вечеру, и все это означало, что совсем скоро Маркус пойдет к себе домой. Но Андре не хотелось этого. Уход Маркуса означал то, что Ольбрих снова погрузится в себя и замкнется, думая и размышляя… о Ханси Бесишь меня ты придурок кретин идиот постоянно ходишь со своей унылой рожей навевая на всех еще большее отчаяние надоел тупой Кюрш вали к своей шлюховатой Андреа и прекрати портить людям жизнь, а особенно мне господи лучше бы мы никогда не знакомились гадкий Ханси эгоист Ханси предатель Ханси — Андре, что с тобой? — осторожно поинтересовался Маркус, легонько тронув Андре за плечо. Ольбрих, который сейчас был напряжен до предела, вздрогнул от этого прикосновения. — Я… Не знаю, задумался, — выдавил Андре, борясь с желанием стряхнуть руку Дорка со своего плеча. — О чем? Секрет? — Маркус немного улыбнулся, и Андре усилием воли улыбнулся в ответ. Вот уж он никогда не думал, что дойдет до того, что ему придется вот так вот вымученно улыбаться человеку, который, вроде как, его друг. Ольбриху всегда казалось, что его жизнь плохая потому, что живет он без друзей и общения, и считал, что когда он найдет себе хотя бы одного друга, то все сразу наладится. Кто знал, что от друзей еще больше проблем, чем без них?! — Да не то, что бы секрет… Так, неважно. Я отлично помню какие у тебя красивые глаза Ханси я это помню лучше всего, а еще я помню твои мягкие густые волосы и твой нежный приятный очень приятный голос и твои губы твои губы Ханси я запомню твои поцелуи на всю свою жизнь И теперь это все в прошлом. На глаза Андре невольно навернулись слезы, и Ольбрих, не желая, чтобы Маркус видел, как он плачет, вскочил с места: — Я пойду, подышу свежим воздухом, — невнятно буркнул Андре, и, не дожидаясь ответа, поспешно вышел из комнаты. Пройдя небольшой коридор второго этажа, Андре зашел на балкон, который выходил на задний двор дома. Прохладный ветерок ударил Ольбриху в лицо, высушивая непрошеные слезы, и Андре, опершись об парапет балкона, принялся рассматривать окружающую местность, старательно пытаясь вытеснить ненужные мысли о Ханси из головы. Сумерки неспешно опускались на Дюссельдорф: повсюду на улицах, которые Андре отлично было отсюда видно, загорались фонари и свет в окнах других домов; людей на улице стало гораздо меньше, чем днем; машины неторопливо сновали туда-сюда, однако в этом районе их было достаточно мало, и поэтому воздух здесь был чище и приятнее, чем в самом центре города. Андре взглянул вниз, на задний двор их с матерью дома, который был, как и обычно, ухожен и прибран от завядших растений и пожелтевших листьев, упавших с ивы и дуба, что росли за территорией их дома, но ветви их свешивались прямо во двор. Под ветвями ивы от ветра раскачивались качели, медленно и неспешно, принося Ольбриху еще большее уныние. Так ведь не может продолжаться вечно. Он не сможет вечно плакать и думать только об одном лишь Ханси. Конечно, со временем это пройдет (должно пройти), но Андре даже было страшно подумать о том, что он действительно лишился Ханси. Бесповоротно. Навсегда. Несмотря на ужасное положение дел, какая-то частица Андре продолжала до последнего верить в то, что все наладится. И продолжает до сих пор. Однако с каждым днем вера и надежда потихоньку тает, и в такие холодные и пасмурные дни, как сегодня, в такие долгие и тяжелые минуты, как сейчас, Ольбриха сковывает страх, ужас и все еще одолевает боль, и такая сильная, что от нее хочется просто поскорее помереть. Виной всему мысли, конечно же. Никуда от них не сбежать. О плохом хочется думать всегда. Сильно склонившись вниз, Андре подумал, что было бы неплохо свалиться с этого чертового балкона, чтобы что-нибудь сломать и из-за боли и воплей матери хотя бы ненадолго забыть про Кюрша. А может, и Кюрш вспомнит обо мне… Обо мне ведь всегда вспоминают, только когда я оказываюсь в подобных положениях. Это ведь, правда так и было. После, например, того же случая в пятом классе, когда Андре жестоко избили собственные одноклассники (один из которых в прошлом был лучшим другом). Мама Андре тогда была в сильном шоке и без устали таскала сына по докторам, а отец, прежде не вспоминавший о своей прошлой семье приблизительно лет пять, вдруг объявился на пороге дома, заявив, что очень беспокоится о сыне. Андре же, и так неразговорчивый, после того случая вообще напрочь замкнулся в себе, и когда ежедневно приходивший отец совсем достал его со своими допросами, то мальчик просто заорал на него и содержание его криков было весьма справедливым: «Почему ты, отец, заявился только теперь, когда меня уже избили и унизили, а не тогда, раньше, когда это еще можно было предотвратить? Или ты тоже захотел присоединиться к моим одноклассникам, чтобы вместе с ними снова побить меня?». Деннис был поражен, а когда сын, рыдая, со злости стал кидаться в него вилками и ложками (дело было на кухне, Андре это отлично помнил), то он поспешил уйти, пока в дело не пошли и ножи. А Рената потом затаскала Андре по психологам. Десятилетнего ребенка. Лучше бы мне было вообще не родиться на этот свет. Матери он не нужен, отцу не нужен, и Ханси он теперь тоже не нужен. Андре раздражало собственное нытье по этому поводу, но он просто ничего не мог поделать — это все стало его частью. Плакать перехотелось. От воспоминаний о прошлом Андре почему-то теперь начинал сердиться, а не грустить, и, вероятно, так было даже лучше. Лучше он будет сердитым Андре, чем меланхоличным Андре. Небольшой шажок на пути к нормальной жизни. К нормальной жизни, которую лучше начать без Ханси. Потому что Ханси и нормальная жизнь были понятиями несовместимыми. Как Андре раньше этого не видел? Видел-видел, как же. Просто не хотел нормальной жизни. А хочет ли он ее сейчас? Нормальную жизнь, под которой подразумевалось то, что он выучится на юриста, пойдет работать (уж мама-то его обязательно пристроит куда надо), заведет семью (может, его и бесплодного и такого женственного даже кто-то полюбит) и будет жить так же, как и все. Нужно ли ему это? Коне-е-ечно, особенно, вместо музыки, концертов, безбашенных поступков, путешествий, новых знакомств, безумных и веселых друзей. — Андре, ты в порядке? — раздался позади голос Маркуса. Андре выпрямился и вздохнул. Конечно, он идиот, если рассчитывал побыть в одиночку, когда у него дома гость. Это даже выглядело невежливо. И, в конце концов, даже хорошо, что Марк сейчас пришел к нему сюда, потому что Андре снова начинал немного сходить с ума от собственных мыслей и воспоминаний. Когда-нибудь они его погубят. — Наверное, да, — отозвался Ольбрих, поеживаясь от вновь налетевшего ветра. Дорк встал рядом и внимательно взглянул на Андре. — Снова грустишь в гордом одиночестве? — спросил Маркус с легкой усмешкой. — Можно и так сказать, — Андре невольно улыбнулся. Ему нравился Маркус, потому что как друг он был хорош тем, что мог и подколоть, и понять, и утешить одновременно. Ханси тоже это может. — Перестань печалиться так, Андре. Надо понемногу это прекращать, потому что к добру это тебя не приведет. Ну вот, хотя бы посмотри, как ты похудел? Разве твоя мама не следит за тем, чтобы ты нормально питался?! — Ну… Она иногда следит, — пробормотал Андре, вдруг заинтересовавшись каким-то рыжим котом, который тихонько прошмыгнул на задний двор и теперь полз по направлению к их дому, из которого шел чудный запах жареной курицы. — За тобой надо постоянно следить. Ты стал какой-то… не такой, — Маркус тяжело вздохнул, и, опершись о парапет балкона, тоже взглянул на кота. — На меня очень плохо влияют ссоры с близкими людьми, — о, он сказал это? С близкими? Ханси ведь был мне ближе всех. Маркус промолчал, и Андре как будто бы даже ощутил, как возросло напряжение между ними. В чем дело? — Мне не верится, что Ханси может быть таким… м-м, злым и жестоким. Вы помиритесь, — сказал, наконец, Дорк, а у Андре от этих слов сердце в груди забилось чуть быстрее. Неужели его надежды все-таки не такие уж и беспочвенные? — Я бы очень хотел, чтобы мы помирились. Просто Ханси… во многом мне помог. Я так привязался к нему, что теперь мне очень тяжело без его общества, — искренне заговорил Андре. Он всегда был искренен с Маркусом, потому что по непонятным причинам очень сильно доверял ему. Может, внешний вид Дорка располагал к доверию, а может, это было потому, что общаться с Марком было легко и просто: он парень неконфликтный, как и сам Андре, поэтому они похожи и в этом плане тоже. — Не стоит разочаровываться раньше времени… Все будет хорошо. Не сейчас, но будет, — тихо ответил Маркус. — Пусть будет так, как ты говоришь, — Андре не отрывал взгляда от кота, который теперь, забыв о своей цели, вдруг решил поиграться с листьями, который от порывов ветра взлетали и снова опускались, прямо рыжей бестии в лапы. Здорово было бы завести кота… жаль, что у матери аллергия, и она животных терпеть не может. Солнце сегодня не выглядывало из-за туч целый день, а потому сейчас, когда на небе должны появиться первые звезды, там была просто сплошная серо-черная клякса, через которую время от времени можно было увидеть убывающую луну. Гадские тучи. Андре чувствовал, что одними пасмурными днями тут не обойдется — скоро начнутся и грозы, которые он так ненавидел и боялся. А ведь, в одну из гроз в начале осени они лежали вместе с Ханси в одной кровати, и обнимались, и было тогда так тепло и хорошо… Андре был уверен, что сейчас-то он точно расплачется, как последний слабак. — Андре, — заговорил снова Маркус, и голос у него стал почему-то охрипшим и как будто бы взволнованным. Или Андре просто показалось. — Да? — отозвался Ольбрих и немного удивленно посмотрел на Дорка. У того на лбу от непонятного напряжения проступила морщинка. — В чем дело? — Я могу тебе что-то сказать? — скромно спросил Марк. — Что-то важное… и тайное. — Да, конечно, говори, — кивнул Андре, все еще недоумевая и теперь тоже начиная немного переживать. Что ему скажет Маркус? Это как-то связано с Ханси?! — Андре, ты… — Маркус чуть подался вперед, так, что теперь их лица оказались в непосредственной близости. Андре это немного смутило, однако назад он не отодвинулся, а лишь молча и терпеливо смотрел в зеленые глаза Дорка. Только сейчас он заметил, что они с Маркусом почти одного роста, и чтобы посмотреть в его глаза, не приходится запрокидывать голову,***
После ужина, на котором Андре и Маркус старались вести себя перед Ренатой предельно адекватно и нормально — насколько это было возможно после сложившейся ситуации, — оба вернулись обратно в комнату. Андре все еще находился в ужасной растерянности, и вместе с этим на него нахлынула такая ужасная и сильная тоска, что он решил, что до завтра с таким настроем точно не доживет. Не самые позитивные мысли, конечно… но что он мог поделать? — Маркус, подожди, — окликнул Андре Дорка, пока тот неторопливо собирался домой. Впрочем, ему, пожалуй, стоило все-таки чуть поторопиться, времени было уже много — почти девять вечера — и Маркуса наверняка уже заждались дома, однако он словно тянул время. — Да? — тут же с готовностью ответил Марк, повернувшись к Андре. Даже, несмотря на то, что Ольбрих его, так сказать, «отшил», Дорк все равно продолжал испытывать к другу теплые чувства. Даже более чем. — Маркус, а ты… — вздохнув, Андре собрался с мыслями. Вряд ли то, что он собирался попросить у Марка, выглядело нагло или эгоистично, но Ольбрих определенно знал, что это неправильно. Но иначе я просто не доживу до утра.