Тибидохские вёсны

Гробыне шестнадцать. Ее крайне сложно назвать красавицей, но она преподносит свою внешность так, словно она прекраснейшая девушка мира и это ценится. Никто никогда не заметит, что ее глаза абсолютно не симметричны, макияж неумел и бросок, а наряды – слишком смелые и неуместно яркие. Никто никогда не заметит, что в воздухе она держится едва ли лучше бегемота с цыплячьими крылышками, а в ее голове нет места знаниям даже по самым плевым предметам. И все-таки Гробыня никто. Гробыня язвит и откровенно хамит. Говорит четко, броско, словно плюется словами. Защищается как только может, потому что иначе она просто не выкарабкается. У Гробыни нет и не было никогда счастливого билетика в жизни; Гробыня не какая-нибудь там счастливая Гроттерша, на поступки которой закрывают глаза всякие Сарданапалы; Гробыня не какая-нибудь там Лоткова, у ног которой штабелями валяются все вместе взятые лица мужского пола. У Гробыни нет знаменитых родителей или известного деда, она выкарабкалась из какой-то там глуши и почти сразу попала в волшебный мир. Только что там она была безродной, что здесь. Такие девочки, как она, или выживают сами, или падают. Или они, или их. Гробыня не дура, она знает, что в этом «Тыбысдохсе» она застряла не просто так. Да что там Склепова, любой в этом замке, абсолютно любой маг знает, что в волшебном мире никогда ничего не происходит бесследно. Если звезды горят – значит, это кому-нибудь нужно. Каждый маг был особенным, «самым». Катя, например, была самой красивой девочкой в школе, Шурасик – самым умным, Гуня – самым сильным, дурацкая сиротка… ну, она, пожалуй, была самой смелой и самой жертвенной в этом дурдоме, как часто говорила Склеп. А Гробыня была никем. Ни умной, ни смелой, ни красивой. Она была уродлива душой и похожа на ощипанного, бескрылого птенца из лопухоидной сказки про гадкого утенка. Скорее не злая, а глупая; стремящаяся показать свое громкое, броское «я». Звезды умирают громко, ярко, взрывами. ** Гробыне двадцать шесть. Она уже давно замужем и является ведущей одного из самых рейтинговых телешоу на всей Лысой Горе. Гробыне вечно некогда, она ест в лучшем случае раз в день, – в обеденный перерыв – а в тесной гримерке между передачами пьет дешевый растворимый кофе из пластикового стаканчика, в пол-уха слушая шипение на оператора и сплетни Грызианки и бесконечно обжигаясь. Подруги, муж, дети, кошки-собаки, любимое увлечение? У Гробыни даже нет времени зайти в забегаловку на углу, от которой вообще-то стоит держаться подальше, если не хочешь остаться клиническим язвенником; вернее, не так: у Гробыни просто нет времени. «Ну, кого сегодня откапываем?»- неизменно лениво спрашивает она у начальницы, а Припятская удовлетворенно хлопает уже взошедшую на небосклон телевиденья звезду по плечу – Склепова-Гломова теперь «своя». Гробыня выжила, вылезла из глуши и дешевой отвратительной провинции; ей теперь никто не нужен, да только время от времени в ее голове вспыхивают разные образы и вспоминается разговор десятилетней давности с Гроттершей, владелицей этого самого «счастливого билета в жизни»: «…Ну а я, сиротка, а я какая?», - спрашивает тогда еще Гробби, распластавшись на кровати и смотря в потолок их общей комнатушки. «А ты просто Самая», - улыбается в ответ Таня, открыто и дерзко смотря прямо ей в лицо. Склепова любит такие взгляды. До сих пор любит. …И Гробыня вдруг понимает, что она и раньше была особенной, стоило ей только попасть в волшебный мир. Стоило ей только родиться. Звезды умирают громко, а если они и горят – значит, это кому-нибудь да надо.