Храни меня, мой талисман...

      Когда Джон был маленьким, родители, как и положено уважающим себя талисманам, научили мальчика обращаться к Создателю. Это могло бы сойти за молитву, если бы не одно «но». Талисманы не молились в том смысле, который вкладывали в это слово обычные прихожане их маленькой церквушки. Они ничего не просили для себя и не каялись в грехах, не признавались в собственной ничтожности и не клялись стать лучше, если ТАМ что-то сделают взамен. Зачем, если Он и так все видит? И воздаст каждому. Каждому, кого ты взял под свое покровительство. Поэтому они просто открывали свое сердце, и если Высшей Силе было угодно качнуть равновесие в сторону желаний или нужд того или иного подопечного, то старательно заученные псалмы здесь были абсолютно ни при чем. Только вера. Только твое личное «я». Поэтому Ватсон никогда не был в церкви. Смысл? Бог должен быть, прежде всего, в самом тебе, в твоих мыслях, поступках, а если ты не нашел Его в собственной душе, бессмысленно разыскивать Творца в сумраке храмов и соборов, разбавляемом мерцанием тысячей маленьких свечей.       Но про Церковь Святого Панкратия* он, конечно, знал. Место, где любой из талисманов мог восстановить свои силы, восполнить потраченную на защиту энергию. Любой из официальных талисманов. Незарегистрированному путь сюда был заказан, если только он не желал при выходе обнаружить крепких парней из Комиссии и, в случае попытки к сопротивлению, сонного дротика в шее. Поэтому Джон и не думал, что однажды сам, лично, переступит порог этого древнейшего хранилища силы, войдет под потемневшие своды, где миллиарды огоньков освещают единственную находящуюся здесь… икону? нет, скорее портрет** статного черноволосого юноши в воинских доспехах. Воин-мученик. Талисман, отдавший свою жизнь за своих подопечных. Разве это — не высшее счастье для любого из них? Когда Джону надели на руку желтый браслет, он не пошел сюда. Зачем? Чтобы просто побыть среди таких же неудачников, как и он? Когда умерла Мэри — тем более. Но сейчас… Сейчас ему отчаянно нужно было разобраться в себе, в происходящем, и лучшего места в Лондоне было не сыскать.       Не глядя, он сунул купюру кэбмену и выскочил из машины, словно за ним неслась свора преследователей. Впрочем, даже странно, что Шерлок не догнал его. Он прислушался к своим ощущениям: Марта тихо напевает под нос, замешивая тесто и думая о том, понравится ли ее дорогим мальчикам (неужели один из них - он?) ее новый кулинарный шедевр или не стоило изобретать велосипед и снова испечь что-то сытное, а то по обоим квартирантам можно изучать строение скелета; Тобиас ругается с парнями из Комиссии, настаивая на том, что Аманда вначале должна дать показания и необходим следственный эксперимент с участием ее жениха и ее самой, и, кажется, его абсолютно безумная и непонятно из каких побуждений затеянная попытка дать этим двоим возможность увидеться, вероятно, в последний раз, может увенчаться успехом; Молли печально смотрит на пришедшего к ней за отчетом Диммока, в то время как тот жадно ловит все скупые, выверенные движения штатного патологоанатома Бартса и, кажется, еще немного и все-таки осмелится пригласить девушку в кафе; Майкрофт внимательно просматривает очередной документ, связанный с работой Комиссии. Он устал, глаза покраснели от постоянного недосыпа последних дней, но узел галстука все так же безупречен, а манжеты рубашки вызывающе белоснежны. Он ищет возможность не впутывать в эту грязную историю кого-то очень ценного и дорогого лично для себя. Кого-то очень нужного. Жизненно необходимого. И раз за разом понимает, что грядущего не избежать. Даже если он задействует все свои имеющиеся резервы. Даже если полностью использует свой дар. И это заставляет ручку едва заметно подрагивать в его безукоризненных пальцах. Но ни капли чая не падает на пиджак, когда он подносит чашку, чтобы смочить губы; А Шерлок спит. Просто спит, мягко покачиваясь на волнах своего сна. Что тебе снится, гений дедукции? И когда ты успел добраться до дома и завалиться на свой любимый диван? И дома ли ты? Беспокойство легонько колет в сердце и тут же отступает. Никакой опасности. Только здоровый, крепкий сон, так необходимый этому упрямцу.       Что ж. Раз его немногочисленные подопечные пока прекрасно справляются без него, самое время немного подумать о себе. Разобраться в себе.       Длинные ряды скамеек и почти нет людей. Только в третьем с конца ряду какой-то парень, низко склонив голову в капюшоне к сложенным в замок рукам, покачивается в трансе. Лучше не трогать и даже не смотреть, если талисман молод, даже неосторожный взгляд может вывести его из мнимого равновесия. Чуть дальше — тонкая женская фигурка с пышной копной коротко остриженных светлых волос, делающих ее похожей на одуванчик. Или на святую, вокруг головы которой традиционно изображают нимб. И, наверное, оно было справедливым, такое сравнение, потому что Гарриет Ватсон, а это была именно она, даже несмотря на все свои нынешние пороки, в глазах Джона, даже не представлявшего, как смогла справиться с той ситуацией, в которую попала, его любимая старшая сестренка, была именно такой. Не одуванчиком. О Боже, нет! Так и не смирившаяся со своей участью, но несшая этот крест. Он - не сумел.       Вернувшись из Афганистана, Джон ни разу не навестил свою сестру. Зачем? Проблем у Гарри и так было выше крыши — не стоило усугублять. Тем более, если бы он увидел хоть одного ее «хозяина» — не факт, что смог бы сдержаться. И как жить после этого, когда все принципы не то что нарушены — разрушены до основания? Надломленный, что он мог предложить ей? Сама Гарриет тоже не рвалась устроить встречу и пообщаться со своим младшим братцем. То ли по этой же причине, то ли еще из-за чего, Джон не желал знать. Но почему именно сегодня, когда душа в смятении и нет ответов ни на один из поставленных перед самим собой вопросов, он встретил здесь не кого-то, а именно ее?       Можно было малодушно развернуться, пока она не заметила его, и сбежать. Но чтобы сам о себе ни думал Ватсон, трусом он не был. Вместо этого он вытянулся настолько, насколько позволял его небольшой рост, и решительно зашагал по направлению к ней, моментально позабыв про начавшуюся боль в когда-то сломанной ноге.       Сел рядом. Гарри, уткнувшаяся взглядом в витраж за алтарем, казалось, не обратила на него никакого внимания. Джон, абсолютно не представлявший, что сказать, устало прикрыл глаза и, хотя он был полностью уверен, что сейчас, сию минуту, его взвинченное состояние не позволит сделать ничего подобного, подозрительно легко растворился в многообразии энергетических потоков, протекавших внутри церкви, позволяя силе свободно заполнять все бреши в его ауре, или как там правильно называется то нематериальное, отображающее его возможности помогать своим подопечным в частности, и внутренний мир Джона в целом?       - Когда тебе было пять, мы с тобой вдвоем отправились за город, посмотреть на цветущие крокусы, не знаю, помнишь ли ты это, нам еще тогда здорово прилетело от родителей. Вернее, мне, — голос сестры, с чувственной хрипотцой, которой она была обязана отнюдь не природным данным, а бесконечным никотиновым палочкам и стаканам виски, вырвал Джона из прекрасного процесса поглощения чистой энергии, заставив осоловело хлопать ресницами и неуютно ежиться, словно он, плескавшийся в теплом ласковом море, был вынужден резко выйти на продуваемый холодным ветром берег. Стоило немного напрячь память и вот уже, словно кино перед глазами, мама с залитым слезами лицом, трясущая его за плечи и одновременно жарко целующая куда придется: в щеки, в нос, в макушку; отец, прижимающий к себе Гарри, и его слегка подрагивающие пальцы. Их маленький счастливый мирок. И неважно, что после — неделю без сладкого. - Там был цыганский табор. Я помню.       Лошади, лошади, лошади, веселые, смуглые, белозубые люди, яркие разноцветные рубашки и шали с бахромой в огненных, невиданных цветах, длинные юбки, гитара и скрипка, монеты, обвивающие в несколько рядов морщинистую шею, маленькая трубка и ароматный дым, пестрая лента на груди гадалки и ужас в глазах сестры, тащащей его за собой домой, пока он все норовит оглянуться на людей, смотрящих вслед убегающим детям. — Тебя что-то напугало, и мы ушли. Я помню.       Гарри молчала. То ли собиралась с силами, чтобы рассказать что-то неприятное, то ли попросту забыла о том, что хотела рассказать. Не разберешь. С ней такое и по юности бывало, а сейчас, наверное, и подавно… Джон не торопил. И не потому, что боялся каких-то обвинений (ты совсем забыл про меня, Джонни), или упреков (ведь мы с тобой суть одно и то же. И твой браслет…), или, упаси Боже, соболезнований (я знаю про Мэри и про девочку… мне очень жаль… как ты хотел ее назвать?), нет. Чувство страха давно было заменено на возбуждение от выброса адреналина. Но сейчас он не ощущал даже этого. Только бесконечную усталость от происходящего. Только тонкую, ноющую, похожую на зубную, изматывающую боль от неприятия предрешенности. «Скука» — как сказал бы Шерлок. «Судьба» — как сказали бы талисманы. И все были бы правы. Или нет?       - Там была гадалка. Старуха. Она сказала, что хочет предсказать тебе судьбу. Не мне, не кому-то еще, а именно тебе. Что ждала и что теперь может умереть спокойно, так как ее знание не пропадет. Я не хотела. Не хотела слушать ее, не хотела чтобы она говорила это тебе. Но… Она схватила меня и прошептала на ухо. Почему не тебе? Мне потом долго снились ее руки, узловатые, подагрические пальцы, та сила, с которой она держала меня, и ее шепот. Я не хотела помнить ее слова. Они почему-то казались мне… не знаю… неправильными. Я думала — мы вольны быть кем захотим, а не кем нас считают. И я забыла. Заставила себя забыть. Но сейчас… — Гарри наконец посмотрела на него, и такая тоска была в ее взгляде, что Джон не посмел ее остановить. Не самый сильный он, но, может быть, Способен мир наш грешный изменить, Но все зависит только от того, Кто будет рядом, около него, Кто к свету за собою позовет Кто к тьме кромешной в спину подтолкнет…       - И все? Гарри, словно выходя из транса, вздрогнула. Непривычно, виновато вздохнула. — Что-то про равновесие еще было. Кажется. Не помню… — Гарриет… Гарри… Я ведь не герой. Я трус. Усталый, всего боящийся, маленький человечек. Эта женщина ошиблась. Это не про меня. — Она умерла. Сразу, как сказала это. Джон почувствовал, что задыхается. Майкрофт, Джим, Гарри, даже стены и воздух, казалось, давили на него. Но он правда не мог. Нет. Все, что он желал — это остаться с Шерлоком. С его проблемами с доверием. И, может быть, хотя бы изредка, иметь возможность видеть, как растет их с Мэри дочь. — Лиззи. — Что? — Я хотел назвать свою дочь Лиззи. Елизавета. Королевское имя. Гарри промолчала. Но ведь и правда, что она могла сказать на это? Она просто смотрела на него. С надеждой. С отчаянной надеждой. Как, возможно, девы в рыцарских романах смотрели на своих избавителей в сверкающих доспехах. Джону уже казалось, что он ощущает на своих плечах тяжесть кованных лат. Только это все обман. Он бывший врач в старом вязанном свитере. Он талисман. И он не может, нет, нет, нет. — У меня есть Шерлок… — это прозвучало как оправдание, его персональная мантра. Он не вспомнил ни про Майкрофта, ни про Марту, ни Молли, ни Тобиас не всплыли на задворках памяти. Никто, кроме Шерлока, всегда только он.       - А ну-ка, подвиньтесь, девочки! — Себастьян Моран собственной персоной возник внезапно, и это было… странно? Но белый браслет на его руке не оставлял возможности двояких толкований. И все же Джон задал свой стандартный, дурацкий вопрос. — Что ты здесь делаешь? — Пришел помолиться? — Себ глядел лукаво, Гарри — заинтересованно. - Нет? Не верный ответ? Черт, Джон, не смотри на меня так. Это не подействует. — Как «так»? — Ты знаешь. — Тогда не морочь голову и скажи, зачем ты здесь. — Он тебя обманывает.       Джон прикрыл глаза. Ему вовсе не нужно было объяснять, кто этот «он». — Весь этот цирк и танцы с бубнами вокруг — всего лишь очередной эксперимент. Ты так трясешься за него, но Джонни, разве он того стоит? Разве стоит таких чувств человек, который считает тебя только игрушкой? Вещью? Бессловесным предметом обихода? — Да как ты… да я тебя… — Остынь, капитан! Я когда-нибудь врал тебе? Джон, готовый схватить Морана за грудки и трясти до тех пор, пока тот не возьмет свои слова обратно и не извинится, не перед Ватсоном, нет, за слова о Холмсе, заметно сник. Себастьян и вправду никогда не врал ему. Недоговаривал, было дело. Но чтобы вот так… Напрямую…       Между тем, Моран достал из кармана навороченный смартфон и включил запись видео. Качество было нечетким, словно съемка велась изподтишка, но узнать Шерлока и Майкрофта, стоящих у машины Холмса-старшего было можно. - Майкрофт, помнишь ты обещал мне подарить любую вещь, которую я попрошу? Холмс-старший заинтересовано посмотрел на брата и кивнул, улыбаясь с искренней теплотой. — Так вот. Я решил. Я хочу Джона Хэмиша Ватсона.       Если бы Джона ударили с размаху по голове, эффект был бы намного слабее. Боль ядовитой змеей заскользила по внутренностям, заставляя их сжиматься в тугой, мерзкий, холодный, слизкий комок. «Любая вещь» — это про него. А он-то… Ватсон несколько минут невидяще смотрел перед собой, как еще недавно его сестра, и, наконец с усилием сморгнув, еще раз удивленно оглядел изображение Святого Панкратия. Доспехи и всепрощение в глазах. Разве не это его удел? И плевать, что там считает сам Шерлок, и на всех остальных тоже — плевать. Джон - талисман Холмса. И этого не отнимет уже никто. Даже он сам. Никогда.       Словно весь мир вокруг только и ждал этого окончательного решения, но стоило ему приподняться со скамейки, как дар, настроенный на Холмса-младшего, не закричал, не завопил, нет, истерически заверещал: «опасность, опасность, опасность!!!» И уже не важно стало, что вокруг и как. Только его детектив имел значение и больше никто и ничего. Внутренний компас отчетливо указывал на Бартс как на источник возможной беды, и Джон, даже не заметив, как поток чистой силы снес стоящего у него на пути Морана, выскочил вон.       Кэб тащился как улитка, и Ватсону безумно хотелось выпрыгнуть из него и побежать вперед, обгоняя транспорт, опережая время, но он, с трудом сдерживаясь, приказал сам себе сидеть, так как прекрасно понимал, что все его ощущения не более чем иллюзия, данная бурлившей в нем силе, бьющей через край, ищущей любого возможного применения. И поэтому Джон, как расчетливый скупец, сидел ,вцепившись пальцами в обивку сидения, не позволяя пролиться ни капле не по назначению. Только Шерлок. И… И Марта? И Молли? И Майкрофт? И, черт возьми, Тобиас?!       Казалось, что его дар сошел с ума, если такое возможно, но ощущение опасности, смертельной опасности отовсюду объяло его, словно пламя костра колдуна, привязанного к столбу для расправы. Когда, наконец, кэб остановился у Бартса, Ватсону казалось, что он если уже не сгорел до тла, то основательно обуглился. Но что-то подсказывало ему, что все возможные проблемы с его подопечными не идут ни в какое сравнение с приключением, устроенным Шерлоком. И стоило ему выйти на улицу, как отражением его самых пессимистичных прогнозов — долговязый силуэт в длинном пальто нараспашку, возникший на парапете крыши госпиталя Святого Варфоломея. ***       Шерлок просыпался толчками, словно неумелый пловец, затянутый в омут: вот рывок к свету, практически верхняя пленка воды, еще миг — и глоток чистого воздуха, но силы оставляют, и снова мрачная темнота стоячей воды. Наконец, по всей видимости, у препарата, попавшего в организм, закончился срок действия и, распахнув глаза, Холмс осознал себя сидящим на крыше Бартса. Собор Святого Петра радовал своим куполом, и свежий ветер, гулявший на такой высоте, как сумасшедший стилист тут же занялся его прической, еще больше запутывая и без того непослушные кудри.       Детектив моргнул, и как по волшебству панораму собора заслонил невысокий молодой мужчина. Теперь Шерлок мог разглядеть своего похитителя как следует. Гладкие темные волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб. Умен. Чертовски, дьявольски умен, возможно даже гениален. Невысокий, на полголовы ниже самого детектива. Пожалуй, рост Ватсона, плюс один-два дюйма. Изящное телосложение и стальные мускулы на обманчиво хрупком костяке скелета. Талисман с вероятностью девяносто процентов. Ничего необычного, если бы не глаза. Абсолютно сумасшедшие. Шерлок по своему собственному опыту знал, что людей с таким взглядом лучше не выводить из себя, каким бы предсказуемым не представлялся финал, тем более что данный индивид и предсказуемость, очевидно, и рядом не стояли.       - Как себя чувствуешь? — с искренним участием спросил… кажется, Джим? — А тебя это волнует? — Шерлоку сейчас было не до политесов. Хотя чувствовал он себя на удивление хорошо. Свежим, отдохнувшим, бодрым, несмотря на то, что по ощущениям проспал не более трех часов. — Конечно, не хочу огорчать малыша Джонни.       Шерлок с бешеной скоростью анализировал сложившуюся ситуацию. Было не совсем понятно, при чем здесь Джон. Месть от стороннего талисмана? Но талисманы не мстят, не убивают, это противоречит заложенным в них инстинктам. Хотя… Посмотреть на того же Ватсона: талисман должен ненавидеть любые действия, которые могут содержать потенциальную угрозу подопечному (а Шерлок очень надеялся, что понял все правильно, и Джон принял его под свою защиту), и, как следствие этого, самому талисману. Однако он и не думает протестовать против рода деятельности Холмса. Максимально минимизирует возможные последствия, да, но не более того. В конце концов, Ватсон был в Афганистане. И да, он был просто врачом, оперирующим хирургом. Но только ли это? Так что нет ничего удивительного в том, что есть еще нестандартные талисманы. «Дикие» талисманы. Не зарегистрированные. Такие как брат Су Линь и Аманда Ван Кун. Такие как Энди и Лукис. Непокорные. Ищущие себя и поступающие так, как они считают нужным, а не так, как требует Комиссия. И сколько еще таких? И почему бы этому странному Джимми не быть… ну, положим, самым свихнувшимся из них, самым неправильным? Так сказать, королем незарегистрированных талисманов?       - Зачем я здесь? — Хороший вопрос, — Джеймс улыбнулся. Что-то неправильное было в этой улыбке. Слишком отчаянное, слишком злое, слишком горькое. — Ты — двигатель активности нашего маленького доктора. Его подопечный. Но Джонни-бой слишком скрытный мальчик, слишком скромный, а я хочу, чтобы о его даре узнали все. — Зачем это тебе? — Не поверишь — мне уже незачем, но кое-кому в будущем очень даже может помочь. Поэтому будь умницей, Шерлок, не заставляй папочку нервничать и прыгни с крыши.       Холмсу показалось, что он ослышался, хотя на слух никогда не жаловался. Прыгнуть с крыши? Он что, похож на идиота? — Или ты прыгаешь, или мои люди расстреливают недавних знакомых Ватсона. Твою домохозяйку, твоего ручного патологоанатома, этого дурачка Грегсона. Может удастся и твоего дорогого братца зацепить. Тебя, если не прыгнешь, я так и быть, пристрелю сам. Из уважения к дедуктивным способностям. Чтоб не мучился, — словно в подтверждение собственных слов Мориарти выхватил из кармана пальто пистолет. Настоящее оружие, а не какую-то там бутафорскую зажигалку. — Как ты думаешь, ему хватит сил спасти всех? Боюсь, что нет. Малыш Джонни плохо кушал в последний год и совсем себя запустил. Ты знаешь, что бывает с такими талисманами? Выглядит как инфаркт. Или инсульт. Не спасти. А так, у вас обоих есть реальный шанс. У тебя так точно.       Он не врал, ни капельки. И от этого может быть впервые в жизни Шерлоку стало по-настоящему страшно. Не за себя. За других. Раньше ему не приходилось нести ответственность за кого-то, и теперь он прекрасно понимал брата, твердившего раз за разом, что неравнодушие — не преимущество. Он точно знал, что Джон — талисман. Не латентный, нет. Значит, можно спокойно прыгнуть? Интересный эксперимент, который, по идее, ничем ему не грозит, кроме получения абсолютно новых ощущений. И все еще можно списать на то, что сумасшедший Джеймс блефует и, выбив пистолет, скрутить его и уйти с крыши. Вранье и блеф — разные вещи, и шерлоков дар, увы, не может помочь, если собеседник свято уверен в правдивости своих слов. Но что, если он ошибается? И тогда погибнут три человека. Возможно, четыре. Виновных только в том, что были неравнодушны к одному гениальному засранцу. И Джон все равно не достанется ему. Слишком напряженные отношения между главой Комиссии и его старшим братом, чтобы кто-то по-фамилии Холмс мог рассчитывать на персонального талисмана. Детектив знал, в чем причина в случае его старшего брата, а он, так сказать, попал под раздачу за компанию. Впрочем, до недавнего времени Шерлок бы пренебрежительно фыркнул, предложи ему кто-либо подобное, но тогда он не был знаком с Ватсоном и не знал, каково это — чувствовать, а не мыслить. Ощущать, а не рассчитывать. Знать, что твоя спина всегда будет прикрыта. Знать, что ты кому-то необходим. Не как младший братишка, не как воображаемый идеал, а как живое существо из плоти и крови, со всеми своими неприглядными недостатками и мнимыми достоинствами. Просто потому что ты — это ты.       - Боишься? — Джеймс лукаво блеснул глазами. — Да, — просто ответил Шерлок. — У тебя не так много времени на страхи, дорогой. Если не прыгнешь в течении пяти минут, где-то в Лондоне четыре раза будет «пиф-паф». Неожиданно злость разобрала детектива. Да что за ерунда? О чем он вообще думает? Если Джим все это затеял — он же может спокойно все это отменить. Но прежде, чем Шерлок успел хоть что-то предпринять, придурок молниеносным движением засунул пистолет себе в рот и нажал на курок.       Оказалось, что глаза у Джима — как гладкие шоколадные озера. И сейчас в них, широко распахнутых, остывало победное возбуждение и плыли зефирные облака. И кровь, вытекавшая из затылка — самая неудачная шутка сезона. Шерлок не стал проверять пульс. Зачем? Даже если Мориарти жив, за пять минут отменить свой приказ он не сможет. А рисковать — был ли тот на самом деле… Он попросту не мог. Поэтому все, что оставалось — шагнуть на край парапета.       Город внизу казался не таким уж и маленьким. Все таки не «Огурец», всего лишь Бартс. Но Джон, выпрыгнувший из подъехавшего кэба, был просто крошечным. И таким беззащитным. Это не он - Шерлок должен был оберегать доставшееся ему по случайности сокровище. Он не был настолько самовлюблен, как считали многие. Да, просто не обращал внимание на условности. Но мамочка была достаточно упряма, чтобы младший сын знал все о правилах приличия. Так что до сих пор не понимал — за что Джон выбрал его? Не самого доброго, не самого сострадательного, а уж про деликатность и прочую скуку вообще лучше умолчать. И что же? Теперь он рискует его жизнью, когда готов пылинки сдувать с крепких плеч талисмана.       Как-то все это неправильно. Нужно, наверное, было что-то сказать напоследок. На всякий случай. Вот и Джон, лихорадочно роясь в карманах, вытащил телефон и поднес его к уху, и тут же его собственный раздраженной вибрацией отозвался в кармане. Шерлок достал аппарат и уставился на мигающий экран. Имя талисмана вспыхивало и гасло, требуя, прося, умоляя ответить. Но что он может сказать? Что он — фальшивка? И никаких проблем, которые потребовали бы присутствия детектива в тот день в клинике не было? Что он обманывал Ватсона с самого начала? Похоже на предсмертную записку. Так ведь делают обычные люди? Оставляют записки? Но, черт побери, он собирается прыгнуть, но не думает умирать. И ни он, ни Джон не подходят под определение «обычные люди». И поэтому — долой сомнения.       Звук открывающейся на крышу двери вывел Шерлока из задумчивости. Он решительно откинул телефон в сторону и, распахнув руки навстречу ждущему его внизу Ватсону, сделал шаг вперед.