Храни меня, мой талисман...

От всего сердца хочу поздравить всех, кто читает эту работу, с наступившим Новым Годом (а, в особенности, членов Балаганчик-лимитед и отдельно моего прекрасного редактора Era_Positiva) и пожелать крепкого здоровья и чтобы все у вас было правильно. Спасибо за то, что читаете, комментируете и плюсуете :0) Настроение главы: https://pp.vk.me/c5096/u24449845/123735559/y_0ed24576.jpg Писалось под Фантазию Ре-минор Моцарта.       Ужасно хотелось вскочить с места, замахать руками в безмолвном призыве, а лучше всего перебежать через дорогу, назло нервным сигналам клаксонов и пронзительному визгу горящих покрышек, и самому, своими руками удостовериться в том, что все, что сейчас видится в какой-то внезапно налетевшей дымке, есть на самом деле. Что не растает под кончиками чутких пальцев, не обернется очередной обманкой, сживающей, сжигающей со свету, топящей в бездонном омуте грусти, что отзовется бешеной пульсацией на лучезапястном суставе, что сожмет до хруста в костях и вспышки боли в давно зажившем плече, что шепнет на ухо жаркое и только ЕМУ позволенное "Джонни", что окажется его лучшим другом, его неверным компаньоном, его Себастьяном. Но нельзя.       Рядом настороженный Шерлок, так красиво играющий якобы полное равнодушие и уход в себя, а на самом деле ни на минуту, ни на секунду, ни на миг не отпускающий окружающую действительность, не позволяющий ни одной мало-мальски заметной детали ускользнуть от воистину вездесущего надсмотра. И нечего надеяться, что его скромная персона, сиротливо забившаяся в самый угол нелепо зеленовато-синей садово-парковой принадлежности, будет обойдена этой царской милостью - вниманием гениального детектива, явно уже что-то заподозрившего - вон как хищно раздулись крылья носа и нетерпеливо подрагивают кончики якобы плотно сомкнутых ресниц.       Джон не мог отказать себе в маленькой слабости - даже при столь близко подошедшей возможности удостовериться - отключить окружающий мир, чтобы лишний, а может и последний раз, ведь неизвестно зачем пришел Моран, если это действительно он, полюбоваться сокровищем, которое так внезапно само нашло его, доверчиво вкатившись в раскрытую на миг руку, словно волшебное кольцо, тысячелетие пролежавшее в самом дальнем уголке самой глубокой и темной пещеры, но не утратившее своего драгоценного великолепия, этим невообразимым в своей противоречивой красоте, в своем гениальном логическом безумии мужчине. Своим Шерлоком Холмсом.       Тем, как осеннее солнце, ласково пригрев скулу, совершенством линии и яркостью благородной опаловой белизны затмившую горный хребет неприступного Эвереста, покрытого вечностью первозданного снега, слегка оттенило эту сверкающую чистоту нежным, застенчивым розовым. Тем, как тонкие длинные пальцы сжимают дорогие кожаные перчатки, сшитые словно специально для того, чтобы бедный Джон с замиранием сердца и какой-то совсем непонятной, ласково-тягучей тоской желал, нет, не дотронуться и провести по всей длине указательного, а после прижать щеку к возвышению большого пальца и выдохнуть всю скопившуюся за время вынужденного одиночества нежность прямо в центр ладони, а просто ощутить их на короткий миг на своем собственном запястье, даже если этот момент не повторится более никогда, чтобы хранить в самом дальнем уголке сердца, закрытым ото всех и вся, там, где белокурые волосы Мэри, первый вскрик новорожденной дочери, смешная картавость счастливой Гарри, легкие лучики-морщинки у глаз мамы и незыблемая сила отцовских рук, подкидывающих радостно визжащего сына к ярко-синему небу.       Где-то рядом кто-то вскрикнул радостно и звонко, выводя Ватсона из транса и заставляя быстро скользнуть взглядом по все еще видимому на противоположной стороне улицы силуэту, не растворившемуся, как осенний туман, и не растаявшему, как первый снег, нет, все такому же обманчиво скально-вырубленному и незыблемому, как Букингемский Дворец, Себастьяну, и возвращая к необходимому в этот миг как воздух условию: Шерлок должен уйти, оставить его одного, хотя бы ненадолго.       Идеальным решением сейчас было бы появление в захватившем Холмса деле каких-нибудь новых подробностей, способных помочь неугомонному сознанию детектива отвлечься от странностей соседа и при этом не навредить подопечному, не подвести к краю, а только поманить интересным, загадочным и опасным, обдув со всех сторон, но не задев.       Джон зажмурился, четко формулируя свой запрос, обращаясь ко всему миру сразу и к кому-то одному, несоизмеримо могущественному и беспристрастному, к добру и злу, черному и белому, радостному и печальному, к вечному мерилу равновесия Вселенной, так, как когда-то учили родители, мысленно отрешаясь от всего сущего и, в то же время, проникаясь им.       В кармане у Шерлока сердито и настойчиво тренькнул телефон, призывая владельца немедленно бежать, и только капельки пота над переносицей Ватсона могли сказать о том, чего стоило исполнение этой маленькой прихоти - улики, интересные зацепки и возможность, потянув за одну ниточку, распутать весь клубок.       Холмс, недовольно поджав губы, смотрел на совершенно серого, изможденного соседа. Тащить его в Ярд, откуда Лестрейд только что прислал сообщение с просьбой, не медля ни минуты, приехать в связи с убийством еще одного незарегистрированного талисмана, также нашедшего свое последнее пристанище в закрытой изнутри квартире, было бы верхом эгоизма даже по меркам Шерлока. Все, что Ватсону, по мнению детектива, сейчас требовалось - чашка крепкого бульона и здоровый сон, как минимум, сутки. Но несмотря на очевидную бесполезность Джона в осмотре нового места преступления, незнакомое, иррациональное чувство, поселившееся где-то в районе мечевидного отростка, плюс-минус пять сантиметров, сразу же после памятного случая в Колледже Ролланда Керра, принятое сначала Холмсом за обыкновенный интерес и однако же, вопреки этому тривиальному для Шерлока ощущению, не только не угасавшее, но и с каждым днем становившееся все сильнее и возмутительно-настойчивее, требовало ни на секунду не выпускать своего соседа из поля зрения, а лучше всего - заперев в своей комнате, спрятать от всего мира, как дракон прячет сокровища в логове, и не позволять чужим не только прикасаться, но даже смотреть в сторону того, кто принадлежит ему, только ему и никому другому.       Холмс раздраженно тряхнул головой, выгоняя из бесконечного лабиринта мозговых извилин глупые, неуместно-жаркие мысли, рожденные недоверчивой близостью замкнутого существа, отмеченного при рождении как Джон Хэмиш Ватсон, и исключительно назло себе, достав из кармана пятидесятифунтовую купюру, всунул ее в сведенную судорогой чужую ладонь так, чтобы, не приведи Небо, не коснуться случайно, иначе хваленому самоконтролю мог наступить незапланированный конец, привычной скороговоркой сообщил, что ему срочно надо, и если Джон уже достаточно надышался свежим воздухом, то он поймает ему сейчас такси и отправит домой, и нет-нет, с ним - ни в коем случае, будет намного лучше, если Ватсон подождет его на Бейкер Стрит, вдруг какие-то известия поступят туда, непременно надо, чтобы Джон был именно там.       Последний только послушно кивал, дожидаясь, пока поток иссякнет, и, в конечном итоге, пески его невозмутимой отчужденности смогли впитать весь монолог Шерлока до последней блесткой росистой капли. После чего Джон так же осторожно, не касаясь пальцами руки подопечного, вернул деньги и объяснил, что хочет немного пройтись, до ближайшей станции метро, по дороге заглянув в магазин и прикупив что-нибудь им на ужин, ведь Холмс не против, правда? А после - да, конечно, он будет ждать соседа дома.       Не то что Шерлока это устраивало, но опротестовать решение Джона сейчас почему-то было для Холмса сродни признанию собственной слабости, эмоциональной зависимости и, что самое ужасное, заинтересованности, чего он никак допустить не мог, и посему, как бы не скреблись невидимые кошки в некстати пробудившейся душе, конечно, тут же согласился с Ватсоном, холодно кивнув и бросив на прощание "Как тебе удобнее, Джон!". И дабы не оскорблять соседа недоверием и излишней опекой, первым покинул сквер, легко поймав такси.       Ватсон еще пару минут сидел на месте, пока кэб с Шерлоком окончательно не затерялся в транспортных хитросплетениях столицы, и лишь после этого, удостоверившись, что его прошлое по-прежнему никуда не торопится, не спеша дошел до перехода, законопослушно дождался разрешающего сигнала и, не позволяя ни на шаг ускорить легкую прогулочную неторопливость, двинулся к знакомой фигуре.       Но Себ, до этого битый час стоявший на одном месте, видимо, вспомнил, что "движенье - счастье"**, и поспешил воспользоваться этим нехитрым способом обретения последнего, резко развернувшись и направившись в противоположную от Джона сторону. Вряд ли его походку можно было назвать стремительной или поспешной, но как ни старался Ватсон, все с большим трудом сдерживавший желание, совершив внезапный бросок, настигнуть мужчину, он никак не мог догнать его; впрочем, несмотря на достаточное оживление на улице, расстояние меж ними не увеличивалось, и Джон все также мог лицезреть знакомую широкую спину в паре десятков ярдов перед собой.       Наконец, когда казалось бы звон предельно напрягшихся нервов Джона мог расслышать любой желающий без каких-либо особых приспособлений, Себу, если конечно это был он, как внезапно с отчаяньем подумал Ватсон, надоели эти странные догонялки, и он свернул к уютной кофейне, сквозь витрины которой были видны маленькие круглые столики, покрытые старомодными скатертями с бахромой, слегка подсвеченные пузатыми куполами абажуров настольных ламп.       Посетителей почти не было, лишь юная парочка неторопливо изучала особенности строения ротовой полости друг друга, да какой-то джентльмен в щегольском костюме, удивительно гармонично вписывавшийся в окружающий интерьер и смотрящийся намного более органично, нежели лижущиеся обормоты, шелестел сводками биржевых новостей, полностью игнорируя окружающий мир и прекрасный ванильный капучино, своим неземным ароматом безуспешно пытавшийся привлечь внимание зачитавшегося владельца.       И никакого намека на мистера Морана.       Джон, на удивление самому себе, абсолютно спокойно воспринял это показное исчезновение, даже выдохнул облегченно, только сейчас понимая, насколько же он был напряжен и взволнован, и, внезапно вспомнив о том, что дома полный продуктовый кризис, решил слегка перекусить и побаловать себя хорошим кофе, благополучно проскочив фазу мыслей о том, что последний раз в подобном месте он был вместе с... впрочем, не стоит, право слово...       Усевшись за столик в самом дальнем углу, он устало прикрыл глаза, не имея никакого желания сотрудничать с окружающим миром и всем своим видом давая понять, если вдруг найдется такой идиот, который по каким-то неведомым причинам в практически пустом кафе решит вдруг подсесть к нему, что ни к каким знакомствам, душещипательным и просто пустым беседам не расположен и, более того, хочет быть абсолютно один в этом самом призрачном мареве ненастоящего умиротворения, в этой дымке показной гармонии.       Когда, шурша около него пышной юбочкой, официантка случайно задела его локоть, выкладывая столовые приборы, Джон неожиданно осознал, что умудрился задремать в этот короткий промежуток времени и что ему даже, кажется, что-то снилось, что-то очень хорошее, доброе и светлое. Что конкретно вспоминать совсем не тянуло, но чтобы прогнать остатки сна, Ватсон встал и направился в туалет, решив, что пара пригоршней холодной воды вымоет противно режущий веки дремотный песок и разгонит туман перед глазами.       Обшарпанная дверь с озорным мальчуганом, проказливо полуобернувшимся к Джону и широко расставившим кривоватые пухлые ножки, шаловливо выводящим одному ему ведомые письмена вечной струей, оказалась неожиданно тяжелой и тугой, и Джону пришлось приложить максимум усилий, чтобы добиться хотя бы небольшой щели вовнутрь, в которую он, несмотря на свои достаточно не крупные габариты, особенно в свете последней незапланированной диеты, протиснулся с некоторым трудом, попав после уютного полумрака зала в тяжелый сумрак помещения без окон и с перегоревшей лампочкой.       Ватсон неожиданно для самого себя витиевато выругался и в первый момент хотел вернуться назад, плюнув на водные процедуры, чувствуя, как неприятный, казалось бы совершенно неуместный тут, порядком подзабытый, но несмотря на все это дико желаемый адреналиновый холодок прокатился по позвоночнику, отсчитывая отростки от первого шейного до сросшихся копчиковых, но, поборов внезапную и, увы, не первую за этот тяжелый день противоречивую слабость, Джон назло самому себе шагнул вперед, все же из каких-то дремучих, заложенных еще в детстве инстинктов не отпуская дверь, но та неожиданно строптиво дернулась, обдирая ладонь и загоняя под кожу несколько некрупных, но довольно неприятных заноз, тяжело хлопнув об косяк и хищно щелкнув замком, отделила Ватсона от всего окружающего мира, оставив наедине с тем, кто притаился за нею.       Военные инстинкты, казалось бы, похороненные под толщей гражданской обывательской шелухи, сиреной опасности резанув по барабанным перепонкам, заставили крутануться на месте, дабы оказаться с противником лицом к лицу и дорого продать свою жизнь, но темнота, легко разгадав этот маневр, снисходительно и по-доброму хмыкнув, неожиданно крепко обняла сзади, обхватив грудную клетку, не позволяя дергаться и причинить вред как ей, так и себе, и из этого ничего как-то вдруг и сразу выкристаллизовались холодный вороненый ствол, прижатый к виску, и крепкие, сильные, такие родные руки, накрывшая бешено галопирующее сердце ладонь, а главное - голос, с хрипловатой усмешкой выдохнувший в мигом заалевшую ушную раковину свое коронное "Джонни".       Он замер, не решаясь ни прижаться, ни оттолкнуть, а совсем не чужие пальцы, избавившись от тяжести оружия, принялись аккуратно и почти нежно изучать его тело, не позволяя повернуться и не отпуская от себя. Джон от этих нехитрых манипуляций как-то вдруг весь поплыл, облокачиваясь на широкую грудь и с трудом сдерживая себя, чтобы позорно не всхлипнуть, как какая-то провинциальная, перечитавшая романов барышня.       Впрочем, скатиться в привычную, но от этого не менее позорную истерику ему милостиво не дали, развернув к раковине, включив так необходимую сейчас до льдистого хруста пронзительную воду, и, уже отрывая бумажное полотенце, Джон позволил себе судорожно втянуть воздух, искренне молясь про себя, чтобы этот сон не кончался, чтобы самый противоречивый из когда-либо встреченных Ватсоном собратьев действительно был жив, а не являлся плодом ни с того ни с сего не в меру разыгравшегося воображения.       Но ему по-прежнему не позволяли обернуться, хотя, наверное, было бы глупо пытаться в кромешной тьме уборной разглядеть черты того, кто иногда, приходя под утро, с кривоватой усмешкой скидывал тяжелый бронежилет прямо у входа в палатку и сразу, с порога... а, впрочем, и это в прошлом... И было ли? Но коснуться пальцами дорогого лица, почувствовать знакомый профиль и очертить абрис губ - уж на это-то он имел право?       Злость, такая же внезапная, как и только что отступившая слабость, заставила резко передернуть плечами, словно снимая затвор с винтовки, и, скинув не ожидавшие такой прыти руки, развернувшись, упереться носом в привычную ямку под шеей и выше, выше, чутко порхнуть уже не удерживаемыми руками и, уже точно зная, кто, все же недоверчиво прошептать: - Себ? - вышло немного сипло, словно это было первое произнесенное слово за черт знает какой промежуток времени, но голос, слава Богу, не дрожал и был на удивление тверд. - Ну наконец-то, я уж думал тут плесенью покроюсь, пока ты решишься, - с ощущаемой под подушечками пальцев улыбкой ответил Себастьян Моран и, предупреждая готовые прорваться сквозь дамбу неверия потоки слов, продолжил: - Жив я, жив, и готов все рассказать, но... Не здесь, конечно. И вообще - лучше, чтобы нас вместе не видели. С учетом того, что с тебя глаз не спускают, сам понимаешь, светиться мне ни к чему. Так что, Джонни, сейчас ты выйдешь обратно, спокойно пообедаешь... а ты вообще завтракал? Чертовы гении, совсем ни о чем не думают... В общем, веди себя естественно, головой не верти, да что я тебя учу, ты же все сам прекрасно умеешь. Встряхнись! Ну же! Я сам тебя найду, через пару дней. Потерпи. И бросай ты пить всю эту гадость, что в тебя пихают, ты от нее сам не свой.       Джон моментально, впрочем, как и всегда, когда за дело брался Себастьян, собрался, подстраиваясь под его внутренний ритм, но все же позволив себе на миг прижаться чуть плотнее и ощутить успокаивающее, уверенное тепло ладони между лопатками, заставил непослушное тело оторваться от своего персонального якоря спокойствия в этом мире и, обогнув эту гору мышц привычным, вбитым в подкорку движением, дернул на себя дверь, поддавшуюся на этот раз на удивление легко и чуть было не заехавшую, по причине несоизмеримости приложенных Джоном усилий с ожидаемой тугостью петель, открывавшему по лбу, не позволяя себе обернуться, но загривком все еще ощущая внимательный взгляд, шагнул обратно в коридор, затем в зал, где на столике его уже дожидалось дымящееся рагу и чашка крепкого, терпкого кофе.       Самым сложным теперь было не подать виду, что что-то изменилось. Остаться внешне прежним, издерганным и почти сдавшимся Ватсоном, сохранив внутри те самые, волшебно вернувшиеся твердость, уверенность и спокойствие "Джонни". И пока он привычно лениво, без аппетита, ковырялся вилкой в принесенном блюде, слова Себа о постоянном надзоре все не шли из головы. Конечно, он понимал, что как и у любого зарегистрированного, пусть и латентного талисмана, браслет является не только опознавательным знаком, но и сложной игрушкой, вместившей в себя все достижения современной науки и все возможности, предоставляемые для такой небольшой вещицы магией, но никогда это знание не было столь довлеющим и угнетающим. Сейчас же, казалось, каждой клеткой ощущался этот самый пресловутый контроль, стальными кольцами сжимавший грудь и не дававший не то что расслабленно пообедать, но даже вздохнуть глубоко и свободно.       Понимая, что еще немного и он сам себя загонит в состояние панической атаки, Джон просто запретил себе думать о чем-либо, сосредоточившись на движениях собственной кисти и работе жевательных мышц. В конце концов, с чего он взял, что все так плохо. Ну наблюдают... Так не за ним одним и не круглосуточно. Талисманов не так уж и мало в Лондоне, и не стоит поддаваться себовой паранойе, все это домыслы и не более того.       Почти успокоив себя таким образом и с неожиданно вернувшимся аппетитом выпив порядком подостывший, но от этого не менее вкусный кофе, он уже собрался расплатиться, когда официантка, подойдя забрать посуду и мило розовея ушками, неожиданно сообщила, что за мистера Ватсона уже заплатили. И когда Джон, еще не до конца веря, поднял глаза и наконец обратил внимание на стоящего в дверях и явно дожидающегося сопровождающего и нагло припарковавшуюся около кафе черную машину с правительственными номерами, отсвечивающую лакированным боком прямо в витрину, то с неожиданной горечью осознал, что Себ, увы, нисколько не преувеличил, а скорее преуменьшил то, что, оказывается, происходило вокруг него, и на что он, закрытый на все пуговицы и погруженный в свою печаль, глупо не обращал внимания.       Почему-то, когда он шел через зал, запомнились побелевшие костяшки пальцев господина "биржевые новости", вцепившегося в край стола, и его темный, утягивающий в глубину тревоги взгляд.       Джон прошел мимо предупредительно отворившего, словно вышколенный швейцар, дверь бугая, с тоской взглянул на выскочившего с водительского сидения брата-близнеца первого, на то, как он приглашающе распахивает лаз в кожистое брюхо автомобиля, и, спиной чувствуя чужие ладони, предусмотрительно оберегающие Ватсона от возможных глупостей, с безнадежной тоской осознал, в очередной раз, свою полную беспомощность перед системой.       Послушно нырнув в прогретое нутро, он с некоторым удивлением обнаружил там весьма примечательного господина, казалось бы, где-то уже виденного, но вот вспомнить бы где, да разве и забыл бы он эти серые, с неожиданными золотистыми вкраплениями радужки, глаза, эти тонкие, безразличные губы, холеные узкие музыкальные пальцы, поглаживающие изогнутую рукоять чопорного, очень английского, выглядящего абсолютно естественно в его руках зонта? Нет, такое не забывается... И все же, и все же...       Дверца за спиной захлопнулась с глухим лязгом, вызвав невольные ассоциации с капканом, бугаи-близнецы заняли свои места спереди, тонированная перегородка отделила салон от их одинаковых затылков, и машина, плавно покачиваясь, стала набирать ход.       Джон молчал, как и положено послушному талисману, предоставляя возможность властьимущему (а почему-то хотелось называть господина именно так) первому начать разговор. Тот, впрочем, не спешил, очень знакомо рассматривая Ватсона, чересчур знакомо, если уж на то пошло, но ассоциация с кем-то еще, такая близкая и почему-то все время ускользающая, никак не хотела даться в руки. Господин, видимо почувствовав муки Джона, чуть потянул уголком губы вверх, что, по-видимому, должно было обозначать приветственную улыбку, и наконец соизволил произнести: - Здравствуйте, Джон! Взял на себя смелость лично проводить Вас домой, надеюсь, Вы не против? В метро сейчас такая толчея, да и темнеет рано... - Кто Вы? - не выдержал Ватсон. - Я - Майкрофт Холмс, старший брат Шерлока. Все встало на свои места.       Тепло, вползающие под диафрагму и обнимающее сердце, после произнесения этого имени было абсолютно логично, но совершенно некстати. Потому что сейчас больше волновало то, что джонов Дар опять выкинул фортель, приняв под покровительство Холмса-старшего. Недолгая вспышка-воспоминание о былой уверенности в себе и снова вялая покорность. Он не хотел связываться даже с одним Холмсом, а тут два пугающе проницательных индивида. Почему-то казалось, что Холмс-старший был несоизмеримо сильнее младшенького и находиться рядом с ним было не менее опасно, чем попасть под ковровую бомбардировку союзников. Он и не хотел. Ни того, ни другого. Но когда об этом спрашивали Джона?       Вдох, выдох и снова вдох, и, неожиданно для самого себя, хотя чему тут удивляться, просто Джон отвык от того, что у него есть подопечные, да еще и в таком количестве, да еще и такие, минуя все стадии своего обычного для последнего времени состояния подавленности и нежелания привлекать к себе лишнее внимание, он задал вопрос прямо в лицо: - Давайте сразу на чистоту, мистер Холмс. Что Вы хотите от меня? Выкладывайте, не стесняйтесь.       Невозмутимые веснушки, обсыпавшие правительственный нос, от неожиданности даже стали, кажется, в несколько раз ярче. Или просто Майкрофт не ожидал и побледнел? Хотя о такой дедукции Шерлок, наверняка, отозвался бы в самых уничижительных выражениях. Или Джон опять думает о своем подопечном хуже, чем он есть на самом деле? Ватсону нестерпимо захотелось сжать начавшие ныть виски. Боже, что же с ним сделала Комиссия, а вернее страх перед ней, если он так боится довериться, открыться даже самым, казалось бы, близким к себе людям, тем, охрану чьей жизни и благополучия он принял за аксиому? Хотя, если вспомнить Клару, то - доверяй, но проверяй. Или не доверяй. Никому. Вообще.       Надо отдать должное Холмсу-старшему и, заодно, как-нибудь поинтересоваться у младшего, что за Дар у его братца, может, что-то связанное с умением держать лицо при любых жизненных перипетиях, качество для политика несомненно нужное, но... нет, это слишком мелко и просто, с Майкрофтом все более филигранно-тонко и выверено, более скрыто и в то же время на поверхности, то, что все видят, но никто не обращает внимание, он моментально взял себя в руки, хотя, по-мнению Джона, слегка перестарался - теперь маленьких смешных солнышек на переносице стало ровно в два раза меньше.       - Знаете, Джон, когда смотришь на Вас впервые, то все, что видишь - бывшего, не очень удачливого, потрепанного жизнью военного. О! Конечно, доблесть, честь и прочее, и прочее. Бравый. Так бы я охарактеризовал Вас. И для многих "бравый" синоним "глупый", но это если не приглядываться... Впрочем, наверное Вы сами прекрасно понимаете, что видеть и наблюдать - это не одно и то же. Теперь я очень хорошо понимаю интерес своего брата к Вам, - Майкрофт замолчал, позволяя Джону раствориться в произнесенном, почувствовав на вкус, впитать, стать одним целым и, слившись, сдаться на милость победителя. Только Холмс-старший не учел одного фактора - феноменального упрямства Ватсонов и, как следствие, воистину фантастической способности держать удар и не поддаваться. - Вам известно, кто на данный момент глава Комиссии?       Джон ожидал чего угодно, какого угодно вопроса, но только не этого. Что за?.. Где, интересно, Майкрофт видел талисмана, который не знал бы имени самого несовместимого с их свободой человека? Чарльз Огастес Магнусен. Сэр Чарльз.       - Очень хорошо, - удовлетворенно кивнул Холмс-старший, верно истолковав ответное молчание Ватсона, - тогда, возможно, Вам будет интересно узнать, что в скором времени этот, без сомнения, достопочтенный господин и примерный гражданин предложит для рассмотрения в нижней палате Парламента проект некоего закона, направленного на кое-какие санкции в отношении латентных талисманов в частности и всех талисманов, находящихся на территории Великобритании, как таковых. В принципе, этот государственный муж, активный не по летам, и преобразованный им орган контроля за такими, как Вы, теперь известный как Комиссия, постоянно работают, как казалось бы, во благо нашего общества и, конечно, как считает абсолютное большинство налогоплательщиков, во благо самих талисманов, и поэтому, казалось бы, ничего удивительного в очередном законопроекте нет, если бы не тот факт, не та вопиющая, просто неслыханная дерзость, что неделей ранее этот документ был тайно направлен Спикеру*, что, казалось бы, полная и возмутительная нелепица и бессмыслица. Не желаете ознакомиться?       Холеная рука с худощавыми, но сильными запястьями протянула Джону легкий пластиковый файл, вспыхнувший рунами высшей степени защиты. Деваться было некуда - даже выпрыгнуть на полном ходу из машины и то нельзя, так как Майкрофт предусмотрительно заблокировал дверцы, и поэтому, как бы ни был против Джон, а он действительно не желал даже прикасаться к тонкой папке с материалами, не то что внимательно читать, ему все же пришлось побороть себя и сначала неловко, за самый краешек, потянуть документ к себе и лишь потом, внимательно изучив подушечками, всей ладонью вытащить на свет Божий и прочитать.        Не то что Джон удивился написанному. Нет, совсем нет. Он был просто раздавлен, унижен, уничтожен. И снова захлебывался в адреналиновой волне, окатившей его с ног до головы и только что не раздирающей барабанные перепонки, лишь бы Ватсон обратил внимание на опасность, угрозу, направленную непосредственно на него. А ведь закон еще не принят. Беги, Джон, беги, пока не поздно! А если не можешь - будь мужчиной, борись!       И вместо того, чтобы воспользоваться самым удобным оружием, имеющимся в его распоряжении в последнее время, то есть истерика и уход от реальности, вместо всего этого, спокойно отдать документ назад, ни разу не дрогнув, и так же, безупречно копируя ледяные интонации Холмсов, произнести: - Нет. Вы ошиблись с адресатом.       Кажется, сейчас Майкрофт был по-настоящему удивлен. Во всяком случае Джон именно так идентифицировал его выражение лица, намного более подвижного в плане выражения чувств, конечно, когда сам мистер Холмс хотел, чтобы его эмоции были прочтены, нежели физиономия его младшего брата, и от этого стало обидно за Шерлока, и уверенность в том, что он сделал все правильно, такая крошечная и уязвимая в самом начале разговора, уже сравнялась величиной с самыми большими валунами Стоунхеджа. Аномалия в аномалии.       Меж тем Джон, решивший закрепить успех по горячим следам (а на самом деле, отпущенный гормоном неприятностей на свободу и ощущающий все прелести "отката", уже сейчас панически боящийся последствия своего отказа), решительно потребовал: - Остановите. - Джон... - Я сказал - остановите и больше никогда, слышите, никогда не предлагайте мне ничего подобного! - Вот как? Я, кажется, ничего не успел предложить... - Вы подумали. Этого достаточно.       Машина абсолютно бесшумно замерла, и Джону на миг показалось, что он просто задремал и то, что было только что, привиделось в мимолетном сне, и сейчас он откроет дверь и окажется около маленькой кофейни. Но нет, там снаружи тихонько нашептывала свои мысли практически безлюдная Бейкер Стрит с личной точкой притяжения Ватсона - дверью в 221b. Еще утром бывшее просто местом, еще одной галочкой на карте, и вдруг, в какой-то пропущенный сознанием момент, ставшее тем, чего у Джона не было уже давно, даже когда он был вместе с Мэри. Домом. Дверь в его дом.       Не оборачиваясь и не прощаясь, Джон вышел. Майкрофт, вместе с собственной показной гордыней и непомерными амбициями, не имевшими ничего общего с настоящим Майкрофтом, и в то же время бывшие его постоянными, выставленными напоказ спутниками, остался осмысливать произошедшее, ведь, если не считать его младшего брата, никто и никогда не отказывал ему. Потому что попросту не могли. Незаметная и незамысловатая способность. Золотая, если применить с умом. И совершенно не подействовавшая сейчас. Над этим стоило подумать. Значило ли это, что выбор был верным и интуиция не подвела?       И Джон, и Холмс-старший прекрасно понимали, что это не конец. И уже далеко не начало. Просто, толкнув маятник судьбы, глупо ждать, что он не качнется в обратную сторону.