Семнадцать дней до весны

- Просыпайся, Джеймс, - он чувствует, как кто-то тормошит его за плечо, и сам факт тепла — спустя столько дней боли — обнуляет всю бесцеремонность этого жеста. - Отвали, Роджерс, дай поспать, - бурчит он в ответ и тут же подрывается на кровати, распахивая глаза и замечая в ответ такой же изумленный взгляд Капитана Америка, впрочем, быстро угасающий, словно Стив заставил себя унять волнение и скрыть это слишком откровенное удивление. - Вставай, Барнс. Фьюри говорит, что ты достаточно в форме, чтобы приступить к тренировкам. Сейчас осмотр, завтрак, после тебе предстоит небольшая операция, - на этих словах Джеймс ощутимо вздрагивает, бросая взгляд на отсутствующую конечность, - а после тренировка. Отдельная. Ребята пока тебя не жалуют. Барнс кивает, поднимаясь с койки. В те три шага, пока он идет к душевой, Роджерс успевает уйти. И не то чтобы Джеймса это злит, нет, просто не нужно было говорить про дружбу и обнадеживать его мнимой поддержкой, если по факту Роджерс просто присматривает за ним, словно его обязали это делать, не испытывая к нему на самом деле ни дружеского участия, ни симпатии. Интересно, до нападения на Щ.И.Т. они общались еще меньше? Они вообще были знакомы? Барнс отмахивается от этих мыслей, как от стаи назойливых мух. Еще одна операция - вот, что волнует его больше всего. Что еще можно в нем починить так, чтобы вся эта гора мышц обросла волей к жизни? Какой хирург способен на это? Зачем Щ.И.Т.у такой бесполезный солдат, как он? «Обрубок». Прозвище слишком быстро заменило ему имя, и, если бы не Капитан, зовущий его настоящим именем, Джеймс бы даже согласился на такое унизительное прозвище, потому что по факту это даже не оскорбление. Просто констатация. Обрубок тела, памяти, личности. Словно катастрофа на геликарриере, которую он не помнит, отняла куда больше, чем кусок плоти. А все, что сейчас происходит, просто фарс, призванный зачем-то продлить агонию бесполезного больше тела. Он смотрит в зеркало и видит откровенно чужое лицо. Джеймс Бьюкенен Барнс, 27 лет, не женат. Вот и вся информация, которая ему известна. Которую ему раскрыли. Все остальное слишком большая тайна? Слишком серьезная травма? Он шевелит губами, произнося свое имя. Ни-че-го. Он произносит имя Роджерса, его геройское прозвище. Пусто. Ни эмоции в ответ, ни малейшей реакции. «Обрубок» - и губы тут же растягиваются в веселой и злой улыбке. … «Корректировка, - злится Роджерс, - какая, к херам, корректировка, вы ж содрали с этого человека его шкуру, налепив чужое лицо, вдолбив чужую память. Да и от памяти там только два факта: имя и то, что Роджерс ему друг. Что теперь ему делать с этим бесполезным существом, упрятанным за лицо, которое даже не ударить, потому что не видел его так долго, соскучился так сильно, что даже смотреть больно». Сегодня Солдату – именем Джеймса Стив пока называть нового напарника не рискует – вернут его руку и вернут в общий строй, и роль няньки с него, Роджерса, снимется одномоментно: еще слишком свежа память того, как на глазах у всех эта смертоносная рука крошила черепа, как орехи, пробивала грудные клетки, входя в броню из костей, мяса и жилета, словно в масло, и вряд ли найдется идиот, два идиота, три – двадцать – которые рискнут напасть на Солдата ради мести. Джеймс Бьюкенен Барнс, 27 лет, не женат. Чертов Фьюри, кого ты мне подсунул? Роджерс некстати вспоминает, каким взглядом провожает его «Джеймс» каждый раз, когда Стив, не спеша заговорить, просто проходит мимо к своей кровати и ложится спать. Просто смотрит, как будто надеется, что Стив заговорит первым. Интересно, о чем он думает? Что Фьюри вложил в его память как причину, почему Капитану нет до него дела? Да и почему ему должно быть дело до мертвеца, пусть бы у него и лицо его лучшего друга. Его единственного друга. Джеймс улыбается откуда-то из глубин памяти, и так много жизни в его глазах, так много света в его улыбке. «Джеймс» смотрит затравленно, как зверь, загнанный в угол, и у Стива все-таки екает сердце. Он берет на раздаче свой поднос и под осуждающими взглядами окружающих его агентов идет за чужой стол и, видя, как светлеет с каждым шагом лицо бывшего наемника "ГИДРы", на секунду позволяет себе расслабиться и улыбнуться. - Привет, Бак… - голос вздрагивает, спотыкаясь об имя, которое он слишком давно не произносил вслух. – Смотрю, тебя починили. Джеймс стучит ложкой по металлу бионики, задорно растягивая губы в улыбке: - Как новенький теперь. И не думай, что я ослаб настолько, чтобы не надрать тебе задницу, сопляк, - впервые за долгое время «Джеймс» кажется живым. И все внутри Роджерса сжимается и ноет: сколько раз нужно подвергнуть человека обнулению, чтобы тот даже не чувствовал подвоха, принимая чужое имя как свое собственное? Сколько боли нужно причинить, чтобы заставить мертвеца воскреснуть, лишь бы она прекратилась?..