Москва: инструкция по выживанию

The Hardkiss — October

Выбор имени от нас не зависит, но мы остаёмся связанными с ним на всю жизнь. Митя всегда считал себя выше всяких там правил, потому и это правило оставил позади. Он уже и сам почти не помнит, что Митя — это всего лишь сокращение от его полного имени. Дмитрий Черкасов — теперь он даже не откликнется, скорее всего, если кто-то назовёт его так. Но, если подумать, то и некому так его называть: своих родителей после ухода из дома он видел всего раз в жизни, и они очень доходчиво объяснили, что знать такого неблагодарного сынка не желают, а друзья, которые знали его, как Дмитрия, уже не его друзья. К тому же, сейчас он здесь, в этом бункере, где кроме десяти молодых людей и одного трупа в холодильнике нет никого. Или всё-таки есть? Эти камеры, которые Ботан обнаружил первым… кто-то за ними наблюдает и наверняка делает это с какой-то целью, потому что запирать их здесь без какой-либо конкретной цели — просто глупость. Хотя вообще то, что они оказались здесь заперты — это чистой воды безумие. Насколько ненормальны должны быть те люди, которые держат их здесь? Что им нужно? Выпустят ли их отсюда? Митю волнуют эти вопросы, несмотря на то, что по его поведению вполне можно подумать, будто ему и в самом деле всё равно. Вечный пофигист — имидж, который создавался им годами вовсе не для того, чтобы разрушить его и поддаться той панике, которую пытался развести здесь Женя. — Можно? Митя, лежащий на кровати с широко раскрытыми глазами, одним рывком садится и машинально поправляет причёску. Ему кажется, что его сердце бьётся сейчас как-то неправильно. Сильнее, чем обычно. Такого почти никогда не было. И лучше было бы и сейчас обойтись без этого. — Входи, Ирочка, — натянув на лицо самодовольную усмешку, с двухсекундной заминкой отвечает Митя. Дверь, чуть приоткрытая до того, раскрывается сильнее с приглушённым скрипом — за всё время, что ребята находятся здесь, это уже начинает немного раздражать. Валера так и вовсе взбесился вчера ночью и запустил подушкой в Пашу, который решил поесть чего-нибудь на ночь из-за того, что не смог уснуть. Бедняжка потом всю ночь боялся совершить лишнее телодвижение, что позабавило Митю — он тоже не мог уснуть и стал свидетелем этой сцены. — Тебя не было на завтраке, — как-то холодно произносит Ира. Она не хочет, чтобы в её голосе прозвучала забота или волнение. Много чести для такого, как Митя. — Меня уже тошнит от этой еды, — отвечает Митя и поднимается с кровати. Делает пару шагов по направлению к Ире. — Не надо, — резко отвечает она, и все её старания придать голосу безразличие идут прахом. Ира не боится Мити, но боится, что может начать чувствовать к нему то, что никак не должна чувствовать. Она всегда презирала таких самодовольных парней, как он. Но, похоже, всё уже началось, и остановить это нельзя. Но Ира будет пытаться до последнего, потому что она всегда была упрямой. Если вбивала что-то себе в голову, то стремилась непременно довести задуманное до конца, какие бы обстоятельства ни были против этого. А ещё она всегда считала себя сильной — достаточно сильной для того, чтобы не поддаться сейчас. — Что такое? — интересуется Митя, вскидывая брови. Он совсем не считает, что «не надо». — Да ладно тебе, Ирочка, ты ведь хотела этого с самого начала. Сама ведь говорила, что я должен был стать парнем на одну ночь, и всё такое… Но что-то не торопишься с этой самой ночью. — Планы изменились, — отвечает Ира, скрещивая руки под грудью — защитный жест, которым она часто пользуется, когда чувствует слабость хотя бы отдалённо. — Если так хочешь переспать с кем-нибудь, я могу позвать Надю. — Зачем нам Надя? И сами справимся, — пожимает плечами Митя. — Но если ты хочешь втроём… — Просто заткнись! — просит Ира, качая головой. Митя подчиняется этой её просьбе, примирительно вскидывая руки. Он не хочет ссориться с Ирой, несмотря на то, что все его действия и слова в её сторону до этого говорят об обратном. Ещё и этот вчерашний эпизод с альбомом Айжан. И кто тянул его за язык, когда он в своей привычной манере обращался к Ире с просьбой вырезать его имя на сердце? Ответ на этот вопрос был довольно простым: собственные принципы, заставляющие Митю иногда делать то, что не нужно. Он уже не может контролировать то, что должно было стать всего лишь маской, прикрытием. Как будто раздвоение личности. Может, это первый шаг к шизофрении? А может, Митя просто заразился этой чёртовой паранойей от Жени. — Ты пришла сюда за тем, чтобы ругаться, а потом молчать? — спрашивает Митя после молчания, которое растянулось почти на полминуты. — Нет. То есть… Я пришла сказать, что тебе следует поесть, пока Наташе ещё удаётся сохранять твою порцию от посягательств на неё Валеры и Стаса, — торопливо бормочет Ира. — И я, наверное, пойду. Ира разворачивается, чтобы выйти из комнаты, но Митя упирается в дверь рукой, не позволяя открыть её. Ира оборачивается к Мите и хмурится. — Может, хватит твоих идиотских шуток, Митя? Пропусти меня сейчас же! — требует Ира, но на этот раз Митя не подчиняется её просьбе-приказу. — Или что? — интересуется он, но ответа не дожидается. — Ирочка, просто поговори со мной. В прошлый раз тебе, кажется, понравилось. Помнишь? Не будь такой злюкой. Ира закатывает глаза, некоторое время не двигается с места, но потом всё же делает пару шагов от двери. Поворачивается и, в уже привычном для себя жесте скрестив руки под грудью, смотрит на Митю. — Ну, о чём ты хочешь поговорить? — О тебе, — отвечает Митя, снова садясь на свою кровать и делая жест Ире, предлагая сесть рядом. Она садится на кровать рядом — Валерину. Ту, где вчера сидела Надя. — Тебе не нужно ничего обо мне знать. Когда мы выберемся из этого бункера, ты меня больше никогда не увидишь. — На твоём месте я бы не был так уверен, — говорит Митя, пожимая плечами. — В том, что мы найдём выход? — Нет. В том, что ты не захочешь меня видеть. В комнате воцаряется тишина, которая длится немногим меньше минуты. Иру она довольно напрягает, о чём можно утверждать, глядя на её опущенные глаза и прикушенную губу. Митя же выглядит совершенно спокойным, безразличным. Как всегда, собственно говоря. — Ну, так что? — первым голос подаёт Митя. — Папочкина дочка расскажет, как её занесло в тот клуб? Такие хорошие девочки, как ты, там обычно не появляются. — Я никакая не папочкина дочка, — резко отзывается Ира, вскидывая взгляд на Митю. — Воу. Задел за живое? — вскидывает брови Митя. — Тогда чья же? Мамочкина? — Нет у меня мамочки. И папочки тоже нет, — отвечает Ирина. Митя чувствует себя виноватым. Совсем немного. Что, если с родителями Ирины случилось какое-то несчастье, а он сейчас смеётся над ней? Обычно Митю не волновали такие мелочи, но сейчас, судя по всему, было не «обычно». У него и самого нет ни мамочки, ни папочки. И он не любит вспоминать о них, но именно сегодня вспомнит. — У меня тоже, — говорит Митя. — Ушёл из дома в шестнадцать. После этого родителей видел всего раз. Они просто подтвердили мои догадки и сказали, что я непутёвый сын. Это нечто слишком личное, чтобы рассказывать об этом посторонним. И Ире, наверное, тоже не следовало бы говорить, но осознание того, что он сболтнул лишнего, приходит к Мите спустя секунду после того, как он всё рассказал. Но это развязало язык и Ире. — А моя мать умерла почти семь лет назад. Через неделю будет ровно семь лет, — произносит Ира спокойно, уже не так резко, как до этого. — После её смерти в эту дату я каждый год ходила в церковь. Я не особо верующая, в отличии от мамы. Для неё я приходила туда и ставила свечку за упокой. А в этот раз, впервые, я, скорее всего, не смогу этого сделать. И всё из-за долбанного бункера. — Ир, мне жаль, — совершенно избитая фраза, но в таких ситуациях обычно ничего другого, более оригинального, не приходит в голову. — Правда жаль. А твой отец? — О, у меня есть отец, но одновременно с этим его словно и не было никогда, — невесело усмехается Ира, опуская взгляд на браслеты на своей руке. — Всё время пропадает в своих лабораториях — он учёный-генетик. Ничего не замечает, кроме своих пробирок. Я удивлена, то он вообще заметил, что мамы больше нет. Она прекращает говорить и несколько секунд молчит. Митя молчит тоже. На этот раз Ира спохватывается первой. Она поспешно встаёт с кровати, которая почти неслышно скрипит, и качает головой. — Мне не нужно было тебе этого рассказывать, — говорит она. — Я пойду, пока ещё чего-нибудь не сболтнула. И забудь об этом. — Ир, подожди! — зовёт её Митя, но она уже быстро шагает к железной двери, открывает её и скрывается в коридоре. Первым порывом Мити было выйти за ней и догнать, но он не делает этого, останавливаясь у самой двери. Какое-то время ещё слышит быстрый стук каблуков, но вскоре и он затихает.