Притяжение

      Это просто невозможно! Не может этого быть, не могло случиться такое с ней!       Гермиона уже больше часа бродила по почти невидимым тропинкам вокруг Хогвартса, бездумно срывала ромашки, васильки и колючие стебли непонятного растения с пахучими белыми цветками. Уже темнело, а она никак не могла успокоиться. Мысли скакали, как обезумевшие белки в брачный период. Девушка обхватила себя за плечи, но дрожать не перестала.             Радость от возвращения в родные стены была такой светлой, тёплой, с нотками грусти и воспоминаний. Гермионе хотелось побыть одной, прикоснуться кончиками пальцев к каменным холодным стенам. Поздороваться с каждым портретом, с каждым призраком. Это было так по–детски, что она гуляла одна по коридорам школы, не опасаясь наткнуться на беспокойство Рона и на непонимание Гарри.       Гермиона шла в библиотеку, она еле сдерживалась, чтобы не побежать как когда–то в детстве. Она вспомнила, что сейчас за поворотом окажется тупик, ведущий в потеряй-комнату. Воспоминания, тяжёлые, тёмные, причиняющее боль, зашевелились где-то глубоко, мешая радоваться, замедляя шаги. Гермиона шла еле слышно и, увидев в тупике человеческую фигуру, замерла.       Спиной к ней стоял молодой парень. Уткнувшись лбом в холодную стену, он размеренно бил кулаком по камню, оставляя красные разводы на мраморе. Гермиона сделала несколько шагов, она хотела помочь, что-то сказать, утешить. Ей было неловко, возможно, парень хотел побыть наедине со своими воспоминаниями, но в широких плечах, обтянутых форменным тёмным свитером угадывалось столько скорби, что она решилась. Ещё шаг.       Солнечный луч, возникший из ниоткуда, скользнул светом по фигуре у стены, мазнул летом по длинным ногам, спине и потерялся в волосах. Таких же светлых, как солнечный зайчик. Узнавание полоснуло ножом, дыхание сбилось. Ненависть тугой пружиной стала закручивать свои кольца, добавляя шума в висках. Гермиону трясло так, что ноги стали ватными, а зубы стучали друг о друга. Она с силой сжала кулаки, короткие ногти оставляли метки на ладонях. Ярость толкала девушку к каменной стене, злость рисовала одну картину за другой: вот она хватает эти светлые волосы рукой и бьёт Драко лицом об мрамор, добавляя красного цвета в уже существующие разводы.       Стон, глухой, сорванный, еле слышный. Полный отчаянья, почти звериной тоски, невыносимой боли. Удары сбитыми костяшками об камень. И совсем тихое, невесомое, обречённое: «Это моя вина!».       Гермиона стояла неподвижно, ей казалось, что она окаменела. Застыла мраморным изваянием посередине коридора, не в силах пошевелиться. Раскаяние Драко было настоящим и таким беспросветным, непрощённым и непрощающим, что вся ненависть понемногу уходила из девушки. Оставалась только грусть и сочувствие к этим разбитым кулакам, сорванному голосу и сгорбленным плечам.       Драко почувствовал её присутствие и быстрым неуловимым движением оказался прямо перед ней. Высокий, гибкий, с острыми скулами и сухими глазами. Он молча всматривался в лицо девушки, узнавая, рассматривая. Гермиона видела, сколько мутной боли плещется в серых глазах, сколько вины, безысходности. Она чувствовала это всей своей кожей, всем сердцем, всей душой.       Драко усмехнулся криво, провёл пальцами по её щеке, размазывая кровь и вытирая слезы. Усмехнулся ещё раз, достал носовой платок, снова вытер соленую влагу, окрашенную в розовый цвет. Замотал разбитые костяшки этим платком и ушёл. Оставив Гермиону одну в каменном тупике.       Она подошла к стене, с трудом переставляя ноги. Трясущимися пальцами провела по рябиновым каплям крови на мраморе. Ноги подкосились, и она свалилась мешком возле стены. Гермиона выла в голос, размазывая солёную боль потерь по холодным щекам. Отчаянными рыданиями оплакивала и прощалась с прошлым, с детством, с невыносимой тяжестью вины. Она всхлипами и рваными стонами просила прощения у своих друзей, погибших и покалеченных пять лет назад.       За себя. И за Драко.