Labirinth — Let It Be
Измена начинается с любопытства. Радомский вот уже полтора часа как заперся в комнате и никого не впускал к себе, лишь раз высунувшись из своей «лаборатории» и попросив у Айжан одолжить несколько листов бумаги и карандаш для проведения некоторых расчётов и сопоставлений. Глаза его лихорадочно бегали, точно у чокнутого профессора, сумевшего разрешить конфликт теории относительности и квантовой механики, что доселе не удалось ни одному учёному. Ира попыталась было предложить отцу свою помощь, но тот практически вытолкнул её за дверь, не объясняясь. — Он всегда себя так ведёт в моменты творческих порывов? — спрашивает Макс, появляясь из-за угла и присаживаясь на стул рядом с взволнованной Радомской, которая караулила дверь в занятую отцом комнату. Она поворачивает голову и слабо улыбается, заправляя прядь коротких волос за ухо. Расулов сразу приглянулся ей своей ответственностью, серьёзностью и способностью принимать решения. И ещё благодаря нему отец сейчас находится за дверью, а не прячется от мутантов и групп зачистки, за что Ира Максу бесконечно благодарна. С его приходом на неё сразу накатывает волна спокойствия, теплом разливающаяся по всему телу. — Папа очень хочет исправить то, что случилось, — говорит она. — Считает, что всё произошедшее — его вина. — Это не его вина, — отвечает Макс, следуя глазами за направлением взгляда Радомской и разглядывая чёрную металлическую дверь. — Он не знал многого о «Вершине», о том, как его использовали, как от него собирались избавиться, как от человека, который слишком много знает. К тому же, в таком деле, как изобретения, никогда нельзя знать заранее, чем всё обернётся. — Да уж. Две недели назад я никогда в жизни не поверила бы в то, что Москва перестанет существовать… в привычном понимании этого слова, город наводнят плотоядные девушки-мутантки, а я буду с таким парнем, как Митя, — со смешком замечает Ирина и вспоминает о том, что с самого ужина не видела Митю. Он вёл себя странно: никак не мог усесться за стол так, чтобы ему было удобно, бесконечно стучал пальцами по столу и почти ничего не съел, хотя до этого отличался отменным аппетитом. А потом вдруг порывисто чмокнул Иру в висок, встал из-за стола, попутно уронив стул, и отправился в душ. Она хотела было помчаться за ним и выяснить, всё ли в порядке, но Макс отвлёк её каким-то вопросом, а потом Радомская слишком озаботилась тем, что отец так долго не отзывается. — Так ты с ним? — спрашивает Расулов, и в его голосе сквозит удивление, не то искреннее, не то какое-то выдавленное, словно он слишком долго репетировал этот вопрос перед зеркалом. Ира, впрочем, не придала значения интонации и улыбнулась. — Знаю, он со стороны кажется таким несерьёзным, иногда грубит, но он хороший человек. Он… готов защитить меня. И выслушать. — А твоему отцу, кажется, он не очень нравится. К тому же, сегодня я… — Макс замолкает на полуслове, прикусывая язык и задумываясь. Митя ей не подходит, это совершенно ясно и профессору, и ему, Максу, да и Митя наверняка это понимает, пусть и не желает мириться. Расулов хочет рассказать о том, что застал его сегодня с Надей в двусмысленном положении, но вдруг думает о том, что в их отношения влезать не вправе. Они практически незнакомы, Макс совершенно не осведомлён о том, что происходило между троицей в бункере ранее. Единственное, о чём известно Расулову, — Ира выбрала Митю, а она не похожа на человека, принимающего необдуманные и ничем не подкреплённые решения. У него ещё будет время открыть глаза на этого парня, если потребуется. — Отцам всегда не нравятся ухажёры их дочерей, — пожимает плечами Ира, к счастью, не обращая внимания на его последующую реплику. — Папе просто надо узнать Митю получше, и он поймёт, что я не ошиблась. Она ведь не ошиблась? Радомская в задумчивости смотрит на Макса, будто пытаясь найти в его глазах ответ, одобрение или что-то ещё. Но в них она не видит ничего, кроме совершенно обычных глаз, как будто смотрит в энциклопедию.***
— Айжан. Она сидит одна и рисует какие-то непонятные символы в альбоме, когда её окликает Валера. Истынбаева слышит его тяжёлые шаги по коридору, но она всё равно инстинктивно вздрагивает, когда слышит этот голос. Валера её завораживает, смущает и пугает одновременно. Он ведь терпеть не мог Айжан с первого своего появления здесь, задирал, кричал, при этом она всегда видела за этой негативной реакцией нечто иное, чего Валера боится больше, чем ненавидит представителей любой другой национальности. Долго девушка никак не могла разобрать, что же это такое, и вот он, наконец, сам открылся. Это пугающее нечто — чувства. И теперь им обоим приходилось иметь дело с этими чувствами, считаться с ними. Валера твёрдо решил, что хочет быть с Айжан, защищать её от всех опасностей в этом городе, но прочно засевшая в голове идеология периодически сверит дыру в мозгу и пытается посеять сомнения. Айжан ведь не такая, большую часть своей жизни Сычёв за километр обходил подобных, смеялся над грубыми шутками друзей и не менее грубо шутил сам. Два совершенно противоположных чувства, ожесточённо сталкиваясь друг с другом, пытаются выявить победителя, и годы жизни Валеры, прожитые в националистской ненависти, не желают сдаваться просто так, как бы он ни пытался отшвырнуть их подальше. А Айжан того и боится, что рано или поздно его прошлое возьмёт верх над настоящим. Она хочет попробовать эти отношения, хочет надеяться на то, что они выберутся из Москвы и буду жить счастливо где-нибудь далеко-далеко, но не может отпустить того, сколько издевательств пережила здесь от таких, как Валера. Её оскорбляли, ей свистели вслед, разбрасывали её вещи по всему университету или парку, даже плевали вслед. И Айжан никак не покидала мысль о том, что Валера делал всё то же самое. Не с ней, но с другой девушкой, которая просто хотела учиться, работать и жить в Москве, никому не причиняя вреда. А ведь нередко бывает и так, что подвергающиеся подобным унижениям люди не выдерживают больше и предпочитают закончить жизнь самоубийством. Но им, скинхедам, пропитанным расизмом, нет дела до того, что какого-то «грязнули» больше нет. Они смотрят друг на друга и видят прошлое вместо того, чтобы понять: в настоящем всё совсем по-другому, это уже совсем иная жизнь. — Привет, — кивает Айжан и возвращается к своему рисунку. Валера подходит ближе и опускается на кровать, оказываясь за спиной девушки и обжигая своим дыханием кожу на её шее. Они почти не говорили с того самого поцелуя. Валера просто сидел рядом и смотрел, как она рисует, иногда они обменивались ничего не значащими фразами, хотя в головах обоих была сотня вопросов друг о друге, на которые хотелось знать ответы, и им не хватило бы целой жизни, чтобы удовлетворить любопытство. — Тебе кажется, что мы совершаем ошибку? — через несколько долгих минут звенящей тишины спрашивает Сычёв. — Нет, — качает головой Айжан и чувствует, что нужно сказать что-то ещё, но молчит. Валера тоже ждёт, что она заговорит снова, но проходит минута, за не вторая, а Айжан всё так же сосредоточенно рисует. Он теряет терпение и вырывает карандаш из её рук, заставляя Истынбаеву посмотреть на него. Она ждала, что именно он не выдержит первым, была уверена, что это произойдёт, но не думала над тем, как будет реагировать. — Я не понимаю тебя, — говорит Валера и потирает ладонью бритую голову, на которой уже начинают прорастать русые волосы. — Ты почти не смотришь на меня, не разговариваешь, всё время рисуешь. Ты рисуешь, чтобы закрыться от меня. Почему? — Потому что мы разные, — отвечает Айжан и встаёт с кровати, чтобы смотреть в глаза собеседнику. — И я боюсь выяснить, что эта разница между нами слишком велика для того, чтобы… быть вместе, поэтому… — Поэтому даже пытаться не хочешь? — заканчивает за неё фразу Сычёв. — Я хочу, но… — Но? У Айжан не находится слов, и она обхватывает себя руками, точно пытаясь согреть. Почему Валере нужно было оказаться именно скинхедом, всё этим усложнив? Почему ей нужно было родиться именно в Казахстане? То, кем они были всегда, не отпускает и пытается вырыть между ними яму, которую ни один из них не перепрыгнет. Айжан побоится даже подойти к краю, а Валера упадёт в пропасть. Если они позволят этому случиться. Сычёв терпеливо ждёт ещё некоторое время, несмотря на то, что уверен в неполучении ответа на свой вопрос, а затем тоже встаёт и берёт Айжан за руку. Она не отшатывается от него, точно от прокажённого. «Хороший знак», — невесело думает Валера. — Возможно, мы поспешили, — произносит он, грустно глядя в эти самые красивые в мире глаза. — Но подумай о том, что будет, если вдруг мы опоздаем. Каждый день может стать последним. Валера отпускает её руку, открывает рот, будто чтобы сказать что-то ещё, но качает головой и уходит, оставляя после себя распахнутую дверь. Айжан оседает обратно на кровать и закрывает лицо руками, понимая, что, быть может, он уже больше никогда не возьмёт её за руку.***
-… А потом Ленка привела своего жениха. Ух и проверку я ему устроил! Ира звонко смеётся, с неподдельным интересом слушая рассказ Макса о своей сестре: он хорошо держится и улыбается при упоминании о ней, словно та не умерла у него на руках, будучи под влиянием ужасного вируса. Его глаза блестят, он говорит и говорит, вспоминая о самых светлых моментах их жизни с сестрой, и в его рассказах она живая. Живая и сейчас даже больше, чем сам Расулов. — Зачем? — спрашивает Радомская, хмуря брови. — Потому что с моей сестрёнкой должен быть только самый лучший! — назидательно сообщает Макс. — Например, в первый же день… Он не успевает рассказать о проверках, которые устраивал жениху Лены, потому что железная дверь, на которую оба собеседника периодически посматривали на протяжении всего разговора, со скрипом открывается, и на пороге возникает фигура профессора Радомского, усталого, но бесконечно довольного собой. — Папа! — Ира тотчас же вскакивает на ноги и бросается к отцу, украдкой глядя на листки в его руках. — Получилось? Нужно что-то ещё? Тебе помочь? — Ирочка, — профессор сжимает дочь в объятиях и треплет по голове, точно маленькую девочку. — Я надеюсь, что всё правильно рассчитал, но нельзя быть уверенным наверняка, пока не испробуешь на практике… — Да, конечно, мы попробуем ещё, если не получится! — кивает головой Ира и бросает взгляд на Макса в поисках поддержки. В этот момент из-за угла появляется Саша, который тоже предлагал профессору свою помощь и тоже был отвергнут. Увидев возбуждение на лицах отца, дочери и Макса, он ускоряет шаг и приближается к троице. — Профессор, ну что? — осторожно спрашивает он, ловя взгляд Радомского. — Согласно моим подсчётам, для того, чтобы полностью нейтрализовать мутанток, нам необходимо применить ультразвук с частотой и таким типом преобразователей, как в интраоперационных датчиках. Лучше всего подойдёт линейный преобразователь, частота 7,5 мегагерц, должно сработать! — сообщает профессор, показывая Ире и Максу на свои чертежи, где совершенно ничего нельзя было разобрать — рисунки и уравнения накладывались друг на друга, были перечёркнуты, а поверх них снова что-то написано. — Где нам это взять? — почесав переносицу, спрашивает Макс. Радомский уже подумал об этом, найдя самый оптимальный вариант. — Интраоперационные датчики применяют в нейрохирургии. Мы можем найти всё необходимое. — Найти… где? — интересуется Саша, предчувствуя, что всё не так уж и просто. Улыбка Радомского несколько угасает, когда он встречается глазами с компьютерным гением, который уже всё понял и только ждал подтверждения своих догадок. — В больнице. Я должен буду вернуться в город.