Победа жизни

      Следующая моя встреча с Меньшовым случилась чуть больше чем через полгода, летом 1939-го. Я тогда в центре города оказалась абсолютно неожиданно для себя самой: предложили временную подработку санитаркой в больнице. Я без колебаний согласилась на эту подработку, потому что деньги были очень нужны, потому что денег не хватало. Поэтому, после того, как меня принудили уйти из медицинского, написав заявление «по собственному», я хваталась за любую возможность заработать. Помимо смен в нашей районной больнице, куда меня взяли операционной сестрой, я вечерами мыла полы в заводоуправлении, а теперь подвернулась и эта временная подработка санитаркой. Что удивительно, меня на работу брали и не обращали внимания (или делали вид, что не обращают) на двенадцатый пункт в анкете, которая одинакова была везде. Двенадцатый пункт звучал так: «Привлекались ли вы или ваши родственники к суду и следствию, подвергались ли арестам и наказаниям в судебном и административном порядках, лишались ли избирательных прав, не состоят ли под судом и следствием и не отбывают ли наказание в настоящее время». Я написала там о себе и о маме. Мама…       Писем от неё не было, но надежды я не теряла. Нельзя терять надежды, никак нельзя. Если я перестану верить в лучшее, я тогда совсем с ума сойду.       — Добрый день, Зоя.       Мне так противно стало в тот момент от вида Виктора Анатольевича. Я с ним не встречалась с декабря прошлого года и всеми силами пыталась из своей памяти время, проведённое под следствием, вычеркнуть и больше никогда не вспоминать, но не выходило. За прошедшее время меня раз пять вызывали в НКВД и я каждый раз боялась, что больше домой оттуда не вернусь. Я подписывала какие-то бумаги, там же, после вопроса о маме, мне объявили её приговор: десять лет как Члену Семьи Изменника Родине. Мамин муж враг народа, а мама…       — Пока я не встретила вас, день действительно был добрый. — Пробормотала я, особо не скрывая своего отношения к нему. «Остапа понесло», как говорится.       — Зачем же вы так, Зоя Сергеевна? — Даже как-то растерянно проговорил Меньшов.       — Виктор Анатольевич… — Я с трудом сдерживалась, чтобы не кричать. — Я больше не ваша подследственная, пожалуйста, оставьте меня в покое!       Что он дальше говорил, я уже не слышала, вырвала у него свою руку, которую он успел взять, и направилась к трамвайной остановке.       То, что происходило со мной потом, я до сих пор не могу осознать. Как я умудрилась попасть под машину, которых в Свердловске всегда было немного?       Из-под колёс автомобиля меня выдернул тот же Меньшов. Успел буквально в последний момент, можно сказать. «Выдернул» и осторожно обнял меня за плечи.       — Тебе что, жить надоело?! Малахольная! Мужчина, вы бы следили за своей супругой… — Это водитель. Его слова я воспринимала будто сквозь какую-то пелену, очень глухо они звучали. И смысл дошёл не сразу. Но когда поняла, что именно он сказал…       — Обязательно. — Меньшов улыбнулся, подобрал с дороги мою сумку и отвёл на тротуар.       — Всё в порядке, пустите меня, я домой поеду! — Я попыталась вновь вырваться, но теперь Виктор держал меня крепче.       — Зоя, успокойтесь пожалуйста. Пойдёмте, у вас шок сейчас, пойдёмте, я рядом живу. Пойдёмте, не сопротивляйтесь. Меньшов очень осторожно, будто я была хрустальная, отвёл меня к себе в квартиру. Жил он действительно недалеко, в одной из новых восьмиэтажек в «Городке Чекистов». Уже через десять минут я сидела у него на кухне и пила омерзительно сладкий чай. Виктор молча на меня смотрел, а потом спросил:        — Ещё заварить?       — Не надо, спасибо. Виктор Анатольевич, но всё-таки: «Зачем?» — Я отставила чашку.       — Что «зачем»? — Недоуменно спросил он.       — Заботитесь вы обо мне зачем? Я же говорила уже, я ведь больше не нахожусь под следствием и уже полгода веду образ жизни, соответствующий своему положению. Что вам от меня нужно, Виктор Анатольевич?       Он помолчал, потом спросил:       — А как ты сама думаешь, я тебе предложение своё высказал ещё полгода назад, дело за тобой.       — А я уже полгода назад сказала вам, всё, что об этом вашем предложении думаю.       — Не сказала. Ты просто тогда послала меня к чёртовой матери.       — А вам этого мало?       — Мне этого мало. Я хочу знать, почему ты так реагируешь на любые мои слова.       Докатились, он мне «тыкать» начал. А дальше что?       — Почему? Наверное потому, что мне глубоко неприятно общение с людьми подобной профессии. Настоящие советские люди, да? Избавляете мир от врагов народа, порочащих наше государство и партию, да? А кому помешала моя мама, которая всю свою сознательную жизнь в эту партию верила? Кому? —Я сама не поняла, как так случилось, что я на него повысила голос. Почему-то в тот момент я не думала ни о соседях, ни о том, что квартиру могли прослушивать… Дура, что ещё сказать.       Меньшов молча выслушал мои истеричные крики, успокаивать и прерывать не стал. Потом сказал:       — Только на людях этого не скажи, выражай свои мысли антисоветские сколько угодно, только без свидетелей. Второй раз у меня может не быть возможности прикрыть твоё дело. Я тебя не держу, можешь быть свободна. — От этого ледяного голоса мне сразу стало как-то не по себе. Я молча поднялась из-за стола и так же молча вышла из квартиры.       Всё время, пока я в трамвае ехала домой, мои мысли почему-то занимал Меньшов, чёрт его дери! Что было бы, если бы… Дурацкое сослагательное наклонение.       Уже дома, стараясь выгнать из головы эти мысли и им подобные, я стала драить коридор, хотя очередь была не моя.       Снова с Виктором мы встретились через пару недель, абсолютно случайно на улице. В тот момент я поняла, что от его слов и действий меня больше не бросает в истерику и я сохраняю над собой контроль. Это удивляло и пугало одновременно.       А потом он пришёл ко мне на работу в больницу с цветами.       — Зойка, выйди на минуточку. К тебе там пришли.       — Кто?       — А я знаю? — Нелька пожала плечами — меня просили тебя вызвать, я зову.       — Хорошо.       Я вышла на крыльцо больницы. Виктор (я отказалась от отчества к тому моменту, раз уж он начал мне «тыкать») стоял там и держал шикарный букет моих любимых тюльпанов.       — Здравствуй, Зоя. Возьмёшь?       — Здравствуй. Нет, не возьму. Виктор, это неправильно, глупость какая-то получается…       Цветы у него из рук я всё-таки забрала.       — Почему глупость?       — Потому что не должно этого быть. И если уж должно, то не в такой форме. Я какую-то ерунду сейчас говорю, непонятно наверное…       — А если в кино? — С удивительной непосредственностью для своего возраста задал он мне вопрос       — Если в кино, то я подумаю. Надо с работой разобраться и вообще. Я позвоню, когда всё узнаю.       — Куда позвонишь?       — Ну уж точно не на работу! Напиши мне свой домашний телефон. — Попросила я его, уже окончательно растеряв свой пыл. Виктор вырвал из блокнота лист бумаги и карандашом написал на нём номер телефона.       — Я позвоню, спасибо.       Виктор ушёл, а я окликнула медсестру хирургического отделения, проходившую по двору мимо.       — Наташа…       — Что? — удивленно отозвалась та.       — Вы любите цветы?       — Кто же их не любит — рассмеялась девушка.       — Тогда возьмите букет. У меня выкинуть рука не поднимается. Принять тоже.       — А почему принять не получается? — Наталья взяла цветы — Если я не в свое дело полезла, то скажите.        — Нет, почему же. Ваше право знать, почему. Я постараюсь объяснить. Я упорно стараюсь заставить себя думать, что до этого человека мне нет никакого дела. Из-за некоторых произошедших событий.       — Но не получается, я правильно поняла? — участливо спросила Наташа.        — Правильно. Как бы я не отвергала его взгляды внимания, как бы не хамила, это все внешнее. Внутри же, в душе, я о нем думаю. Каждую минуту думаю. Тяжело это. Очень тяжело. Вы меня не поймете наверное. Спасибо вам, Наташ. Мне, правда, нужно было выговориться. Спасибо вам.       — Пожалуйста — улыбнулась Наталья — Обращайтесь если что.