***
- За грибами я, бабуля. Груздей хочу насобирать. - Баба Маня никак не хотела сдаваться и уже думала, чем меня занять, лишь бы я сидел дома. Заволновалась она что-то, особливо после того, как в доме появился Ванька. - А ружьё-то зачем? – никак она не унималась. – Грибов, вон, полный погреб с прошлого года, а тебя нелёгкая в лес несёт, – она вздохнула и поправила платочек на седых волосах. - Негоже тебе, внучок, по лесу с ружьём хаживать. Сколько делов уже натворили, что и лес уходить стал. Лещина вся перевелась, и дубов в чаще почти не сыскать. Раньше добрый человек за каждую ягодку благодарен был, и пряник или конфетку на пне всегда оставит, а сейчас Володька за лето столько тех бутылок пустых с полян да опушек натаскает… - она махнула рукой, и я понял, что пора бы нам и пообщаться. - Бабуль, а куда Василина Петровна запропастилась-то? – издалека я зашёл, но она знала, куда я клоню. Вещала она долго, и я потом ещё полночи пытался разобраться, где правда, а где - просто суеверия. Рассказала она мне, что лет семьдесят тому назад, когда её мать была ещё молодой женщиной, поселилась у нас в деревне ведьма, да только не всякая ведьма беды наделать может. Повитухой она была, да травницей знатной, и если б не изъян, то была бы первой красавицей: глаза у неё были разного цвета. Многие были охотниками до её прелестей, только никто негож ей был, и вековала бы она одна, если бы не дитё у неё появилось. Кто отцом был мальчику, никто не знал, только души она в нём не чаяла. Особенно тогда осерчал Иванов Пётр Кузьмич, что и ему она отказала, хоть уже и с ребёнком была. И был у Петра Кузьмича хутор, как раз на краю деревни, где хозяйство границ не знало: скотины всякой – несчитано, да и закрома полные. Самым богатым человеком он был. А она, знай, всё посмеивалась, да в лес хаживала, да приносила оттуда коренья всякие, да грибы-ягоды. Однажды вернулась она, да лучше бы и не видела, чего люди наделали: сынок ейный малолетний заперт в сарае, двери которого оглоблей кто-то подпёр, да и поджёг. Огонь только схватился в углу сарая, да и потух: рядом стог прелый был, и кроме дыма ничего и не вышло у окаянного. А мальчонка, когда подпертую дверь открыть не смог, начал задыхаться и полез наверх. Кричал он тогда очень сильно, но никто на помощь не пришёл: знать, кто-то велел не касаться дела этого, и никто из деревенских не решился от наказа того отступить. Прыгать ему пришлось, да запутавшись ножкой за край бечёвки, на которой она травы разные сушила, повис. Вся деревня тогда высыпала посмотреть, и ни одного смельчака не нашлось, чтобы перечить Петру Кузьмичу и перерезать ту чёртову нитку. Ножка вокруг петли начала синеть, и вся кровь пошла к голове мальчика, пока он пытался высвободиться. А потом он просто стих, пока его мать пережидала непогоду под раскидистым дубом. Когда она вернулась и, обрезав нить, сняла сына, то ни одного живого места не было на его личике: сплошь лопнувшие сосудики да кровоподтёки. Ведьма тогда собрала бечёвку, да и припомнила, какой травой она чьего мужа от лихорадки выходила, и где у неё корень солодки подвязан был, что от кашля очень способствовал. Она не брезговала даже корову подлечить, или самого последнего пропойцу, на которого все рукой махнули – от пагубного пристрастия избавить. Не было в деревне ни одного человека, кому бы она не помогла, но тогда никто не плакал вместе с ней. Все видели, как она убивалась, но никто даже не помог ей схоронить сына. Куда пропала ведьма после этого, и как звали эту женщину – баба Маня уже и не припомнила, да только подошла к стене с часами и, приоткрыв боковую дверку, вытащила свёрточек в батистовой тряпочке. Я и не заметил её, ни когда пёр эту бандуру по ступенькам лесенки, ни когда ремонтировал часы. Бабулька только грустно усмехнулась моему удивлению: это был что ни на есть, настоящий тайничок, который человек несведущий, сам бы никогда не нашёл. - Вот, погляди, какая красавица была, – баба Маня протянула обгорелый кусочек бумаги, где старая фотография ведьмы смотрела на меня глазами Щекочихи. – Спалил тогда её дом Пётр Кузьмич, и это всё что уцелело, – бабуля забрала у меня из рук карточку и убрала обратно. – Сам же Пётр Кузьмич из огня её и выхватил, фоточку-то эту, да так и хранилась она в семье Ивановых, вплоть до того, как ты эти часы с чердака принёс. Да и у самого Петра Кузьмича жизни больше не было: скотину всю мор взял, и хозяйство всё быстро в упадок пришло, а уж когда советская власть пришла, то его как кулака расстреляли, хоть и ничего кроме дохлого пса у него уже и не было, – баба Маня сложила руки на коленях и сочувственно поглядывала в мою сторону. Я не знаю, что чувствует контуженный, но в ушах у меня звенело так, будто в голове взрыв-пакет долбанул. И куда моя решимость делась, когда всё потихоньку становилось на свои места, и злости во мне больше не было. - Бабуль, выпить есть чего? – Она молча подала мне сто грамм. Занюхав самогон рукавом, я привалился к стене, переводя дух. – Да что же делать-то теперь? – Бабуля ушла стряпать, а Тимоха играл с собственным хвостом и совершенно не интересовался моими думами.Часть 8 "Ведунья"
17 июня 2014 г. в 17:56
Ванька спал на моей кровати и вместо кролика обнимал Тотошку – мою старую игрушку. Удивительно, как долго мог не спать ребёнок после всего случившегося, но усталость всё-таки его сморила, и теперь мальчик мирно посапывал рядом. Раскраска с поляны была его, и мы взяли у бабы Мани карандаш для того, чтобы он смог закончить рисунок и, наконец, вручить маме своё творчество. Среди всех «палка, палка, огуречик» было одно изображение, которое он подписал «НЯНЯ». Мне даже думать долго не надо было над тем, кто это, когда Ваня дорисовал к круглому телу взъерошенные волосы.
Нина часто оставляла сына с Мишкой, когда уходила на дежурство, и более трепетной няньки ей, пожалуй, было не сыскать. Великан мог часами обсуждать с ним, почему у гуся лапы красные, а потом накормить мальчонку кашей и, уложив на единственную кровать в доме, прилечь рядом на пол и задремать. Как же всё просто оказалось на самом деле, и такие простые ответы, знай я тогда, что мой «друг» - это мальчик неполных пяти лет, только очень необычный. Его мать работала медсестрой в соседнем селе, и баба Маня позвонила ей вчера вечером с телефона Константина Сергеевича и сообщила ошеломляющую новость: ребёнок, который пропал из двора собственного дома в апреле, нашёлся в августе посреди леса.
Я пока не мог ума приложить, как объяснить всё, что с нами случилось, но с первой версией мудрить не стал и просто сказал, что нашёл его спящим на поляне. Ленка долго меня пытала вопросами «что?», да «как?», но я просто глупо хлопал глазами и делал вид, что больше мне сказать нечего. Только бабуля ни разу ничего не спросила и, выслушав короткую историю с находкой Ваньки, пошла готовить ужин. Ох, и доберусь же я до тебя, баба Маня, и всё ты мне расскажешь как миленькая. Ведь знала же она что-то, и я был в этом абсолютно уверен, только молчала как партизанка.
Стихия бушевала уже сутки, и за три километра от деревни смыло мостик, когда крошечная речушка превратилась в бурлящий поток, унося с собой, помимо веток, ещё и единственную переправу. Дорогу размыло так, что даже через пару дней, после того как ливень прекратится, в Боголюбовку сможет проехать только трёхмостовый КАМАЗ из соседнего села. Так что получалось, Ванечка побудет покау нас, и мне от этого было намного легче. Осталась ли жива Щекочиха и её «чадо» после того, как Ванечка поменял ландшафт прямо под их ногами, было неизвестно, но лучше я пока сам за ним присмотрю. Ниночку наверняка сейчас отпаивают валерьянкой целым отделением, но так было нужно для её сына, в первую очередь.
Лампочка под потолком мигала, как новогодняя гирлянда, когда искрящиеся провода на высоковольтке раскачивало сильным порывом ветра, только это был уже не мой друг Ванечка. Крупные капли сменились мелкой крупой, а затем и градинами величиной с грецкий орех. Они барабанили по крыше, отскакивая от кровли, словно теннисные мячики, и спустя пару минут после ледяной атаки аномальные осадки прекратились. Погода здесь часто любила так пошутить, и после длительной засухи подкинуть такой сюрприз, мол: «Нате вам. Вы же дождя просили?». Только в этом году причуды были уж слишком частыми. Свет всё же потух, но потихоньку проясняющееся небо всё-таки вспомнило, что ещё только вечер, и поспешило похвастаться своими трудами. Прогретая жарким солнцем земля сейчас парила, как чугунок с картошкой, когда её покрыло белыми градинами. Я вышел во двор посмотреть на такие чудеса и зачерпнул ладонью тающие ледышки, обозревая побитые грядки: всё белым-бело, и урожая в этом году можно уже не ждать.
Запаса свечей в сенях с лихвой могло хватить на один конец света и пару забастовок энергетиков, и я взял коробку в дом, оставив одну зажжённую свечу с Мишкой. Его мы разместили здесь, поскольку он не смог бы уйти от Ванечки дальше, чем на пару метров, и охранял дом, как сторожевой пёс, прислушиваясь к каждому шороху. Пожелав ему спокойной ночи, я накинул на огромное тело ещё одно одеяло, и пошёл устраиваться на ночлег. Моя повреждённая шея не терпела подушек, и под голову я положил обёрнутую простынёй книгу, силясь заснуть, что у меня получилось на удивление легко. Ещё и свеча не успела догореть, как рядом со мной нарисовался Мишка со свёрнутым в рулон матрасом.
- Ром, там кто-то скребётся в окошко. Можно я тут, на полу? – великан мялся с ноги на ногу, и мне пришлось подняться. Я собрал с пола обувь и разместил его тут же. Следом за Мишаней притащился Тимоха и, лениво потянувшись, улёгся мне в ноги. Вся честная компания была в сборе, и нам бы спать уже, но мысли не давали покоя.
- Ром, придёт ведьма за Ванечкой? – спросил он шёпотом, вглядываясь, сплю ли я. Я и сам думал об этом.
– Не придёт, Миш, не заявится она уже сюда больше, – и кого я только хотел успокоить, ведь мы оба знали, что придётся с ней ещё раз столкнуться.
- Утащит она его в логово … - он задрожал, и половицы скрипнули. Мне стало уж совсем тревожно, и я спустился к Мишке на пол.
- Миш, что за логово такое? – я потянул его за плечо, когда он начал про себя что-то бормотать. Раз Щекочиха больше не жила через три дома от меня, то где-то же должна она была обитать?
- По ту сторону Громового, под холмом, – Мишка поджал коленки и накрылся одеялом с головой. Больше сегодня из него ничего было не вытянуть, и я стал прикидывать, что же нам делать дальше.
Я вспомнил, как первый раз увидел её «дитятко», выползающее из кустов, и прикинул, а пронесёт ли нас опять, когда придётся заявиться уже к ней «домой». И в этот «визит» я не останусь наблюдателем: я бы никогда не решился поднять на женщину руку, но Щекочиху готов был ударить, и если мне подвернётся хоть один шанс, то даже убить. Ружьё осталось на прежнем месте, и я достал все свои приспособы и почистил его, глядя на двойную радугу над крышей дома. Завтра будет солнечно, хотя и грязно, и резиновые сапоги я приготовил заранее. Удивительное явление стало ярче, и два разноцветных мостика над моей головой заиграли новыми красками. Эх, и люблю же я эти места, братцы, и как же помирать неохота. Хотя, к лешему такую жизнь, если придётся забиться в угол и дрожать от страха. Не хочу я так, и пусть уж всё, наконец, решится.