Groove Coverage — God Is a Girl
Одни скрывают от других правду, потому что боятся ее, другие скрывают ее от первых, потому что хотят уберечь до срока. А ведь это одна и та же правда. Марина много думала, несколько раз меняла решение, истерически заламывала руки и один раз даже заплакала, но всё-таки решилась в конечном счёте не без помощи Айжан, которая подтолкнула её к этому решению. «Ты должна сказать ему; мне кажется, Паша доказал, что достоин знать», — эти слова крутятся в голове, и Марина, стиснув зубы, стучит в их комнату. — Да? — тут же отзывается Митя и поднимается с кровати навстречу открывающейся двери. — А, это ты. Пухлый, твоя подружка пришла. Сам задницу с кровати поднимешь, или подтолкнуть? Завидев Марину, какой-то энтузиазм в его глазах пропадает, и он вновь опускается на кровать, а практически одновременно с тем, как голова Мити касается подушки, на ноги встаёт Паша, тяжело вздыхая. — Марин, что-то случилось? — с беспокойством спрашивает он и выходит за дверь. Та быстро качает головой и заправляет прядь волос за ухо. Её взгляд говорит об обратном: бегающие глаза на мокром месте заставляют Пашу не на шутку испугаться за девушку, которую он знает всего несколько дней. Его, который никогда ни к кому не привязывался, потому что все отталкивали его, смеялись над ним и его добротой, примерно так, как это делают Митя с Валерой. — Что такое? — повторяет он и в попытке хоть как-то успокоить её берёт Марину за руки и несильно сжимает их. Знала бы она, как много стала значить для него за эти дни. А говорят, что не бывает любви с первого взгляда. Здесь, в этом бункере, почти все, кажется, только и делают, что опровергают это положение. Митя и Ира. Саша и Наташа. Паша прекрасно видит и видел с первого дня, что им судьбой предначертано встретиться здесь и полюбить друг друга. А им с Мариной? — Паш, давай поговорим… — проводя кончиком языка по пересохшей губе, просит она. — В каком-нибудь… тихом месте. — Боже мой, ты пугаешь меня всё больше и больше! — Пойдём… — Марина качает головой и увлекает Пашу за собой. Они идут молча по коридорам и не встречают никого на своём пути. Видят только, как вдалеке, у стола, туда-сюда ходит Валера, но не замечает их. Паша и Марина в конце концов оказываются в помещении, где, как решили ещё давно, проводились опыты над людьми. Ну, или же просто какие-то операции. Обстановка вокруг никак не располагает к разговорам, но здесь их точно никто не станет подслушивать. И случайно не услышит. Свет в помещении неприятно мигает и раздражает глаз. Марина удивляется, что в такой момент обращает внимание на эти мелочи. Она нервно сглатывает и прикрывает глаза, опуская голову. — Паш, я хочу тебе кое-что сказать… — тихо говорит Марина. — Я не знаю, как ты к этому отнесёшься, и пойму, если ты не захочешь мне помогать. Мы совсем недавно знакомы, но… но ты, на самом деле, дорог мне. — Марина, я всё, что хочешь, сделаю для тебя, — живо отзывается Паша и несмело обнимает её за талию. Он ощущает дрожь во всём теле. Паша не смел даже думать о том, что Марина может испытывать к нему какие-то чувства, кроме обыкновенной благодарности за то, что он утешает её, находится рядом и предлагает свою помощь. Возможно, пришло время быть счастливым и для него? — Нет, Паш, это ещё не всё, — Марина высвобождается из его объятий и отходит в сторону. — Есть одна вещь, которой я должна поделиться с тобой. Она стоит спиной к Паше и, как ей кажется, незаметно утирает слёзы. Марина и раньше часто плакала, но здесь, в бункере, практически не перестаёт это делать. Положение сказывается? — Я беременна, — на одном дыхании произносит она и оборачивается, глядя прямо в глаза Паше, чтобы увидеть его истинные эмоции в первые мгновения после сказанного. Марина ожидает увидеть удивление, непонимание, страх, недоверие, растерянность… но Паша смеётся, совершенно спокойно, без напряжения. Просто. Смеётся. — Паш? — губы Марины оказываются стянуты в тонкую полоску, а она отчего-то снова чувствует раздражение. Он смеётся над ней? Над тем, в какое положение она попала? И зачем тут этот дурацкий, невыносимый, раздражающий, мигающий свет?! Где выключатель?! — Ты… думаешь, я не знал? — прекращая смеяться, но продолжая улыбаться, спрашивает Паша. — Что? — Марина совсем ничего не понимает и хмурится. — Тебе… Айжан сказала? Она ведь обещала, что никому ничего не расскажет! — Нет-нет! — Паша отрицательно качает головой и подходит ближе. — Просто… я наблюдал. Никого не может тошнить настолько часто. Первый день можно списать на… ну, к примеру, похмелье. Митя же, помнишь, именно об этом и подумал. Но потом… я задумался. Он хочет сказать о нестабильном эмоциональном фоне, но вовремя прикусывает язык: кто знает, как Марина воспримет данное описание? — Ты… ты это серьёзно? Знал о моей беременности раньше меня? — Ты ведь тоже знала. В глубине души, — качает головой Паша. Марина задумывается. В самом деле, чувствовала ли она то, что в ответственности не только за себя? Что её приступы тошноты, которые раньше никогда не подступали, связаны не с обстановкой в бункере, а с чем-то иным? Могла ли она позволить себе мысль, что беременность, о которой Марина мечтала, несмотря на столь юный возраст, застигла её в самый неподходящий момент? Наверное, да. — Но что мне теперь делать? — она закрывает лицо руками и качает головой. — Что? Айжан говорит, что нельзя от него избавляться, но я… я… не вижу иного выхода! Мне сейчас никак нельзя! Я не хочу, чтобы мой ребёнок родился… здесь! — Марина! — восклицает Паша, в два шага преодолевает оставшееся между ними расстояние и обнимает её. — Ты не будешь избавляться от ребёнка. — Но я не хочу для него такой жизни. — У него будет самая лучшая жизнь. И самая лучшая мама, — уверенно говорит Паша. — Мы отсюда выберемся, я обещаю. Он не спрашивает об отце ребёнка. Ему не хочется знать, любила ли Марина его, сколько времени они были вместе, думает ли она о нём до сих пор. Единственное, что имеет значение сейчас: он, Паша, будет рядом.***
Невзирая на многочисленные возражения Макса, Нику всё же пришлось оставить в лаборатории, так как времени и места для похорон не оказалось. Профессор опасался, что мутантки нападут на них, а Ира вспомнила, что практически в три раза просрочила время, в которое обещала вернуться в бункер. Тело отнесли на второй этаж и накрыли куском белой ткани, найденной в шкафу. Собрали по максимуму вещей из лаборатории, которые могут пригодиться: небольшие измерительные приборы, лекарства, шприцы для инъекций, и загрузили в багажное отделение автомобиля. — Это всё-таки неправильно, — говорит Макс, оборачиваясь у порога лаборатории и обращая взгляд на лестницу, где на втором этаже, на стареньком диване, лежит совсем ещё молодая девушка и никогда больше не откроет глаза. Он не был влюблён в Нику, совсем нет, и она это знала. За пару часов до своей смерти даже завела разговор об Ире. «Я вижу, как ты смотришь на неё, — заметила она тогда. — И знаешь, если честно, шансов у тебя немного. Но ты попытайся. Я была бы рада узнать, что ошиблась». Однако потерять её оказывается практически так же тяжело, как родную сестру. На его глазах Лена умерла быстро, мгновенно, от одной пули. Он не видел, как произошло заражение, не знал, сколько она боролась и как потеряла контроль над своим телом. А Ника умирала долгие часы, и всё это время Расулов видел, как жизнь медленно покидает её тело. Теперь он знает, что не забудет этого никогда, не забудет Нику и то, что она сделала для него за несколько дней их знакомства. — Неправильно, — глухо соглашается Ира, которой всё ещё тяжело смириться с потерей и отделаться от мысли, что она убийца. — Но что ты предлагаешь? — Мы уже никак не можем помочь ей, — с горечью в голосе говорит профессор Радомский. — Нужно подумать о живых. Пойдёшь впереди? Мы с Ирой без оружия. Макс переступает порог лаборатории и направляется по коридору с пистолетом наготове, изо всех сил стараясь не думать сейчас ни о чём другом, кроме того, что им необходимо добраться до бункера живыми. Он силится прислушиваться к любым посторонним звукам, но мысли то и дело ускользают, так что он едва не пропускает мутантку, внезапно появляющуюся из-за угла. — Макс! — успевает воскликнуть Ирина, прежде чем раздаётся выстрел. — С ума сошёл?! — Извини, я… ничего, — отвечает он и теперь уже более внимательно следит за обстановкой вокруг. Больше они никого не встречают по дороге к автомобилю. Пока Расулов стоит с пистолетом, Ира с отцом загружают свою ношу в багажник и оба забираются на заднее сидение. Макс садится за руль. — Ты точно можешь вести? — осторожно спрашивает Радомский. — Если что, я могу повести… — Нет. Я в норме, — резко отвечает Макс и поворачивает ключ зажигания. Ира с отцом негромко перешёптываются о том, как жили до встречи друг с другом и что выяснили за это время. Поначалу к разговору пытались привлечь и Расулова, но он отвечал невпопад и дал понять, что предпочитает следить за дорогой и не отвлекаться. — Погодите, профессор, — вдруг говорит он, чем удивляет Радомских — они были уверены, что Макс промолчит до самого бункера. — Я тут задумался… По вашим словам, эвакуировали далеко не всех людей. Мутанток в городе много, уверен, много оставалось и мужчин. Так где же… кхм… трупы? Я по дороге видел несколько мужских тел, но всего пару-тройку. — Военные об этом позаботились, — отвечает Радомский. — Я наладил радиосвязь, в городе патрули и… — Так, может быть, мы найдём их и попросим вывезти из Москвы? — оживляется Ира. — Не дай Бог нам наткнуться на них, — совершенно серьёзно возражает профессор. — Это группы зачистки. Убирают мёртвых и живых, без разбору. У них нет времени разбираться, заражена ты или нет. — Но ведь это… — рассеянно произносит Ира, пытаясь подобрать слово. — Это… убийства? Настоящие и намеренные убийства, не мутанток, а живых людей, дышащих, чувствующих. — Им дан приказ, — пожимает плечами Радомский. — В «Вершине» работают те люди, которые умеют выполнять приказы, не раздумывая, справедливы они или нет. — Но есть же вы, — возражает Макс. — Вы ведь не один такой, в этой корпорации, кто понял, что совершается ошибка… — Среди учёных — возможно, — говорит профессор. — Но военные… это совсем другой слой. После этих слов профессора все замолкают и не раскрывают рта уже до самого бункера, при приближении к которому Радомский начинает заметно нервничать. — А они… они знают, что во всём виноват я? — спрашивает он у дочери, когда машина тормозит. Ира опускает взгляд и поджимает губы: она не подумала, стоит ли давать понять ребятам, с кем они имеют дело. — Только один. Однако на раздумья уходит не слишком много времени. — Но мы должны им сказать. — Ты серьёзно? — хмурится Макс. — Кто знает, как они это воспримут? Надя, вероятно, закатит истерику, Валера с Митей потребуют вышвырнуть твоего отца за пределы бункера, и это только в лучшем случае! — Они этого не сделают, — уверенно качает головой Ира. — По крайней мере, я ручаюсь за Митю и Валеру. Митя… Боже, она ведь совсем не подумала, что пропала на много часов и ничего не объяснила! Ждёт ли он её? Переживает? Или… забыл? К бункеру она идёт впереди всех, практически бежит, и Макс с профессором едва поспевают. Расулов вдруг думает о том, что за время их отсутствия могло что-то произойти и хочет предупредить Иру, попросить её не входить первой, но она уже стремительно дёргает дверь и живо переступает за порог. Первыми, кого она видит в бункере, оказываются Айжан и Валера. Они сидят по разные друг от друга стороны стола: она рисует, он смотрит куда-то в пустоту. Заслышав звук открывающейся двери, оба синхронно поворачивают голову и облегчённо выдыхают. — Вернулись, — улыбается Айжан и поднимается навстречу Ире. — Вы где, мать вашу, так долго шлялись?! — ругается Валера, но по его выражению лица можно сказать, что он нисколько не злится, а просто радуется, что они добрались. Айжан только-только приобнимает Иру, как тут же оказывается в стороне. Радомская не успевает поздороваться с Айжан, как её уже обнимают другие руки, прижимая к себе едва ли не до хруста в рёбрах. — Какого дьявола тебя там так долго носило, — шепчет Митя и касается губами волос на голове Иры. Он никогда в жизни никого не ждал так, как ждал её. Не находил себе места ни на секунду, даже тогда, когда прекращал ходить по бункеру из угла в угол и лежал на кровати, не подавая признаков жизни. Митя уже перестал удивляться тому, насколько важным человеком в его жизни стала девушка, случайно встреченная в клубе и волею судьбы оказавшаяся здесь вместе с ним. Сколько дней они знакомы? Беспокоился бы он так же, пропади Ира в первый день их пребывания в бункере? Так же не находил себе места, меряя шагами комнату, как неприкаянный? Или быстро забыл о девчонке, которая его отшила, и нашёл утешение в объятиях Нади? Возможно. Возможно, тогда он ещё не понимал, а только смутно, инстинктивно осознавал значимость Иры для себя лично, не для остальных. Теперь же ему кажется практически дикостью не думать о ней, не беспокоиться. Кто-то из известных личностей сказал, что любовь — это болезнь. Митя говорил, что любви нет, но, похоже, в конце концов заразился без надежды на выздоровление. — Я… — тихо произносит Ира и обнимает Митю в ответ, чувствуя, как его куртка становится мокрой от её слёз. — Мы её потеряли… Валера, который, поджав губы, стоит рядом и искоса наблюдает за разворачивающейся сценой, слышит это и оборачивается к входящему следом Максу за объяснениями. Расулов не слышит этих слов Иры, лишь мрачно глядит в их с Митей сторону, а затем встречается взглядами с Валерой и как-то угадывает, что сейчас нужно сказать. — Ника мертва, — сухо произносит он и поворачивает голову в сторону профессора. — Вот кто… вместо неё. Радомский не хочет входить, считает себя не вправе находиться в одном помещении с теми, кого едва не обрёк на гибель и лишь по роковой случайности, напротив, сберёг от неё, но всё-таки переступает порог и прикрывает за собой дверь. Затем смотрит на Иру и нервно сглатывает: он читал досье всех участников эксперимента. Дмитрий Черкасов — наркоман и потерянный для общества человек. Совсем не пара для его дочери. Но давать ей указания относительно того, с кем быть, Радомский имеет прав ещё меньше, чем быть здесь вместе с участниками проекта «Клейто». Ира сама поймёт всё в скором времени и оставит его. — Добрый день, — откашлявшись, произносит он и оглядывает полутёмное помещение. Из других комнат тем временем подтягиваются остальные ребята, привлечённые шумом, и профессор испытывает на себе их взгляды, которые словно прожигают кожу и вновь возбуждают чувство вины. Как только до Иры доносится голос отца, она понимает, что сейчас нужна ему, и нехотя высвобождается из объятия Мити, на пару секунд задерживая руки в его руках, а потом отходит к отцу, оказываясь чуть впереди него. Ищет взглядом Сашу — его поддержка сейчас необходима. Он стоит в дальнем углу, рядом с Наташей и Стасом, и спокойно кивает, понимая без слов. — Я должна кое-что вам сказать. Главное — не смотреть на Надю, которая выступает из тени и становится ближе, что можно узнать по характерному стуку её каблуков. — Начну с того, что этот человек — Радомский Иван Сергеевич. Мой отец.