ALL My Feelings

Песня сочинялась сумбурно, суматошно, спутано, но получилась, по словам вечно сварливого и недовольного Томена, «вполне крутой и приличной». Если говорить про Андре и Маркуса, то оба были в совершенном восторге от полученного результата, и требовали чаще играть эту песню, чтобы не слажать с ней на выступлении. А что касается Зипена, то он отреагировал на песню как-то странно: вроде бы она ему понравилось, но чем больше парни говорили про эту песню, тем больше он становился угрюмым и молчаливым. Томен, который вдруг стал подозрительно добрым, объяснил друзьям, что Маркус на самом деле переживает из-за того, что его собственная группа, которой уже два года, так и не сочинила ни одной песни, в то время как Zero Fault, которой нет и полугода, уже клепает вполне классные песни. Ну, вернее, пока только одну, но все еще впереди. Ханси решил назвать песню «Dead of the Night», собственно, потому, что там не раз повторялась эта строчка. Ну, и, вероятно, за этим названием скрывался еще некий глубинный смысл, однако который Ханси предпочел пока что не раскрывать… потому что и сам не мог объяснить себе его. Но зато песня эта заняла гордое десятое место в списке исполняемых песен: Кюрш лично вписал ее на бумагу (Zero Fault – Dead of the Night (Х. Кюрш)), и еще, получалось, что теперь Том и Ханси пели одинаковое количество песен – оба по пять. К счастью, это устраивало обоих, а Келле даже обмолвился, что был бы не прочь отдать Кюршу еще пару-тройку песен, потому что ему самому приходилось так же заучивать и петь песни для своей группы, которые все-таки решились выступать на фестивале. И да, к слову о Келленерсе: он, кажется, все-таки расстался со своей Ингрид, но отнесся к этому настолько флегматично, что поразил даже Ханси, который, хоть и не любил Андреа, но все равно переживал из-за разрыва с ней. Зато с Ингрид стал общаться Томен, что опять-таки не могло не вызвать у Кюрша удивления. Какие странные случаи только не бывают в жизни… День концерта наступил слишком скоро, несмотря на то, что ему предшествовали еще три ужасных экзамена по политологии, административному праву и экономике, за время подготовки и сдачи которых Ханси вымотался просто до невозможности, и искренне возненавидел Дамиана за то, что тому легко дались все предметы, связанные с юриспруденцией. Хотя с другой стороны, что его ненавидеть: он проживет свою жизнь, будучи скучным и неприметным юристом, в то время как Кюрш с воодушевлением метил на рок-сцену, и в мечтах уже видел себя звездой. Пока еще только в мечтах, но ведь, уже сегодня он действительно выйдет на сцену. Хоть фестиваль и начался двадцать второго числа, почти в самом начале каникул, которые наступили двадцать первого, почти все парни благоразумно решили не приходить туда, а лучше отсидеться по домам и хорошенько настроиться на свое предстоящее выступление. И ключевым словом здесь было «почти», потому что такие товарищи, как Томен Штаух и Маркус Зипен все-таки рванули на первый день фестиваля. Ну, почему рванул Маркус – это понятно, все-таки, клуб принадлежал его отцу, который тоже пришел на концерт, но только в качестве зрителя, поручив охране и ведущему следить за порядком, и Маркус тоже желал помочь, а вот, Томену, кажется, просто не сиделось дома, и он под любым предлогом желал оттуда ускользнуть. На следующий день, когда парни прочно засели в репетиционной базе, и впервые за долго время вместе с ними были так же ребята из Redeemer, Штаух со скептическим видом великого критика рассказывал Дорку, Ольбриху и Урслеру, какие ужасные вчера выступали группы, и что по сравнению с ними Zero Fault выглядит просто богами рок-музыки. Ханси вдруг подумал о том, что было бы неплохо когда-нибудь сменить название, а Зипен, неожиданно для всех психанув, наорал на Томена, заявив, что тот идиот и не разбирается в музыке, а только и может быть всеми недовольным. А группы вчера были хорошие. Штаух что-то поворчал, но в итоге замолчал и ушел в себя. Время близилось к шести вечера, и напряжение понемногу нарастало даже среди уже не раз выступавших Redeemer. Хотя Ханси пытался шутками и невероятными рассказами хоть как-то развеять это напряжение, потому что сам он почему-то ничуть не волновался. Да и что волноваться? Ну да, это его первый концерт в составе собственной рок-группы, но это совсем не повод паниковать и тревожиться, а напротив, это повод для радости от близящегося триумфа… ну, а если триумфа и не будет, то это все равно окажется веселым и познавательным опытом. Концерт должен был начаться в шесть, однако это могло случиться и потом, потому что все эти проверки звуков, аппаратуры и прочего могли занять минут двадцать, если не больше. Ханси же было и на это плевать, потому что выступление Zero Fault было запланировано примерно на 21:00, однако на самом деле оно, разумеется, стартует гораздо позже, в этом Кюрш не сомневался. И это опять-таки его ни капли не тревожило, он преспокойно пил чай с печеньями, болтал с друзьями (и, конечно, с Андре), и дергал четыре струны на басухе, рассеянно думая о том, что было бы неплохо купить ее у Тео Зайделя, которому эта гитара теперь нафиг не сдалась. Однако, несмотря на сомнения Ханси, звуки гитар, барабанов и вой толпы сверху раздались практически в шесть часов. Что ж, пускай так – они раньше закончат. Ханси по-прежнему ни капли не напрягался, в отличие от того же Андре, который стал каким-то бледным, или Маркуса, который не переставая играл и играл одни и те же песни на своей гитаре, а Томен так вообще то и дело курил, ужасно раздражая всю некурящую часть присутствующих (к ним не относились Келле, Тео и Эрих). Единственным Ханси коллегой по пофигизму был Келленерс, который снова пришел с опозданием, да и еще пожалел об этом, потому что ему стало та-ак скучно, что он полез на «склад», где пытался найти хоть что-то интересное. Ну, а так, в общем-то, если не обращать на эти мелочи внимания, то все было бы замечательно, если бы фронтмен Redeemer, — Эрих Поль, — не занервничал настолько, что потребовал у Redeemer немедленной репетиции приблизительно за час до их предполагаемого выступления, и заодно выгнал ребят из Zero Fault, чтобы те не мешали готовиться. Томен и Дорк, недолго думая, поднялись в клуб, чтобы посмотреть, что там вообще творится. Ханси и Андре тоже заглянули, но обоим настолько не понравилась прокуренность и вонь пота в клубе, что оба вышли прочь на улицу. Время было только около семи вечера, и до их выступления оставалось еще слишком много, по меркам Ханси. Андре же казалось, что два часа – чрезвычайно мало, и вообще у него был такой вид, будто через два часа его поведут на казнь. - Андре, да чего ты так переживаешь, успокойся! – доброжелательно сказал Ханси, несильно шлепнув Андре по плечу. Тот пошатнулся и едва не упал, но Кюрш вовремя успел его подхватить и поставить ровно. – Да ладно тебе, Андре, только не падай, а то, ты как будто пьяный. Ты ведь не пил? Ханси усмехнулся, однако шутка не возымела должного эффекта: у Ольбриха все еще были стеклянные испуганные глаза. Кюрш вздохнул. Ладно, этого паренька надо как-то отвлечь. - Ан, ты не сказал, что там твоя мама. Она знает, что ты ушел сюда? – поинтересовался Ханси, обхватив плечо Ольбриха, и неспешно направляясь прямо по дороге, залитой белым светом уличного фонаря. Под ногами поблескивали покрытые белой коркой льда лужи, на которые Кюрш радостно наступал и с удовлетворением слушал самый божественный звук ломающегося льда. Небо было темным и не только из-за того, что был вечер, но и из-за туч, которые еще с позавчерашнего дня кружили над городом. Должен был выпасть снег, чего Ханси ждал как второго прихода (слишком уж редко тут зимой бывает снег), но пока он выпадать не торопился. На парней то и дело налетал холодный ветер, отчего Кюрш ежился и проклинал себя, что не додумался взять из дома куртку потеплее. Когда мама узнает, — а она узнает, — что он в такую погоду (-1 градус!) гулял в легкой джинсовой куртке и старинной толстовке, то она его просто убьет. Как минимум. Но в остальном его мама была просто доброй души человек: она спокойно разрешила Ханси пойти выступать на концерт, остаться в общежитии (или в клубе, это как выйдет) на ночь, дала денег на карманные расходы (на алкоголь), но посоветовала ему не напиваться слишком сильно, чтобы снова случайно не познакомиться с кем-то вроде Андреа. Ханси даже мысленно сплюнул через плечо. - Она знает, что на концерт. Разрешила, потому что… не знаю почему! Наверное, ее сумел убедить Маркус, ну и я тоже, конечно. Я сказал ей, что, по моему мнению, очень даже хорошо написал экзамены, и он все-таки позволила мне пойти выступать, — Андре тоже ежился, но не так сильно, потому что он, к счастью, был одет теплее. – Я сказал, что не хочу ехать в двенадцатом часу домой, и останусь у Маркуса. - Ты правда у него останешься? – хмуро спросил Ханси, немного сжав плечо Андре. Что за фигня? Кюрш с Ольбрихом вроде встречаются, или что-то в этом роде, а теперь Андре говорит, что пойдет ночевать к своему Маркусу! Ханси не мог подавить растущую ревность. Черт подери, он мог побороть волнение, страх, переживания, горе, но только не гребаную ревность. Он, наверное, был очень ревнив, и это было его отрицательное качество. - Ну да, а где мне остаться? В подвале? – Андре немного улыбнулся. – Там ведь холодно сейчас, хоть он и обогревается. И страшно еще. А у Маркуса дома уютненько, да и его родители ко мне добры. И каждое это слово было прямо-таки ножом по сердцу Кюрша. Он тоже мог бы быть сейчас на месте Маркуса, если бы долбанутая мамашка Андре не возненавидела его, да только, Ханси здесь конкретно не свезло. Конечно, Андре сказал, что мама уже стала относиться к нему как-то лояльнее и терпимее, и даже разрешила Ольбриху немного общаться с Кюршем (в пределах разумного!), но в своем доме она его видеть не желала. Это нечестно! - У меня тоже дома уютненько, и моя мама всегда ко всем добра, — пробурчал Ханси, выглядя сейчас совершенно как обиженный ребенок. - А ты поедешь после концерта домой? - Нет. Я пойду в общежитие… если дойду, — Ханси фыркнул, а Ольбрих покачал головой: - Не пей слишком много, чтобы дойти. Пожалуйста, Ханси. - Хорошо. Ох, если это все, что мог сказать Андре сейчас, когда Ханси испытывал на своей шкуре такую жгучую волну ревности, обиды и огорчения, то Кюрш был разочарован, и сразу как-то приуныл. Даже желание разговаривать пропало, и теперь Ханси просто смотрел под ноги. Ну и ладно, пусть идет к своему Маркусу. Имеет право! Конечно, он мог бы пойти ко мне в общежитие, но ведь, оно не такое «уютненькое» и там нет добреньких родителей. Там не было даже «добренького» Дами – он еще вчера поспешно собрал шмотки и уехал домой, в Кевелар, который находился в пятидесяти минутах езды от Крефельда. - Неужели ты совсем не волнуешься перед выступлением? – поинтересовался Андре, когда парни завернули в какую-то улочку, через которую Ханси планировал дойти обратно до клуба. В принципе, времени было еще вагон и маленькая тележка, но шли они медленно, а нужно еще было успеть забежать в подвал, чтобы там хоть немного, но порепетировать. - Только самую малость, — безучастно пожал плечами Ханси, пиная перед собой камень. – Я не боюсь сцены, а уж если я еще и выпью перед концертом… В общем, не вижу причин беспокоиться. - А раньше ты где-нибудь выступал? - Ха! Только в школе. Играл на трубе, — несмотря на обиду на Андре, Ханси все-таки не сдержался, и расплылся в улыбке, вспоминая школьные годы (которые, впрочем, не так давно окончились). - Ты? Играл на трубе? – широко раскрыв глаза, переспросил Андре, который, кажется, не поверил своим ушам. - Да, а что? – усмехнулся Кюрш. – Я тебе не просто дурачок, который кое-как дергает четыре струны на басу, да и посредственно играет на акустической гитаре. Я еще умею и на трубе! Ну, наверное умею… Может, я уже все забыл. - Я и не говорил, что ты дурачок… - Это была шутка, Ан. - Хорошо, я понял. Но для меня это все равно шок, что ты играл на трубе! Надо же, — улыбнувшись, Ольбрих покачал головой. – Много ты еще таишь в себе, человек-загадка? - Я ничего не таю, просто никто не спрашивает, — пожал плечами Кюрш. – Если я и рассказываю что-то сам, то только истории, действительно заслуживающие внимание. Ну, а кому будет дело до играющего на трубе мальчишки? - Мне. На самом деле я уже давно понял, что знаю про тебя так мало… Мне бы хотелось пополнить так называемые белые пятна, — скромно попросил Андре. – Если ты сам не против. - Я-то не против, но тебе хочется забивать этим голову перед концертом? Можно попробовать в другой раз, я заодно соберусь с мыслями, что тебе можно будет интересного рассказать. На самом деле, у меня не такая интересная жизнь, как у тебя. Я почти не путешествовал… - От путешествий мало толку, если ты их совершаешь без желания, да еще и с таким скучным и занудным человеком, как моя мать, — резко сказал Ольбрих. – Лучше быть дома с любимыми родителями, чем шататься по миру с… не очень любимыми. - Ты все равно любишь свою маму, — после непродолжительного молчания негромко заметил Ханси. – А она любит тебя. И я уверен, что когда она брала тебя с собой путешествовать, то она хотела, чтобы ты получал от этого удовольствие, узнавал что-то новое. Хотя она и не понимала, что тебе это может не нравиться… но это уже другой вопрос. Важнее то, что она все-таки заботилась о тебе. И заботится. Андре, судя по его виду, стал вдумываться в сказанные Ханси слова, поэтому на этот раз молчание затянулось дольше. Ханси Ольбриха не торопил, да и, по правде говоря, ему не очень-то хотелось развивать эту тему: все-таки, его целью было успокоить Андре, а не поднять ему нервы перед выступлением еще сильнее. Поэтому, подождав еще немного, но, так и не дождавшись ответа от Ольбриха, Кюрш непринужденно заговорил о фестивале, об его участниках и о том, что они там исполняют. Андре же, кажется, настолько погрузился в мысли о матери и своей семье, что даже ни капли не напрягся, когда Ханси завел тему концерта. В какой-то момент Кюрш осознал, что он сейчас умрет от холода. - Ханси, ты весь дрожишь, — встревожено сказал Андре и, причем, уже не в первый раз за время прогулки. Он с самого начала пилил Кюрша тем, что он так легко оделся (ну точно вместо мамы), но Ханси утверждал, что все в порядке, и что он ничуть не мерзнет. Однако теперь, когда даже его губы стали синими, а лицо белым, как снег, который все еще не выпал, Кюршу никак не удавалось скрывать, что он уже просто околел. - Да не дрожу я, — стуча зубами от холода, выдавил Ханси. Он мог давно уже вернуться в подвал, да только уж слишком сильно было желание провести время только с Андре, а не с истеричными ребятами из другой группы, вечно курящим Томеном, и Маркусом Дорком, который неизменно бы вертелся возле Ольбриха, зля и раздражая Кюрша. - Ханси! Пойдем, вернемся, и я заварю тебе чай, — настойчиво проговорил Андре, и уже схватил Ханси за ледяную руку (про перчатки и шапку он даже не подумал, когда собирался), как тот предпринял отчаянную попытку остаться: - Давай мы просто обнимемся, и я сразу согреюсь. Правда-правда! Да и в подвал мы всегда успеем дойти, тут осталось-то минут пять. - Какой же ты упрямый… — вздохнул Андре, но все-таки послушался Ханси, и сжал его в крепких объятиях. – Засунь руки мне в карманы, а то они у тебя как две ледышки. - Я человек-лед, — блаженно улыбнулся Ханси, сунув руки Ольбриху в карманы, как тот и просил. Вот теперь все было просто идеально. Они прогулялись с Андре, побеседовали о том, о сем, а теперь, как прекрасное завершение этой зимней прогулки, они стоят и обнимаются… посреди улицы. Хотя в этом тоже была определенная романтика, однако для Ханси скорее важно было то, что сейчас с Андре они снова вместе. Снова, снова, снова… Как давно и долго он мечтал о том, чтобы просто обниматься с Андре. Еще, конечно, можно и целоваться, но даже поцелуи были второстепенными. Ханси просто нравилось быть рядом с Андре. Снова начал дуть неслабый ветер, но Ханси только крепче прижался к теплому Андре, думая о том, что Ольбрих вполне пошел бы за личную грелку. Ха. Об этом лучше не говорить Андре, а то, он может и не понять Ханси, особенно сейчас, когда так серьезно настроен на всю поступающую к нему информацию. Поэтому Ханси просто молчал, наслаждаясь объятиями, и желая, чтобы те длились вечно… Но кто-то этого точно не желал. Сначала Ханси откуда-то издалека слышал их голоса, но не придал им большого значения. Ему не было дела до каких-то людей, снующих здесь туда-сюда, для него был важен лишь Андре и их контакт, который сейчас только-только установился. Ольбрих же стал тревожно озираться, но Кюрш, вытащив руки из карманов, с силой стиснул Андре в объятиях, чтобы тот не вертелся. Ан вздохнул, но сопротивляться не стал, и просто ткнулся лбом Кюршу в грудь. Но голоса все приближались, к вящему неудовольствию Кюрша, а Андре снова забеспокоился, судя по тому, что опять начал вертеться. Нехотя выпустив Ольбриха из объятий, Ханси сердито оглянулся на идиотов, которые посмели сейчас идти здесь, в это время, по этой дороге. Это были два парня, и они, в свою очередь, нагло пялились прямо на Кюрша, и словно даже хотели что-то сказать. И, о, пресвятые угодники, лучше бы они промолчали и ушли. - О, так вы двое все-таки заднеприводные, да? – презрительно спросил один из парней. Ханси смутно казалось, что он этого кретина уже где-то видел, и второго тоже, да только, не мог вспомнить, где. Да и это было неважно. Было неважно даже то, что эта местная шпана прицепилась к ним из-за того, что они просто обнимались. Ханси больше обеспокоило то, что Андре, едва завидев парней, отошел на несколько шагов назад, и теперь его дыхание с шумом вырывалось из груди. Андре скорее всего боялся… Но чего? - А вы? – непринужденно ответил Ханси, скрестив руки на груди. - А мы не тискали друг друга посреди улицы, — ответил все тот же парень, сморщившись. - Если бы вам это было неприятно, то вы бы не смотрели, — пожал плечами Ханси, и уже повернулся, собираясь уйти. - А я всегда подозревал, что с тобой что-то не так, Андре Ольбрих, — подал голос второй юноша, который был повыше и покрепче первого. Андре, стоявший позади Ханси, перестал дышать и замер на месте. Повернувшись обратно, Кюрш непонимающе взглянул сначала на Андре, потом на парня, и потом снова на Андре. Они знают друг друга? Это еще что за фигня? Но неожиданно в память Ханси ворвался тот день, когда они с Андре после пар пошли записываться в гитарный клуб. Перед тем, как пойти туда, они что-то делали на улице – не то Кюрш щекотал Ольбриха, не то наоборот, но… на них тогда глядели и смеялись над ними как раз какие-то парни, в одного из которых Ханси, рассердившись, бросил ком грязи. Потом Андре сказал, что один из этих парней был неким Матиасом, который задирал и издевался над Ольбрихом аж с самого первого класса. И теперь, глядя на высокого брюнета, который был даже чуть выше Кюрша, Ханси осознал, что это и был тот самый Матиас. Тот самый гребаный Матиас, который всю жизнь терроризировал и без того несчастного Андре! Моего Андре. Ханси уже был готов убить этого брюнета, но в то же время он понимал и то, что нельзя отнимать у Андре возможность ответить первому, защитив свое достоинство. Хотя Андре, кажется, был испуган и поражен на столько, что не мог отвечать. Но Ханси все равно в нем не сомневался. Ты ведь стал сильнее, Ан, так покажи это. - По твоим тупым меркам – да, может, со мной что-то и не так, — ответил Андре, взяв себя в руки. Его голос ничуть не дрожал, и слышалась в нем лишь неколебимая уверенность и сила. Ханси искренне возгордился Ольбрихом. – Но лично я считаю, что со мной все в порядке, а остальное – не твоего ума дело. Нахмурившись, Матиас сделал несколько медленных шагов к Андре, но тот даже не шелохнулся. - Нет, моего! — рявкнул он, рассчитывая хотя бы этим припугнуть Ольбриха, но тот только фыркнул. - У тебя слишком завышенная самооценка, Матти, — с отвращением бросил он. – И знаешь, со стороны это выглядит ужасно. Лучше бы ты поберег чувство собственного достоинства, а не вел себя, как последняя скотина, показывая людям недостаток извилин в своей дурацкой башке. - Чувство собственного достоинства? И это говоришь мне ты, сопляк? – переспросил Матиас, а потом, хохотнув, добавил: — У тебя нет никакого достоинства… ни в одном, ни в другом смысле. Ханси надеялся, что и это высказывание Андре с легкостью парирует, да только вместо этого он застыл и даже как-то сжался, заставив обоих парней противно засмеяться. - Смеешься на тем, какой ты бесчеловечный и отвратительный, паршивая мразь? – тихо спросил Ольбрих, когда смех немного стих. – Что ж, если тебя это действительно радует, то ты давно сдох и прогнил изнутри. Не знаю, как тебе с этим живется. Но я попрошу не трогать тех, кто еще не опустился на самое днище этого мира, где обитают твари, вроде тебя. Медленно развернувшись спиной к Матиасу и его другу, Андре стеклянным взором посмотрел перед собой, и совсем уж пугающе мрачно добавил: - Желаю тебе не подохнуть окончательно от всех бед, которые ты сам к себе зазываешь, Матти. И тебе того же, Манфред, — судя по всему, Манфредом звали второго парня, и Ханси это имя тоже уже откуда-то припоминал. Вроде бы, раньше он дружил с Андре, но потом, заметив, что авторитет Ольбриха упал, поспешил подружиться с ненавистным Андре Матиасом. - Предательство без сожаления тоже убивает человека внутри. И если ты, Манфред, предал меня, то непременно предашь и еще кого-то, не так ли? Дохлый червяк. А я с дохлыми отбросами не общаюсь. Прощайте, — и, не став даже дожидаться какой-либо реакции на произнесенную речь, которая показалась Ханси настолько неожиданной и эффектной, что он даже забыл, как разговаривать, Ольбрих сорвался с места и быстрым шагом направился в сторону клуба, крыша которого виднелась уже отсюда. Кюрш поспешил за ним. Когда они уже почти подошли к клубу, то сзади послышался топот, и Ханси, даже не оглядываясь, понял, кому он принадлежит. Он обернулся, ожидая нападения, но Андре среагировал быстрее, и когда Матиас уже занес руку, чтобы нанести сокрушающий удар, то Ольбрих, уже повернувшись, успел обеими руками схватить руку Брайнера и изо всех сил вывернуть, отчего парень заорал не своим голосом. - А еще… нельзя недооценивать своих врагов, Матти, — пропыхтел Ольбрих, с трудом борясь с Матиасом, который, хоть и был застигнут врасплох, но по комплекции и силе явно превосходил Андре. Но Ольбрих все равно не желал проигрывать, и, чтобы еще больше унизить Брайнера, плюнул ему прямо в лицо. Матиас даже заткнулся. Но взгляд его стал таким жутким, что напугал даже Кюрша, который, недолго думая и чувствуя, что дело пахнет серьезной дракой, отпихнул Матиаса прочь. Его друг, Манфред, стоял немного в стороне и как-то не торопился помогать другу. Что ж, верно сказал Ан насчет его предательства. - И больше не смей ко мне приближаться, — прошипел Андре, утаскиваемый Ханси прочь. Кюрш довел Ольбриха до темного лестничного пролета в подвале и, остановившись, тяжело вздохнул. - Андре, я не ожидал от тебя такого. Правда, — выдохнул Ханси тихо, впервые радуясь, что из-за темноты он не может глядеть Андре в глаза. Уж больно страшился он увидеть там немую ярость. Ведь… ведь ярость и Андре – это несовместимые понятия. По крайней мере, до недавнего времени были таковыми. – Но ты молодец. Ты просто большой молодец, Ан. Ольбрих долго молчал, отчего непонятный страх Кюрша только нарастал. О чем там таком Андре думает, что не желает нарушать эту жутковатую тишину?.. - Ханси, я… я, кажется, переборщил, — к превеликому облегчению Ханси, из голоса Андре наконец-то исчезла та мрачность и холодность, с которой он говорил с Матиасом, и Ольбрих снова говорил мягко и даже испуганно. – Я просто вспомнил то, что ты мне говорил, что я слабак… - Андре, не надо… - Что я слабак, — громче повторил Ольбрих. – Это правда так, Ханси, и не надо спорить, ты тогда сказал все верно. Я вспомнил еще и то, как Матиас унижал меня тогда, давно, и я просто подумал: «Я должен ему все высказать сейчас. Должен. И нельзя давать ему повод смеяться надо мной... и над тобой». Над нами, Ханси. - Я бы ему не позволил над нами смеяться, — нервно хохотнул Кюрш. Ольбрих снова замолчал, а Ханси, вдруг вспомнив слова Матиаса («У тебя нет никакого достоинства… ни в одном, ни в другом смысле»), осторожно повторил их вслух и спросил: - Что он имел ввиду? Ну, он просто издевался ведь, да? Ханси почему-то боялся услышать ответ. Он все-таки не дурак, и ему было понятно, что Матиас имел ввиду под «одним смыслом», и под «вторым смыслом». С первым-то все понятно, но второе… Это просто издевка или Матиас говорил про что-то реальное? Что там у Андре может быть не так?! - Нет, — глухо ответил Андре, помолчав еще немало. – Хотя да, он издевался, но издевался над реальными вещами. Кюрш больше не решился спрашивать, но Ольбрих сказал сам совершенно бесстрастно, будто говорил это робот: - Однажды Матиас, Манфред и их друзья напали на меня в школе из-за какой-то глупости. Меня хорошенько отпинали по самым больным местам. Потом все зажило, и было вроде бы в порядке до пятнадцати лет, пока мама вдруг почему-то не настояла и не отправила меня ко врачу «сдать кое-какие анализы». Ну… Я бесплоден, Ханси. И Матти узнал это от своей матери, которая очень хорошо общается с моей. Вот и все. Ханси понятия не имел, что отвечать. Он просто-напросто лишился дара речи. Он не знал, что его шокировало больше: жестокость детей, которые безо всякого сожаления напали на своего и так обиженного жизнью одноклассника, жестокость, в которую он никогда до конца так и не верил, наивно полагая, что все это выдумки, или же сама новость о том, что Андре не сможет иметь детей. Вроде бы, когда тебе восемнадцать, то о своем потомстве думать не хочется, да и не до этого совсем, но с другой стороны, Ханси эта новость поразила слишком сильно. Даже несмотря на то, что он, вроде как, считал Андре геем… как и самого себя. Да. Возможно. У Кюрша в голове вертелись десятки предполагаемых ответов типа: «Да ладно, зачем тебе дети, не огорчайся» или «Если ты надумаешь переспать с девушкой, то тебе даже не будет нужен презерватив!», но это все даже в голове звучало так глупо и нелепо, что Ханси поспешил прогнать эти мысли, и просто обнял Андре, прижав его к стене. - Матиас и остальное получат за содеянное. Жизнь их накажет... А все проблемы решаемы, Ан, — шепнул Ханси, проведя холодными пальцами по мягким и кудрявым волосам Ольбриха. - Решаемы… — эхом отозвался Ольбрих и, словно во сне, робко коснулся своими губами губ Ханси.

***

Хоть Redeemer и рассчитывали начать выступать в восемь, на самом же деле, как и ожидал Ханси, их вступление сдвинулось аж на двадцать минут, поэтому все это время Эрих нервно бродил туда-сюда по залу, Карл не прерываясь играл на своей гитаре, Тео, Эдмунд и с ними заодно и Том Келленерс то и дело взрывались громким хохотом из-за шуток Штауха, и только Маркус Зипен сохранял полнейшую невозмутимость, сидя на своем столе и листая какой-то журнал, посвященный рок-музыке. Но когда в подвал через ход из самого клуба спустился ведущий — молодой и весьма уже потрепанный парнишка, — и любезно сообщил, что у Redeemer через пять минут выход, то сначала все замолчали, а потом началась какая-то непонятная Ханси суматоха: все разом зашумели, повскакивали с мест, стали ходить по залу, ища свои гитары и всякую приблуду к ним… Короче, Кюрш просто закрыл глаза и откинулся на спинку дивана, ожидая, пока этот ад не прекратится, и, кажется, он даже немного задремал, потому что не помнил того момента, когда воцарилась идеальная тишина, не нарушаемая никем и ничем. Даже грохот музыки сверху, к которому Ханси уже успел привыкнуть, тоже прекратился. Но вскоре грохот вернулся вновь, на сей раз, оповещая, что редимер, наконец, начали выступать. И, возможно, этот грохот и стал возвращать к реальности Ханси, погрузившегося в глубокие думы об Андре и о том, что он ему сказал. С самого того момента, как они с Ольбрихом вернулись в подвал, Кюрш, не прекращая, думал обо всем этом. Он пытался поставить себя на место Андре, и на место Матиаса… и Матиаса он не понимал совсем, хотя и сам в школе был задирой, и любил поприкалываться над младшими. Но одно дело – поприкалываться, а другое – целой толпой побить мелкого мальчишку, который этого уж никак не заслужил, и который не может постоять сам за себя. Ханси очень ярко представлял себе эту сцену, и она ужасала и вызывала в нем жалость едва ли не до слез. Но потом он переводил взгляд на Андре, на Андре, который теперь уже давно не забитый десятилетний мальчик, а повзрослевший юноша. До недавнего времени Ханси считал, что Андре был взрослым лишь внешне, потому что душой и характером он оставался тем же забитым и потерянным в этом мире мальчишкой, но сегодняшняя стычка с Матиасом, недавние хитросплетения с Андреа – все это прямо говорило, что теперь Ольбрих стал взрослеть и душой. Это говорило о том, что в Андре за все эти годы мучений все-таки не сломался внутренний стержень, и теперь, с каждым днем он становился только сильнее. И Ханси просто гордился Андре. Гордился и бесконечно радовался, что вернул Ольбриха себе. Отсюда были слышны вопли толпы, и, благодаря им, Ханси вышел из транса и опомнился, что надо бы порепетировать, но, как оказалось, с этим он немного запоздал – Томен, Маркус и Келле убежали смотреть выступление друзей. Чертовы предатели. Что-то поворчав, Ханси пошел за парнями, которые стояли за сценой и по очереди глядели в щелочку через плотную черную ткань, и хотел было их забрать на репетицию, но в итоге и сам задержался, глазея на выступление редимер. По правде говоря, выступление его не впечатлило: своих песен парни не исполняли, а чужие пели посредственно и без какой-то своей изюминки. Но зато Кюршу больно понравилось, как они ведут себя на сцене: прыгают, скачут, активно общаются со зрителями, заражая их своей энергией… О да, Ханси это ужасно понравилось, и он решил, что было бы неплохо, если бы и они выступили точно так же. Или даже лучше. В итоге Томена, Тома, Маркуса и Ханси героически утащил обратно в подвал Андре, и репетировать все-таки пришлось, хоть и времени оставалось всего ничего. Ханси, после подглядываний за редимер, стало охватывать радостное предвкушение и возбуждение, из-за которого он во время исполнения песни «Aces High» стал подпрыгивать на месте, как-то умудряясь еще петь и играть на басу. Томен, вопреки обычаю, не стал сварливо бормотать, что «Кюрш – идиот», а только посмеялся и стал энергичнее барабанить. Маркус и Андре тоже веселились, по очереди выкрикивая какие-то похабные слова вместо привычного текста песен, и от этого стали хохотать уже все, кто находился в подвале, включая Келленерса. И в этот момент Ханси по-настоящему почувствовал их всех настоящим коллективом, а не просто парнями, собравшимися здесь непонятно для чего. И это окончательно укрепило его и без того сильное желание поскорее выйти на сцену. Когда ведущий спустился к ним и сообщил, что примерно через семь минут Redeemer должны закончить, и тогда придет их очередь выступать, то парни стали с гомоном и очередным потоком смеха собираться. Трудно было не заметить, как эта легкая и непринужденная атмосфера отличалась от напряженной атмосферы перед тем, как на сцену собирались выйти Redeemer. Их словно на каторгу вели… Вернее, они вели сами себя, — скептически подумал Ханси, перекидывая ремень от бас-гитары через свое плечо. Все-таки, эту гитару надо было действительно купить у Тео, и тем более, тот как раз когда-то говорил про то, что хочет избавиться от старой басухи. Для Ханси, как для новичка, она подходила идеально, да и к тому же, он уже успел привыкнуть и привязаться к этой гитаре, как бы странно это ни звучало. Ну, и, в конце концов, такая басуха встанет ему дешевле, чем новенькая прямо из магазина музыкальных инструментов, а Кюрш после транжиры Андреа, и после того, как он с друзьями скидывался по сорок марок, чтобы заплатить за аренду этого подвала, стал вообще нищим. Пока Ханси размышлял, то Томен и Том уже успели умчаться на первый этаж, чтобы быть в полной готовности, а Андре только-только хотел было пойти за Маркусом, но Кюрш, вдруг подумав о чем-то, окликнул Ольбриха. - Андре! Стой! - А? – растерянно отозвался Андре, обернувшись к Ханси. Тот, тяжело вздохнув, бросил быстрый взгляд на Маркуса (ну почему он везде таскается за Андре?!), но Дорк, кажется, заметил это, и, к подозрению Ханси, немного улыбнувшись, коротко сказал: - Я пойду к Томену и Тому, не задерживайтесь. - Хорошо, Марк… — подняв брови, Андре подошел ближе к Ханси. – Что такое, Ханси? - Ты все волнуешься? – выпалил Кюрш, глядя снизу вверх на Ольбриха. - Ну, на самом деле, да, но уже гораздо меньше, — Ан тепло улыбнулся. – А ты? - А, да что я, — отмахнулся Ханси. – Мне не терпится уже выйти. Но подожди, Андре… - Да? – с готовностью ответил Ольбрих, крепко сжимая в руке гриф гитары. Кюрш замялся, нервно топчась на месте, а затем, собравшись с духом, неожиданно севшим и тихим голосом спросил: - Андре, ты можешь меня поцеловать? Несколько мгновений Ольбрих просто молча глядел на него, а затем улыбнулся еще шире. Но то была не насмешка, Ханси знал точно. Просто… - Нет, — ответил Андре мягко, и сердце у Кюрша упало. Но потом Ольбрих вкрадчиво добавил: — Но да… после концерта, Ханси. Я поцелую тебя после концерта, чтобы тебе было к чему стремиться. Судорожно вздохнув, Ханси несколько облегченно и смущенно улыбнулся. Для него было странно просить у Андре поцелуй, но с другой стороны, ему это даже почему-то понравилось… и понравился ответ Андре. «После концерта». Что ж, появился неплохой такой стимул выступить как можно лучше, чтобы потом еще и получить за это награду. - Хорошо, Ан, — согласно закивал Ханси, а потом, подумав, с легкой усмешкой попросил: — Тогда поцелуй гриф моей гитары. Ну, как раньше дамы целовали мечи своих рыцарей, так и тут… - Но я не дама, Ханси! – засмеялся Андре. - Ну пожалуйста! Это придаст мне сил! - Хорошо, только не плачь, — покачав головой, Ольбрих наклонился к гитаре и, осторожно коснулся грифа губами, а затем полез в карман и, выудив оттуда белый платок, повязал его Кюршу на левое на запястье, при этом пояснив: — Дамы еще и дарили своим рыцарям платки или что-то в этом духе. Не бойся, платок чистый… Но я все-таки не дама! - Ага, а это была просто дружеская солидарность? – фыркнул Ханси, осматривая свое запястье. - Не дружеская, — неожиданно серьезно сказал Ан, но затем, вновь улыбнувшись, взмахнул своими светлыми кудрявыми волосами, и был таков. А Ханси стоял и таращился ему вслед, и сам улыбаясь, как придурок.

***

Пока парни подключали аппаратуру, и тихо советовались друг с другом, повторяя порядок песен (список на всякий случай лежал на полу), их умудрились закрыть такой же черной занавеской, как и позади, на которую сейчас, тыкаясь в полумраке, ведущий и его друг пытались повесить с помощью булавок большой плакат с надписью «Zero Fault», который, кстати сказать, на днях рисовали Кюрш и Штаух. Нарисовали они его немного криво, но ничего – главное, чтобы зрители поняли, кто перед ними (и неважно, что они ни разу не слышали про эту группу). И вот, когда все было готово (по подсчетам Ханси, времени было уже где-то без десяти десять), парни заняли свои позиции: Томен за барабанами, Ханси посередине, у микрофона, Андре скромно встал справа от него, а Маркус – слева. Келленерс, по плану, стоял за сценой, дожидаясь, когда наступит его очередь петь (а это должно было случиться только с пятой песни). Кюрш, окинув взглядом друзей, вновь подумал о том, что теперь он действительно ощущает себя в коллективе, причем, хорошем коллективе, несмотря на сварливость Томена и раздражающее для Ханси поведение Маркуса. Он счастлив. И пора. Глубоко вздохнув, Ханси кивнул, как они и договаривались, и тогда, как по команде, Андре сыграл первый аккорд песни Def Leppard – Rock! Rock (Till You Drop), а ему вторили барабаны Томена. Кюрш же не стал медлить и поспешил сорвать занавеску, которая огораживала их от зрителей, и тут же едва не ослеп от белого света, полыхнувшего ему прямо в глаза. Зрители завопили, и Ханси, отшатнувшись обратно к микрофону, стал с опозданием играть на басу. Волнения совершенно не чувствовалось, и напротив, им овладела какая-то эйфория, которую вызвал этот свет, эти зрители (которых он почти не видел из-за того, что перед глазами плыли разноцветные круги), звуки гитары и барабанов. Это было безумно прекрасно. - Hold on to your hat, hold on to your heart Ready get set to tear this place apart Don't need a ticket, only place in town That will take you up to heave and never bring you down Anything goes! Anything goes! *(Держите свои шляпы, держите свое сердце!/Приготовьтесь разобрать на части это место! Не нужен билет, только место в городе/Что поднимет тебя к небесам и никогда не отпустит вниз. Все движется! Все идет!) – запел Ханси в микрофон, хотя, впрочем, это больше походило на непонятного происхождения вопли, но для такой песни они были даже в самый раз. Зрители заорали еще громче, и только сейчас, привыкнув к освещению, Кюрш смог увидеть, как же их много. Клуб все-таки был немаленький, но Ханси и подумать не мог, что на фестиваль придет столько человек. И все до единого сейчас смотрели на них! Когда Андре стал играть соло, то Ханси, отойдя на пару шагов от микрофона, стал с яростью трясти головой, взмахивая своими густыми темными волосами. Черт! Как он соскучился по этому движению! Кюрш обожал трясти башкой (хоть потом с непривычки и ужасно болела шея), и еще больше его обрадовала возможность делать это прямо на сцене. Когда песня прекратилась, то Ханси, тяжело дыша, откинул челку назад, и, улыбнувшись, подошел к микрофону. - Хайль всем любителям музыки потяжелее, с вами мы — Zero Fault, хоть вы и наверняка нас не знаете… но это неважно, — поприветствовал зрителей Кюрш, и, дождавшись, пока очередной ор стихнет, он продолжил: — Чуваки, не хотел бы доставать вас нудной речью, но кое-что я все-таки должен сказать… нет, скорее даже спросить. Какого хрена вас так много?! Зазвучал смех, а какой-то парень из первого ряда крикнул: «Да такого, что мы все тут пришли знатно побухать, сегодня выпивка дешевая!». - Знаете, я бы тоже побухал. Может, кто пожертвует несчастному басисту стаканчик-другой? Поверьте, я как машина – чем больше в меня залить, тем лучше я буду работать, — Ханси скорчил совершенно серьезное лицо, стараясь не улыбаться, слыша теперь смех и позади себя. – А кто хочет послушать дальше Queensrÿche в нашем исполнении? У нас даже круче оригинала! И чем больше будет пива – тем охрененнее! Толпа заулюлюкала, а тот же парень из первого ряда стал протягивать к сцене стакан с пивом, чем немало удивил Ханси («Я же пошутил!»). Все-таки схватив стакан, не забыв кивнуть парню, Кюрш выпил все залпом, а затем, вытерев губы, громким криком объявил следующую песню: - Что ж, а теперь Queensrÿche – Queen Of The Reich, говнюки! Кто не будет трясти своей чертовой башкой, того я сожру заживо. Погнали! *** За Queensrÿche следовали Judas Priest – «Freewheel Burning» и Iron Maiden — «Aces High», и с каждой песней Ханси начинал вести себя все безумнее и безумнее, прыгая по сцене, тряся головой так, будто его ударило током, и между делом попивая пиво, которое ему бесплатно поставлял все тот же парнишка. Все это настолько радовало и будоражило Ханси, что он уже успел позабыть про все, кроме сцены под ним и вопящих зрителей. Он позабыл даже про Андре, да и про Томена с Маркусом тоже, и уж подавно забыл про Келленерса, поэтому, когда настала его очередь выступать, то Ханси даже не сразу понял, почему Том вышел на сцену. Но затем, опомнившись, он подошел к микрофону и, икнув, сообщил: - А сейчас небольшая смена вокалиста… Спешу вам представить Томаса Келленерса, он уже пел вчера, если я не ошибаюсь. - О, а я помню этого чудика! – крикнул кто-то. - Сам ты чудик, я тебя тоже помню, — фыркнул Том, отодвинув Ханси от микрофона. – Вы готовы снова услышать Iron Maiden? Толпа стала вопить, но Келле, пожав плечами, сказал: - Не слышу, сволочи. Шум стал сильнее, но Том все еще был недоволен: - Еще громче! Толпа взревела, едва не оглушив Ханси, и только тогда Келле удовлетворенно улыбнулся: - Так-то лучше. И не смейте затихать! И дальше Том занял место, как вокалиста, так и человека, с которым зал общался активнее всего. Ханси с некоторой завистью глядел на Келленерса, потому что теперь, кажется, все лавры стали доставаться ему. И, по правде говоря, он этого заслужил – со зрителями он управлялся куда легче, чем Ханси, но, в то же время, оно и понятно: у Тома был опыт в выступлениях, тогда как для Ханси это был практически первый раз. Да, он выступал на школьном концерте, но не на рок-концерте, а и там, и там аудитории различались, причем, немало. Ну, ничего, — решил Ханси, — У нас будет еще куча концертов, и я тоже научусь работать со слушателями. Все следующие далее песни, которых в исполнении Келле было пять, они исполняли практически без ошибок, а если они и были (а они все-таки были), то зрителям было все равно, поскольку их вниманием все-таки сумел завладеть Ханси, который, все еще выпивая время от времени что-то, что ему подавали из зала (это уже было покрепче пива), теперь едва ли не на ушах прыгал, и то и дело подбегал то к Андре, и вместе с ним тряс головой, то к Маркусу, с которым в шутку начинал толкаться плечами (на песне Scorpions – Rock You Like a Hurricane Кюрш едва не свалился со сцены), то к Томену, просто назло лохматя ему волосы. В одном из перерывов между песнями Штаух сказал, что после концерта засунет в жопу Ханси палочку, поэтому Кюрш на всякий случай перестал бегать к Томену. Когда дошло до последней песни, которую они сами же и сочинили, то Ханси был уже изрядно пьян. Конечно, он еще не падал, но голова уже немного кружилась, а перед глазами плыл легкий туман. Когда Келле отошел от микрофона в сторону, то Кюрш даже не сразу сообразил, что от него требуется. Понял он это лишь тогда, когда Андре сзади подтолкнул его, и Ханси, едва не врезавшись в стойку с микрофоном, глупо улыбнулся и окинул взглядом аудиторию. Кто-то снизу со смехом сказал: «Боже, да он же перебрал», и Кюрш тут же нахмурился: - Я не перебрал, друзья мои дорогие. Я выпил определенную установленную для меня дозу, поэтому я в полнее-е-ейшем порядке, — икнув, Ханси хорошенько встряхнул головой, а затем, как можно серьезнее заговорил снова: — Как вы поняли, мы не будем торчать на этой сцене вечно, хотя я знаю, что вы определенно забыли об этом, и думаете, что мы вас будем развлекать до самого утра. Но нет, чуваки, нам придется распрощаться… ик… после еще одной песни! И я скажу вам больше – эта песня нашего собственного сочинения, и сочинили мы ее специально для этого концерта. Короче говоря, если вам не понравится, то я лично разберусь с каждым из вас. Самодовольно поглядев на толпу, Ханси, пошатываясь, наклонился и взял еще один стакан (господи, какой это уже?!) у паренька. Выпив половину, остатки Кюрш вылил прямо вниз, на людей, и, не обратив внимание на их возмущенные крики, Ханси завопил: - Давайте, твари, это наша последняя песня сегодня, так зажгите, блять, вместе с нами! Давайте! – сердито топнув, Кюрш взглянул на Андре, который, словно ожидал этого взгляда, и теперь стал играть уже знакомый Ханси риф. Потом к нему присоединились и Маркус с Томеном, а Кюрш, с трудом встав прямо возле микрофона, стал петь. «Every night I hear thunder The shadow, can't you see? So one night I will follow The dark side reigns in me»

**( Каждую ночь я слышу грохот грома. Тень, ты можешь ее видеть? Так что однажды ночью я последую за ней. Темная сторона правит мной)

Ох, о чем он только думал, когда писал это… Сейчас, когда у Ханси все было так хорошо и замечательно (да еще и алкоголь давал о себе знать), он не верил, что тогда, во время сочинения песни мог испытывать на себе весь этот поток мрачных мыслей. А они ведь были. Точно были. «He leads me to the dark plains The end is near, I feel But I've never seen his damned face My heart's pound hard in fear»

**(Она ведет меня в темные долины. Конец близок, я чувствую это. Но я никогда не видел ее проклятого лица, Мое сердце тяжело стучит в страхе)

Во время исполнения этой песни у Ханси пропало желание прыгать и носиться по этой крошечной сцене. Может, потому, что он все-таки пропитался атмосферой песни, вспомнил все те тяжелые мысли, которые сопровождали его все время, пока они с Андре были врозь. «Dead of the night, take me away Dead of the night, he's looking for you»

**(Глухая ночь, забери меня прочь Глухая ночь, она ищет тебя)

Конечно, эта мрачная атмосфера была не самым лучшим завершением для их концерта… Но с другой стороны, зрители ведь вряд ли могли полностью понять весь смысл песни. По крайней мере, Ханси на это уж очень надеялся. «A hundred solemn faces, They look at me and laugh But if one wants to touch them, They glow through nothingness»

**(Сотня напыщенных лиц, Они смотрят на меня и смеются Но если кто-то хочет прикоснуться к ним, Они озаряются сквозь небытие)

Сотня напыщенных лиц… Ханси с какой-то горькой усмешкой поглядел на толпу перед собой. Интересно, это можно было сказать про них? Нет, вряд ли. Эти лица не напыщенные, а обычные. Но вот, в памяти Кюрша вдруг всплыли лица Андреа, Ингрид, Матиаса и Манфреда... Да, вот они. Они – те самые гадкие напыщенные рожи, которые мнят себя самыми высшими людьми во всем мире. Отвратительные червяки, поганые крысы. Кюрш не знал, почему подумал именно про них. Но, оказалось, это было не случайно. If I come to tell you, You look at me and laugh. I never found the doctor, So one day I'll be mad.

(Если я приду рассказать вам, Вы взглянете на меня и рассмеетесь. Я так и не нашел доктора И однажды я сойду с ума)

Строчка, которую придумал Андре, понравилась Ханси больше всего. Она была такой… такой простой, и в то же время тяжелой, потому что и смысл несла в себе нелегкий. Жизнь… Вряд ли только этот смысл понимал кто-то, кроме Ольбриха и Кюрша, но так было даже лучше. Пусть для кого-то эта строчка кажется просто красивыми словами. Пускай. Ханси никак не ожидал, что может произойти что-то подобное, поэтому своим затуманенным алкоголем разумом не сразу успел что-то понять. Вот, все было нормально, и вот — мимо Кюрша просвистел неопознанный летающий объект, а следом за ним Ханси услышал короткий вскрик позади себя, который терялся в музыке. Потом звук разбившегося стекла. Музыка в следующее мгновение тоже как-то сошла на нет: сначала Ханси явно услышал какую-то фальшь в звуках электрогитары, следом за которой затихла и вторая гитара, а потом, и барабаны. Кюрш резко развернулся, и от увиденного у него едва не остановилось сердце, а весь алкоголь словно бы разом улетучился. Андре стоял на несколько шагов дальше, где должен был стоять, а у его ног поблескивали прозрачные осколки… от бутылки. Тяжело дыша, Ольбрих медленно поднял голову. В его взгляде виднелась только растерянность и непонимание, и, собственно говоря, Ханси и сам ничего не понимал, пока не увидел, как с правой стороны лба Андре потекла тонкая струйка крови. Тот, кажется, почувствовал это, потому что его рука сразу же взлетела ко лбу и, ощупав его, Андре взглянул на потемневшие от крови пальцы. Толпа никак не могла понять, что произошло, и теперь начинала недовольно гудеть, да только, Ханси сейчас не было до нее дела. Я так и не нашел доктора, и однажды я сойду с ума… - Андре! – вскрикнул Кюрш, и рванул было к Ольбриху, но тот, неожиданно быстро придя в себя, хрипло сказал: - Нет. Продолжаем играть. Я сказал. Продолжаем. Кинув взгляд на людей, а потом снова на Андре, Ханси все-таки подошел к нему, и, резким движением сорвав со своего запястья платок, который Ольбрих повязал туда перед выступлением, осторожно, опасаясь, что там может быть стекло, приложил к месту предполагаемого ранения, которое, судя по всему, находилось где-то на макушке. - Если станет хуже – уходи со сцены, — быстро сказал Ханси, и повернулся лицом обратно к зрителям, среди которых сейчас происходила какая-то суматоха. Кюрш снова не сразу смог разобраться, что случилось, и к тому же, после трех предварительных ударов Томена по барабанам, Андре все-таки заиграл соло, которое окончательно сбивало Ханси с толку. Около пяти парней, что-то вопя, как будто бы пытались удержать еще кого-то. Ханси упорно вглядывался – мешал свет на сцену и темнота клуба, — но затем, когда глаза привыкли, Кюрша охватил такой гнев, что он был готов заорать во всю мощь легких, а затем начать убивать. Те парни удерживали не кого-то, а упирающихся Матиаса и Манфреда. И упирались они так яростно, что Ханси не сомневался – еще пара минут, и они вырвутся. И еще, Ханси ни капли теперь не сомневался в том, кто кинул бутылку. И зачем. Он их убьет. Он их убьет. Он их убьет. Он убьет этих гребаных мразей, этих ничтожных низших существ, поганых крыс, выбравшихся из самых отвратительных и мерзостных помоев, которые иначе назывались их миром. Их насквозь прогнившим и падшим тупым мирком, в котором эти твари жили, питаясь собственными экскрементами, в виде их кошмарных мыслей о том, как же это хорошо — причинять человеку боль. Питаясь слезами, криками и жалобами людей. Ибо сами они не люди. Крысы. Могильные черви. Вечно гниющая изнутри анафемская оболочка, подобие человека, который живет даже без намека на душу. Убьет. - Держите их, — приказал Ханси. Когда соло Андре закончилось, он снова стал петь, но теперь уже без удовольствия. В нем горело пламя, синее пламя мести, и сейчас он просто автоматический открывал рот и пел, даже не вдумываясь в слова, и неотрывно глядя на парней. Убьет. Песня закончилась, и толпа заорала так громко, что Ханси могло бы снова показаться, что он на какое-то время оглох. Но нет, теперь он едва ли слышал этот ор. В его голове снова и снова звучал лишь тихий вскрик Андре. О эру Илуватар, он же не заслужил этого. - Спасибо всем за внимание, чуваки. Вы лучшие, — возвестил Ханси, широко улыбнувшись. Однако глаза его были бесстрастны, и все еще глядели на Матиаса и Манфреда. Убьет. Какой-то частью сознания, Ханси понимал, что должен сейчас пойти к Андре и помочь ему, но эта часть сознания была далеко. А Манфред и Матиас – близко. Сняв с плеча бас-гитару, Ханси протянул ее кому-то назад, и даже не посмотрел, кто ее взял. Просто молча слез со сцены, и направился было к парням, которые удерживали этих двух крыс, да только, пока Кюрш шел, среди них развязалась небольшая драка, и в ходе суматохи Матиас и Манфред вырвались и, не оглядываясь, побежали к выходу. - А вы еще и трусы. Но далеко вы не убежите, — прорычал Ханси, сжав кулаки. Да, наверняка его слышали все, кто находился в клубе, потому что, когда он рванул за убегающими, то люди расступились перед ним. Убьет этих мразей.

***

Андре ничего не видел, он, наклонившись вперед, просто играл на гитаре, уже порядком расслабившись, и давно получая удовольствие от выступления. Ему больно нравилось, как поет Ханси, а уж как он ведет себя на сцене – это просто бомба! Хотя от Кюрша этого стоило ожидать. Андре даже расстроился, когда Келле пришел петь на смену Ханси. Непорядок. Но когда пришла пора последней песни, Андре сразу заволновался, и, одновременно с этим обрадовался, когда место у микрофона снова вернули Ханси. Давно пора! Кюршу просто суждено петь, и если он будет спорить… то ему будет плохо. За этим диким и сумасшедшим выступлением Ольбрих даже позабыл, что обещал Ханси после поцелуй. Хотя, перед тем, как Ханси объявил песню, Андре смутно подумал, что поцелует Кюрша и так, безо всяких обещаний. Очень хотелось его поцеловать. Когда они все-таки начали играть «Dead Of The Night», то Андре впервые за сегодняшний вечер охватило непонятно чувство эйфории. Может, оно возникло потому, что это была не просто песня, а песня их собственного сочинения. И причем, очень замечательная песня… Ольбриху она ужасно понравилась, и он решил, что было бы неплохо ее записать, чтобы можно было слушать снова и снова... Он уже мысленно готовился к соло, когда произошло нечто странное. Как будто что-то коснулось его головы, а дальше… дальше Андре не понимал, он просто резко отшатнулся назад. А потом пришла внезапная и ужасно пронзительная боль в передней части головы. В первую секунду Ольбрих подумал о кровоизлиянии в мозг, рассказами о которых частенько пугала его мать («Вон твои ровесники ходят по своим гулянкам, там пьют и колятся, бьют друг друга… а знаешь, что будет, если сильно травмируешь голову? Однажды у тебя может быть кровоизлияние в мозг, от которого ты мгновенно сдохнешь! И все эти подростки из-за своей же тупости мрут, как мухи. И ты хочешь быть таким, Ан?!»), но сразу же отверг эту мысль – какое еще кровоизлияние?! Запоздало он понял, что слышал звук бившегося стекла, когда отпрыгнул назад, и звук этот был совсем близко. Андре все еще не очень понимал, что, как и почему. Наступила какая-то тишина. Может, он оглох? Медленно подняв голову, Андре растерянно поглядел вперед, и первым увидел Ханси – тот встревожено смотрел на него. Но почему встревожено? Это как-то не укладывалось в голове, боль в которой только усиливалась. Потом Ольбрих ощутил не очень приятное щекочущее чувство на лбу, и сразу же коснулся его пальцами. Затем взглянул на руку. Кровь. Кровь, — тупо билось в больной голове Андре. – Кровь. Ну и что, что кровь. Всего лишь красная жижа. Он смутно слышал возглас «Андре!», и так же смутно видел Кюрша, который уже собрался направиться к нему. А затем, подумав «О черт, мы же не доиграли песню! Мы не доиграли мою любимую песню из-за какой-то красной жижи!», прохрипел: - Нет. Продолжаем играть. Я сказал. Продолжаем. Ольбрих скорее чувствовал, чем видел, как к его макушке приложили какую-то тряпку, а затем Ханси сказал ему что-то еще, и Андре кивнул, делая вид, что услышал, хотя в ушах появился неприятный звон. Ну да все равно. Он доиграет песню, тем более, у него еще соло впереди. А потом все слилось воедино, в одно большое пятно тумана. Андре как-то сыграл соло, не иначе, как божественной силой доиграл песню, а потом, когда стал кланяться толпе, едва не упал прямо лицом в пол, но его кто-то вовремя подхватил за руку. Этот кто-то быстро снял с Андре гитару, а затем, крепко обхватив Ольбриха руками («о, почему у него четыре руки?..»), повел куда-то прочь. Надеюсь, что в кровать. Я бы не отказался от сна. Кто-то говорил. Несколько человек. Андре тупо глядел на них по очереди, и не видел их лиц, потому что все они расплывались в тумане. Не узнавал голоса, хотя в то же время они были знакомыми. Голоса парней, мальчишек… Да, они ему были знакомы. А вот, голос мужчины – нет. Но Андре не мог об этом думать, тем более, после небольшой остановки, его снова куда-то повели. Лицо заливала красная жижа. Ха. Красная жижа. Андре попытался смеяться, но голова болела так сильно, что он решил не напрягаться лишний раз. Ладно уж, потом посмеется. Пока его вели непонятно куда, Ольбрих то и дело спотыкался, и каждый раз голова, а особенно, макушка, взрывалась новой болью, а на лицо тек новый горячий поток жижи… крови. Как-то даже неприятно. Но зато приятным был свежий воздух, и даже через плотную туманную стену Андре понял, что его вывели на улицу. Что ж, улица – это хорошо, даже несмотря на ужасный холод. Но уж лучше холод, чем эта духота в клубе... Может, если он сейчас подышит свежим воздухом, то все наладится. Но нет, подышать ему тоже толком не дали, а впихнули на какой-то диван. Голова Андре как-то сама собой сразу же запрокинулась назад, а кто-то, сев рядом с ним, сначала накинул ему на плечи какой-то плед, а затем стал протирать его лицо чем-то прохладным, мокрым и мягким. Лучше избавиться от этой красной жижи, о да, лучше избавиться. - Андре, ты в сознании? – позвал вроде бы знакомый голос, но Андре не хотел отвечать. А что, если это все-таки незнакомец? Распахнув протертые от крови глаза, Ольбрих огляделся и понял, что он, вроде бы как, находится в машине. Но в чьей? И почему? - Андре?.. – снова позвал голос, но Ан из вредности снова не ответил. - Пап, я не знаю, что с ним за фигня, он со мной не говорит, — пожаловался Маркус. Ну, точно же! Это был Маркус, а судя по тому, что он позвал отца, то Зипен. Обрадовавшись, что к нему возвращается способность думать и понимать, Андре поглядел на друга, сидящего рядом, и с облегчением признал в нем Зипена. - Где мы? – спросил Ольбрих, как ни в чем не бывало. Конечно, ясень пень, что в машине, да только куда она ехала? - О, очухался! Мы едем в больницу, — ответил Маркус, а затем спросил: — Папа хотел позвонить твоим родителям, но мы не знаем… - Нет! – рявкнул Андре, а голова его взорвалась ужасной болью, да такой, что парень на секунду лишился зрения. – Я хочу сказать… Не надо звонить моей маме. Нет. Не надо, прошу. Ни за что не звоните ей, или мне легче сдохнуть. Прошу, не звоните. - Ладно-ладно, мы не будем ей звонить, чего ты? - И не надо в больницу, — добавил Андре, подумав вдруг о том, что мать каким-то образом узнает, что он был в больнице. Она все может узнать. - Надо, — ответил мужчина, сидящий за рулем. – Я могу не звонить твоей матери, но у тебя, дружок, серьезная рана, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. - Она узнает… — слабо попытался спорить Андре, но его никто не стал и слушать. Они очень быстро приехали в больницу – едва ли прошло минут пять, но для Андре они растянулись на полчаса. Хоть он и пришел более-менее в сознание, но до здания его все равно пришлось вести Маркусу, потому что Ольбрих все еще то и дело спотыкался. Там отец Маркуса говорил с какими-то докторами, что-то делал… В общем, вскоре Андре уже сидел на стуле, а над ним крутился доктор, в белом-белом халате. А сейчас он будет в красной-красной жиже! Кажется, Ан то и дело терял сознание, а может, просто отключался от реальности, ибо боль была невыносимой, а во время вмешательства доктора усилилась еще в несколько раз. Но потом, когда доктор отошел от Ольбриха, она стала плавно сходить на нет. Андре покачивался, сидя на стуле, и уже хотел было снова потерять сознание, как под нос ему сунули нечто ужасное, резкое и дурно пахнущее, отчего Ан мигом взбодрился и вскочил с места. Доктор, посмеявшись, посоветовал Андре больше не участвовать в таких мероприятиях, и через несколько дней прийти, чтобы снять шов и проверить голову. Ольбрих слушал смутно, но на этот раз не из-за тумана в голове… а из-за Ханси в голове. Последний раз он видел Кюрша еще когда они исполняли ту песню, «Dead Of The Night», а потом Ханси куда-то исчез. Вернее, все исчезли, потому что Андре увезли в больницу, где он, кстати, провел от силы минут десять. - Где Ханси? – спросил Ольбрих у Зипена, когда они, уже сев в машину (до нее Андре смог дойти сам), пустились в обратный путь. - Не знаю. Убежал куда-то, — Марк дернул плечом, а потом, подумав, добавил: — Вроде бы за теми идиотами, которые кинули тебе бутылку в голову. Но я не знаю точно. - А кто в меня ее кинул? И зачем? – недоуменно спросил Ольбрих, но Зипен только пожал плечами. Кажется, он был не настроен разговаривать. Что ж, ладно. Приехали они обратно, к клубу. Оттуда раздавалась музыка, словно ничего и не произошло, но Андре, разум которого уже почти восстановился, не покидало странное чувство, что что-то все-таки не так. Может, не в самом клубе… Но не так. Он, пошатываясь и кутаясь в плед, накинутый на плечи, сразу же побежал вниз, в подвал, там едва не навернулся на темной лестнице («Мы с Ханси тут целовались…»), и немного споткнулся об резиновый ковер, но даже не обратил на него внимания. Андре, как сумасшедший, влетел в тускло освещенный зал, в котором на диванчике сидели два человека. Маркус Дорк и Тео Зайдель. Ханси не было. - Где он? – выдохнул Андре, прислонившись спиной к стене. - Ханси? – уточнил Маркус, и Ольбрих, взглянув на его лицо, понял, что не очень хочет знать ответ. - Х-ханси… — заикаясь, ответил Ан, положив руку на грудь. - Томен и Том ушли за ним недавно, — неопределенно сказал Дорк, а затем, поднявшись с дивана, подошел к Андре. – Слушай, иди, посиди, ты бы видел себя, бледный весь, как смерть! Они тебя свозили в больницу, да? Тебе зашили рану? Все в порядке? - Где Ханси? – тупо повторил Андре, вперившись взглядом в зеленые глаза Марка. – Где Ханси Кюрш, как давно он ушел? Говори. - Он там, за углом ближайшего дома, — устало ответил кто-то сзади. Ольбрих резко развернулся, не обратив внимания на боль в голове, и увидел Келле. Весьма потрепанного Келле. - Что он там делает? – севшим голосом спросил Ан, впившись ногтями в ладони. - Там какие-то два парня, один из которых кинул в тебя бутылку, насколько я понял… Там еще Томен. И я не знаю, что там сейчас происходит, но эти двое, заразы, сильные. Эти двое. Матиас Брайнер, милый паренек, который внутри – сущее порождение ада, презирающее тех, кто его слабее. Манфред Лоренц – хороший друг, который хорошо предает близких… и хорошо пинается. Чертов садист. Андре застонал.