Twenty One Pilots — Heathens
Не жди, что тебя спасут. Вставай и спасай сам. — Нет, здесь ничего, — с раздражением в голосе говорит Макс и небрежно кидает в сторону папку с бумагами. Они с Радомскими устроились в бывшей операционной, чтобы заняться изучением документов проекта «Клейто» и найти в них что-нибудь, что даст ответ на вопрос: как остановить мутанток? Спустя полчаса поисков никто ещё не озвучил решение, но все буквально чувствуют, как нарастает напряжение других обитателей бункера. Они не желают понимать, что невозможно за несколько минут расправиться с чудовищами, на создание которых ушёл не один год исследований, но желают оказаться на свободе прямо сейчас. — Должен быть способ, — одновременно жалобно и уверенно отзывается Ира и утыкается в огромную папку, из которой уже узнала множество отвратительных вещей о «Вершине», однако совершенно не то, что требовалось на данный момент. — Продолжайте искать, — приказывает профессор Радомский. — Мне кажется, я что-то нашёл, но пока не уверен… Ира снова отрывает взгляд от своих документов и хочет узнать у отца, что он нашёл, но в этот самый момент дверь в помещение отворяется, и порог переступает тяжёлый ботинок Мити. — Там Валера пришёл, — он мотает головой в ту сторону, откуда только что появился. — Хочет поговорить с тобой, Ир. Выглядит спокойным и уравновешенным. Ну, насколько это возможно по отношению к Валере. Митя усмехается было, но при одном взгляде на суровое выражение лица профессора Радомского усмешка меркнет, и Митя даже как-то стыдливо опускает взгляд. Он понимает, что не нравится Радомскому, и напряжение в его присутствии не может не чувствовать, но совершенно не понимает, что делает не так. Ира тоже смутно ощущает накал в отношениях своего парня со своим отцом, но не желает в это верить. К тому же, сейчас её голову занимают другие заботы. Она спешно вскакивает, отряхивается и хватает со спинки стула пиджак, накидывая его на плечи. Ира не знает, что сказать Валере, но считает, что нужные слова сами придут в голову, как только она его увидит. Ира верит в Валеру и в то, что он способен понять и принять правду. Сычёв гораздо лучше, чем пытается показать это, и ему должно хватить благоразумия. Быстро кивая головой в знак благодарности за оповещение, Ира выскакивает за дверь и торопливо удаляется. — Он же неадекватен, чёрт знает что может сделать! — восклицает Макс и тоже отодвигает от себя папку с документами. Расулов не успевает сделать и пары шагов к двери, как Митя жестом останавливает его. Пусть этот спасатель найдёт себе кого-нибудь ещё, а за своей девушкой он уследит сам. И неважно, что Черкасову совсем не кажется, будто Валера опасен для Иры. — Я присмотрю, — он разворачивается, чтобы выйти. — Стой! — на этот раз останавливать приходит черёд профессора Радомского. — Пусть Макс сходит, а ты останься здесь… мне нужна твоя помощь. Он многозначительно глядит на Расулова, и тот, кивая, выходит из операционной, на мгновение задержав взгляд на Мите. Тот же остаётся и чувствует себя совсем маленьким и незначительным рядом с Радомским, практически нечем дышать. Даже странно. Никогда ещё он не испытывал подобного. И никогда не знакомился с родителями своих подружек. — Оставь мою дочь в покое, — говорит Радомский, чуть прищуриваясь. — Вау… Вот так сразу… — нервно выдыхает Митя. На самом деле, он ждал сурового наставления относительно того, что должен заботиться об Ире, не позволять ни одному волоску упасть с её головы, в противном случае — смертная казнь без права на помилование. Но вот так… Почему? — Ей нужен другой человек, — уверенно заявляет профессор. — Только не говорите, что этот заурядный спасатель, — Митя старается держать себя в руках, действительно, старается не нагрубить, но получается это у него из последних сил. — Может быть, и он. Или кто угодно, только не наркоман! С губ Мити срывается тяжёлый вздох. Он знает. Да, было бы странно, если бы руководитель эксперимента не знал ничего о своих подопытных кроликах, но Черкасов об этом даже не задумывался, пока пытался найти причину неприятельского отношения Радомского к своей персоне. — Ира — моя единственная дочь, и я не могу позволить, чтобы вокруг неё ошивался тип, подобный тебе. Лучше разбить ей сердце сейчас, пока она ещё не слишком в тебя влюблена, чем спустя время… она ведь не знает, кто ты, да? — продолжает Радомский. — Конечно, она не знает. Ира ни за что бы не приблизилась к наркоману, пропавшему человеку! — Я больше не… — Все так говорят! И все врут, что «больше не…» Врёшь и ты. Не подходи к моей дочери. Митя сделал всё, что мог, дабы удержаться, однако жестокие слова профессора буквально заставляют его проявить агрессию. Он в два шага сокращает расстояние между собой и профессором и с отчаянием смотрит в его глаза, холодные и равнодушные к его, Мити, переживаниям. — Я думаю, что не вам, отцу, который не уделял внимание своей дочери, который не заботился о ней после смерти матери, который женился на своей работе, решать что-то о жизни Иры! Он даже не замечает, как начинает размахивать руками и повышать голос, как Радомский белеет при упоминании жены и одними губами шепчет: «Откуда ты знаешь?» Митя видит только своей гнев и неправоту профессора. Окончив, он не собирается даже слушать, что тот скажет в ответ, а круто разворачивается и выходит из операционной, неосознанно громко хлопнув за собой дверью. Теперь доказать, что он достоин Иры — это дело чести. Митя сердито проходит мимо недоумевающих Наташи со Скатом, которые кричат ему вслед с вопросами о том, что случилось, в сторону уборной, с трудом пытаясь не обращать внимания на сильное, будто ломающее изнутри чувство, вспыхнувшее при упоминании профессора о наркотиках. Пакетик с порошком в нагрудном кармане прожигает куртку насквозь, чтобы показать — именно в нём смысл жизни Черкасова. Митя буквально влетает в туалетную кабинку, нервными, быстрыми и неловкими движениями закрывает дверь на щеколду, достаёт пакетик из кармана и даже не глядит на него. Бросает в унитаз и быстро смывает. Затем он опускает крышку унитаза и садится на неё, закрывая лицо руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Дыхание становится всё более прерывистым, руки трясутся всё сильнее. Но ему нужно это выдержать, так? Теперь пути назад нет.***
Подходя к комнате мальчиков, в которой, как ей указала Айжан, находится Валера, Ира отчётливо чувствует, что в горле внезапно пересохло. Её рука замирает в нескольких сантиметрах от ручки, и она даже хочет вернуться назад и выпить воды. Как будто это поможет. Она знает, почему ей так страшно: Валера и раньше был человеком, взаимодействовать с которым тяжелее всего, а теперь, когда он взбешён и выведен из себя, сделать это будет ещё труднее. Пусть Митя и сказал, что он, кажется, успокоился, Ира в это не верит. Она по инерции оборачивается назад и видит в нескольких шагах от себя неловко переминающегося с ноги на ногу Макса. Телохранитель. Ира мягко улыбается и чувствует, что присутствие Макса в некоторой степени придаёт ей сил. Раз, два, три. Пора. — Валер, можно? — она дважды стучит и тут же открывает дверь, просовывая поначалу только голову. Он сидит спиной к двери и не оборачивается, когда слышит стук. — Да, — отзывается он, по-прежнему не меняя положения. Ире кажется, что даже воздух в комнате какой-то тяжёлый, но она, тем не менее, входит и прикрывает за собой дверь, напоследок мельком глянув на Макса и кивнув головой. Она знает, что он будет стоять за дверью в ожидании момента, когда Валера кинется душить Иру или что-то в этом роде. Его наверняка послал отец. Неужели он и впрямь думает, что Валера позволит себе ударить девушку, как бы зол он ни был? Сычёв, конечно, производит впечатление крайне импульсивного и порой даже неуравновешенного человека, но он не такой подонок. Радомская знает его совсем немного, но уверена в этом. Она неслышными шагами подходит к кровати, где сидит Валера, и опускается рядом, поворачивая голову и сосредотачивая на нём взгляд. Тот несколько мгновений сидит молча, чуть опустив голову, и смотрит в пустоту, прежде чем начать разговор. — Мне всё это снится, да? — спрашивает он, невесело усмехаясь. — В детстве мне часто снилась какая-то непонятная хрень, но это всё переплюнуло. — Ты даже не представляешь, как сильно я хочу, чтобы это оказалось сном, — вздыхает Радомская и качает головой. — Тебе ведь хуже, чем всем нам, — говорит Валера, поворачивая голову и глядя прямо в глаза Ирины. — Это ведь твой отец заварил такую отвратную кашу. Ира не чувствует враждебности в его тоне, в нём даже злости уже почти нет. Только отчаяние и безнадёжность, сквозь которую пытается пробиться сила воли и жажда спасения. — И мы со всем справимся, — утверждает она, обходя тему о своём чувстве относительно экспериментов отца. — У мутанток должно быть слабое место. Мы найдём его, используем против них и освободимся. А потом — уедем отсюда навсегда. Вместе. И все выживем. — Я думал, что наивность и врач — понятия несовместимые. — Это не наивность. Это вера. Что ещё нам остаётся? Они долго молчат. Ира не хочет продолжать разговор первой, так как боится ненароком снова вывести Валеру из себя. Возможно, сейчас он и выглядит спокойнее, но в присутствии отца нужно внимательнее за ним присматривать. Неизвестно, на сколько хватит благоразумия Сычёва. — Ир, скажи, что тебе в Мите нравится? — спрашивает вдруг Валера, чем вызывает недоумение со стороны Радомской. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Ира мнётся и буквально чувствует, как краснеют кончики ушей и щёки. — Валер… — Нет, скажи, — настаивает он. — Почему он? Почему не… фрика и пухлого сразу отбрасываем… не Саша, например? Он умный, надёжный. Или… не я? Почему тебе понравится именно Митя? — Ну, знаешь… он же мне с самого начала проходу не давал, — коротко смеётся Ира, вспоминая первые дни в бункере и то, как Черкасов при каждой их встрече делал недвусмысленный намёк на то, чего хочет. — Но что-то в нём ужасно привлекает меня. Что-то — это всё, из чего он состоит: буквально каждая черта характера, каждый жест. Я знаю, что он не из тех парней, которых интересуют серьёзные отношения, семья… Наша с ним… связь? да, наверное, так… может в любой момент оборваться, и я знаю, что это будет больно, но ещё знаю, что буду жалеть, если так и не попробую. Что скрывать: как бы сильна ни была моя вера, я понимаю, что наши жизни могут оборваться в любой момент. Когда, если не сейчас? Ира стыдливо умолкает, понимая, что, неожиданно для себя, ударяется в лирику, которую такой человек, как Валера, может не понять. Она и сама толком не понимает. — А почему ты спрашиваешь? — интересуется Ира, решаясь перевести тему разговора на самого Валеру и избежать углубления в собственные чувства. — Я? — переспрашивает он и подёргивает плечами. — Так… просто. А Радомская видит, что не просто, видит, почему, для чего и для кого. В глазах Валеры это вдруг отражается совершенно ясно, и Ира улыбается. — Просто… представь, что завтра будет уже поздно. Ира поднимается со скрипучей кровати, легко сжимает плечо Валеры рукой, а затем выходит из комнаты, на пороге практически нос к носу сталкиваясь с Максом. Ей вдруг становится ужасно неловко и не хочется, чтобы он слышал то, о чём они говорили. — В порядке? — спрашивает Макс обеспокоенно. Она пытается в его взгляде найти подсказки о том, слышал ли он, но не видит. — Да, — быстро кивает она и, обходя Расулова, отправляется обратно, к отцу.***
Айжан находит тихое местечко на скамье у двери из бункера, чтобы заняться рисованием, где её никто не будет трогать. Ребята разбрелись, кто куда, а некоторые уже разошлись спать, поэтому сейчас тихо. Айжан рисует Москву, какой помнит её: громадное здание МГУ и обилие живой, яркой растительности вокруг: цветы, деревья, кустарники. Жаль, что карандаш у неё есть только чёрный, и не получится передать всё великолепие города, которого больше нет. От осознания того, во что превратилась столица, неприятно щемит в сердце. Москву Айжан всегда считала своей истинной Родиной, несмотря на то, что родилась далеко отсюда. В Москве она чувствовала себя на своём месте, там, где и должна была быть. Неужели судьбы привела её в столицу только лишь затем, чтобы потом занести сюда, в этот бункер, в сырость и вечную прохладу, в ежеминутную смертельную опасность? — Айжан. Она слышит над ухом знакомый голос с хрипотцой и поднимает голову. — Да? — тихо спрашивает та. Айжан до сих пор не понимает, что на уме у Валеры каждую секунду его пребывания рядом. Он то сердит и грозен, то безразличен, то спокоен, то даже учтив в какой-то степени. Не понимает она толком и себя, но сейчас ей становится гораздо теплее и светлее в этой холодной сырости и в этом полумраке. — Я сказать хотел… — откашлявшись, Валера садится на скамью рядом. — В общем, я тут представил… что завтра мы все умрём и — не перебивай — да, что завтра мы умрём. И кое-что понял. Он замолкает и несколько раз нервно щёлкает пальцами. — Что ты понял? — когда молчание слишком уж затягивается, рискует спросить Айжан. — Я не хочу, чтобы стало поздно. Валера резко выдыхает, порывисто обхватывает одной рукой голову Айжан и прижимается губами к её губам, сам ещё только смутно осознавая, что делает. Скажи ему кто пару недель назад, что он будет целовать азиатку — врезал бы, не задумываясь, да зубы бы повыбивал, чтобы такую дрянь не говорил. А сейчас поцеловать её — единственное желание в голове Валерия Сычёва, и он, как мальчишка, боится, что та его оттолкнёт, посмеётся над ним и над его… чувствами. Но Айжан не отталкивает. С пару мгновений она, широко распахнув глаза, не шевелится, прежде чем ответить ему, всё так же скромно и несмело, но с внезапно появившимся чувством, что именно это должно было произойти, будто бы она чувствовала это с того самого момента, как увидела его впервые. Ни один не замечает появившуюся внезапно из-за угла фигуру Стаса, который сначала открывает рот, чтобы прокричать какую-нибудь непристойность, а затем вдруг качает головой и тихо уходит, так и оставшись незамеченным.