Restless souls

Alexandre Desplat – Lily's Theme

Ночь застала их около подножья Бычьей горы, пришлось устраиваться около Вихревых камней. Джипу не нравилась местность – они были как на ладони, в случае опасности могли застрять в каменных лабиринтах и заблудиться. Но идти в ночь было еще опаснее. Выбрав место более или менее укрытое каменными стенами, они расположились на ночлег. В уголке стен зажгли маленький костер, чтобы согреть воды для чая и тут же потушили, когда на поверхности появились пузырьки. Было довольно прохладно – пусть лето еще не ушло, по ночам дыхание осени чувствовалось остро. Наспех выпив чай, они легли рядом друг с другом, распределив время дежурства. Первой вызвалась Фарида. Засыпая, Джип чувствовал ее настороженный и сочувствующий взгляд, но ощутить раздражение не успел – голову заняли совсем другие мысли. Ему осталось жить месяц, в лучшем случае – два. Болезнь резко прогрессировала, хотя самой длинной из четырех стадий считалась именно вторая. Но Джипа это мало утешало. Она была неизлечима, и некоторым казалось, что вакцина является плацебо – не было критериев, по которым гарантированно можно было избежать заражения. На первой стадии болезнь невозможно было заметить. Бессонница, покрасневшие глаза, кошмары, звериный аппетит и постоянная апатия – это вечные спутники нервного перенапряжения, которое крепко поселились в сердце каждого человека, переживающего апокалипсис. На второй стадии болезнь пускала ростки в тело, давая о себе знать – перебои в сердце, тошнота, бред и галлюцинации во сне, чуть позже – рвота и сильная температура. Третья стадия валила человека с ног, отнимая аппетит и последние силы. Начинались проблемы с дыханием – человек задыхался и кашлял, распространяя вокруг инфекцию. Эта стадия была заразна, человека или просто выгоняли из поселения, или застреливали как скот. Четвертая, самая последняя, искажала лицо человека огромными гнойными наростами, лопающихся и застывающих как бетонные блямбы. Эти наросты невозможно было отделить от лица, не прихватив при этом кожу и мышцы, а порой и кость – настолько глубоко впивались корни болезни в человеческую плоть. Человек погибал, медленно и мучительно, брошенный, ослепленный, одинокий… Джип слышал, как умирал Скотт – сильный, высокий, крепкий мужчина, в шутку прозванный Великаном. Он не решился на выстрел, добровольно ушел из поселения, а позже, три недели спустя, все люди слышали надрывный скулеж и хриплый вой, подобный стону раненого животного. Жуткий хруст Джип не забудет никогда – Скотт пытался разбить наросты о камни, но лишь разбивал себе череп. Позже дозорные нашли и сожгли его тело. Рука Скотта тянулась к поселению, а его кишки распластались за ним нагноенными лентами. Джип не заметил, как сильно прикусил палец. Только почувствовав медный привкус, он разжал занемевшие зубы и зарылся горящим лицом в подушку. Нет. Он не сможет это выдержать, он лучше попросит застрелить его. Отчаяние билось в его груди, глаза жгло, а в голове крутился один только вопрос: почему снова он? Неужели не заслужил маленькой поблажки? Сначала Михаил покинул их, потом последний пророк был разорван одержимыми, а знаки на его теле превратились в обыкновенные тату, а теперь еще и болезнь. Как он скажет Чарли? Он живо представил себе наполненные отчаянием серые глаза. Он так любил ее. Лицо, волосы, фигура. Смех, нежный взгляд. Пусть она и смотрела порой на Джипа совсем не так, как смотрят любимые женщины… Джип смирился с этим давно. Так любил Сэма, гугукающего и умильно улыбающегося. Так привязался к Одри, к ее сквернословию, отчаянности, считал ее своей младшей сестрой. И так скучал по Михаилу, в последний раз посетившего их почти пять месяцев назад… Глаза архангела. Мягкие, спокойные, словно обернутые голубовато-серой замшей. Почти небесный цвет, но не такой холодный, какой у Гавриила - цвет зенита, острый, слишком яркий, космически холодный. У Михаила цвет горизонта, цвет кромки, светлый, почти прозрачный, близкий к земле и неизменно мягкий. Джип вдруг почувствовал едва заметный терпкий вкус озона, всегда сопровождавший Михаила, кислоту металла кованых Небес. Иногда Хансон ловил себя на том, что пытался уловить его дыхание, забывая, что ангелы не дышат. И не умирают. Умирают только люди. Из-за одержимых, собак, голода, тифа. Теперь еще из-за неизвестной заразы и чудовищ, вылезающих из чрева матерей раньше положенного срока. Среди тяжелых мыслей светлым пятном всплыло лицо Чарли. Трогательные кудряшки, свежая кожа и глубокие, жаркие глаза. Она улыбалась, глядя на Сэма. А потом вдруг сжалась, пряча сына, глядя на Джипа с ужасом и отвращением. Настолько неожиданна была метаморфоза, что Хансон протянул руку, не понимая, в чем дело. Тянул, не понимая, почему дотянуться не может, и вдруг вместо своей кисти замечая искривленную клешню, покрытую серыми крепкими блямбами, клещами зацепившихся на каждом суставе. Отвращение заползло куда-то под ребра, вызывая тошноту. Лицо вдруг деформировалось, развалилось на две половины, и мир тоже накренился под разными углами, причиняя боль, Джип попытался крикнуть, но услышал лишь сухой стрекот, ведь вместо связок у него сухие крошащиеся жилы, нет воздуха, вздох, один спасительный вздох, легкие жжет, а лицо словно лопнет, так необходимо вздохнуть, руки царапают такое же изуродованное лицо, противный скрежет, запах гниения, ужас, ярость, вдох, вдох, вдох, почувствовать тонкую струйку, втекающую в горло, крик… Джип резко сел в постели, прижимая ладонь к пылающей щеке. Фарида наклонилась, держа в руке другую руку – так сильна была пощечина, вырвавшая Джипа из кошмарного сна. Хансон не мог ничего сказать, лишь вдыхал, раз за разом, глубоко, дивясь сладости обыкновенного ночного воздуха. - Я не кричал? – о, черт подери, и это его голос? Свистящий и хриплый, как треснутая флейта. - Нет, но дергался, как эпилептик, - Фариду била дрожь, но страх из ее глаз постепенно уходил. – До твоего дежурства еще два часа. - Я, пожалуй, поднимусь. – Джип откинул одеяло и встал, массируя виски, гудевшие от напряжения. – Ты поспи, наберись сил. Я лучше свалюсь от недосыпания, чем еще раз попробую заснуть. Фарида что-то хотела добавить, потопталась, но ушла в свой уголок и закуталась в одеяло. Хансон замотался в толстую куртку – он чувствовал на спине испарину, не хотелось осложнять болезнь еще и обыкновенной простудой. После сна, наполненного леденящими звуками и отвратительными запахами, тишина и прохлада осенней ночи казались упоительными. Пару часов назад он еще не до конца осознавал, что все, он заражен. Сейчас понимание нахлынуло горячей струей на темя, выливаясь сквозь глаза. Слезы ошпарили, почти обожгли лицо, Джип не вытирал их, просто не имея сил поднять руку. Он запрокинул голову, смотря на звездное ясное небо. Где-то там, в вышине, сидел Бог, непонятно на что разгневавшийся и ожесточившийся. Неужели Господь сам забыл о своем милосердии? О прощении? Неужели за этот год люди не искупили свои грехи страданием и страхом, или земля уже превратилась в Ад? Ангелы тоже покинули людей. Редко кто из них появлялся на людях, Михаил и вовсе пропал. Несколько раз появлялся Гавриил, обагренный кровью и гнилью, и Хансон в какой раз дивился силе архангела. Наверное, даже небольшая армия одержимых не сможет сломить его в битве. Может быть ангелы снова отвернулись от грешников, как отвернулись год назад, но только не по приказу, а по желанию. Замученный ангел в Золотом Каньоне являл собой некий символ расплаты. Но это было глупо – лишать ангела силы варварским способом, думая, что так они отомстят за все, что люди пережили. Ангел сам доверился людям, открылся, забыв, насколько люди жестоки изначально и как ожесточает их суровость мира. Хансон не знал, где этот ангел с одним оторванным крылом – приняли его Небеса или не приняли, жив или погиб… Только вряд ли они спустятся снова. Джереми, мальчонка, бывший свидетелем этому зверству, плакал навзрыд, рассказывая, как кричал от боли ангел, как плакал серебристыми слезами и как осел на землю, когда одно крыло мучительно отделилось от вспухшей лопатки. «Он как птичка, - всхлипывал Джереми, размазывая грязь и слезы по белым анемичным щекам, - которую замучили хулиганы». Хансон оторвал взгляд от неба только тогда, когда шея болезненно заныла от неудобной позы. Он не стал будить Одри, когда пришла ее очередь, решив отсидеть остаток ночи. Холод успокаивал нарастающую лихорадку, предрассветная тишина приятно звенела в голове, упорядочивая мысли. Им шагать еще три дня. Целых чертовых три дня.