Welcome to my life

      На улице темнело. Небо утопало в ярких красках заката, отражённых на облаках. Солнце, которое все ещё не грело, давно скрылось за горизонтом, оставляя за собой яркие пятна жёлтого и оранжевого, с вкраплением невероятно-розовых цветов. Закат отражался как-то неправильно в массивных окнах палаты Иккинга. Голые деревья смотрелись слишком чётко на фоне разукрашенного неба. Смотреть на один и тот же вид из окна было тошно. Говорят, что ни один закат и рассвет не похож на предыдущий и каждое восхождение и заход солнца таит в себе что-то особенное.       Иккинг совершенно точно мог сказать, что это не так. Всё это было для него одинаковым и однотонным, каждый день как предыдущий. Всё шло по кругу, каждый чёртов день. Единственное различие закатов и рассветов для него было в том, чувствовал он боль или нет. Иногда лекарства и обезболивающие действительно хорошо помогали. Тогда он вставал, подходил к окну и въедался взглядом в уходящее солнце, отчего-то ненавидя его. Так что закаты были чаще всего безболезненными, а вот рассветы… с ними все было по-другому.       Восход солнца абсолютно точно ассоциировался с болью. Он просыпался на рассвете, мучимый кошмарами и жгучей, отвратительной болью в рёбрах. Новый день не предвещал ничего нового, кроме дискомфорта и скуки, ужасной, поглощающей и разъедающей мозг скуки. Поэтому ни восходы, ни заходы Иккинг Хеддок не считал романтичными.       Тяжело вздохнув и прикрыв глаза, парень отошёл от окна: всё равно ничего нового он там не увидит. В комнате было холодно, хотя чуть запотевшие по контуру окна говорили об обратном. Иккинг стиснув зубы нагнулся за лежавшей на кровати толстовкой и медленно, аккуратно вдыхая и выдыхая, как учила медсестра, надел её. Теплее не стало.       Хеддок яро ненавидел свое худое тело, словно скелет, обтянутый кожей. Он был слишком слабым, ни одного намека на мышцы. Длинные, худые пальцы тоже вызывали отвращение. Сейчас, всё это выглядело еще чётче, резче, из-за того, что он похудел в больнице. Живот впал, но его практически не было видно за толстым слоем бинтов. С бинтами, Иккингу казалось, что он даже лучше выглядел, по крайней мере не так жалко. — «Да-а, от лежания сутками на кровати мышцы не появятся…» — пролетела мысль у него в голове.       Ненависть к себе, конечно же, не была решением проблемы, и парень прекрасно это знал. Решением проблемы должно быть действие. Точная последовательность действий. Не торопясь Иккинг подошёл к тумбочке и опять, стараясь дышать ровно, наклонился. Сейчас было непросто: обезболивающие сегодня не давали. Его лечащий врач решил, что Хеддок идёт на восстановление, поэтому таблетки ему было разрешено давать только на ночь, да и то, при сильных болях (у него всегда вообще-то сильные боли). Если честно, было ощущение, что он наркоман, которого лишили дозы, так сильно, хотелось заглушить эту боль. И так непривычно было, что ничего не притупляло её.       Он открыл верхний ящик, чуть шипя от резкой боли, возникшей в рёбрах. Достал ручку, карандаш. Карандаш оказался сломанным. Раздражённый этим парень швырнул его в дальний угол, чтобы глаза не видели. Достал ручку, проверил, — пишет. Медленно, терпя дискомфорт, закрыл ящик.       Тяжело опустившись на скрипнувшую кровать, Иккинг шумно и протяжно выдохнул. А потом понял одну вещь. — Идиот… — буркнул он, — как же я теперь, этот чертов, карандаш подниму? — еле удержался от того, чтобы не ударить себя по лбу.       Насытившись ненавистью к себе за такую оплошность, Хэддок принялся аккуратно записывать свои мысли и расчёты. Он высчитал день, когда с ним это случилось, потом недели пребывания в больнице. Добавил месяц дома и восстановление с началом введения нагрузок. В итоге, вышло, что заняться своим ненавистным телом он сможет не раньше через полтора — два месяца. Если честно, это не особо обрадовало его.       В коридоре послышались шаги и негромкие голоса. И они приближались к палате Иккинга. Хэддок, понял, что это идут очередные медсестры. Но почему их двое? Может это врач и медсестра? А может они несут ему обезболивающее? От этой мысли Иккингу стало радостно и как-то легче. Наверное, он и правда становится зависимым, хотя какая разница? В подтверждение своих мыслей, парень пожал плечами.       Шаги затихли, двое остановились перед дверью. — Вот, пальто можно повесить сюда… наденьте бахилы… спасибо… — услышал обрывки фраз Иккинг.       И тут он понял: кто-то пришел к нему. Но кто? Да ещё и так поздно тем более. Всё это пролетело в его голове за долю секунды, прежде чем дверь открылась и на пороге показалась… Астрид Хофферсон. Парень успел заметить край халата уходящей медсестры, прежде чем его сердце пропустило удар, а потом он уже не мог его остановить. — Вау, Астрид! — воскликнул Иккинг, разводя руками от неожиданности, — а я вроде, только обезболивающие просил.       На секунду, девушка растерялась, удивленно хлопая глазами. А потом, она сделала то, о чём Хэддок мог только вспоминать, возвращаясь к той самой ночи. Она прищурила глаза, а её губы растянулись в улыбке: — Вообще-то, — растягивая слова, начала она — я и есть твое обезболивающие, Иккинг.       В комнате стало так тихо, что парню показалось, что его дыхание было не тише воя турбины. Сердце бешено колотилось, а перед глазами застыла улыбка Астрид. — Ну чего же ты, Хэддок, хорошо же флиртовать начал, — притворно расстроившись, сказала блондинка, подходя к нему. — Я… Э-э-э, — он крутанул пару раз ручку, что держал в руках, однако не удержал, и она упала на пол. Тут же попытался поднять, но вовремя вспомнил, что резко наклониться не получится. — Ты.? — протянула Астрид, ожидая продолжения. — Ну, не ожидал что ты ответишь, да и оно само как-то вылетело, — начал оправдываться Иккинг, пытаясь найти новое занятие для рук. Хофферсон только хмыкнула: — Иккинг-Иккинг…       Медленно двигаясь по палате, девушка подошла ближе. Настолько близко, что он смог почувствовать едва уловимый запах её духов. Всё его тело напряглось, стараясь запомнить и впитать в себя её запах. Запомнить его до мельчайших деталей и воспроизводить потом раз за разом, снова и снова, хотя казалось, он и так уже словно раскалённым железом впечатался в память. Тишина повисла между ними, окутывая и умаляя всё, что их окружало. На лице Астрид всё ещё была видна ухмылка. — Ты пришла… — выдохнул Иккинг, его голос казался громким в этой невероятно чистой тишине. — Я хотела поговорить и… — она вдохнула и, буквально на секунду опустив взгляд, продолжила: — увидеть тебя. — Правда? — в ушах зашумело. Когда Астрид зашла в палату, у него и так закружилась голова, сейчас же внутри бушевал ураган: это было правдой. Не сном. По крайней мере, он на это надеялся. — Увидеть меня? — Ну да, — Астрид замялась, но тут же мягко улыбнулась ему так, как, наверное, никогда не улыбалась прежде. Хэддок не смог ничего ответить, он колебался какое-то время, видимо, пытаясь что-то сказать. Потом прикрыл глаза и усмехнулся. — Почему? Что-то случилось? — он не мог верить поверить во все это… хотя бы потому, что это немыслимо. По крайней мере, так было раньше. — Да, — тихо, почти неразборчиво, прошептала Хофферсон, опустив голову и позволяя себе расслабиться. — Все хорошо, Астрид? — напрягся парень. В голосе ощущалось беспокойство. — Я могу что-то сделать для тебя, или…       Преодолев то небольшое расстояние в два шага, которое было между ними, Астрид прижалась к Иккингу, не давая ему договорить. Парень слегка дернулся, когда её руки обвили его, видимо, от боли, которую она причинила своими прикосновениями, но не отодвинулся, даже не шелохнулся. Он был высокий и тёплый на её удивление, а ещё очень худой. Но это было последнее, о чём она думала сейчас. У него очень громко билось сердце. И осознание того, что это именно из-за неё, ужасно льстило Астрид. Какое-то время, он стоял, не решаясь что-либо сделать, а потом несмело, очень осторожно обнял её в ответ. В этот момент что-то сорвалось внутри Хофферсон, упало, разрушая все преграды, которыми она отгораживалась от истины, и она еле слышно прошептала ему в плечо: — Ты нужен мне…