Знать бы, что ответит нам безвечный, бесконечный океан; Покрывало вод собрал волнами тонкий шнур-меридиан. Нам служили правдой-верой Рак и Козерог, Только службе их примерной ныне вышел срок. Время отпустить нас из своих объятий, древний океан!
Мельница. «Океан»
— Он ушёл. Сиэль заявил об этом удивительно спокойным тоном, объявившись в проёме башни. Он и чувствовал себя безмятежно. Вернее, не чувствовал ровным счётом ничего. Даже биение сердца не прослушивалось. Глухо и равнодушно. Так бывает, когда принимаешь большую дозу обезболивающего перед ампутацией ноги, и по пробуждение боль разрывает на куски уже несуществующую, фантомную ногу, без которой ты справиться не можешь — раз и навсегда потерял опору. Буквально упав на стул, Сиэль вперил взгляд в никуда. Он пытался удержать «анестезию» как можно дольше. Однако затишье перед бурей долгим не бывает. Осязая бесчувственный шарик на расстоянии вытянутой руки, торопившийся откатиться прочь, он бездумно, расторопно уточнил во избежание вопроса: — Себастьян. — и обернулся назад, даже не надеясь на отклик «Да, мой лорд!», чисто машинально. Кажется, это было десять лет назад — когда он впервые посетил полноправную обитель своей бабушки, — а ведь случилось это только вчера. Но Клодия, казалось, не собиралась спрашивать ничего. На лице её — смесь из понимания, радости, удовлетворения — всё, что угодно, но не предполагаемое недоумение. Медленный поворот головы — и Сиэль начинает соображать со скоростью надвигающегося шторма, сносящего всё на своём пути. «Она знает. Она говорила. Она причастна». Прояснение как кирпичём по голове: не могли демон и колдунья держаться вместе исключительно из-за его здоровья, должно было быть что-то ещё... Морской шторм ломает плавные края воды, выходя наружу, преображаясь в торнадо, — беспринципное, поглотившее любимые лазурные просторы, но перебравшееся на ненавистную землю без колебаний, потому и всемогущее, — срезая из мягких черт плавность, обращая в острые углы; мечтательное лицо ребёнка — в острую гримасу. Буря овладела насильственно перекроенной душой окончательно. — Вы знали. С самого начала и до конца, — Сиэль прошипел эти слова на грани срыва: ноздри его трепетали, а воздуха стало катастрофически мало. — И не зря предупреждали. И... заставили его уйти, заставили... Ведь контракт... он бы не дал ему уйти, не дал... Заставили! Внезапный хохот исподтишка, перерастая в истерический смех, на мгновение придержал извержение. — Заставили! — вскрикнула Клодия. — Принудили! Ты себя слышишь?! Сиэлю не хотелось слышать абсолютно ничего, ничего, ничего... И точно не этот смех, обезоруживающий, заставляющий сворачиваться в мысленный кокон. — Никто никого не заставлял! — выкрикнула она. — Этот выбор был осознанным. — То есть?.. — Он нарушил, нарушил контракт! — Нет! — оглушительно закричал Сиэль, закрывая уши руками. Если ты не слышал правды — значит, нет её. Как бы он хотел, чтоб все звуки канули в неизвестность, растворились, прекратили существовать... Женщина опешила. — Граф, что же ты?.. — Он не мог, не мог... он ведь поклялся, — отрицал Сиэль, поднимая широко раскрытые глаза и впервые после долгих изнуряющих месяцев глядя на мир наивным обманутым, участливым взором. — Как видишь, смог. — холодно проронила Клодия, сохраняя общую озадаченность. — Я предложила ему универсальный выход, и он согласился. — Что предложили?! — наступая, вмиг превратившись из доверчивого, безобидного ребёнка в хранителя кинжалов в ножнах очей, зашипел Сиэль. — Да почему ты воспринимаешь всё в штыки? — наконец-то истинно недоумённо. — Отвязаться от твоей души раз и навсегда. — Да как же так! — встряхнув головой, взбеленился Сиэль, оскорблённый хуже, чем если бы контракт прерван был посредством преждевременного поглощения души. — Вы вообще о контракте знать не должны были!.. — Так уж сложилось, что я знаю больше, чем ты предполагаешь, — ядовито бросила бабушка. Клодия Фантомхайв отступила; плавно надвигающийся внук источал такую ярость, — внушительную, ледяную, несокрушимую, — что едва ли какие-то чары сумели бы сдвинуть его хоть на миллиметр. Мальчик воинственным жестом вскинул перед собой деревянный диск. — Это всё, что у меня от него осталось... — Это же... что это? Колдунья протянула было руки к найденной пластинке — и она тотчас возросла в диаметре: размером с голову великана. Вместе с тем аметистовые лучи пронзили её пальцы. Женщина поморщилась. — Невероятно... Сиэлем возобладала такая свирепость, что вытеснила всё прочее, фундаментально оградив каменной тесьмой. Ни эмоций, ни воспоминаний — только алоглазая душа в конце тернистой тропы. Теперь он познал подлинную жажду отмщения. — Он оставил тебе шанс. Частичку своей силы. Достаточную здесь... — не молодое, но и не старое лицо Клодии, — точно латанная-перелатанная кукла в чулане, — исказило отвращение и... примесь глубинного изумления. Теперь он и вправду ничего не слышал — только себя. — Вы давно уже должны были умереть. — Ну что ты, мой мальчик... — растерянно пробормотала женщина, решив из наступления перейти в отступление: из грубого обращения — в мягкое; только тогда, как не помогает зло, люди обращаются к добру — пусть даже волшебники. — Глупый! Я ведь хочу спасти твою душу! — А меня?.. А меня спросить?! Сиэль дёрнулся в сторону, в исступлении щупая каменную безучастную стену. — Если Себастьян сумел испариться отсюда, значит, есть способ. И я смогу. — он треснул себя по лбу изо всех сил. — Ну конечно! Выход есть отовсюду, если существует «дверной проём». И как долго я заблуждался... — констатировал мальчик. Спустя минуту не спеша повернулся к онемевшей женщине, на лице которой написана была досада и разочарование. И тихонько, серьёзно молвил: — Не нужна мне моя душа. Без него — зачем? Уходя, владелец должен забрать свою собственность с собой. Сиэль молча поднялся, ощущая прилив длительного спокойствия, данного убеждением того, что это ещё не конец, что выход есть. — Вы поможете мне? Видимо, Клодия Фантомхайв была слишком растеряна внезапным появлением мальчишки, впечатлена его взрывом, запугана его немыми угрозами; может, поддалась на его вызывающую, явно шантажирующую фразу, или почувствовала себя виновной в содеянном, решив исправить исход. Вероятно, просто на лице его, главы рода Фантомхайвов и просто непоколебимого человека застыло, прочно укрепляясь, нечто такое, что поразило её... Потому она смирно кивнула.***
Убегая от прошлого, от произошедшего, от самого себя, Сиэль едва ли соображал хоть что-то. Гонимый необузданной первозданной силой, подстегаемый инстинктом, не слыша ног от ошеломления, он миновал перламутровую кладку, едва касаясь её кончиками обнажённых пальцев. Ребёнок с глазами разбитой керамической собаки, трясясь от напряжения, чуть дыша, моментально обратился в дикого волкодава, готового сомкнуть клыки вокруг горла, убить без сожалений. Однако он уж никак не мог и предположить участие во втором ритуале за свою короткую жизнь. Разнузданный. На рыхлых основаниях, небрежным махом превращающего его из инициатора в жертву. ...в этот раз добровольно. Конечно, выход был. Хотя бы один, но отыскался. Крайний. Поразительно, но в случае тщательного покрытия всех возможных вариантов самым действенным оказывается совершенно необъяснимая, призрачная, футуристическая церемония. — Ты согласен на попытку возвращения? — Согласен. Риск представлял угрозу. Серьёзную. Откровенно перевешивал чашу, таяющую на глубине благополучный финал, приноровившийся соскальзывать и пропадать втуне. Счастье — настолько чудесная, сколь и неизъяснимая материя, владеющая способностью окрылять и на этих же крыльях устремляться вдаль, не оставляя после себя ни послевкусия, ни последствий; исчезая бесследно. — Принимая это бремя, ты должен знать условия и последствия. Тебе будут даны три года. Три года, в течение которых ты, как душа, будешь подвергнут всяческим опасностям. Ты должен очиститься. И лучший способ для этого — молчание. Три года вынужденной немоты. Это не всё. Ты должен принимать участие в жизни природы, замечая черты лица этой земли и привнося в неё что-то новое, чего здесь нет. Самое главное — души. Ты должен спасти тех, кого загубил. — Понимаю. Сиэль не сознавал происходящего. Слова одеревянели подобно окоченевшим пальцам ног. И только обида удавом шевелилась в нём: «Как он мог бросить меня?» — Клянёшься ли ты, Сиэль Фантомхайв, воскреснуть? — Клянусь. Сиэль знал, что стоит на кону. Или слышал... Он в любую секунду мог раствориться. Стать полным ничем — настолько был уязвим. Но это его не тревожило. Три года назад душа сменила владельца. И грядущие три года принадлежать ему не будет.***
Следующий день наступил. Пришёл и взялся колотить по стеклу вопреки разуверившемуся мальчишке. Он осязал способность к наблюдению и анализированию только сейчас. И только в одном, теперь особо значимом месте, стягивая вплотную сдвинутые лазурные нити, наматывая их на кулак тройным узлом в напористом стремлении не отпускать ни на секунду. Не мог он, просто не мог иначе, когда водные покровы отняли у него столько. Сиэль сидел на холодном берегу, плотно поджав под себя ноги, сжав руки в ржавый замок, утративший функцию эластичности. Он аккуратно, медленно раскручивал жёсткий клубок, отчего-то отдающий сдавливающим запахом горчицы. Казалось, что воспоминания прошлой ночи не покинут его до могилы... ...наряду со всеми вложениями первого ритуала. Как ни странно, всю процедуру не сопровождали ни свечи, ни специальные знаки, ни напущенные ароматические экстракты. Витал запах, порождённый самой церемонией. Запах бездушного отчаяния. Ритуал, связанный со словами, состоял только из слов. Вот только схема — поразительно схожая основа! — вносила коррективы. Основная составляющая — жертва-желание-услуга — присутствовала, растягивая цепочку в несколько раз умноженную. Впрочем, позже Сиэль признал такой метод гораздо прогрессивнее, предупредительней, справедливей, нежели предложенный демоном. Упрощённое изложение во имя избежания «отягощения» позволяло умолчать о многих аспектах. Жертвенный агнец был необходимой линией, залогом всего дела. Однако Клодия Фантомхайв всем своим видом дала знать, что костьми ляжет, но подопечных своих — ни единого — не позволит оскорбить, стереть с лица её обетованного поприща. Лицо её мимолётом тронула надежда, — всё, мол, на этом и закончится, — но оно же и распалило нерушимость намерений Сиэля. Мальчик легковесно снял с пальца фамильное кольцо, не то чтобы не думая о бесценности украшения, а не задумываясь о нём вообще: сущая безделушка. Такими драгоценностями он был опоясан полностью нынче. И отчего он так цеплялся за это кольцо?.. Сама же Клодия явно не разделяла мнения своего внука — она приняла вид глубоко оскорблённой дамы, будто урон нанесли её чести. То ли она так привязана была к своему племени до сих пор, то ли питала слабость к ювелирным изделиям, но затею, прочитанную по глазам, одобрить была не склонна. Тем не менее, сцепив зубы, на вопрос «Могу ли я использовать это?», ответила: «По сути, осколки наших предшественников в камне сохранились в виде сенситивных частиц. Одна душа, пусть даже искусственная, должна бы сформироваться... большего не нужно. Сойдёт». Сиэлю пришлось покрыть душу-подделку шаром собственной крови. Для придания ей формы, блеска, оболочки... так сказала Клодия Фантомхайв. «Для обмана», — обязательно заглянул бы под иной угол Сиэль Фантомхайв, не будь растоптан чугунным башмаком. Следующий пункт — вещь, любая вещь, которой касались руки дорогого тебе создания. Сиэль вжал в грудь диск, предмет, которого демон не просто касался, а создавал ночь за ночью, долго, кропотливо, отвлекаясь от насаждающей хвори... Пластинка-пентаграмма — оберег. Желание должно было быть чётко сформулированным ради наименьшего простора искажения полученного результата. Сказав «Я хочу вернуть его... своего демона, дворецкого и... Себастьяна Михаэлиса», он допустил грубую ошибку, промах, не указав собственно предъявленных договорённостей. После всего этого, дабы добраться, — буквально доползти до точки возврата, — нужно было оплатить гонорар: творить, искупить вину, терпеть. Трудность и неравенство заключалось в практически полной беспомощности, положении, от которого Сиэль давно открестился, погружая в него других. Жертва на три года. Фортуна повернулась так, что теперь Сиэль взаправду вынужден был ставить общественные приоритеты выше, нежели свои. И если нужно, то пасть во имя их воплощения. Всё действо было безликим, почти таким же, как прошлое, покрытое злобными масками. И не с Клодией Фантомхайв он заключил сделку, нет, она была посредником. Настоящий враг был по ту сторону Океана, чудовищнее новоявленного демона. Местом скрепления был избран Океан. Манящее, таинственное, чудесное место. Клятву, вверенную бесчувственным волнам, нарушить Сиэль не мог. Он был так же безжалостен, как они; особенно к себе. В оном их родство. Сиэль не мог уйти от своего товарища. Всю ночь он просидел на берегу не шевелясь. Приблизиться ближе он не решался — боялся, что мистический Океан его поглотит. А ведь он так и не научился плавать... Вот чудеса: летал над водой, а плавать не умеет. Сиэль, застыв над бездонными покровами на уровне трёх метров, отдал свои последние слова, горячо прошептав, дозволенные, отмеренные этой реальностью, этим измерением, этой жизнью. Досада, как ни странно, копилась вокруг отсутствия метки: две на его теле побывали, ещё одна бы не помешала. И даже поспособствовала бы. Пентаграмма ограничивала передвижения, не давала сбежать ни одному, ни другому из участников договора. Если бы такая же печать могла удержать его от глупости хотя бы открыть рот... но нет же, это было бы слишком просто, да и... стержень испытания таким действием был бы изъят. На Сиэле Фантомхайве осталась всего одна печать: метка его стыда, унижения, позора. Так почему же он осязал вязкое присутствие, точно сидел рядом окровавленный человек, клейма, охватившего всё тело ожогами разом? Впервые ему хотелось видеть пентаграмму на глазу. Но появлялась она лишь во время соприкосновения деревянного диска с уровнем глаз, вспыхивая на миг свежим огнём, а секунду спустя — треща, затухая подобно разбитой люстре. Ненавязчивое её присутствие успокаивало. Почти как Океан. Тот, что поглотил его кольцо в оплату за... Сиэль медлил как только мог. Разбирал по деталям весь процесс ритуала, копошился в происшествиях на корабле, пытаясь восстановить пробел между двумя расследованиями, копошился даже в раннем детстве, старательно, категорично ограждая себя от непрошенных мыслей, но... Он прорвал оборону. Ровно выстроенные, тщательно скоординированные пешки — навзничь. Себастьян умудрялся повергнуть противника даже отсутствуя. Да, теперь Сиэль Фантомхайв вынужден был посмотреть в глаза причине, сподвигнувшей его лечь на алтарь ещё раз без предварительных раздумий. Нужно было вернуться к истокам, потому он расфасовал все данные в конверты, как накануне. Удобством иного измерения было использование вымышленного в виде материального. Но Сиэль не думал о столь ничтожном факте в самые ответственные моменты. Позже — тоже, ведь в других случаях не вызывал ресурсы мира из воспоминаний. И попросту забывал до следующей оказанной помощи. «Зачем мне это было нужно?» Красная бумага шельнулась. Там, за стенками конверта скрывалось всё: его поступки, мысли, эмоции, слова, цель... его знамя. Вся его жизнь. Скалилась, притаившись, месть. Мальчик понял, что здесь можно было жить. Без забот, тревог, злоключений. Всё для организма человечески-душевного присутствовало в изобилии. Пускай атмосфера не отличается той цивилизованностью, что присуща графу, ну так ничего страшного! Аристократам разве подобает с тёмными силами водиться? Это не мешало жить. Ему бы только избавиться от липкого внушения о гибели — и дело в шляпе. Так почему же? Он так хотел вернуться в преступный мир, завершить водружённую цель? Здравый смысл подсказывал, что этот путь не может быть верным. Жажду отмщения нужно поддерживать, лелеять, растить изо дня в день, от зари до зари, как тепличные цветы. Озлобленность, боль, ненависть доводить до апогея, развивая хаотичность в глобальной степени, позволяя разрывать нутро. Результат подкреплять регулярным возвращением к пережитому, так, чтоб сердце от боли заходилось. Но он, выбрав путь, мало того, что не следовал ему, но и всячески избегал. А кошмары, возвращающие в промозглый подвал почти каждую ночь, вызывали страх и страдания... такие, что ненависти места не оставалось. Подлинным огнём возмездия Сиэль был охвачен лишь по исчезновению Себастьяна: вот тогда нутро его горело, душа пылала под неукротимым требованием действовать. И не во имя поруганной чести. Мальчик отклонился от «акта правосудия», повернувшись к орнаменту, его обрамлявшему. Впервые он глядел на него прямолинейно, не сквозь пальцы. И вдруг точно обрёл шестое чутьё. Пререкания, вспышки негодования, уроки, сухие фразы, уход, взаимное подтрунивание, прикосновения, — это было настолько приятно, отрадно... Лучшего узора для жизни нельзя было найти! Сиэль очутился на ногах незаметно для себя самого, чувствуя, как радуется с ним в унисон буйная кровь, и щёки его стали пунцовыми от волнения. Да, это была привязанность. Крепкая, своевольная, непредсказуемая, та, которой не должно быть, — ведь это чуть ли не грех! — но она исхитрилась, просочилась, угнездилась. Он отступил на один шаг, залюбовавшись синими бусами Океана (где-то там была сапфирная жемчужина с его пальца), и сжал деревянный диск до боли в костяшках пальцев. Истина так очевидна! Фамильное кольцо не больше подделки... Реликвию он отыскал вчера под верстаком. ...Перед глазами пронёсся серебристый серп, обронив: «А я предупреждал, что однажды мы увидимся, граф».