Часть 5 "Л.В.А."
2 июня 2014 г. в 21:56
Баба Маня и Ленка замерли у порога, глядя на меня округлившимися глазами. Сестра забрала из рук старушки лохань с саженцами, которые соседям уже некуда было высаживать, и медленно опустилась на табуретку. Я уже начал думать, что у меня рог на лбу вырос, когда Ленка вновь обрела дар речи.
— Ромка, ты подрался, что ли? — она прижала руку к губам, когда увидела перевязанную ногу и засохшие капли крови на полу. Бабулька полезла за аптечкой и, вытащив зачем-то тонометр, начала ладить мне его на руку.
— Да не надо мне давление мерить, всё со мной нормально. И ни с кем я не дрался, а просто упал, — меня раздражала давящая манжета на предплечье, и я расстегнул липучку.
— Ты себя в зеркале видел? — Ленка подошла ко мне и всучила в руки пудреницу с маленьким зеркальцем. Насколько хреново выгляжу, я пойму потом, когда осмотрю себя полностью, а сейчас видел только разорванную мочку уха и то, что тонкого колечка в ней уже не было. Вероятно, при падении я не почувствовал этого, впрочем, как и расцарапанную щёку и кучу других мелких и не очень ссадин.
Сестра и бабушка вцепились в меня мёртвой хваткой бультерьера и отпустили только после того, как я почти полностью был намазан зелёнкой и залечен до полусмерти. Сейчас я чувствовал, что у меня болит абсолютно всё тело, а пульсирующая нога ноет так, что сводит скулы. Ни идти, ни даже сидеть я не мог и пришлось подчиниться Ленке, позволив ей довести меня до кровати. Баба Маня покачала головой, глядя на стену с часами, но ничего не сказала. Не может быть, чтобы она их не узнала, но вот только почему смолчала?
Зажмурившись, я принялся считать овец, чтобы побыстрее заснуть. Бабушкины сонники работали что надо, и полудрёма накрыла очень быстро. Интересно, что я увижу в следующей «серии» и чего у меня не будет хватать на этот раз? Надоедливая муха присела на подбородок и принялась чистить лапки, только насекомое мне никак не мешало, да и сил поднять руку просто не было. Зато Тимоха нашёлся быстро и, махнув лапой, напомнил, что и губа у меня лопнула. Привкус крови был настолько неприятен, что пришлось разлепить глаза и потянуться за ваткой. Письменный стол рядом с кроватью был похож на фельдшерский пункт в миниатюре, и мне пришлось повозиться в горе медикаментов. Упаковка с ватой оказалась влажной, хотя из жидкости на столе был только пузырёк с зелёнкой. Взгляд упал на планшет, под которым образовалась небольшая лужица. Уши вспыхнули, когда я взял предмет в руки и дыхнул на тёмный экран. «Л.В.А.!!!» — только, что это значит, я узнаю скоро, а вот то, что моему «другу» не нравится, когда планшет включен, я понял уже сейчас.
Ещё несколько дней я зализывал раны и пытался всячески удержать рядом с собой сестру и бабушку. То я прикидывался, что голова закружилась, и терпел, пока бабулька измеряла мне давление и говорила, что меня можно в космос отправлять. То просил Ленку испечь ватрушек, которые у неё получались совершенно безобразно, и под подушкой скопилась приличная кучка зачерствевшей сдобы. Всё это прокатывало ровно до того момента, пока баба Маня не решила съездить в сельсовет за пенсией. Ленка тут же навязалась следом, втайне радуясь тому, что хоть на какое-то время отойдёт от печки. Деваться было некуда, и мне пришлось поехать с ними, тем более что колено немного затянулось, а лицо приобрело прежние пропорции, после того, как спала припухлость на губе.
Сельсовет находился в посёлке по соседству, куда нас великодушно подкинул дед Валентин. Его УАЗ был таким же патриотичным, как и его владелец, любивший свою Родину даже за ухабы, по которым он пёр, не сбавляя скорости, тем самым разбередив моё ноющее колено. Благо, что ехать было недалече, а то я уже был готов вцепиться зубами в обивку сидения. Ленка бодро выскочила из машины и поскакала в Сельпо поглазеть на побрякушки и, возможно, что-то купить, если получится выклянчить у бабульки денег. Я за ней не поспевал, и пришлось бросить затею со слежкой за шустрой сестрицей, а потащиться за бабой Маней получать заслуженную пению.
Новёхонькие купюры она аккуратно сложила в маленький кошелёк и захлопнула замочек, припрятав для верности самые крупные за пазуху. Ещё полчаса я ждал, пока она наговорится с пухлощёкой кассиршей и обсудит скромный объём государственных дотаций. Круглое, как блин, лицо труженицы банковского фронта только частично угадывалось в маленьком окошке кассы. Она поддакивала бабульке, шумно отхлёбывая чай из кружки, отплёвывая ниточку от пакетика и засовывая в рот конфеты, по одной за каждую щёку. Я даже не сомневался в том, что перевёрнутый обложкой вверх журнал содержал в себе статейку с какой-нибудь волшебной диетой, которую она не то, чтобы соблюдать, а даже дочитать не смогла. Пакет с «Коровкой» таял на глазах, откладываясь в пышной корме кассирши, а она придёт домой и, смотрясь в зеркало, будет считать себя девушкой на миллион.
На кассовой стойке лежал пухлый журнал с банковской ведомостью и списком жителей деревни, с описанием их льгот, пособий и пенсий. На одной из страниц баба Маня расписалась в получении денежных средств и отложила в сторону, заболтавшись с пухлощёкой. Графа с фамилиями и именами меня заинтересовала, и я принялся более подробно изучать аккуратно заполненные строки, обращая особое внимание на инициалы «Л.В.А.». В нашей деревне был только один человек с подобными, и я засомневался в том, что правильно понял своего «друга». Придётся ещё подумать или дождаться помощи, чтобы верно расшифровать последнее послание. Пролистав для уверенности журнал до конца и не обнаружив ничего интересного, я вернул его на место, раскрыв на той странице, где расписывалась баба Маня.
Не сказать, что ледяной поток меня напугал: больше удивил своей силой. Не пробившись в высокое окно, он нашёл лазейку в открытой форточке, которая с грохотом ударилась о стену и осыпалась мелкими осколками. Кадушка с фикусом опрокинулась, и зелёные листья сморщились от холода. Ударившись о стойку, он ворвался в окошко кассирши, разметав в стороны бумаги, вырвав с корнем лист с висящего на стене календаря. Обойдя по кругу зал, он с силой ударил меня в грудь, подтолкнув к высокой столешнице, а потом утихомирился и с глухим звуком втянулся в кондиционер, оставляя на его поверхности тонкий слой инея. Бабулька чертыхалась, одёргивая юбку и поправляя съехавшую набок косынку, из-под которой выбились седые пряди. Кассирша, отлепив от щеки жирную салфетку, обозревала разлетевшиеся бумаги, оценивая масштаб бедствия. Оторвав от стула пятую точку, она принялась собирать с пола рассыпавшиеся мелочи. А я, выдохнув на стекло весь объём своих лёгких, быстро прочитал короткое слово и провёл ладонью по запотевшей поверхности.
Кем бы ни был мой «друг», но он был очень своеобразен, и очередная задачка плотно засела в моей голове, грозя остаться не решённой, поскольку слово «НЯНЯ» у меня ассоциировалось исключительно с кормилицей А.С. Пушкина. Я уже собрался захлопнуть журнал, как заметил, что ветер перелистнул страницы и остановился в том месте, где аббревиатура «Л.В.А.» сходилась с инициалами реального человека, и догадка, которую я поначалу забраковал, всё же оказалась правильной. Теперь мне не терпелось поговорить с Ленкой и вытрясти из неё как можно больше информации. Баба Маня положила кошелёк в авоську и, попрощавшись с пухлощёкой, засеменила к выходу.
Ленка на эти полчаса зависла в Сельпо и с тоской разглядывала дешёвые серёжки, в надежде стать обладательницей пластиковой бижутерии, чтобы вечером затмить всех подруг. Бабулька изучала ассортимент цветастых хэбешных халатов, примеряя один из них на себя, но крупные тюльпаны по подолу показались ей вульгарными. Хотя, я не знаю, чего такого надо надеть на нашу бабульку, чтобы она выглядела по её словам «как гулящая девка». Посоветовавшись с продавщицей, она выбрала один с самой неброской расцветкой и убрала в авоську сразу после новых Ленкиных серёжек. Для себя я присмотрел колоду игральных карт ещё выпуска восемьдесят пятого года, предприятием «Госсзнак». На прилавках этого чудо-магазина можно было обнаружить массу любопытного: алюминиевые тазы, которые на приёмке стоили бы больше, чем здесь, наборы для выжигания, керосиновые лампы, стиральные доски и множество иной утвари, про которую в городе уже не вспоминали, а в деревне вовсю использовали. Походу где-то обнаружилось хранилище совковых запасов, и теперь оно полностью составляло ассортимент Сельпо. Прям, машина времени какая-то, ей-богу. Единственным ярким пятном в рядах стеллажей эпохи социализма была морозильная камера с броским логотипом производителя мороженого буржуйской марки. Правда, оттуда я вытащил простой пломбир в вафельном стаканчике и с удовольствием слопал сразу два. Сигнал клаксона УАЗика уберёг нас от необдуманных покупок, и я сморщился, предвкушая дикую тряску по пути к дому. Наручные часики бабы Мани показывали без четверти шесть, и я удивился, как быстро пролетело время вдали от гнетущей обстановки старого дома.
Бабулька ушла в огород полить принявшиеся кустики баклажанов, а я заловил Ленку в сенях и начал расспрашивать. Она не смогла мне рассказать ничего нового или просто не хотела сдавать подругу. Зато я вспомнил, где видел красные лампасы: убегая с юбилея Константина Сергеевича, я попутно шугнул милующуюся в кустах парочку. Так вот именно эти идиотские штаны с красными лампасами были на Шурике в тот вечер, и тискал он там Веронику — Ленкину подружку, и именно на её инициалы указал мой «друг», перепугав до смерти кассиршу. «Л.В.А.» — Лисицина Вероника Анатольевна. Её отец погиб два года назад, и теперь матери Вероники исправно начисляли пенсию по утрате кормильца. «Значит, на один день, говоришь, приехал твой дружаня?» — подумал я и собрался пойти к Женьке и серьёзно поговорить.
— Ну да, к Вероничке он к нашей хаживал, — Женька не отпирался и рассказал, как у Шурика и Вероники закрутился роман этим летом. — А что? Она девка видная, вон у неё какие, — он ладонями изобразил объём девичьей груди, — а Шурик — парень серьёзный, он же и жениться может.
И где только наш Женька мог завести дружбу с этим придурковатым Шуриком, и каким ветром его занесло в Боголюбовку? И каким образом, ёлки, это всё может быть связано с Щекочихой? И, наконец, кто такая «НЯНЯ»? — мыслительный процесс протекал вяло, и вопросов стало больше, чем ответов. Чего толку здесь сидеть, когда Женька упёрся рогом, защищая Шурика. На дворе уже темнотища, а мне бы ещё с бабулькой моей поговорить. Пожав руку Евгению, я встал из-за стола и пошёл домой, сожалея о том, что мы не нашли взаимопонимания.
В деревне люди встают ни свет ни заря и рано ложатся спать. Тёмная улочка казалась ещё более узкой: раньше её освещали два фонаря, а теперь с наступлением темноты жизнь в Боголюбовке останавливалась. Изредка в одиноком окне можно было заметить тусклый свет из-за задёрнутых штор, а в основном все уже видели десятый сон в ожидании нового трудового дня. Сверчки наперебой стрекотали заунывную песенку, нагоняя больше томности на спавшую деревню. Темнота меня больше не страшила, и все странные вещи, происходившие со мной, я начал воспринимать как что-то обыденное. Издали завидев дом Щекочихи, я, от греха подальше, всё же перешёл на другую сторону улицы, поглядывая на тёмные окошки. Только я преодолел опасный участок короткими перебежками, не жалея больное колено, как мне под ноги выскочил кот, напугав до чёртиков. Тимоха рванул именно к ней, и сколько я его не «кискал», мохнатая сволочь даже не обернулась. Ну что с ним делать? Ведь попадись он Щекочихе, остались бы от него рожки да ножки. А она не спала: это я понял, подойдя к калитке и обнаружив свет позади дома, который исходил из окон веранды. Самое время, конечно, рыскать по огороду вздорной бабы в поисках кота, но ведь Тимоха друг мой верный, пусть и бестолковый. Только кот оказался намного умнее хозяина, выказав чудеса сообразительности и храбрости.
Свет и в самом деле освещал застеклённую веранду, но со своего места я видел только потолок да белый плафон светильника. Оттуда доносились тихие голоса и еле слышный плач. Детский. Вот теперь мне стало жутко, когда сны пересекли тонкую грань и вошли в мою реальность, забираясь под кожу липким страхом. Я пододвинул пустое ведёрко и, перевернув его вверх дном, забрался повыше, опираясь одной ногой на хлипкое донышко. Происходившее в доме я совершенно не понимал, но то, что здесь творилось что-то недоброе, понял сразу. Заплаканная Вероника прятала покрасневшее лицо в ладошки, всхлипывая и содрогаясь всем телом: без косметики её лицо выглядело совсем по-детски, и плакала она так горько, что сердце сжалось. В тонком халатике и белых носочках она сжалась в комок, когда к ней склонилась Щекочиха, протягивая кружку с дымящимся варевом.
— Выпей, девонька, легче тебе станет. — Мне хотелось вопить во всё горло, чтобы она ничего не брала из её рук, и уж тем более не пила, но состояние транса позволило мне быть только невольным наблюдателем.
Вероника отхлебнула один глоток и слегка улыбнулась, а после второго её лицо потеряло осмысленность. В пустых глазах больше не было ни страха, ни сомнений, а тело не сопротивлялось. Щекочиха мягко уложила девушку на тахту, застеленную клеёнкой, и я заметил, что на руках у неё были тонкие перчатки. Медицинские.
— Не надо тебе это дитё, — женщина гладила её вспотевший лоб. — Я знаю, кому оно сгодится. — От этих слов я чуть не отключился. Вероника устремила застывший взгляд в потолок, но я даже отсюда видел, как её сжатые губы побелели.
Металлический сундучок был открыт, и обилие хирургических инструментов оставило мне только одну мысль, от которой захотелось исчезнуть, провалиться, раствориться — всё что угодно, лишь бы не слышать в голове надрывный младенческий плач и не видеть того, что сейчас должно было произойти. А я смотрел широко распахнутыми глазами, не в силах пошевелиться и оторвать взгляд от окошка. Щекочиха согнула ноги девушки в коленях и потянула к ней руки. Толи мой воспалённый мозг рисовал эти картинки, толи действительно из её рук потянулись длинные щупальца, забираясь под подол халата Вероники. Они были чем-то нематериальным: скорее тёмными частями чего-то, что больше походило на обрывки теней. Это «что-то» было и моим кошмаром, и частью зловещей бездны, куда я падал во сне. Я знал, что всё, что я сейчас вижу, это лишь слегка приоткрытый занавес, за которым скрыто гораздо больше.
«Друг» вывел меня из состояния ступора, хлестнув по щеке тонкой веткой и отчаянно ударяясь об окошки резкими порывами снова и снова, словно пленённая птица.
— Ты опять здесь? — ведьма подняла голову и злобно оскалилась. — Уходи прочь, я скоро отпущу тебя! — голос был похож на шипение, и ветер ослабил натиск, стихнув. Я почувствовал, что мой «друг» здесь бессилен и ему с ней не справиться. Слабое дуновение было наполнено тоской и безнадёжностью, и я застонал оттого, что не смогу помочь, и совладать с накатившей слабостью и страхом. Боялся не только я, но и мой «друг»: это я понял, когда лицо обдало уже ласковой прохладой, и он прикоснулся ко мне, как будто прощаясь.
Тимоха грыз москитную сетку с таким остервенением, что я это услышал даже за пару метров. Кот рычал, перетирая зубами прочные синтетические нити, и старался протиснуться в образовавшуюся дыру. Я дёрнулся в его сторону, чтобы остановить, но он уже пролез внутрь и через пару секунд уже был на веранде. Кот пулей пронёсся между ног ведьмы, изогнув спину, и подскочил к ведру, которое я сразу не заметил. Обычное ведро из нержавейки, с заправленным в него пластиковым пакетом. Обычным пакетом для мусора, синего цвета. Я уже понял, для чего он был подготовлен: память быстро мне вернула картинки, которыми кишел интернет. Скрюченные, изуродованные тела эмбрионов, обезображенные холодной сталью, сжатые кулачки, которыми они не могли защититься, они даже ещё не научились плакать, но абсолютно всё чувствовали. Скольких она здесь убила?
Тимоха, ухватив зубами шуршащий край, опрокинул ведро на пол, которое, громко звякнув о деревянные половицы, откатилось в сторону. Пустой пакет парусил, наполнившись воздухом, когда кот с сумасшедшей изворотливостью нёсся в обратном направлении, запрыгнув на ковёр в тот момент, когда она его почти изловила. Сейчас он был похож на вздыбившийся комок ярости, вот только бежать ему было некуда: Щекочиха захлопнула вторую застеклённую створку. «Да хрен я тебе его отдам, погань!» — промелькнуло в голове после того, как я полностью очухался. Взяв в руки кусок тротуарной плитки, я запустил его в соседнее окошко, под которым у неё была разбита грядка с зеленью. Ведьма дёрнула голову на звук бьющегося стекла, а потом медленно повернулась туда, где стоял я. Она не могла видеть того, что происходит по ту сторону окна, поскольку я стоял в полной темноте, но она меня ВИДЕЛА, я даже не сомневался в этом. Тимоха благополучно удрал и удовлетворённо муркал рядом, не выпуская из пасти трофей. Вероника моргнула, очнувшись от дурмана, и огляделась по сторонам. Одёрнув край халата, она испуганно дотронулась до живота, а потом облегчённо вздохнула. Кровь постепенно вернулась к бледному лицу, и на щёки опять вернулся румянец. Тихонько поднявшись, девушка стянула со спинки стула кофточку, боязливо поглядывая на ящик с инструментами.
— Василина Степановна, пойду я, — бросила Вероника в спину Щекочихе, которая смотрела на меня жалящим взглядом, не шелохнувшись.
— Иди, девочка, иди… — прошептала она. — Оба идите. — И я подхватил Веронику под локоть, и она, босая, побежала рядом со мной к калитке, где уже ждал Тимоха, маяча в темноте глазами-катафотами.