Три части одного целого

- Никки, ну перестань, это глупости. - Нет, не глупости! Боже, это конец! Это ужасно, ужасно! Сцена предшествующая. В ванне. Действующие лица: ты с оголенными по локоть предплечьями, шипящая раковина, я в раковине, неистово полощу спутанные, с ядовитыми мандариновыми вкраплениями, порыжевшие волосы. - Сделай что-нибудь с ними, Айзи-тян, я умоляю! Сделай! Сделай! - Ну, не плачь, тебе и так очень красиво… Я оборвала твои осторожные утешения бешеным рычанием и метнула на тебя яростный взгляд. - Красиво? Это, – тыча указательным пальцем на сбившиеся в одну сторону мокрые пакли, – красиво?! - Очень яркий цвет… Бодренький… Мой ответный стон выдавал совершенное несогласие. - Ты же все можешь, Айзи-тян, я умоляю тебя, сделай что-нибудь с ними! Я никуда не пойду в таком виде, я не выйду из этой комнаты, никогда, никогда! - Белочка моя, ну это же такая чепуха. И к тому же, зачем ты вообще решила их покрасить? - Я хотела, чтобы они были как твои! - Значит, ты за этим просила отрезать клочок волос с моей головы? – ты захихикал, - Ах ты глупенькая белочка. - Не смей издеваться! – рявкнула я. - Что ты, что ты… - делая миротворческий жест ладонями, ты пытался изобразить скорбное лицо. - Я пугало! Теперь еще и волосы… Я не понимаю, за что мне эти мучения? Почему Господь так ненавидит меня?! – активно натирая шампунем голову, свирепствовала я и горькая пена попадала мне на язык, - Теперь Гриммджоу окончательно изведет меня! Ненавижу, ненавижу его! Тварь! - У него же у самого даже брови голубые… - Вот именно! – перебила я, - Даже это отродье красивее меня! Какого черта! Айзи-тян! – завыла я и бросилась к тебе. - Никки, ты слишком большое значение придаешь внешнему. Это не нужно. - Это тебе не нужно! Посмотри на себя! Нет, ты не смейся! Смотри! Почти Дикки Гринлиф! - Кто? - Не важно! А я похожа на ободранного рыжего кота, беспородного и бездомного! Меня только палкой впору лупить! Это несправедливо! – я кружила около тебя и бушевала. Ты пытался сделать понимающие глаза, хотя едва мог удержать улыбку, тебя умиляло мое негодование. Иногда я по-настоящему ненавидела твое лицо. Мне хотелось плеснуть на тебя кипяток, переломать пальцы. Меня стал преследовать один и тот же сон: мы дома, в моей квартире, я и твой бездыханный манекен, он так же лежит, навзничь, едва вздернув подбородок, кожа у тебя горячая, сердце молчит, но я отчего-то уверена, что ты знаешь, что я рядом, я связываю твои запястья тонкими жесткими веревками, так туго затягиваю, что кожу прорезают, а ты продолжаешь безмолвно, бессознательно наблюдать за мной, и все внутри у меня сжимается, будто вот-вот меня захлестнет исполинская волна, и я не могу убежать от нее, веки твоего двойника закрыты, как же душно это, как медлительно, боль моя закипает до точки, перевалив за которую становится уже не болью, перерождается в нетерпеливое, оглушительное, отвратительное вожделение, и вот так, полуживая, я пытаюсь склониться над тобой, мне необходимо дотронуться до тебя, но даже в своем чертовом сне я не осмеливаюсь на это, я просто не могу даже приблизиться к твоим губам, вся я мягкая, обессилившая, нет никаких сил двигаться дальше, я наконец-то падаю рядом с твоим телом и сон рассеивается. Облегчения не наступает. Ты преследуешь меня везде, сон лишь иллюзия, а от реальности мне не проснуться. Все что мне нужно - за пределами моей досягаемости, и мне было непросто разобраться в себе, разложить все на свои места, я долго барахталась среди тысячи разрозненных осколков, прежде чем сложить этот искусный пазл. Дикки Гринлиф. Все вдруг стало обретать логичность, звенья стали смыкаться, нити обрели вектор, сплетались и начали расшивать мое прозрачное полотно. Я замолчала. Вдруг подошла к тебе вплотную, ты сидел на ребре нашей глянцевой, черной ванны, сложа руки на груди. Схватила твою неподозревающую бронзовую кисть, рыжеватые капли стекали с моих волос, падали на шею. - Ты думаешь, что я дура. Я знаю, почему ты так ласков со мной. Не волнуйся об этом. Я сделаю все, о чем ты попросишь. А ты попросишь, - я смотрела в твои распахнутые, ледяные глаза, в упор, ты молча наблюдал за мной, пальцы твои не двигались в моих ладошках. - Никки, я тебе честно скажу, ты иногда очень странно себя ведешь. - Тебе неприятно, что я дотрагиваюсь до тебя? - Нет. Лживая змея. Я поднесла твою руку к губам и осторожно, едва прикоснулась к пальцам. Одному дьяволу известно, чего мне стоило не отгрызть эту руку, не сожрать тебя вместе с блеском твоих волос, стылой жестокостью глаз, я бы проглотила твои ногти, пережевала кости, ни одного кусочка бы не осталось, ни одной капли, ты бы весь оказался моим, во мне, я бы впитала тебя в свою кровь, всем своим телом и оно стало бы у нас одно на двоих. Я продолжала сжимать эти вожделенные пальцы, говорила куда-то нам в руки. - Я знаю, что ты специально со мной возишься, я сейчас выпущу, выпущу тебя, только еще минутку, все я знаю, я для тебя не лучше собаки, но даже так, мне плевать. Я готова на все. Слышишь? Я могу делать что угодно, правда! – я таращилась на тебя, пыталась убедить в честности своего слова. - Мне все равно! Хочешь, я даже убить кого-нибудь могу? Хочешь? Ну, пожалуйста! - Никки, ты не в себе. - А я не хочу быть в себе, не хочу! – я действительно была не в себе, откровенностью я никогда не отличалась, но Дикки Гринлиф, это роковое воспоминание словно выстрелило мне в череп. - Но чего же ты хочешь, Никки? Я не могу понять тебя. Я не могла ответить, глаза заслонила соленая пелена. Мне хотелось бежать, кричать, подпрыгивать до потолка, я с трудом сдерживала себя, лишь бы не проболтаться, но как же мне хотелось все тебе рассказать, услышать твое удивление, восхищение моей изобретательности, находчивости, даже некоторой доли гениальности, хотя я пока сама едва представляла полную картину своего триумфа, лишь видела ее части, где-то слишком размазанные, где-то только наброски, но вся кульминация моего произведения уже обрела форму, фактуру, имела четкие линии, цвета, даже запахи, имела лицо, твое лицо. - Хочешь ли ты чего-то? – голос твой крался, разливался по венам. - Хочу ли я? Это смехотворно! Бред! – у меня голова кругом пошла. Даже сон не приближает меня к заветной цели, ты всюду ровняешь меня с землей, с грязью, чем я, собственно, и являлась. Я отдаю себе отчет в своих действиях, выход, обрушившийся на меня случайно - единственный из возможных, единственный существующий, единственный верный. Сама мысль о том, чтобы дотронуться до тебя несносна, тягостна для меня, как могу я распоряжаться тобой, пусть даже в собственном сне, пока я лишь назойливая пыль на твоих подошвах? Мое подсознание давным-давно решило это уравнение, я настолько противна себе, что о тебе мне противно даже мечтать, равно так же как мне это жизненно необходимо. Мое тело охватил зуд, я была вне себя от распиравшего меня ликования, мне хотелось рассмеяться во весь голос, но вместе с этим, одновременно во мне бушевало и саднило негодование. О, мой ловкий, изысканный план. Mon roi, ты до сир пор не догадался, даже ты, со своим гениальным, блестящим разумом. Какая безупречная, фатальная небрежность с твоей стороны. Но ты так надменен, так высокомерен к пустякам вроде меня, как изящны твои фразы, движения, жесты, как прохладны твои глаза, и пустотой звучат удары твоего сердца, теперь уже моего сердца, тонкость моих рук, лезвие уже моего взгляда. Я пишу это и рука моя, сколь сильной бы она не была, все же дрожит от сладостного возбуждения. Почерк пляшет, я не могу до конца приноровиться к длине пальцев, мне приходится возвращаться назад, что-то дописывать, дополнять, и строчки нынешние врезаются белыми, неуместными воронами в гнусную вязкость прошлого. Ты вдруг сжал ладонь, и теперь уже я оказалась в твоем плену, очнулась от сладкой дремоты. - Никки, ты совершенно потерялась в своих размышлениях, иди со мной, - не выпуская, потянул меня к выходу. Холодок разбегался по моей влажной шее, я послушно двигалась за тобой. – А теперь сядь, - подводя к мягкому краю нашего королевского лежбища, усадил меня на скользкое покрывало. Я бессмысленно следила за тобой, все мои мысли были сосредоточены на тебе и на моей далекой земной квартире, я точно рентген сканировала твое тело, стоявшее напротив меня. Все запомнить: каждое движение, частоту дыхания, интервалы между словами, все оттенки, всю пунктуацию; твоя речь чиста, звуки произносятся отчетливо, никакой сумятицы, ровный, гладкий голос, без опечаток, неточности. - Мне кажется, я не самый добродетельный шинигами, но мне хочется тебе немножко помочь, у меня, знаешь ли, душевный порыв. Мне вовсе не чужды добрые дела. (Закадровый смех), – твоя увертюра была иронична, остроумна и мне не было до нее никакого дела, - Скажу прямо, Никки ты зациклилась на своей физической форме. На оболочке. Я понимаю отчего, но это не меняет своей бесплодности. Ты существо земное, разумеется… Причина, конечно, в этом, но это лишь отчасти. Сиди-сиди! – я никуда и не собиралась. Только собирала. Едва одергиваешь плечи, пока на лице задерживается ухмылка, речь жестами не обогащена, лишь только изредка, плавные движения кисти, пальцев с аккуратными коротко состриженными овальными ногтями, в них не уместиться и свободно отросший миллиметр (наверное, совершенно неудобно чесаться). - Айзи-тян, - ворвалась я в твой щедрый монолог, - почеши мне спинку, - спешила доказать свою теорию, села в пол-оборота, закивала носом в твою сторону. - Ты меня вообще слушаешь, белочка? - Угу. Пониже лопаток, не здесь, ниже, левее, выше же, ну, - пока я руководила твоей услужливой конечностью, ты продолжал. - Проблема исходит из материальности твоего истинного бытия, я тебя вырвал из твоего настоящего тела, это я – подлинный здесь, ты же здесь лишь искусственно, перерождения не случилось, я виноват, бесспорно, - почесывая между моими позвонками, философствовал ты. – Впрочем… Не суть. Никки, мы все существа не материальные, твоя оболочка лишь слабое, тяжелое тело, оно даже не вторично, оно вообще служит только помехой на пути к свободе, настоящей. Ты должна стремиться именно к ней, а не к ложным рубежам, которые сейчас кажутся тебе первостепенными. Мы только энергия, ты чувствуешь мою рейацу? - Чего? А, ну, нет вроде… - руки гибкие, очень, приятно спинке. - А так? -Ой, убери ее, скорее, - поморщившись, возмущалась я. Твою рейацу я не переносила совсем, будто накрывало огромной горячей подушкой и душило, душило. - Смысл в этом. Я – это и есть моя рейацу, понимаешь? Мне нет никакого дела до оболочки, в которой она находится. Ровно так же и ты. Я смотрю на твою душу, а не на сосуд, в который ее поместили. - Ты сейчас говоришь как в ужасных дамских романах, - хохотнула я. Смотрит на душу. Вы поглядите. Это даже не смешно, это уже пошло. Когда пытается в чем-то убедить, голос становится мягче. - Почему? Я не понимаю… Может уже хватит? А то я до костей расчешу. - И шею почеши, раз уж взялся, от капель щекотно. - Ну, так вот. Ты должна отбросить все лишнее, мешающее твоему настоящему предназначению, ты должна сосредоточиться на своем подлинном существе. Иначе не сможешь переродиться, не сможешь освободиться от боли, от страха, от печали. - Ладно, предположим, - я небрежно тебя перебила, по правде, сказать, устала слушать твои бредни про высшее предназначение. «Красота? Ну что вы, что вы, как это вообще возможно, конечно она не имеет значения!» - сказала первая красавица города. Лицемерие счастливчиков, меня от него воротит. Айзен-сама, вы само совершенство, ваш разум блистателен, мысли глубоки и изысканны, походка легка и пластична, профиль граненый, а тело, страшно даже сказать! Вся эта патетика впору лишь тебе. Ты можешь вальяжно раскинуться на диване и рассуждать о высших материях, пренебрежительно фыркая на унизительную, непросвещенную возню уродцев под твоими ногами, озабоченных своими низменными потребностями в, прости господи, красоте, силе, могуществе. Что это мы там, копошимся в отбросах, какие мы невежественные, убогие, темные. А вы, волшебный господин, пришли просветить нас, жалких, отбившихся от пастора облезлых овец. Вот и в наши гнилостные канавы сошла благодать восхитительного Бога, всезнающего, милосердного, чарующего короля. Я снова развернулась к тебе. – Айзи-тян, будь душечкой, можно мне пару волосков с твоей головы? Мне нужно точное соответствие краски. Сжалься, я похожа на мандарин. - Ты меня не слушала, - обреченно выдохнул, - ладно, только не спереди, - я мгновенно раздобыла ножницы и уже вилась вокруг твоих склоненных кудрей, - Ай! Никки! Ты мне плешь вырежешь! Только не с затылка! О господи! Я оттяпала добротный клок волос и мертвой хваткой сжала его в своем кулачке. Меня переполняло нетерпение, ликование, трепет, мне хотелось расцеловать тебя за твою щедрую добродетель. Пошел обратный отсчет. Я бросилась вниз, теперь только повелитель мертвых мог предать вещественность моим отчаянным мыслям. - И что мне с ними делать? – морщился Барагган и мял в сухой жилистой руке мягкие, блестящие локоны. - Ну, это лучше чем ничего, можете сделать приворотное зелье, - хихикнула я, - ладно, подержали и хватит, мое, - вырвала я несчастные, истерзанные хвостики, - Я отдам половину, если вы мне поможете. - Ты еще торговаться со мной вздумала? – гневался бывший король и заерзал на своем гигантском кресле, больше походившем на трон. - Пустяковое дельце совсем. Научите меня, господин Барагган. Мне нужно вернуться в мир живых, кое-что забрать оттуда. Как перенести материальную вещь в этот мир? Я знаю, что это возможно. Но для этого мне сначала придется вернуться в свое тело, а я не знаю как. - Так у него и спроси. - Я хочу спросить у вас. - Темнишь, девочка, - оскалился пронырливый дед. - Вы мне поможете? - За этот клочок? - Частичка, принадлежащая субъекту, обладает огромным запасом энергии владельца, не мне вас учить. Даже я могу состряпать парочку защитных заклинаний. Вы же сами знаете, что сделка выгодная, просьба моя ничего не стоит, я бы и сама могла научиться, только вот негде. - И что ты хочешь потом? Вернуться в свое тело элементарно, это ты и без меня бы сообразила. Зачем тебе понадобилось его стричь? Ты же понимаешь, что никаким зельем его не околдуешь? Там никакой силы не хватит, хоть налысо его обкорнай. Хочешь создать принадлежность? Ну, так он тоже не идиот. К тому же этот гаденыш все чувствует, как локатор, с ним не пройдут твои хитрости. - Мне нужно забрать вещь, которая принадлежит ему. - Какую еще вещь? Это и без того легко. - Дело в том, что эта вещь именно его. То есть принадлежит только ему, и только он может ей распоряжаться… - Разумеется, мне ты об этой вещи не расскажешь? - Нет, простите. Дед хмыкнул, прищурился и лукаво заулыбался. - Нужен источник, предмет и исполнитель, все это нужно замкнуть, только тогда предмет обретет принадлежность. Барагган лениво рассказ мне, как создать энергетический круг, другое дело, что в этот круг мне пришлось бы как-то исхитриться и заманить твою душеньку. Намотав на ус увещевания старого арранкара, я устремилась приводить замысел в исполнение.       Чертить пентаграммы в нашем с тобой логове было бы странно, не хватало еще голову козла раздобыть, посему я элегантно раскидала по окружности разнообразные предметы нашего уединенного быта: книги, расчески, чашки. Восседая в центре кучи этого разрозненного хлама (совершенно невинного со стороны), неряха Николь сжимала в кулачке остатки богатств с твоей головы и терпеливо выжидала. Прошла вечность, ты все-таки явился. Я сделала отрешенное лицо и прикрыла глаза. - Никки? – ты приподнял брови, озадаченный моими напольными игрищами. Я не откликалась, изображая глубокую медитацию, за секунду до твоего появления еле сложив деревянные ноги по-турецки. - Это еще что? – ты хмыкнул и стал медленно приближаться, прислушиваясь к твоим шагам, у меня вспотели ладошки, волоски в руке неприятно покалывали. Ты зашел в круг. Я распахнула глаза и уставилась на тебя. Ты замер, будто что-то почувствовал, бегло осмотрелся, повел плечом и нахмурился. - Никки, мы что, в круге? – вот же хлюст! – Ты опять занимаешься своими манипуляциями? Это Барагган тебя надоумил? - Айзи-тян, ну, не ругайся! – план сработал, на меня нахлынула такая нежность, что даже глаза стали слезиться. Я закряхтела, поднялась с пола и прильнула к твоей суровой груди, - Айзи-тян, ты такой хороший, - сладко мурлыкала я и терлась носом. - Не подлизывайся. Мне пришлось заурчать, чтобы смягчить твое недовольство. Хоть ты и не догадывался, в чем заключался мой очередной финт, ты был категоричен в отношении моего увлечения колдовством. - Женщины все ведьмы, - все же ты пошутил. - Раньше нас сжигали на костре. На меня обратились твои глаза. Прозрачные, озерной чистоты. - Ты смог бы это сделать? - Что еще за вопрос? - Просто так, интересно. Я тогда сделала шаг назад, я хорошо запомнила, как ты в тот момент на меня посмотрел, ты удивился, стал вдруг заинтересован моими словами, первый раз. - Женщина самая настоящая тварь. Ведьма. Ты же знаешь это. Почти животное. Ты в дьявола веришь? Так вот мы все его дочери. Хочешь меня убить, да? Не убьешь. Я тебе нужна. Тишина застыла. Ты не переводил своего взгляда. Нет, ты, конечно, ничего не боишься, но тогда я точно разглядела в тебе смятение, изумление. - Никки, иногда ты говоришь такие вещи, что у меня мороз по коже разбегается. Ты устала. - Да, я устала, - сама того не ожидая, я вдруг мгновенно расплакалась, села на пол и закрыла лицо руками. - Я так хочу быть тебе нужной, я люблю тебя страшно, я бы так хотела, чтобы ты был моим отцом, я без тебя совсем ничего больше не могу. Это ты виноват! Это ты сделал меня такой! Ты бросишь меня потом, когда перестанешь нуждаться во мне! Бросишь! Айзи-тян, скажи, что не бросишься меня! – кричала я и требовала твоих немедленных ответов, каждая секунда твоего молчания настолько выводила меня из себя, что мне хотелось расцарапать тебе лицо, сломать шею. Хочу внести ясность. Бегло и бодро я составляла фразы и абзацы, торопилась, металась от одного к другому, точно так же я металась и в действительности, в своих мыслях, равно с того момента, как меня озарила идея, перевернувшая всю мою унылую судьбу. Все пребывало в горячке, мое настроение мгновенно менялось с блаженного торжества на дикий страх, тошнотворную неотвязную тревожность, какое-то мучительное раскаяние. Я была вовсе не приободрена новыми перспективами, как могло бы тебе показаться. Подъем моего душевного состояние тут же рушился, летел вниз и разбивался вдребезги, у меня зубы стучали. И вот ты вошел в мой обозначенный круг, и я просто сломалась, у меня не хватило выдержки. Я была нежно благодарна тебе за то, что ты даже не покрутил пальцем у виска, после того как я извергла свой разрозненный, обрывчатый бред. Хотя ты всегда считал меня сумасшедшей. - Никки, иди сюда, - ты ласково погладил меня по голове, стал поднимать на ноги, - отдохни, ты и правда устала. - Ты не ответил! – истерически заорала я, едва моих дрожащих рук коснулись твои. Чуть только ты попытался приблизиться, чтобы, все-таки придать мне вертикальное положение, как я мгновенно дернулась в твою сторону и, глазом не моргнув, укусила твою хлопотливую руку. Чуть выше запястья, цапнула не хуже бешеного грызуна. Не знаю, что тогда на меня нашло, но почувствовав твою кровь на своем языке (все-таки она у тебя была, хотя я допускала мысль, что вместо нее у тебя перламутровое нечто), я отстранилась и испуганно замерла вместе с тобой, с секунду мы молча и ошарашено друг на друга смотрели. - Никки, ты дикий зверек! – с трудом сдерживая хохот, рассматривал укус, такого ты явно не ждал, я умудрилась застать тебя врасплох - ты что, решила меня покалечить? - Айзи-тян! Прости меня, прости! Я идиотка, прости меня! – подскочила я и стала вертеться вокруг, схватила пострадавшую конечность, стала мять, перебирать ноготками, причитала и просила прощения. Когда я попыталась зализать ранку и начала водить мокрым языком по твоей руке, ты еще громче рассмеялся, а потом проворно схватил в охапку, пока я утратила бдительность, и отнес на кровать, быстро завернув меня в толстое одеяло, как в кокон. То ли из заботливости, то ли просто хотел обезопаситься от моих воинственных посягательств. - Лежи смирно, вот так. А я тебя предупреждал, черная магия до добра не доведет, Никки, ты меня не слушаешь. Даже когда я стал лейтенантом, кидо я не знал до конца, чтобы изучить одно заклинание я тратил по нескольку лет. Если ты будешь так неосторожна, продолжишь свои чернокнижные фокусы, то истратишь всю духовную энергию, она тебя попросту сожрет, ты с ней не справишься. - Айзи-тян, я хочу домой, - вырвалась фраза, я съежилась в своем коконе. - Уже? Я думал, тебе здесь нравится. - Нравится! – всполошилась я, - просто я хочу ненадолго вернуться, на денечек, хотя бы на пару часиков, можно? – вид у меня был жалостливый. - Хорошо, у меня будет время… - ты не успел договорить. - Нет, не нужно идти со мной! Просто выпусти меня, я одна вполне справлюсь, ни к чему мне тебя утруждать, я же всего-то на денечек, просто скажи, как вернуться назад? – под слоями моего одеяла становилось жарко, я начала потеть. - Одна пойдешь? Без меня? Оставишь меня одного, без присмотра? – наклонив голову вправо, хитро улыбался. - Я и так тебе надоела уже, я понимаю. Просто я очень соскучилась по своему дому, и мне очень нужно купить краску для волос, эксперементирвоать с зельями я больше не готова… - А, вот в чем дело, - усмехнулся ты. Я подползла к тебе, словно червь, даже скорее подкатилась, с трудом освободив когтистые лапы из одеяла. - Мне начинать беспокоиться? – веселился ты, наблюдая за моими попытками устроиться рядом с тобой, я будто гигантская трубочка с кремом сложилась пополам и кое-как, подтаскивая оставшееся обездвиженное тело, пристроилась пушистым мягким боком к твоей царственной кроватно-сидячей позе. - Ты подкрадываешься, чтобы снова меня укусить? – подтрунивал надо мной. - Айзи-тян, прости меня. Тебе не больно? Ты не обижаешься? – заскулила я. Все золото на свете не сияет даже на треть так же, как твоя улыбка. Тогда я и решилась окончательно. Я обняла тебя за шею, скорее повисла, стала принюхиваться, жадно вбирала безвкусный запах твоей горячей кожи, чуть бумажный, едва уловимый аромат сладкого, влажного мела, а волосы пахли теплым летним ветерком. Ты и есть бесконечное застывшее лето, бесконечно зеленое после хмурой весны, бесконечно прохладное, но солнечное, прозрачное, только птицы в нем не поют, все мертвенно-беззвучное, безрадостно-торжественное, гробница небесной теплоты и я провалилась в эту обманчивую теплоту. Ты стал опускаться со мной на осиротевшую по моей милости простыню, медленно уложил мою голову на маленькую подушечку, как-то умудрившись проделать это, скованный моими требовательными объятьями. Не знаю, сделал ли ты что-то, или же это просто мое тело утратило всякие силы, но сон, осторожный, клейкий, нагретый, постепенно накрывал мое сознание и всю меня окружала горячеватая, золотистая дымка рассеянной дремоты, твоего настоящего, живого тела. Я уже не могла отличить сновидение от реальности, мне казалось, что ты стал гладить мои волосы, я едва поднимала отяжелевшие веки, и ты весь утратил фокус, руки мои разомкнулись, и я отпустила тебя, но ты оставался на месте, я почувствовала, как что-то обожгло кожу моего прохладного лба, наверное, ты поцеловал меня, приторная щекотка разбежалась в животе, и сквозь сон я слышала твой далекий, серебряный голос – «Больше нет страха, нет печали, сестры заберут тебя в свой беззвучный мир, и боли никогда не будет, никогда не будет любви, смерти. Вечная пустота, сумерки, Никки. Ты же счастлива без меня? Дети должны быть счастливы. Солнце восходит. Без меня. Без…». Я потеряла нить сознания. Очнулась я неожиданно и неприятно. Вздрогнула и резко подскочила, ощутив липкость своего влажного тела, мне было жарко, я чуть не сварилась в своем одеяле, укутал ты меня наверняка. Воздух казался душным, все мышцы утратили силы, стали мягкими, слабыми, тебя не было, была только прядка твоих волос, спрятанная в кармане. Немного потеребив ее пальцами, я вышла. Сомневалась ли я? Не думаю. Было что-то, похожее на недомогание, тихую тошноту. Сон был словно искусственный, будто ты опоил меня снотворными зельями, он не принес облегчения, он принес неотвратимую жажду. Я долго не могла тебя найти, скиталась по дворцу, совершенно заброшенному, а когда все-таки нашла, ты повел меня домой, и я не видела твоего лица, но я прекрасно знала, что глаза твои наполнены дымчатой пустотой. - Все запомнила? повтори еще раз, - стоя у входа в мир живых, экзаменовал меня ты. - Я уже четыре раза повторила, я все поняла, а если вдруг забуду, то буду дожидаться тебя дома, не волнуйся, - первый раз мне хотелось побыстрее отделаться от тебя, но когда ты все-таки скрылся в своем небытие, оставив меня в долгожданном земном одиночестве, я поджала губы и протяжно взвыла, ощущая как затряслись исхудавшие колени. Солнце гремело над моей головой, я втягивала шею и озиралась, с непривычки вздрагивая от каждого шороха и встречного прохожего. Я отсутствовала не больше месяца, а казалось, что прошло не менее ста, деревья злобно шелестели листвой, ветер угрюмо хрипел в моих неосязаемых ушах, у меня стучали зубы. Пятнадцать минут я кружила у своего длинного, кургузого дома, мелькали когда-то знакомые лица невеселых соседей, никто не догадывался о моем присутствии, наверное, они решили, что Николь с седьмого этажа стремительно съехала, или умчалась в длительное путешествие, или благополучно скончалась. Впрочем, никто здесь толком не знал моего имени, буйство моей сантиментальной фантазии быстро развеялось. Я все оттягивала, медлила, ковыряла землю клумбы жестким носком, хрустела костяшками, зевала и начинала очередной круг. На одиннадцатом я взяла левее и автоматически прошмыгнула в открывшуюся дверь моего подъезда. Дело почти сделано. Несколько ступеней отделяли меня от сладостного содрогания крови. Не помню, как зашла в квартиру, не помню, как влезла в свою старую, скверную оболочку, просто так было нужно, бессознательно, безразлично, а другое тело я не видела, нет-нет, я даже не смотрела на ледяной хрусталь твоей мерцающий скульптуры на пыльном полу, не видела ее, глаза болели от напряжения. Рухнула вниз моя душа, расползлась по знакомым закоулкам, оживила то, чего быть уже не должно. Привычная, но вдруг забытая слабость снова заволокла мое старое тельце, с каким трудом мне удалось подняться, вялые, короткие, дряблые ножки едва сопротивлялись неумолимой гравитации, и все-таки я стала значительно пристойнее, этот старый беспомощный мешок с мраморным мясом (отнюдь не стриплойн rare обжарки), где больше мрамора с тонкими мясными прожилками, был невозможен, гадок и мерзок, я ежилась и морщилась еще и от ужасного холода, прямо-таки мороза (видимо сосудистая система не успела прогреться). Подползла к зеркалу, на лужу у окна мне было плевать, так же как и плевать мне было на отключенный за неуплату свет, сгнившие и после засохшие в пивной кружке колокольчики, все это чушь, мне было не до прелюдий. На меня, сквозь припухшие веки, смотрело овальное, серое лицо, и оно было бы совершенно непримечательно, если бы оно было чужое. Впрочем, оно и было мне почти незнакомо, почти до отвращения незнакомо. Меня охватил горячий стыд за себя, мне захотелось тотчас выпрыгнуть из тела, а потом растопить его в кислоте, сжечь, но чтобы уж наверняка, избавиться окончательно, невозвратно, бесследно. И снова опомнилась. Выдумала себе избавление. У меня нет иных ходов, мое избавление заканчивается там, где начинается облик моей неприглядной души, мне и в смерти не будет спасения (не забыть купить краску). Задыхаясь от слез, от обиды, я ринулась искать то, зачем сюда вернулась. Времени рассиживаться у меня не было, я не могла медлить. Но нужно было как-то подготовиться, а вдруг неудача, провал? Или Барагган решил поглумиться и все это невозможно? Нет, неудачи быть не могло, я была в таком бешеном оцепенении, в такой дикой горячке, что любая оплошность закончилась бы моей гибелью, тогда я первый раз решила, что повешусь, не сработай мой план. От тебя, казалось, веяло тоненьким холодком. Золотистые волоски на руках, лисьи, блестели на мерзком солнце, только я могу облизывать твое тело, надеюсь, это поганое солнце скоро взорвется. Мое мреющее сокровище, душа моя, mon meilleure dieu, я не знала, как подступиться, с какой стороны лучше, осторожнее, аккуратнее, бесшумно. Села на колени, правое глухо прохрустело, и вот я очутилась в своем неотвязном сне, и вот снова щекотка в суставах, в животе, и снова мое дыхание сбивается и цель душит, ослепляет меня, но теперь я не сдалась, я нашла лазейку, я смогу приблизиться, даже дотронуться! И смогу быть тебе нужной, именно так, теперь я буду способна, я стану тебе равной, я обрету себя. Вся обливаясь холодным потом, я бережно подняла твою сонную голову, положила себе на колени, наконец-то погладила эти шелковые нити волос, долго гладила, пока не почувствовала жаркое насыщение. И как же быть, не могу же я просто взять и сделать это? Я попыталась поднять твое туловище, голова при этом безвольно откинулась назад. Все это было не так-то просто, ты весил, мне показалось, килограмм сто, охая и кряхтя, я все-таки облокотила твои плечи о спинку диванчика рядом, твой гигай безропотно подчинялся моим слабым усилиям, и был скорее похож на большой кусок упругого мармелада, чем на жесткое тело взрослого парня. Я снова подскочила, обошла тебя со всех возможных сторон, натирала ладошки, странно хихикала, морщилась и слышала бешеный скачки своего маленького сердца. Все уже не имело значения, все утратило ценность, остался лишь ты и я с удивительной легкость простилась со своей тяжелой личиной, она скверно мне послужила, только мешалась, ошибка днк, губительная мутация и я больше не колебалась. Снова туманный провал в кадрах моей памяти, помню лишь как прядка твоих волос рассеялась в моем кулачке, будто мелким песком просыпалась сквозь дрожащие пальцы. Барагган, старый плут, все-таки не обманул, вешаться мне пришлось несколько позднее. Каждый раз, заново открывая веки, изо дня в день это волшебное счастье не иссякает, не теряет прелести новизны, лишь приторный до горечи мед восторга теперь растекается по всему моему молодому, гибкому телу, будто океан омывает громадными волнами маленький тропический остров со всех сторон разом, обволакивая теплой, свежей пеной золотую песчаную пыль берега. Но тогда, в ледяном летнем воздухе я ожила иначе, резче, лавиной обрушилось томительное блаженство, упало сразу на голову, а потом побежало вниз, наполняя жизнью опустевшие вены. Сначала я училась дышать, чтобы хотя бы не задохнуться от радости, от страха этой радости лишиться, молясь про себя, жужжа вслух, всем земным богам, всем богам истинным, чтобы не оказалось сном, фатальной усмешкой. Когда головокружение притихло, а сердце перестало выпрыгивать из груди, я попыталась тихонечко подняться. Не веря своим глазам я размахивала перед собой теперь уже своими руками, неловко поначалу, не могла до конца поверить, рассматривала пальцы, облизнула ногти, попробовала на вкус, на запах, осторожно, кончиками пальцев дотронулась лица, еще пока не чувствуя осязания, только пробуя, определяя, боясь спугнуть, утратить или вовсе обнаружить подмену. Мистическая боязнь зеркал вовсе не удел взволнованного воображения, зеркало – лучший друг, кровный враг, тут одно из двух, не бывает зеркал «просто»; но предстояло еще как-то до него добраться, смертельно необходимо. В теле была даже не слабость, а какая-то неведомая пустота ощущений, звенящий простор, и моей душе приходилось растягиваться, ухитряться, ловчить, чтобы заполнить всю эту пронзительную свободу. Ноги с другом разогнулись, поначалу я держалась за спинку дивана, боялась выпрямить спину, все было слишком высоко, а пол ужасно низко, и потолок стал каким-то низеньким и неловким, словно я очутилась в норе. И неизвестно как справиться, как управлять этими длинными конечностями: я с трудом сделала пару шагов, коряво растопырив руки в разные стороны, балансируя, приноравливаясь, а ты так изящно ходил, легкой, скользящей поступью, и ведь получалось же! Значит и у меня получится, дело привычки. На десятом шагу кое-что стало выходить, почти перестало шатать, я даже подняла глаза с пола и оперевшись уже разогретой ладонью (какое прекрасное артериальное давление) о шершавую блеклость стен, зацепила навязчивый белесый солнечный отблеск, бивший прямо в глаза. Пришлось сменить градус угла, и одновременно с затмением дневного светила, с другой стороны стало возникать удивительно знакомое отражение. Долго моргала, с усилием, будто счищала пленку миража, вздрагивая при каждом затемнении зрения – а вдруг и правда мираж? Но все оставалось на месте, и через минуту и через три волшебство не развеялось, не утратило своего очарования, восторга, блаженства. Волшебник тоже не исчез, он смотрел на меня, глазами распахнутыми, с каштановой пустотой и счастье уже подступало к горлу, вот-вот и захлебнулась бы насмерть. Любовь моя, ты смотрел на меня удивленно, непривычная гладкая ткань очерчивала линю твоих развернутых плеч, аккуратно поворачивал голову, влево, вправо, с удивительной синхронностью мы выполняли одни и те же движения, одни и те же интервалы, словно отражая друг друга. Вся моя душа сжималась и взрывалась вновь, раз за разом, я таращилась в зеркало и оглушительно, взахлеб рыдала про себя, а двойник мой оставался радужно спокоен, я просто не могла заставить это тело разверзнуться, хоть и чувствовала, что кожа по швам трещит от яростного наслаждения, но слезы «здесь» будто вообще не вырабатывались, и я уже знала как, и щурилась и морщила тонкие ноздри, и все равно ничего не выходило, будто тело утратило это умение, не знало, что это за навык такой – плакать. Стоя напротив вытянутого вниз зеркала я дрожала, а ты продолжал смотреть на меня и больше тебе не приходилось опускать взгляд, чтобы отыскать мой, теперь наши глаза располагались в одной плоскости, совершенная идентичность. Я взмахнула фарфоровыми пальцами и ты повторил этот взмах, удивительная, машинная симметрия, моргала я, моргал и ты, мы оба хлопнули в ладоши, оба взъерошили волосы, подтянули рукава и наши отражения сливались друг с другом, стали неразделимы, но теперь только моей воле они подчинялись. Мое волшебство, мой волшебник, мои волосы, кровь, кости. Какое-то космическое, вселенское чудо, мне приходилось безостановочно сглатывать слюну, телу стало жарко, несносно, мне хотелось кричать, бежать, лишь бы не останавливаться, лишь бы наслаждение не заканчивалось, это какой-то бесконечный рай, неслыханный дар господа. Вот же, это же я, по-настоящему, вот же я ущипнула себя за руку, за ногу, и как все ладно, и нигде нет изъяна, и это именно мой цвет волос и как прекрасно он сияет в унисон с моими большими глазами, и как же все это переливается в гармонии с моим сознанием, моей душой, и нет больше противоречий, и я та, кем я и должна быть и пальцы мои именно той длины, которой хватит, чтобы надеть самые драгоценные камни, и теперь мне к лицу эти камни, и никто не посмеет сказать - «вам бы что-нибудь поскромнее, да поменьше», а только больше, ярче, и вульгарнее, и пошлее, и все будет сиять ослепительной белизной и я буду смеяться над всеми, чистым, восхитительным смехом. Зарябило в глазах, мне следовало немного успокоиться, дышать глубже, благо нервная система теперь позволяла дышать. Я подошла к отражению вплотную, жесткие линии моего лица (а мне казалось, различия между полами не столь очевидны), такие привычные и одновременно незнакомые своей неисзвестностью преобразились в неожиданную, ослепительную улыбку, самую настоящую, непритворную, и зубы острые, ровные сверкали снежно и глянцево. Указательным пальцем я ловко поддела верхнюю губу, медленно оттянула ее вправо, затем влево, разомкнула челюсть, стала рассматривать свои богатства. Одни эти зубы можно было бы вырвать и продать как редкие, бесценные жемчужины, ни одной пломбы или скола, великолепные, ослепительно-белые острые на вершинах. Они были идеальные и они были мои. И прилагалась к ним уйма прелестей: кожа моя эластичная, гладкая, мою настоящую кожу солнце любит, ласкает материнскими лучами, оставляя невесомую бронзовую пыль, а не кровавые мучительные ожоги, я ущипнула себя за бок, но тут же решила удостовериться без посредников, стала нетерпеливо расстегивать пуговицы на рубашке, освобождая свое тело от лишних помех. Меня вдруг разобрал оглушительный смех (это тело умело). Только вдуматься, сколько же диет я выдержала, сколько сил я потратила, сколько пота и слез я потеряла ради смутного очертания красоты, а здесь, стоило лишь скинуть с себя шелковистую ткань одежды, весь этот далекий идеал воплощался в одном лишь движении руки, плеча. Я стала прощупывать каждый дюйм, ведь правда ни одной складочки, ни грамма жира, уродства, только сильные, красивые мышцы под слоем упругой, сияющей кожи. И не нужно никаких усилий, никаких разочарований, природа сама обо всем позаботилась, отнимая у других, оставляя другим маленькие бессмысленные радости, а здесь все и сразу, сказочный сосуд с желаниями. Меня всю разрывало на части, я не могла больше стоять на месте, я стала шагать из угла в угол, уже освоившись, уже уверенно, вертелась у зеркала, правда не так пластично, выходило несколько топорно, а потом и вовсе разбежалась, подпрыгивала и хохотала, хохотала от счастья. У меня отродясь не водилось столько энергии, столько сил, столько энтузиазма, я не знала к чему себя приложить, а действовать было необходимо, руки чесались, земля полыхала под моими ногами. Я кинулась на пол, стала отжиматься, ты надрессировал меня на дюжину раз, теперь же я сделала сотню и мне было все мало, я даже не сбила дыхание. Всему этому баснословному счастью нужно было найти выход, немедленно, срочно, сею же секунду, я как попрыгунчик билась в мучительном экстазе о рамки моего свежего тела. Нужно было что-то посерьезнее, мне казалось я способна на все: взлететь выше облаков, выброситься из окна - все было едино, лишь бы расщепиться на атомы, обнять землю, умереть оглушительно, взорвать звезды, я насчитала сто пятьдесят раз и три упавшие капельки пота, мне наскучила монотонность движений, я снова подскочила. А что я еще могу, не считая того факта, что теперь я могу все? Подбежала к стене, давно лелеявшая мечту встать на руки, с завистью наблюдала, как однажды ты это проделал, стращая меня грядущими перспективами, и я не имела понятия, как исхитриться, тело само принялось действовать, достаточно было лишь одного желания. Не прошло и секунды, как я уже практиковала стойку на одной руке, но и это развлечение не принесло мне ни успокоения, ни даже усталости, я ловко вернулась в исходное положение, снова бросилась к зеркалу. После небольшой нагрузки мышцы стали выглядеть еще лучше, до того момента о существование некоторых я даже не догадывалась, а кожей я с трудом могла налюбоваться, так прелестно и влажно она теперь поблескивала на солнце, я провела пальцем по шее, собирая росинки пота и тут же попробовала на вкус. Удивительно, но соленый, даже не горький, не сладкий, а самый обычный. Я снова опустила руку на шею, подушечками нащупала бьющуюся артерию, водила по ней указательным пальцем, опустилась ниже, дотронулась до чуть выступающих, тонких ключиц теперь уже всей ладонью, смелее, и дыхание мое стало глубже, я слегка разомкнула губы, облизнула горячим языком, потом еще раз. Интересно, нравилось ли тебе целоваться, как ты это делаешь? Даже подсмотреть это мне было негде, но меня распирало здоровое (нездоровое?) любопытство, на меня медленно надвигалось странное тепло, разрасталось откуда-то из солнечного сплетения. У меня усилилось слюноотделение, в кончиках горячих пальцев что-то покалывало. Необходимо было проверить, я стала вертеть головой, пыталась что-то отыскать, не понятно только вот что, и вдруг мне на глаза попался, в тусклом остатке света, ненавистный старый сосуд, ничком распластавшийся на полу. Сначала я не могла понять, что же мне в нем так знакомо, да нет же, это не могла быть я. Я не могла прожить двадцать лет в этой оболочке, я бы скорее вены себе порезала, даже смешно, и я усмехнулась. Я стала бесшумно двигаться в этом направлении, подошла, пнула беззащитный бок разутой ступней – никаких изменений. Нагнулась, перевернула навзничь. На носу и на левой щеке остались две параллельных отпечатка от пола, это придало лицу некоторую изюминку, впрочем, хуже быть и не могло. Схватила за плечи, и подняла, ощущая трупную холодность этого тела, рыхлость и бессмысленную тяжесть, рассматривала сквозь боль, сквозь отвращение. Я выбрала скверный экземпляр для примерки своего поцелуя, но мои правильные, влажные губы нетерпеливо полыхали в предвкушении новых начинаний. Я придерживала голову этой бракованной женской особи и попыталась приблизиться. Я не выдержала и пары сантиметров. Все это противоестественно, дико, омерзительно, в конце концов, я прекрасно знала, как это выглядит со стороны, со всех возможных сторон; в своих мыслях я давно проделывала этот фокус, правда даже в грезах моих заканчивалось все именно так же, как закончилось наяву. Со стороны выглядело это смехотворно, красавица и чудовище, лягушка и принц, в сказках все куда более неприглядно, чем в реальности. Зачем же принцу лягушка, когда на свете полно тоненьких, томненьких, ласковых и миленьких принцесс, и все они могут быть мои, разом и по отдельности? Какая неслыханная расточительность, тратить всю чуткость своих теплых губ на всякие безобразности. Я резко отпустила мертвую добычу, с глухим стуком она рухнула на пол. Даже моей настрадавшейся, вечно довольствовавшейся малым душе эта возможная, спящая любовница была до содрогания неинтересна, не говоря уже, что моему физическому, горячему телу было до смешного безразлично и даже скверно. А я еще пытала тебя объятьями, как же тебе, наверное, все это противно… Поглаживая кисти своих изящных, гибких рук, я снова и снова возвращалась к своему, теперь уже, лучшему другу. Чудо не иссякало и вся я полыхала восторженным пламенем, первый шок прошел, и я стала более требовательна в своих экспедициях. Жар ушел, оставив за собой расслабленное тепло, кожа обсохла, и стало даже несколько зябко, я расчесала волосы. Любовь, дети, семья, друзья – все это лепет неудачников. Жизнь не имеет смысла, если ты не обладаешь силой. Тело – это свобода, одна из этих вечных составляющих. Никто не смотрит на твою душу, все понимают лишь давление, подавление, власть, могущество, но теперь и я могу быть свободна, наконец-то обретя свое истинное лицо, я могу стать кем угодно, я могу быть честной, лживой, грустной или бешено счастливой, могу даже влюбиться в того, в кого захочу, могу влюбить в себя. Я никогда не знала, что это такое, когда в тебя кто-то влюблен, и влюблен так, что лед обращается кровавым пламенем и все горит, проливаясь черным пеплом. Теперь и меня могут так полюбить, так же, как люблю тебя я. Теперь ты сможешь сделать это, ведь я же смогла, а я – отражение твоей души, половинка твоего каменного сердца. Мне захотелось пить. Бодро и плавно я зашагала на кухню, ослепляя своей улыбкой все, что попадалось мне на пути. Зашипела вода, я ополоснула сухую чашку и тут же остановила воду. Перед моими глазами возникли навязчивые и постыдные картины грядущих физиологических реалий. Я не учла, что помимо нашего основополагающего сходства, имелись и фундаментальные различия. Не знаю, покраснело ли мое лицо, но как только глаза наткнулись на ремень моих ладных брюк, щеки, уши и горло обдало мгновенным жаром. И все-таки это было уже слишком, как-то неправильно, допустим, это и мое законное, совершенно и по праву подходящее мне тело, но все-таки прототип его принадлежал и тебе. Было бы недостойно, неприлично пересекать подобные грани в первый же день знакомства. Я решила подождать, привыкнуть, ведь даже в своей прошлой, жаждущей жизни эту грань я никогда не пересекала, не думала о ней даже в самых откровенных фантазиях, я была все же очень закомплексована, теперь же в этом нет надобности, но все-таки одну жажду я пока себе оставила, и стакан я решила все-таки отложить. Словно райская птица в серебряной клетке я маялась, не могла найти себе места, ну что толку обрести все, если никто этого не увидит? Мне было необходимо узаконить свое новое положение, продемонстрировать, предстать перед миром во всей красе, допустим, похвастаться, не считаю это за большой порок. Ты ведь тоже кичился своей силой, с восхитиельным безразличием принимая ее как данность, пустяк. Мне нужны были зрители, непременно. Солнце уже давно скрылось, а я все еще наслаждалась прикосновениями к своему лицу, рукам, волосам, и вдруг нашла прекрасный повод для своей коронации. Краска для волос! Чуть было не вылетело из головы, главная причина моего отсутствия, а скоро надобно было убраться восвояси. Дальше последовала мука размышлений о необходимости оставить свою волшебную оболочку, это казалось немыслимым, я стала яростно соображать, как бы забрать ее с собой, а забери я ее, мне еще нужно как-то преподнести это тебе, не огорошить, не вызвать отторжения, впрочем это все пока не важно, этот самом собой образуется, само разрешится… Тогда было важно придумать, как незаметно умыкнуть свое сокровище, под заботливым лунным сиянием. Я отбросила решение выгулять себя до магазина в этом драгоценном теле, в конце концов, слишком много чести для этого унылого городишки, мне положено повелевать душами, мирами. Наспех соображая, я ловко изобрела план своих действий, осталось купить краску. Прощание далось мне с нескольких попыток, но я уже не испытывала такой муки, что преследовала меня до, я воспринимала это как некоторую гигиену, своего рода горькую микстуру на пути к полному выздоровлению. Устроившись на полу, я бережно оставила свою сияющую душу, ведь теперь душа моя была сосредоточена именно в нем, в замершем теле, а то, что от меня осталось было лишь безликим духом. Я без лишней лирики и раздумий влезла в свою бывшую, дряхлую шкуру, ничего не поделаешь, водолазам тоже не нравится свой уродливый костюм, работа такая. Полюбовавшись на себя, на спящего, со стороны, нежно убрав волосы, упавшие на сомкнутые веки, я зашаркала на улицу. - Айзи-тян? – закрывая входную верь, испуганно вытаращилась на тебя я. Быстренько соображая, не оставила ли я поводов для подозрений. - Я почти начал беспокоиться, мне не следовало отпускать тебя одну, - закрывая блестящий журнал, повернулся ко мне ты. Мое тело лежало нетронутым на том же месте, где я его и оставила, вы странно двоились. - Я немного задержалась, проведала маму… Это еще один гигай? Почему я тебя вижу? – безразлично задавала вопросы, сама же лихорадочно соображала, что же предпринять дальше. Ты начал что-то объяснять, у меня же гул в ушах стоял. - Ну, так что, Никки, идем? Через пару дней нам нужно будет вернуться в сообщество душ, а ты еще не выучила шикай, - ты подошел ко мне и попытался пригладить волосы, но я механически отшатнулась от тебя. Я не забыла, как гадко мне было рядом с этим мерзким телом. Ни к чему тебе это. - Вот, - вытянула я руку с блестящей коробочкой, - как это забрать? - Положи-ка на пол, - ты сказал что-то неразборчивое, не уверена, что это вообще было человеческое слово и сделал как-то странно пальцами в воздухе. Нагнулся и, как ни в чем не бывало, поднял уже не видимый мною предмет, выглядело это странно, но я не придала этому значения, молча и торопливо покинула свой теплый мешок. - Спасибо, что вернулся за мной, - не смотря в твою сторону, проговорила я, - идем. И провожая беглым взглядом свое жилище, я как бы случайно зацепила безразличными глазами свое мерцающее счастье, погруженное в мирный сон. Продлись разлука дольше, я бы точно задохнулась в один из бессонных дней, тогда все меня душило, и свет искусственного солнца, и холодный песок застревал в моем горле, и ты, будто призрак моей души, твой привычный голос безжалостно сжимал мои легкие.