Путеводным верным звёздам Расскажу я о своей любви, Что меня округой света по морям окраинным вели. Мне милее та звезда, что дома бы ждала, Из травы солёной покрывало бы ткала. Если я вернусь домой, то расскажу ей о своей любви...
Мельница. «Океан»
— Чего ты стоишь столбом? Иди сюда. Скорей же! Сиэль восседал посреди необъятной постели в ворохах простыней и одеял, совершенно не помня, он ли это сделал: разворошил белесый покров. Собственно, он даже не понимал, среди какого хаоса устроился — соображал лишь, что вовремя добрался до спальни — колени, до сих пор непослушные, так и подгибались. Парадный костюм, который граф носил всегда, независимо от ситуации, напрочь отказываясь от повседневных одежд (возможно, чтоб не давать себе спуску и даже тело держать в узде, не довольствуясь контролем строптивой души) и складывая стопки тщательно сделанных нарядов ведущей модисткой Ниной Хопкинс* куда подальше, ныне сжимал будто канатами. Сиэль чувствовал себя заключённым. Ему не свыкнуться с утончёнными обручами — он теперь знал вкус широкополой свободы. Себастьян, весь взвинченный, даже не попытался уклониться от вспыльчивого предложения приличия ради, усевшись рядом и невольно сымпровизировав старую-добрую позу лотоса. Сиэль посмеялся бы. О, да, он высмеял бы по-собачьи верное и вышколенное поведение. Если бы способен был замечать что-то кроме ласковых алых глаз, в подлинность которых запретно и так чудно было верить. — Мой юный лорд... Сиэль бездумно приложил палец к губам слуги. Ладонь, сместившись, утаила их от мира. Он не желал слышать ничего — никакие слова не могли сказать то, чего он желал. Могли лишь наполнить чашу ядом, аль переполнить эликсиром. Даже дьявольски прекрасные губы не превратят плоские дороги в выпуклые горы. Только не сейчас. Неминуемая блёклость погубит его сиюминутную душу. Важна только эта, преходящая, эссенция. Желание. Пальцы лихорадочно впились в чернь дорогого волоса, ожидая всего, что мог швырнуть в лицо гнусный мир этими мастерскими руками — и смерть тут не помеха. Сиэль подался вперёд, ничуть не боясь: страх ему давно был неведом — живя среди полчища духов, забываешь, каково опасаться одного демона. Мир отплатил бесценными руками, неразрывно обвившими плечи. Словно волны за спиною схлестнулись, но не тревожно, улеглись. Крохотные морщины тревоги и напряжения сбежали с лица Сиэля. — Невероятно. Наконец-то. Неподражаемо... Пенистая волна вдруг потеряла оркестр могучего покровителя. — Милорд... я думаю, вы не станете возражать, ежели я... отлучусь на один миг. Себастьян слегка приподнял подбородок Сиэля, как бы невзначай проведя пальцами по скулам. Он с нетерпением заглядывал в глаза графа, и что-то в лице его дрогнуло, как перед тем треснул голос Сиэля. — Синие-синие. Поразительно... кажется, отыскал. И дворецкий взметнулся прочь так скоро, что Сиэль не успел вспылить и гневно силой принудить мужчину сидеть на месте и не дёргаться. Он окаменело глядел в пустой камин — кажется, здесь давно не топили; улыбнулся, переведя взгляд на бесшумно затворившуюся дверь. — Ну и кто тут ещё любопытный человек, что не следует своей природе? — спросил он у подушки. — Чуть что, единая трудность — и сразу в бега! Один миг плёлся достаточно долго — Себастьян не появлялся около получаса. Оказывается, и для демонов изредка время становится вещью исключительно абстрактной. Сиэлю не могло придти в голову, что Себастьян элементарно силится совладать со своею непокорной сущностью, а ему самому, конечно, мог бы показаться вполне полезным и рациональным приём тишины для упорядочения мыслей. Однако оба они, не сговариваясь, сформулировали и мысли, и чувства. Себастьян возвратился с оправданием красноречивым и достаточно логичным. — Вы так и не выпили чаю за столом, мой господин, — как ни в чём не бывало молвил он. — Считаю случившееся своим промахом. Полагаю, дворецкий семьи Фантомхайв обязан его исправить... Сиэль упрямо сжал губы. Он уже чувствовал, как ноет всё тело от аромата, по которому так скучало. Принять чай — значит, отказаться от беседы, с которой необходимо скорее расправиться, ещё минут на тридцать. Минуты! Бесценные минуты! Как быстро они убегают!.. Впрочем, мироздание припасло для каждого правила уникальное исключение. Глаза метнулись к чашке, зазывной руке, и Сиэль покорно ухватился за неё: искушение — не далёкая помеха, маячащая вдали, а препятствие, которое штурмом не взять. Украдкой спрятав чашку в шатре из ладоней и проигнорировав жжение, Сиэль бессознательно, опасливо зарылся в простыни. Он отвернулся от Себастьяна, склонившись над чаем, и вправду провёл над ним половину часа. Замер, как опасливый мелкий зверь, приваленный камнями. Трапеза должна быть бесшумной и незаметной — иначе другой может не быть. Всё время он ощущал изучающий взгляд Себастьяна, сидящего подле, от которого нервы натягивались проволокою. И что-то ещё... на несколько тонов, ладов, словно многоголосое «тук-тук-тук», «тьох-тьох-тьох» и совершенно одно, импонирующее ему — «хлоп-хлоп-хлоп». Сиэль откинул голову на плечо Себастьяна. — Да, ты всегда умел выбирать. — Вам нравится, милорд? — Это шикарно. Себастьян так и просиял — Сиэль, приоткрыв один глаз, сильно удивился этому. Впрочем, изумляться было нечему: дьявольски хороший дворецкий редко слышал в свой адрес похвалы, а дьявольски хорошую — и подавно; как любой преданный пёс, он был вне себя от радости — его заботу оценили. Сиэль ухмыльнулся. Так вот она, какова, значит, подлинно собачья его “кошачья” натура. Граф знал, всегда знал это, причину ненависти демона к собакам: он был на них сильно похож, а всякому неприятно видеть своё отражение. Ведь оно показывает нежелательные панорамы. Словно с лихвою желая доказать правдоподобность утверждения Сиэля, Себастьян с радостью зачал манерную песнь: — Особый красный чай из Китая — «Тари Лапсанг Сушонг». Отобранный, обёрнутый теплотою, овеянный сухостью до возникновения красных краёв листьев, — всё это гарантирует стойкий бардовый цвет! Неповторимый аромат, в котором каждому — своё, практически не исчезает. Чай, который далеко не всякий поймёт, но истинный ценитель примёт... изящное воссоединение «копчёности» с дымом...* — А-а-а... вот оно что! — триумфально подал голос Сиэль. — То-то у меня стойкое ощущение, что во рту у меня рыба померла, а в желудке пророс сосновый бор. — Я знал, что вы оцените, господин, — подавив смешок, Себастьян прислонил к груди руку, и таящееся «хлоп-хлоп-хлоп» сделалось чуть быстрее. — Что ж, одно знаю точно: ты умеешь выбирать нужную атмосферу. Получается, красный лес — Затерянный Мир, а дым, витающий в нём, мои воспоминания... — Юный господин?.. Сиэль улыбнулся. Он уже не столь юн, как был, и, что наконец понял — как хотелось бы. Физическая боль старит не на шутку, но одиночестве эффективнее десятка лишних лет. Как восхитительно вернуться спустя столько времени и видеть, что ничего не изменилось. Наконец разговаривать с Себастьяном так, как должно быть, словно и часа после последней беседы не прошло. Да, Себастьян прежний, он не изменился. Но пора прекратить тешить себя иллюзиями — иное претерпевает перемены. — Себастьян. Расскажи мне про эти три года. — Три года? — пытаясь в равном количестве употребить спокойствие и беспокойство, переспросил демон. — Не углубляясь в сентенции, априори предоставленные моему ответу, уверяю вас: вы отсутствовали около года, ни больше, ни меньше. — Что? — Сегодня двенадцатое декабря. — Быть того не может... Красные глаза глядели серьёзно. — Так что же это получается... мне до сих пор тринадцать? — Фактически, ещё два дня осталось. Сиэль скрылся за распластанными руками. Лицо искажалось странной гримасой, сменяя воплощающиеся недоумения в жизнь: шок, испуг, борьба, облегчение, печаль, смирение. — Не знаю, что с этим временем не так, — глухо пробормотал он, — но, видимо, так должно быть. В конце концов, всё так расплывчато. Ха-ха, я переношенный, — дрогнул его голос, как только граф сосчитал месяцы от февраля до декабря. — Пора повстречать мир... — Мой лорд? Я, разумеется, догадывался, что минута повсюду имеет разную продолжительность, но... три года? — Настоящие три года. — обессиленно подтвердил Сиэль. Он нисколько не обрадовался заполученным двум годам в качестве бонуса — он давно ими уплатил, и теперь они, воскресшие, не гнушались угрозами. Словно с виселицы сняли, когда с жизнью уже свёл счёты лично. Граф небрежно смахнул рукой прилипшую к вспотелому лбу чёлку, расхохотавшись. — Я подумываю о том, дабы увеличить количество потребляемого чая раза в три. Закажи мне много-много «Тари Лапсанг Сушонга». Он стоящий. Возьми столько, чтоб хватило на три года. Ни больше, ни меньше. На три... — Да отчего же три года? Разве не Бог троицу любит? Вы не берёте крупнее? «Точно, он ведь не знает. Это к лучшему. Да и откуда ему знать...» — Я просил три года — они мои. — Мы не всегда получаем то, чего желаем. — рассудительно сказал он. — Иной раз остаёмся ни с чем, но бывает, заслуживаем большего — и берём. Сиэль выпутался из белого плена кровати и чертыхнулся. Одежда до сих пор казалась тесной, инородной, излишней. Он сорвал пиджак и швырнул его прочь, на коленках подполз к дворецкому и пристально поглядел ему в глаза. — И всё-таки?.. — Юный лорд, где ваши манеры? — наигранно вздохнул Себастьян, выглядывая из-под руки, говорящей «я так старался, но всё впустую». Сиэль вцепился в укрытые белым пальцы и с силой опустил их — он должен видеть глаза собеседника. — Бесит. — коротко пояснил граф. — И так дышать нечем. Сиэль, исчерпавший на тот момент весь запас терпения, достаточно грубо ухватился за голову Себастьяна, одними лишь глазами требуя ожидаемого. Себастьян и ухом не повёл, лишь обхватил Сиэля за шею, совершенно легко, давая возможность стряхнуть руки, и зашептал на ухо: — Если вы хотите знать, милорд, что такое вы были здесь, то я скажу: несносное существо. — Об этом я и без твоей помощи догадывался. Но я буду тебе очень благодарен, если ты скажешь мне, что я забыл здесь, если отсутствовал? — в тон демону зашептал Сиэль. — Как вы знаете? — опешил Себастьян. — О несносности? Сон видел. Достаточно исчерпывающий. Себастьян вздохнул, казалось, принимая какое-то бремя. — Очень сожалею, что стал ещё одной причиной ваших кошмаров. — Э... — Сиэль, смутившись, дёрнул слугу за волосы. — Не отвлекайся. Поверженный сдался на волю победителя, и Сиэль Фантомхайв, незаметно для самого себя, устроился на ногах Себастьяна в полулежащем состоянии, как иной раз балуются дети пяти лет — будто так и должно быть. Себастьян не отказался и от этого бремени. Казалось, оно его даже утешает. — Но вы ведь расскажете после в свою очередь?.. — Ты сможешь спросить. — И могу быть уверенным в ответе? — Будь себе на здоровье, я же не мешаю. — Сиэль впился в демона синим взглядом. — Дело твоё. А теперь рассказывай, да всё по порядку, я слишком долго ждал, дабы терпеть ещё. — Как и говорила Клодия Фантомхайв, моя природа совершенно нежелательна и, более того, неуместна в её измерении... Если мне вообще где-нибудь отыщется место. Силы вашей бабушки и без того предостаточно для гиперемии вен того пространства. Негативное влияние колдуньи, от неё не совсем зависимое и способное вылиться в виде мелких трещин на каркасах мира, частично изымается самоконтролем и распылением энергии повсюду. Попав в сети непонимающего взгляда синих глаз, Себастьян допустил вмешательство ремарки: — Видите ли, этот мир — наш мир — не единственный. Имеют право быть многообразные разветвления. Похожа на монополию. Наша планета. А в ней размещены фабрики, лаборатории, заводы. Они — упакованные измерения. Подобные по происхождению объединены, предположим, в тресты.* Исходя из этого, приходим к общеизвестной истине: всё взаимосвязано. Теперь уместнее проводить аналогию с организмом. Планета — огромный кожный покров, а всякого рода образования-тресты — системы органов. Нельзя было допустить разрушения того органа. Никакого нельзя. Особливо неприемлемо влияние внешнего врага. Если от меня такой урон всей планете (вернее, паразитирующим в её нутре существам), то что станет с его единицей? Молчание. Шевелящееся кровеносной системой молчание. — К слову, господин, теперь я могу спросить и хочу, что немаловажно, имея шанс получить ответ, а не игнорирование: как ваше самочувствие? — А что с ним не так? — В начале декабря вам нездоровилось. — Воспаление? — Да. — Могу представить, — робко улыбнулся Сиэль, — как ты пытался меня лечить. — Возможно, в комплекте с этим элементом фантазии вы можете вообразить себе также и то, с какой усовершенствованной ревностностью вы боронили свою укоренившуюся хворь? — с нескрываемым недовольством пробурчал Себастьян. — О, — улыбаясь от уха до уха, — подозреваю, за это я не в ответе. Сомы и Агни на нас нет. — Они возвратились в Индию, господин. — «С ноткой грусти, я не ослышался?» — Но обещали пожаловать обратно. — Буду рад их видеть, — совершенно искренне отвечал мальчик. — Меня привлекает ностальгия. — Ну так что?.. — А, не беспокойся об этом. Горло слегка першит. Ничего серьёзного... Лицо дворецкого помрачнело. — ...но когда ты говоришь, я этой помехи не замечаю. Ведь сам при таком раскладе меньше говорю. Полагаю, ты понимаешь, какое лекарство будет лучшим в данной ситуации? — приподняв брови, поинтересовался Сиэль с невиннейшим видом ребёнка, родившегося в суровых горах Скандинавии и взросшего на почве карело-финского фольклора, но рискующего остаться без необходимой порции баллад, новелл, песен на исходе вечера. — Можешь возобновить речь с «увлекательнейшего» сказания о том, как я спровоцировал болезнь. — Зря вы иронизируете, — сказал, как отрезал, демон. — Для вас, в том случае, действительно присутствовала непонятная мне частица удовлетворения среди увлечения с примесью мазохизма, и картина, в целом, вашими глазами, несомненно, воспринималась как забавная. Как нибудь, милорд, расскажу, — он предупредительно поднял руку. — Если вдруг сделается хуже — тотчас говорите. Знайте: я всегда готов спасать как жизнь вашей души, так и жизнь вашего тела. Жизнь — это непрерывность синтеза белков. Как можно допустить их деструкцию? — Хм. Не запугивай меня, Себастьян. Меня и не такое страшило. Со своими белка́ми я договорюсь, мне не впервой. — Даже не думал, милорд, — протестовал дворецкий. — Тогда, — губы Сиэля невольно тронула доброжелательная улыбка, — это похоже на научную клятву в преданности и верности. — В преданности, верности, самоотверженности... во всём, что угодно, мой лорд. Большая складка озабоченности вернулась на лоб Сиэля, таясь за сизыми прядями. — Не нужно мне навсегда — мне и так было дано в дар бесценное, — заявил Сиэль Фантомхайв. — Ты и так поклялся во всём с избытком. Большего не нужно. Ты противоречишь первой клятве. Не нужно фальши. — Мой лорд... — Всё не так просто, увы, как ты постановил в последнем утверждении, — безжалостно прервал дворецкого граф. — Дабы поладить с остальным, я должен ориентироваться в ином. Всё не так просто, — машинально вторил себе Сиэль, — чтоб ограничиться синтезом белков в понимании стандартного врача. Итак?.. — Зрите в корень. Клодия прекрасно знала, что я не собираюсь работать во благо ей. — Себастьян самодовольно ухмыльнулся, молниеносно отметая остатки сожаления по поводу невысказанности. — Собственно, моей выдержки было бы достаточно. Допустим, если бы я даже этого захотел, то Клодия не допускает доверия ко мне. В этом плане ваша бабушка удивительно схожа с Уильямом Ти Спирсом. Также она, совсем небеспочвенно, знала: я не уйду. Не уйду без вас, господин. Но я должен был, по её мнению, убраться восвояси. Однако же вас Клодия отпускать не собиралась. Вот тут-то и случилась несостыковка, замкнутый круг, узел. — Зачем я ей был нужен? — Сложно сказать наверняка. Это как раз тот случай, когда чужая душа — потёмки. Не так уж часто доводилось повстречать действительно интересных людей. Могу лишь предполагать. В Клодии Фантомхайв, мне думается, странным образом сочетаются руководительские и родственные задатки. И, если их замыслы существуют параллельно друг другу, практически не мешая, то их воплощениям не ужиться вместе. Не соединить страсть к властвованию и желание любить. Мало кто принимает любовь из кормушки — разве что совсем маленькие дети. Однако, по чести, Клодия Фантомхайв — едва ли не единственный человек, склонивший чашу весов в моём разуме в пользу такой незакономерной вещи, как любовь, самым верным способом: не словом, но делом. Вы для неё — недостающее звено. Я не стану удивляться, ежели узнаю, что колдунья соберёт воедино всех Фантомхайвов. Даже косвенно к ним относящихся родственников. — Что ж... вполне реально. Мать, отца, тётушку она уже заполучила. — Хм... правда? — слегка растерялся Себастьян. — Стало быть, вы встречались. — Да... не нужно об этом. Они свой выбор сделали. — печально улыбнулся Сиэль в ответ на странно недоверчивый взгляд Себастьяна. — Могу лишь сказать, что та лиса — мадам Рэд. — Вот как? — дворецкий выглядел крайне озадаченным. — Я не заметил. Душа сильно отличается. — Ты был прав насчёт покровителя в шерсти — она мне однажды помогла... хотя нет. Получается, четырежды. — Сиэль нахмурился. — Но, Себастьян, скажи: зачем так несправедливо? — Что вы имеете в виду? — Не ты один помнишь, что говорила Клодия, но и я помню твои слова. Вы с ней активно общались. Убеждён, бабушка поведала тебе об установленной политике и всех последствиях отсюда истекающих. — Ах, это... наши разговоры вернее будет назвать переговорами — мы никак не могли добиться согласия. Тем более, данное уточнение содействует оной теме. Да, упоминала об этом Это, в конце концов, рационально. — рассудил демон. — Пояснить данное правило можно следующим: ранжирование душ происходит, как правило, не выборочно, а вполне огульно. За каждым даже при большом желании не уследишь. Такая система создана для выживания. У всякого мира есть свои границы. Однажды, когда останутся, к примеру, одни Фантомхайвы да Миддлфорды в той сфере, плюс ко всему, прочая родня, кто знает, чья жизнь преобладает. «Моё восприятие сильно упростилось, если я забыл о системе выживания». — Фантомхайвы живучие, — машинально защитился Сиэль. — Я бы конкретизировал: только вы. Граф вспомнил, что его неупокоенные предшественники давно за тремя слоями земли, и то, что старинный род Фантомхайвов, скорее всего, на нём и оборвётся, и вынужден был мысленно согласиться. — Тогда Клодия, в итоге, не заполучит никого из Фантомхайвов — одна там и останется. — Зато заполучит вашу родню. — Уж очень сомневаюсь в этом. — из прихоти отрицал граф. — Вы судите по себе. Вам удалось вырваться, вот вы и недооцениваете всю силу Клодии. Однако она, если чего-то страшно желает, то обязательно добивается. Ведь идёт напролом. Это у вас с нею общее. Колдунья что-то придумает, будьте убеждены, ведь постоянно думает об этом. По чести, только этим и занят её ум, а когда усилия направлены в одно русло, обычно получают победный венец. Тем более, с таким союзником как Гробовщик, столь эффективным мостом с этим миром... Но вас ей уже не так просто перетянуть — и только это важно. — Ладно, с этим разобрались. Я тоже обдумаю это. Позже. Правильно истолковав требовательно бродящую в глазах синь, Себастьян ровным тоном продолжил: — Итак, мы остановилась на камне столкновения. Когда возникает узел, его проще разрубить. Что и делают люди повально. Однако и тут ваша бабушка меня поразила. Она действовала хитро, предложив мне договор. Но не в обычном для вас понимании. Договор на полном доверии. Но даже такое без подкрепления не годится. Гарантия — вы. — То есть как я? — всё это время Сиэль игрался с опустевшей, чашкой, скрывая степень заинтересованности в словах Себастьяна. Теперь она выскользнула из его рук, обнаружив собственную ненадобность. Демон подцепил её кончиком пальца и сказал настороженному графу: — Осторожнее. — и абсолютно невозмутимо: — Легко. Вы лучше всего годились. В сущности, иных гарантий не предоставлялось. Но это было действительно мудро: что способно занять эту роль столь же полноправно, как желаемое? В общем, Клодия искренне сказала мне о желании сохранить вас у себя под боком. Она слишком проницательна, дабы бессмысленно дожидаться правды от меня — женщина и сама давно заметила, подобно Гробовщику, что я заинтересован в вас не только как в хранилище души, но и как в объекте. Сами знаете, на что толкает любопытство, ежели оно не праздное. Она сказала, что хочет вас узнать, а ещё — найти ученика. Почему-то для подобных ей это важно. Единственное, что не было обусловлено, — это время. — И что же? Ученика получила и помучила. Что дальше? — Не перебивайте меня, пожалуйста, господин. Я всё, что хотите, расскажу. Клодия не глупа, потому видела, что моя заинтересованность в её мотивах прямо пропорционально её любопытству по отношению к моим. Она прямо поставила меня перед фактом: Гробощик расщепил вашу душу надвое. Однако, увы, отнюдь не на симметричные части. Глобальная часть застряла там, где ей быть не надлежало, а жалкий ошмёток остался в теле. Ох, если вы только знали, как это ужасно! Лучше никакой души, чем огрызки... — Спасибо. Счастлив слышать, — огрызнулся Сиэль, обмозговывая, как это возможно. — Простите, милорд. — наклонив голову, Себастьян впечатал Сиэлю в переносицу тяжёлый поцелуй. — Но оставленное взаправду было ужасно. Как я рад, что вернулись эти синие глаза, наконец-то... — Кхэм... — стушевался Сиэль, пытаясь побороть бесстыдно льнувшую к лицу кровь. — Об этом позже. Как это возможно? И что ещё было обусловлено? — Об этом следует спросить Гробовщика. Он сведущ во всех тонкостях. Я не видел его с тех пор, как всё случилось — не находилось случая. Всё, что нужно было для расследований, решалось без его участия. Оно и к лучшему. Мне нужно было время для обучения себя терпимости. Демоны поставленных преград не прощают. «Не умеющий себя контролировать Себастьян? — с привычным желанию «чтоб этот демон хоть раз где угодно промахнулся» удовлетворением думал Сиэль, попутно удивляясь: как это он, его безупречный дворецкий, разучился держать себя в узде, когда требуется? — Теперь, кажется, я понимаю, что ты подразумевал под путями, понукаемыми интересом. Вот куда они ведут. Теперь надо бы узнать...» Себастьян опередил предоставление мысли официальной свободы: — Клодия сказала одну вещь: «Он всегда сможет выбраться. Сумеет вернуться. Если захочет». Ну что ж... доверяй, но проверяй, верно? Демоны всё же не каждый день получают билет доверия, и я был бы последним глупцом, не перестраховавшись в его действенности. Подозрительно пустовавшими, незафиксированными, невесомыми сделались слова колдуньи без примеров. И я сам их создал. — Что же ты предпринял? — нетерпеливость, невзирая на индифферентную установку Сиэлем будущего восприятия беседы, требовала немедленную дань. — Милорд! — Хорошо-хорошо. Не перебиваю. — Вот и правильно. Всему своё время. Вам, кстати, нынче пора заниматься экономикой... — Не будь занудой! Меня три года не было, а ты думаешь про такую мелочь? Себастьян немигающим взглядом упёрся в лицо Сиэля — взор сделался измеряющим. — Я не зря вас предупредил накануне. Когда вы не отыскали меня, когда я не откликнулся на ваш первый зов, я давно уже ушёл под покров океана и обрёл себя вновь в этом вот теле. — от столь простодушного заявления Сиэлю сделалось дурно — сугубо аналитический режим давал сбой: даже уразумев рациональность подобного шага, не менее болезненно осознание его осуществления. — Пунктом остановки было, как вы могли догадаться, поместье барона Кельвина. — Сиэль отметил про себя, что Себастьян довольно ловко сгладил углы, не удабривая сводку подробностями. — Как и полагалось, я всё помнил. Чего нельзя было сказать о вас. Ваше состояние сложно описать — вроде достаточно равнодушный, как обычно бывает, но ведь не такой, каким я знал вас именно в тот час. Те, что считали вас прежде холоднокровным по натуре человеком, сильно удивились бы, увидев подлинную замкнутость. В том, что состояние это непреходящее и душа ваша запечатана, я основательно убедился вскоре. Тогда как вы никоим образом не отреагировали на гнев Долл. Впрочем, тут и приказ не был нужен... Что-то не так, милорд? Сиэль сжался, мечтая стать неприметным осенним листом, который растоптали бы прохожие бесследно. Нет, с функцией буфера Себастьян справлялся плохо. Не следовало употреблять это имя. — Ненавижу, когда выступаю в роли разменной монеты, — буркнул он полуправду. — Простите, милорд. Мне самому это не по нутру, но моей душе рядом с вашей в том мире не место. Я сам ненавижу, когда за меня что-то решают. — глаза Себастьяна обратились уравновешенно-злостными огоньками — способность, подвластная лишь неустанной практике в сотрудничестве с противоборством. Затем, задорно улыбнувшись, заявил: — Полагаю, теперь мы с вами квиты. — Это ты сейчас о том, как я бесстыдно тобою помыкал? Себастьян ослепительно улыбнулся. — Кажется, всё-таки мир Клодии пошёл вам на пользу, — дворецкий умолк, как только грозный кулачок стукнул его по груди. — Как хорошо, что некоторые вещи мы с вами воспринимаем одинаково. — Итак?.. — По возвращению в поместье вы вели себя не лучшим образом. Словно бы перешли в энергосберегающий режим: всё больше углублялись в раздумья, всё меньше реагировали на окружающие факторы. Думается мне, физическая боль для вас бывшего — раздражитель не первостепенный. Вы либо недооценивали её, не желая лишний раз уделять ей неоправданное почтение, либо переоценивали, почтение оное считая растраченным без пользы. Движения ваше приблизились к жизненному минимуму. Вы пренебрегали всеми и вся настойчивей, чем когда бы то ни было. В то же время у вас проснулось неукротимое стремление к пакостям. Как раз ввиду вашего самоличного изолирования сия честь — наблюдение да испытание — выпала на меня, так как я неизменно привязан к вашему телу невидимыми цепями. Мне-то ничего, ведь собака, которая лает, не кусается. Вот только людям, с которыми вы всё-таки волей-неволей изредка сталкивались, были любезно награждены изобилием не особо лестных эпитетов. Благодаря тому же ограничению общения, леди Элизабет была убережена от причинения подобной обиды. Она и ещё несколько человек, как ни странно, пробуждали в вас остатки сдержанности и осознания. Тогда я мог наблюдать вас прежним... равнодушным, но не совершенно бездушным. — Элизабет... — только и прошептал Сиэль; и столько было горечи, раскаяния, сочувствия в этом имени, что Себастьян, в противовес мальчику, возликовал: нельзя было ошибиться — граф пробуждён. — Как вы успели уже догадаться, эту девушку нелегко оттолкнуть. Она не отказалась от вас и сейчас. Ваше счастье. Правда, женщиной, к которой ваш интерес стал ещё больше, нежели прежде, если такое возможно себе вообразить, стала королева Виктория. Вы уже не помнили, что она приглашала вас на рождественский пудинг, не помнили и того, что в один пасхальный день, когда леди Элизабет сотворила орнамент на яйце, а вы отыскали его, оно было первым, а не очередным; но в то же время ваша преданность им обеим сделалась нерушимой, беззаветной. Преобладание разума проявлялось гораздо отчётливее и неопровержимее в следующем. Буквально каждую ночь вы совершали сокрушительные набеги на библиотеку. Иначе это назвать нельзя — видели бы вы эти расселины! Не знаю, сколько книг вы избороздили — а именно это, в буквальном смысле слова, вы и сделали, — но не меньше двух третей хранилища. — Но я-то сам ночью... бороздил в Затерянном Мире. — Где, простите? — Так я его назвал. Если я — заблудший, то мир затерянный. — Хм... скорее, прямо-таки наоборот. — рассудил демон. — Этот мир блуждает среди пространств, а я вас в нём потерял. — Себастьян проигнорировал испытующую синь, без связки продолжив: — Получается, что всё происходило либо параллельно, либо поочерёдно. Как бы то ни было, но это стало поразительным зрелищем уникальной связи между разумом и душой. Подобного я ещё не видал. В периоды высокого накала мозга в упадок приходило всё тело, кроме того самого остатка, отвечающего за объединение с куском информации. Вы отказывались есть, и мне практически довелось впихивать в вас еду. Не такая простая задача, учитывая, что вся отстранённость исчезала, сменяясь неистовой строптивостью каждый раз, как только я приближался к вам с ложкой или вилкой. Само собой, о пирогах и думать смело. Сиэль ребячливо засмеялся. — Вот уж никогда не думал, что меня придётся заставлять съесть сладкое! — Преимущественно сладости я и готовил — ещё чаще, нежели раньше. Иной раз вы вяло ковырялись в десертах сами, через силу, — видимо, моя находчивость, когда я подсунул вам раскрытую книгу по биологии, не пропала даром. Вы проглотили информацию о быстро выделяемых углеводах, которые стали необходимыми для всяческих перемещений в умноженном количестве. — Хм... вот как... — промычал Сиэль, не зная, что ещё сказать. — Да. Но вы ничуть не поправлялись и с каждым днём выглядели всё хуже. Это принуждало к размышлению: рецепторы ли вкуса властны над восприятием еды, или настолько гегемонистская душа над всем телом? Это в самом деле крайне занимательно. Сиэль испустил тяжкий вздох, говорящий сам за себя — ему всё равно учение, которое, видимо, истово проповедуют как Гробовщик, так и Себастьян. Для них оно идея, могучая настолько, что превратилась в догму. Для него — обуза, и только, незаживающий шрам от шеи до бедра, сквозная лента из кожи, посредством которой лоскут за лоскутом сподручно изымать душу, смешанную с пригоршнями мяса. — Впрочем, это практически всё, что я мог рассказать так, дабы по голой сути, — сообщил демон, откидывая беспечно покоившуюся на лбу графа прядь. — Не вижу надобности пускаться вскачь — наверняка вы совершили оный моцион самостоятельно. Теперь ваш черёд, молодой господин. — Что ж... ты спросил. Моя часть договорённости успешно выполнена. — Мой лорд?.. — Я ведь обещал, что ты можешь рассчитывать на всё, что тебе вздумается, так вот: разрешаю тебе надеяться и дальше. — Милорд! — донеслось до юноши негодующее восклицание. — Не серчай, Себастьян, — тихо проговорил Сиэль, — я сам с собою свыкнуться не могу, а ты требуешь от меня непомерных способностей. Рук и ног не чувствую — точно протезы. Нечего про мозг говорить. Сейчас, верь или нет, в голове моей абсолютная сумятица и хаос — как размозженные земли под гневом северных ветров. Всё это время, всё, от единой секунды до минуты, что ты говорил, я не соображал — да и сейчас едва ли осознаю, — что всё это касается меня. Стою в стороне, я — сгусток настороженности. Будто наблюдаю за каким-то этюдом... эдакой частицей панорам, кои я прежде наблюдал ежеминутно. Мне нечего сказать о себе — ничего существенного. Гораздо проще прочесть тебе трактат о потусторонних существах, кажется, они уже вытеснили все остатки усвоенного. Я всё растерял... кроме них. Каждое слово до жути ассоциативное, и слоем или иным предложением возникают Фо-а*... точно неотъемлемая часть! Всё растерял... — рассеянно повторил Сиэль. — Я только твёрдо убеждён, что бродя всюду, искал только тебя, беззаветно и безнадёжно. Однако там, где есть безоговорочное условие, таится и вера, я знаю. Потому не отчаивался, и всё рыскал, рыскал... Себастьян стиснул тощие щёки мальчика и зорко вгляделся в поистине исполинские глаза, будто впитавшие всю энергию тела, — матовый покров черни не скрывал кипящую когорту даймонов, довлеющих разумом; он срёб в охапку сухие волосы, пошевелил прядями, играясь, точно со струнами. — Так я и думал, — молвил Себастьян, и оформлена фраза была таким тоном, что это могло значить всё что угодно или ровно ничего — кто знает, чем изобилует разум этого демона и чего стоило ему упорядочить бушующее? Возможно, дворецкий уловил слышимое для него одного — гибкую дымчатую песнь; он без всякого предупреждения, зато с особливым пристрастием, ухватился за щёки Сиэля, начав их растирать, будто пытался добыть новое звучание и расставить акценты. — Ты что это творишь, Себ...? — конец имени утонул в руках его владельца. — Так как душа связана с телом неразрывно, как диабетик со сластями, а вы непростительно долго молчали, то нужно помочь им освоиться. К тому же, я так давно не наблюдал вашей злорадно-лукавствующе-подленькой улыбочки, что пора бы освежить её в памяти. — Ах ты... Сиэль хотел было начать отбиваться, вырываться, протестовать, но массаж стал таким плавным, гармоничным, успокоительным, что он какую-то долю секунды наслаждался им, до такой степени, что выкрикнул бы «Почему ты остановился?», если бы не опешил: Себастьян со знанием дела взял под контроль волосы мальчика, набросившись на несчастную прядь, опрометчиво осмелившуюся выделиться, попасться на глаза без своих товарок, и сотворил такой колосок, который никто кроме него не сумел бы заплести. — Нет, так не годится, — возмущался он в процессе заплетания. — Вот теперь красота! Сиэль молча хлопал глазами, совершенно не зная, как отреагировать, куда деться, что сделать — кричать от принёсшей убыток самоуверенности или смеяться над собою и такой оригинальностью. Он принял второй вариант, склоняясь к груди Себастьяна. — У меня под руководством целых три года, а я не знаю, как ими распорядиться. Не было в его тоне ни попытки отыскать выход, ни заручиться помощью — сухая констатация. Сиэль прикрыл глаза, отворачиваясь от будущего — момент «здесь и сейчас» хотелось сохранить отныне и навеки как никогда раньше. Остановись, мгновение! Придержи свой пыл, свою ярость, свои обязанности. Пусти в ход персональные полномочия — все, какие только найдёшь, — чтобы излечить истерзанную душу, зажатую ставнями времени. В твоей власти многое, мгновение. Сбереги душу истощённого ребёнка. Что ты отдашь за непомерную плату — порошок из эссенции? Насколько ты благодарно... Мгновение? Себастьян оберегал молчание. Однако мальчик вскоре ощутил некий дискомфорт — нечто словно бы наблюдало за ним без спросу, втихомолку, подло. Сиэль распахнул глаза — и прикипел к злосчастному всевидящему оку. На белом подносе из руки дворецкого безмятежно лежал перстень. Слишком старательно ознаменовавший себя, дабы забыть его в любой период жизни. Синий изумруд приобрёл странную матовость, ему несвойственную, точно не очистился океанскими толщами воды, а впитал всевозможные его нечистоты; но ведь и человек, живущий в условиях абсолютного процветания, бездумно расходующий свои преимущества, всенепременно увянет, но тот, что пропустит сквозь себя нищенство и канет в бездну горя, диковинным образом кристаллизует свою сущность, не опасаясь явить миру слой непримечательных, присущих всякому недостатков, — ещё один необъяснимый жизнью парадокс. — Мне кажется, это по праву принадлежит вам, милорд. Ни живой, ни мёртвый, Сиэль расторгнул акт объятий. Шок сотряс всё его тело, но он был столь глубок, что не стал мелочиться, посредством отображения на лице. Состояние таково, что утверждается только несуществующим термином, являющимся промежуточным между сновидением и действительностью: белоснежная простыня, перевёрнутое полотнище, кусок слепящей ткани, которую чётко видишь, но нипочём не укутаешься в её освещённое нутро. — Если вам нужно кричать — кричите. О, нет, уж в этом Сиэль не нуждался. Вместо крика, молниеносного и режущего, сил набиралось шипение, карабкаясь по стенам кожи — высшее раздражение иступлённого зверя; оно отыскало путь к руке, сосредоточившей всю злобу на щеке, с покорным треском отклонившуюся прочь. — ПОДЛОСТЬ!.. Сиэль свалился на колени, ожесточённо сминая грудь. Сжав её, точно ремнями, он направил все усилия на растворение бурлящего, растрёпанного клубка — взъерошенное озерце, бирюзово-янтарный комок потревоженных слёз, угрожающий хаосом буревестника. Запах соснового крошева и копчёной рыбы уже пробрался ввысь, просочился — удержать, любой ценой, истребить!.. Не позволить влажным нитям обольстить дорожку по бронхам! Вдруг — прозрение: слишком поздно — земля плоти размягчена. Остаётся пускаться вплавь. Блудить между пальцев тины и разбиваться, барахтаясь, в каменных волнах между выпотрошенными брюхами рыб — вырываться из бездны олицетворений этих уничижительных пороков — чувствительности и уязвимости — в попытке бегства. Пальцы прибились, будто якорь у причала, к лицу, следуя рефлекторному приказу во имя защиты: форсирование, что делается с лицом, куда быстрее вывернет душу наизнанку. — Подлость... единственное, что осталось сугубо моим... подлость... — как под гипнозом, раскачиваясь маятником, шептал мальчик. Окаменел, согнулся втрое, вскинул руку в обвинительном жесте и, опасно блестя синими глазами, вспыхнул: — Моим оборудованием не изувечить, но свергнуть? — Ни в коем разе! — Себастьян решительно схватил мальчишку, позабыв о выхоленной почтительности, хорошенько его встряхнул. — Я сделал всё что мог. Во имя противоположной цели. Верьте мне, верьте! Сиэль немигающим взглядом голодных глаз впился в перстень. Рванувшись вперёд, распахнул окно и остервенело бросил его во влажность туманной сини. Лицо его слегка подёргивалось, словно отходило от эпилептического припадка. Заломив руки, он медитативно водил ногтями, точно кистью, по холсту полупрозрачной кожи. — Почему, Себастьян, почему?.. — беспрестанно бормотал он, шатаясь на пути к назначению, — то кровати, то окна — и возвращался обратно, непозволительно близко касаясь телом голого куска неба. — Если бы ты хоть одно слово... хотя бы один намёк... какой-нибудь знак... — Они были. — твёрдо ответствовал демон. — Вы столкнулись со всеми медиаторами. — Медиаторы?.. — Я разбрызгал сенситивные частицы собственной эссенции весьма обильно. Если и существовал шанс увернуться от них, то исключительно искусственный. Вам следовало найти срез и пробудить его, побуждая к действию. Вы — подходящий элемент. Затем всё сделалось бы само по себе: мелодия упакованного лона дошла бы до конца, влив вас в начальную ноту иной. Я натянул струны по всему измерению — чтобы вы сумели отыскать нужную, добыть звук. Вы разыскали, восприняли, но не вняли. А всё потому, что у вас был немыслимо самоотверженный, чуткий, но не менее властный защитник. Сиэль закатывал рукава и тотчас возвращал их в прежнее положение — сильная разочарованность позволяла растрачивать энергию только на целиком бесплодные действия. Растерянность — состояние неестественное, оно содержит в себе что-то абсурдное: вроде совершенная бездеятельность, но она требует первой попавшейся занятости. Небо изумительно чистое. Разительное отличие с тем, что приходилось видеть прежде. Нынче оно безгрешно; небось, так будет верно: следует изредка, время от времени, возвращать то, что было бездумно отдано согласно манерности, но отобрано и грубо скомкано устами беспринципности. Это слово заговорено до неузнаваемости... ну и пусть. Небо всё равно будет высоконравственной вершиной — даже в моменты власти безудержной патоки высушенного до влажности дыма. Сиэль напрягал зрение от рассеянного средоточия до сфокусированной слепоты. Набухший катыш усыхал там, где и зародился — рассасывался, словно мерзкая миома, впитываемый лёгкими. Хорошенькие облака слегка вздрагивали и прелестно искрились невыплаканными, подаренными слезами. Они делали неестественное небо ещё свежее. Стеклянная витрина с драгоценными камнями. Только состоятельный бедняк, без сожалений выменивающий кристалл на мякиш хлеба, да обнищавший богач, уразумевший ничтожность блеска, знают о его подлинной значимости. Кристалл драгоценен благодаря условностям, его же чехол — стеклянный купол — бесценен априори. Сиэль со свистом пропустил сквозь себя кислород — стало легче. Превращать дальнейшее в кричащую обиду, что тихо-мирно выплеснулась в никуда, — безвкусный фальши маскарад. Мальчик ощущал в себе достаточную силу адекватности — он больше не вспыхнет, покуда решителен. — Я хотел бы уточнить, что ты подразумеваешь под медиаторами*, — с расстановкой произнёс Сиэль. — Никак в толк не возьму предмет твоего повествования. Однако, если ты возьмёшь на себя труд пояснения... Я готов тебя слушать столько, сколько потребуется. — Вспомните, господин, первый конфликт. Тот броллахан заинтриговал меня. Он, безликий, стал двигателем выточенной мысли. Почему он может воздействовать на ваше восприятие, а я — нет? Отчего, разумеется, вы не имеете права влиять на него? И, в конце концов, почему я не способен преобразить таких, как он, и подобных ему? Мириться с этим я не мог, а значит, соответственно классической схеме двух выходов из сложившейся проблемы, мне оставалось сражаться. В этой сфере, невзирая на несправедливо предубеждённые суждения людей, демоны могут быть гораздо цивилизованнее, нежели они сами. Кто сказал, что битва обязательно невыносимо шумна и насквозь пропитана хаосом? Лично я сперва с невозмутимым спокойствием принялся за антагонистические приготовления. Но этому действию предшествовала затея... в столько же раз безумнее обычных, как и ваша, воплощённая в призыв накануне Дня Всех Святых. Вы глядите на меня с тем благодатным для меня изумлением, какое не нашло бы выхода в словах, даже если бы вы не дали безмолвное обещание слушать меня без преждевременных уточнений. Однако вы не переживайте — и я отплачу вам равноценной монетой: вскоре всё встанет на положенные места. А между тем... как сделка с «океаном», так и та абсолютная готовность просто так угробить собственную душу, дико возмущает не столько намёком на мою непригодность, сколько бездумностью. Впрочем, забегать наперёд не стоит: это по меньшей мере дурно, если не бестактно. Без того «багрового» ритуала, который имел место быть, ничего бы не вышло. Именно он послужил связующей нитью плотностью с цепь. Для меня необходима уверенность в успехе — иначе зачем выстраивать план? Я обязан был знать, что вы будете искать. Вспомните аппараты из людей, получивших в распоряжение шаги, но лишённых душ*. Так же слепо устремляться ко мне полагалось и вам. Но зачем, если вам всего хватало? А если и со временем, как случилось, чего-то не доставало бы, то разве вы отыскали бы самостоятельно нужное направление? Ваша слепота приемлема лишь в целенаправленном виде. Допустима слепота. И целенаправленность. Только оное сочетание. Но, как вы сами понимаете, огонь и воду смешать легко, а соединить — сложно. Достигнуть гармонии в парадоксальном деле. Вот что не давало мне покоя. Но вы собственнолично уронили ключ к решению в мои руки. Во время прогрессии пневмонии у меня не осталось иного варианта. Мало кто знает об совершённом обряде, а большинство предпочитает даже не догадываться. Известная процедура не сулит ничего хорошего ни демону, ни человеку. Кровь демонов имеет разрушительную функцию, мало какой человек выдержит её давление изнутри. Я уже говорил, чем чревата смерть человека для демона. Полученное мною просвещение от Клодии, которое вам дано было гораздо позже, соответствуя пропорциям физического и духовного (а именно 1:3), даёт все основания полагать, что материальное практически полная иллюзия. Однако этой корки, «обустройства удобства», оказалось предостаточно. Именно моя кровь, кровь в ваших жилах, обеспечила меня успехом. Она гарантировала положительный для меня исход в конечном итоге. Кровь влекла вас к недостижимому, превратила в гонимого. Воплощение не уступало задуманному. Я поселил в том измерении своих персонажей. Актёры, ставшие целиком неконкурентоспособными, до последнего пребывали под смертельной опасностью от самых инертных действий. Вы искали их. Моих, истребивших подделки, хранителей океана. Стражи ожидали вас. Себастьян виновато поглядел на Сиэля по окончании на странной ноте. — Вам это очень сильно не понравится. — Неужели ты правда думаешь, что такое вероятно? — И даже больше... Стройная фигура дворецкого преображалась на глазах: ниже, выше, тоньше, крупнее. Менялись цвета, менялись образы и фигуры, но неизменным оставалось одно — пурпурные глаза-угольки. Баньши, Ичь-ушкья, Прачка... все те, с кем он сталкивался, не зная, как воспринимать, однако неизменно собирая пыль смятения по их следам. К демону льнули десятки образов, о которых Сиэль знал лишь по практике, но воочию до сих пор не видел. Водные знаки, пенистые причуды, океанические откровения... Тело оцепенело, а голова словно лопнула пополам от напора атлантических вод. Когда Себастьян сформировал свою личину из наружности Рэйчел Фантомхайв, Сиэль, не выдержав, бросился ему на грудь, уцепился за корсет. — Скажи, — бормотал он, — скажи, Себастьян, — прямо под руками атласное платье преобразилось в строгий костюм дворецкого дома Фантомхайв. — Ты ведь не делал ничего, кроме направления, не вмешивался в моё сознание? — Нет. Как я смел? Только руководство. — Значит, ты брал ещё большее участие, чем я осмеливался предполагать, но меньшее, нежели я опасался, — удовлетворённо и доверительно шептал мальчик выглядывающим из-под чёрных рукавов манжетам. Подняв глаза к пристальному лицу, благодарно молвил: — Ты сослужил хорошую службу, став моим, пусть и хитроумным, компасом. — Неужели вас совсем не волнует... — Себастьян запнулся — он был поражён больше своего господина. Нелепо было бы спрашивать, отчего этот ребёнок испытывает глубокую благодарность за эгоистично нанесённую демоном боль, но, прозвучавшее в итоге выявилось и вовсе неуместным: — Кто я такой? Сиэль пытался задуматься, но мысль выплыла сама, не норовя поисков. — Какая разница? Мне лично — всё равно. Главное, чтоб не человек. Дворецкого, видимо, вновь что-то поразило в логике господина. — Совсем не такой реакции я ожидал. — Я слишком часто удивлялся, так что исчерпал свой лимит. — пожал плечами граф. — Доныне состояние изумления было основным компонентом моего обычного спокойствия. Произошло взаимозамещение. — Сиэль проанализировал увиденные обрывки феноменальных созданий. — Однако, если ты так того желаешь, то... Кто ты такой? — Демонам даётся определённый облик и предназначение. Оно — совокупность свойств, намерений, дела. Некоторые из них могут облекаться в человеческую личину, но эта метаморфоза не столь продолжительна и талантлива, сколь требуется. Однако есть лишённые какой-либо конкретизации особи. К таким даймонам принадлежу я. Водный, условно. Как вода перемещаюсь, словно вода меняюсь, будто вода исчезаю. И обрёл себя там же, в воде. Кроме неё не было ничего. Сгустку наблюдений, не знающему и не умеющему, по сути, что ещё остаётся помимо применения усвоенного? Вот я и перебросил всё через мост преходящего в действительность... Кем я только ни был! Как меня ни называли: Федалом, Шони, Водяным призраком, Хоулом, Морским драконом... Я всё это помню так чётко, как индиговую колыбель. Меня изучали неоднократно, пытаясь систематизировать скудные данные, в то время как я сам пытался найти себя. Глупо списывать с кого-то факты, в то время как этот некий сам не обладает трактатом о себе. В перерывах между изучением мне нередко приносили жертв. Парадокс в том, что я питался волнами — и только. А изорванные утопленники, разливавшие терракот своих тел, жутко раздражали. Это мешало... они отвлекали. Люди, убивая своих сородичей, приписывали мне все смертные грехи. За ненужные растраты. Однако ещё больше поражала способность затем обелять меня, пускай и в иной форме, за способствование в рыбалке, предупреждения о шторме, просто миролюбивое появление... На самом деле, ни малейшего содействия не случалось. Я оставался целиком нейтральным. Всякое шевеление волн — дело момента. Влияние господствующего фона. Настроение климата. Если я вдруг гнал рыбу ближе к берегу, то это чисто моя прихоть, и что поделать, коль такое — вещь частая; когда я взбаламучивал волны, понукая шторм, то не моя вина, что на пальцах океана ржавыми кольцами шатались судна. Позже мне приелось такое существование. Пучины не давали ответа. Тогда настало врем скал, утёсов, гор... Я был Банши, Прачкой, Бааван Ши, Сиреной, Ичь-ушкьей... Наверняка вы заметили сложившуюся ступенчатость. Оказывается, смелое сочетание воды и воздуха требует плоти для поддержания жизни. И если промежуточное состояние требует такого, то что ж дальше? Однажды в волны бросило полуживого ворона. Соединение синего с чёрным невероятно гармонично. Это не кричащий красный... Подхватив жизнь птицы, я отправился дальше. Удостоверился: воздух крайне претенциозен. Желал далеко не плоти, а с трудом добываемого. Пристально созерцал жизнь людей. И понял: у них есть то, что нужно мне. Я забыл о поисках себя. Искал только подход к человечеству. Я уразумел, что стану близок к ним в их же ипостаси. Вы замечали, мой лорд, что люди всегда хороши лишь частично? Эпизоды, фрагменты, кусочки. Утончённый нос, пронзительные глаза, пышный волос, приличная выносливость, определённый талант, черта характера. Я собирал эти фрагменты, составляя идеальную комбинацию. Но сперва обращал внимание лишь на самое востребованное — наружность и способности. Одно сменял на другое, не испытывая дискомфорта. Добивался своего любыми средствами. В сущности, я ничем не лучше Броллахана. Вот только тот знает, зачем существует, и имя имеет. Я куда хуже, ибо подделка... Сиэль всё это время постукивал пальцами по спине демона, а затем недовольно ударил его кулаком по бедру. Он с великим уважением расположился к прошлому Себастьяна, параллельно перебирая в уме все ведомости о разнообразии потусторонних. Всё сказанное восхищало. Его ничуть не тревожило, что Себастьян был женщиной: узнав о достоверности души на собственном опыте, понятие о половых разграничениях меркнет, скатываясь к пометке «фальсификация». (В сущности, ему что, семью с душою создавать?) С момента абсурдных излияний и неуместных сопоставлений граф чувствовал на себе ответственность за перекрытие им кислорода. — Хватит чушь пороть, — придирчиво остановил поток сознания Сиэль. — Какая разница? — эхом дала о себе знать прежняя мысль. — Homo sapiens — так мы называемся. Но разве это разумно по отношению к человечеству, если две трети населения — глупы? Хочешь, я буду называть тебя Демоном разумным? Или мудрым? По-моему, это звание более лестное. И значительно отличается от разума. Мудрость врождённая, разум — приобретённый. Сложно первое потерять, в то время как последнее переменчиво. Ты черпал всю силу из своих ресурсов, никто ни на что тебе не указывал. Ты сам. Разве существо без воли сумеет так собою распоряжаться? Думаешь, ты не доказал, что сердцевина у тебя в наличии? Я тоже думал о том, кто я, но... Чем больше спешки — тем меньше скорость. Однако я успел забыть, что принадлежу к аристократам. В сущности, я помню об этом, пока есть эти самые аристократы. Пока они напоминают своим непотребным присутствием. Но моё сословие — пустая выдумка, бесполезное внушение. Чего оно стоит тогда как вымысел — всё? Чем может блеснуть среди сквозных фантазий? Всё, что осталось бы при мне, это имя. Сиэль. Разве рядом с тобой находятся демоны? И ты так крепко хочешь ввязаться в эти шеренги с номерками на спинах? Забудь! У тебя тоже есть имя. Ты — Себастьян, и этого предостаточно. — Возможно, ваши родители были великолепными знатоками французского языка, но вас самого они не изучили ни на грамм. И при рождении не поняли. Им следовало бы подарить вам имя Окин*: вы так же непредсказуемы — то миролюбивы, то буйны, — демон, проведя пальцами, как гребнями, по позвоночнику, остановил руки на лопатках Сиэля. — И в то же время вы необычайно постоянны. Отметаете прочь всё излишнее, бросаетесь к цели, вырываете из зажатых кулаков успех. Вы, точно трёхлетний ребёнок, безжалостны. Я был впечатлён. Цельность. Я долго искал её — я, чьё сознание раздроблено океаном. Что он оставил мне? Будучи кем-то, находясь где бы то ни было, я не был подвержен ни радости от момента и личины, ни грусти по поводу расставания с ними. Но лишь вы, взором синих ядер, в коих сгруппировано всё, открыли мне, как дорого былое, драгоценно настоящее, неоценимо будущее. Сиэль, уперевшись подбородком в грудь демона, с умыслом не дал красным глазам выбраться из плена синих. — Ты хочешь сказать, что мне лучше было бы родиться женщиной? — Я всего лишь говорю: беря имя Океана взаймы, фиксировать пол узколобо. Мальчик мысленно согласился и вёл своё убеждение далее: — Вспять ты своё ввернул. Ты чересчур усложняешь простые вещи. Они такими оставаться и должны. Мы возникли как-нибудь, не зная, откуда и зачем, но самого наличия достаточно. Чьи-то поползновения по отношению к тебе смехотворно пустопорожние. Неважно, кем ты сделан, имеет значение лишь то, кем стал. Помнишь, как-то раз я сказал, что ты — самое обыкновенное существо. Как и я. Мир переполнен заурядностями, но мы сами решаем, оставаться ли в их рядах. Выбор прост: либо ты всё, либо ничто. Подумать только! У тебя в распоряжении целый Океан, однако ты понятия не имеешь, что с ним делать! Неужто так важно для тебя самого руководство? Выходит, что это пристрастие — тяга к воде — досталось мне в наследство. Наконец-то всё понятно. Себастьян! Сам факт твоего пребывания здесь, перед моими глазами, доказательство того, что всё не напрасно. Верь мне, верь... — отголоском пробормотал он. — Говоря о пустопорожних поползновениях вы подразумеваете Сатану, верно? — Себастьян, запрокинув голову совсем как норовливая лошадь, весело рассмеялся. — Вот уж точно пустопорожние. Ведь Сатана, как и Бог, чистой воды вымысел. Как ни странно, демонам тоже свойственна потребность веровать во что-то помимо себя. Сопоставив две стороны, я склонен подвести забавнейшую черту: скорее всего, человек внёс не последнюю лепту в создание демона, если последний и вовсе не был его произведением. Достаточно вероятная вещь. У Сатаны в распоряжении демоны, у Бога — ангелы. Все они питаются верой. Люди поступили опрометчиво — или крайне разумно. Отдав место подле своего господина ангелам, они тем самым утратили его, не получив. Аналогичная ситуация с демонами. Странная вещь: проклятия и мольбы иной раз меняют привычного адресата. Или же, напротив, мудро не отправляться на какую-то сторону по умолчанию? Совсем неблагородно покидать свою линию фронта. Но приобщиться, будучи нейтральным, дело в корне другое. И только персональный выбор, как это принято называть, осмыслен и оправдан. Но в итоге, всё, что остаётся человеку, — это верить. — Предполагать можно всё, допускать — очень немногое, а верить только в себя. — отчеканил Сиэль. Не дожидаясь ответа, мальчик перехватил руки Себастьяна, увлёк его за собой, бездумно устраиваясь на полу в позе лотоса. Демон последовал его примеру, схватив идею на лету, составил максимальную симметрию. Рук друг друга они не выпускали. «Хлоп-хлоп-хлоп» не затихало. — Теперь я понимаю, откуда это... чувство единения и малейших изменений внутри вен. — поведал Сиэль. — Это твоё сердце эхом в моих артериях пляшет. Умелая тень жителя. Она бодрит. Тогда, — он повёл плечом в сторону, придвигая элемент прошлого, — признаться, я думал лишь о том, что ты ослушался меня. Поверить не мог. Принять. Если бы не возникла мысль о предательстве, то на первый план вышел бы риск. Сейчас я благодарю тебя за него. За шаг, неоценённый мною сразу, за этот багряный поступок. Иначе меня бы уже давно не было. — О чём вы? Незачем благодарить, милорд. Это произошло лишь потому, что я того желал. Сиэль смекнул: его увещания даром не прошли. — Разумеется, — преспокойно согласился он. — Не существует общественных интересов. Есть только то, что удобно и нужно мне. Эоизм, сортирующий все ингредиенты для определённой личности. Что ещё, кроме как «я желаю» безупречнее подчёркивает индивидуализм? Вороша ткани, в которые были завёрнуты реликвии под названием Воспоминания, граф предложил: — Я всё ещё неудовлетворён. Мне нужна третья порция вопросов, Себастьян. — а затем, дерзко: — Ведь тебе не впервой, и практики не занимать, дорогая алоглазая Прачка, так что терять? На поверхности утончённого лица всплыла промокшая в ворохе рубашек улыбка понимания. — Терять нечего, а получить можно многое, — согласился Себастьян. — Предлагаете снова сыграть в «горстку искренности»? — Как хорошо, что некоторые вещи мы воспринимаем одинаково, — беззлобно передразнил граф. — И даже больше. Готов сыграть в пригоршню откровенности среди реки истины. — У меня нет причин возражать. — Чудесно. Итак, телепатическая связь для душ не является необыкновенной. Насколько я понимаю, залогом осуществления такого вида контакта есть наличие другого измерения и отсутствие плоти в виде бортов для души. Но случилось так, что мы сумели общаться, отринув законы измерений и плоти... как так? — Элементарно. — молниеносно отвечал Себастьян. — Нужен объединяющий фактор — им выступила моя кровь. Транспортная функция присуща сей субстанции буквально во всех смыслах. Вены — как провода. — Вот как. Хорошо, допустим. Кровь. Однажды ты поведал мне сведения о негативе этого ритуала. Получается, что с моей смертью ты сразу попадаешь под силу последствий? Вопрос Сиэля окрасился плохо скрытым беспокойством, а Себастьяна уловимо передёрнуло. — Это правило справедливо в случае нахождения нас двоих в одном мире одновременно. Вот если бы вы погибли, как душа, в том измерении, окаменела бы и моя. Здесь — то же самое. Но мы разделились заранее, оттого угрозы отшелушились. Вздох облегчения утопить в реке истины не удалось — на то она и правдива. — Скала с плеч. Я не желаю быть ответственным за твою, пусть и своеобразную, смерть. — Но это ведь, в любом случае, мой выбор, — отрицал Себастьян. — Нет, это вынужденный шаг, скорее... Ладно. Поехали дальше. Тогда как ты появился впервые в облике Банши. Нескольких. Они испили мою кровь, а я отправился в вольное плавание. Что должно было произойти дальше? — То, что они её испили, было нарочным шагом. Они бы вернули её, сопровождая вас до самого конца. Их присутствие рядом с вами — ваш щит, ваша гарантия. Вы уже тогда должны были просочиться сквозь центр Океана и возникнуть в условленном месте — в холле поместья. Но я просчитался. Я не учёл одного значительного факта: взаимосвязь лисы и феникса. Они не существовали сами по себе. По сути, тоже подобны раздробленному сознанию. Они — знак Огня. Чего там таить, мадам Рэд знак огня. Она намеренно боронила вас, подсознательно не отпускала. Огонь — антагонистическая сила по отношению к Океану. По сути, Океан должен тушить её без остатка. Но это значит, в данном случае, отпустить. Но наш Океан непрост. Он отторгает. — Себастьян умолк в раздумии. — Вас постигла та же участь. Банши не были вашими спутниками более. Вы были на грани. — Так вот оно что! — не сдержавшись, хлопнул себя по лбу Сиэль. — А я так долго строил сложную систему. Однако она никоим образом не подходит. Всё слишком просто: Затерянный Мир заселён сгоревшими душами, но, имея на виду выход оттуда, они целиком заблокированы. Это жестоко... — спохватившись, мальчик вернулся к прежней теме, потянув дворецкого за рукав: — Я был на грани... что дальше? — Допустим, что вы — чайник, наполненный чаем. — Себастьян сформировал между ними наглядный образец. — Я — чайник? — опешил Сиэль. — С чаем, — поправил Себастьян. — Ну отлично! Я — чайник. Предел моих мечтаний! — Милорд! — Ладно, договорились. Я побуду чайником. Только недолго — у меня же внутренности разбухнут! — ...в чайнике есть чай. Но все они, разумеется, отличаются. Заварка одного вида годится на один раз, а второго — на два и более, сохраняя свой первозданный вкус и заложенные качества. К первом виду относится человеческая кровь — она хуже. Но второй куда усовершенствованнее. Переживать особо было не о чем: демоническая кровь обладает ускоренной регенерацией. В нашем случае, её равноценный духовный двойник, — ответил Себастьян, но вскоре нахмурился. — Вот только сопровождается дикой болью. Потому я, использовав то, что у меня от вас здесь осталось, сделал вот так... Демон в один миг подхватил Сиэля под мышки, перевернул его в воздухе и, свернув в подобие кольца, притиснул к груди, будто замёрзшего котёнка. — Естественность водного покрова забирает боль. — Знаешь, — сходя по ступеням к шёпоту, — я не против побыть чайником чуть больше, если таким образом ты собрался меня доводить до блеска. — Сиэль пошевелил пальцами ног. Всё-таки выносить ласки, чьи бы то ни было, а демона и подавно, было весьма тягостно. — Они выросли. — Кто? — Пальцы. Я вижу их, они такие длинные... — да, это было очень сложно для создания, отвыкшего от основных чувств, — гуманной гарантии человечности. — Небось, в ботинки упираются. — Нет, мой лорд, смена им приходит исправно. — Обновлённую обувь я получу лишь с разрешением своего плана, — заключил Сиэль. С облегчением выбравшись из объятий, Сиэль настроил обстоятельный зрительный контакт: видеть, видеть глаза собеседника, видеть. — Итак, моя-твоя кровь восстановилась, — рассуждая над заключительным вопросом, мальчик поперхнулся первой буквой предложения. «Почему я сразу не принял этого во внимание?..» — Погоди... ты сказал: «мой выбор». Нелогично. Ведь, в большей мере, это был акт, противоречащий договору, но в то же время задействованный ради сохранности его полномочий. Значит, один из установленных вариантов крайней необходимости. Как могло найтись место твоему непосредственному желанию? — Неужели вы не заметили, мой лорд? — мягко вопросил Себастьян. — Заключая контракт, мы сделали эти тела неразрывными. Моё, созданное, и ваше. Весь договор держится на них. Но там, где живут оголённые души, законы, что касаются физической формы, действительными быть не могут. — То есть... — Всё то время я оставался рядом с вами исключительно по своему желанию. — Но как же тогда рана на твоей руке в качестве наказания? — выпалил граф, цепляясь за непонятное ему утешение, грозящее рассыпаться в прах и суля нечто страшнее. — Откуда тогда она взялась? — Вы даже не представляете, на что способна неосведомлённость и самовнушение вкупе. Воспользовавшись рассеянностью господина, дворецкий сказал: — Моих вопросов не так много, но они всё ещё ждут своего часа. Позволите? Удовлетворившись едва заметным кивком, Себастьян продолжил: — Почему вы не пожелали остаться там, где лично вам было весьма беззаботно? — Возможно, было бы беззаботнее, если я не чинил бы сопротивление. Однако... зачем мне там оставаться? То поприще не для меня. Мне там делать нечего. Мой мир здесь — и только здесь. — Что заставило вас продать мне свою душу тогда, четыре года назад, какова причина, господин? — Душа тогда в сравнении с самой жизнью казалась ничем, — правдиво ответил Сиэль, — мне нужна была жизнь в любом виде. Проще говоря, жизнь ради жизни. — Зачем вы так ухватились за меня, имея возможность отказаться? — Люди, — заявил мальчик снисходительным тоном. — Они не желают быть свободными. Ни за что не готовы терять то, что для них значимо. И я такой же. Я... мне больше нечего терять. Кроме тебя. Казалось, ни пригоршня откровенности, ни река истины, обитающие в синих и красных зрачках, не могли примириться с полным взаимопониманием существ, годящихся только на извечную борьбу — однако их владельцы уже всё решили сами. — Я удовлетворил твоё любопытство? — с горькой усмешкой спросил Сиэль. — Сейчас гляжу на тебя и думаю: этому чудаку подошла бы роль сфинкса. Он уронил мне на плечи слишком трудную загадку. — Не мой репертуар, — хмыкнул демон. Став серьёзным, вздохнул. — Я очень сожалею, что так получилось. И эти препятствия феникса с благими намерениями. Я так долго ждал вас, милорд... Вдруг перебило дыхание. Препятствия феникса. Мальчик сжал руками горло и широко раскрыл глаза. — Что такое, мой лорд?! — Медальоны... и... всё пропало... — страдальчески выдавал из себя Сиэль. Возникнув рядом, Себастьян смекнул, положил руки на плечи графа, задев ворот рубашки. — Ничто не исчезает бесследно, — успокоил он. — Вы ведь не задали главный вопрос, я прав? С трудом вскинув голову, Сиэль упал в темноту багряных глаз. Оставалось схватиться за последнюю натянутую леску... — Себастьян... какими преимуществами, помимо сбережения жизни, наделяет меня твоя кровь? — Память, — прошелестело над ухом у Сиэля, — у воды есть Память. Океан помнит всё. — Себастьян повёл рукой в сторону. — Синтез Затерянного Мира, милорд. Ваше кольцо оказалось отпечатком на моём пальце... — демон протянул руку со злосчастным кольцом перед мальчиком. — А затем превратилось в предмет. Просто вспомните. Сиэль в нетерпении сорвал рубашку — Себастьян подхватил её. Вся грудная клетка была покрыта очертаниями пекторали, а тело до пояса — покрыто медальонами и колбочками. Вздох тихого ликования тронул воздух. Мальчик протянул руку — с трелью освобождения драгоценности отделились от кожи. Футляры с лентами свисали с запястья. Сиэль шагнул к Себастьяну. — Ты видишь их, — утвердительно сказал он, поймав его руку и прижал к солнечному сплетению так, чтоб демон коснулся медальонов, — эти души. Я ответственен за них. — Вижу... — глаза невольно загорелись жаждой. — Что мне делать дальше? Мне положено позаботиться о их будущем. Но как? — устало пробормотал он. — Я могу отдать их тебе в распоряжение — и ты насытишься. — предположил Сиэль. — Или... приказать тебе забрать мою душу — ты её заслужил. Себастьян отшатнулся. — Вы не имеете права более приказывать мне, господин. — В смысле? Себастьян послал таинственную улыбку со второго конца комнаты. — Договор есть договор. — торжественно заявил он. — Нет способа лучше разорвать один контракт, кроме как заключить другой. Вы, обращаясь к Океану, отринули первый. Привязали свою душу к моей. Я всё ещё могу отыскать вас где бы вы ни были. Способен на телепатический контакт с душой. Однако отнять её не имею права. Два контракта одновременно невозможны. Ежели в двух случаях инициатором является тело. Однако вам выпал уникальный шанс. Ваша душа решила сама за себя, презрев порывы тела. Вы нейтрализовали первый контракт вторым — и уплатили три года. Мы в расчёте. Сиэль присел на краешек постели. — Кажется, я поспешил с выводом об исчерпанном лимите удивления... я потрясён. Сиэль с неистовством набросился на рубашку и пиджак, опустил ноги в брошенные ботинки. — Господин... что это вы делаете? — Тебя теперь ничто не держит, — сквозь зубы процедил Сиэль, — так что ты здесь забыл? Иди же. Теперь мы с тобою квиты. Ты свободен! — Господин, может, вы научились многому, получив новые способности, — невозмутимо сказал Себастьян, — но, я убеждён, что одеваетесь самостоятельно вы по-прежнему худо. Демон уже стоял на одном колене, принимаясь за шнурки. — Ты хоть понимаешь, что не обязан это делать? — Неужели вы полагаете, что я уйду куда-то без вас после всего случившегося? Молчание. Много-много напряжённой тишины, перетянутой шнурками. — В таком случае, — произнёс Сиэль, продевая руку в рукав. — Ты согласен вновь стать дворецким на безвозмездных основаниях? — Неуместный вопрос, ведь я и не уходил со службы. — сказал демон. — Но я не перестану им быть. — Просто помни: ты всегда можешь отказаться. — Спасибо, вы так добры, мой лорд. Однако я слишком долго искал, чтоб так быстро терять. Граф внимательнейшим образом оглядывал трость. — Позвольте полюбопытствовать, господин: куда вы собрались? — Давай поразмыслим: у нас есть Океан. Есть Память. Не хватает только связующего звена, начальной единицы, питающей всё, — Воспоминания. К Гробовщику, конечно! — Сиэль по очереди указал на демона, на себя, а затем развёл руки в стороны. — Кто принимается за первую главу, не прочитав предисловие?