На третий день после

Удача улыбается Кайдану на третьем часу поисков, сверкает белозубой улыбкой посреди пыльных и оплавленных обломков. Ярко-красная цифра «семь», вытравленная на стали, блестит на солнце, отражает случайный луч, пробившийся сквозь тучи пепла и каменной крошки, словно капля крови, радостная, живая, слишком чуждая для этого серо-черного застывшего пейзажа разрухи и скорби. В краткий миг осознания, когда время замирает, замирает дыхание, в голове Кайдана проносится полузабытое детское знание о том, что семерка – число мистическое. Счастливое число. А потом – пот и слезы, кровь и смех. Он сдирает кожу на пальцах, приподнимая острые и тяжелые камни; проклятый L2 греется и гудит, раскалывает голову на части, когда электрически потрескивающее синее поле окутывает тяжелую плиту и миллиметр за миллиметром сдвигает в сторону, подчиняясь движению его руки. Под бетоном нет хрустального гроба, но есть спящая принцесса – у нее кровавое месиво вместо одной руки и стальной каркас импланта с ошметками искусственного мышечного волокна вместо другой, белое лицо рассечено от подбородка к уху. С уст принцессы срывается страшный булькающий хрип – ее стан стянуло корсетом оплавленной брони. Для Кайдана нет, и не будет уже никогда, кажется, звука слаще и желанней этого. *** Когда майор Аленко докладывается другим патрулям о своем местонахождении, над Лондоном прокатывается торжествующий кроганский рев, и голуби, пережившие Жнецов, с суетливым хлопаньем крыльев снимаются с развалин в светлеющее небо. *** После войны первым делом люди восстанавливают больницы и кабаки, это всем известно. Здесь потолок испещрен трещинами, как паутиной, а на полу – осколки плитки, но уже работает освещение, а в рамах окон стекла, целые и новые. Очень тихо и спокойно – для Шепард выделили целый этаж. Ей бы это не понравилось, если бы узнала, думает Кайдан, пытаясь устроиться поудобнее на жестком стуле. Она не знает - уже неделю Джейн Шепард в состоянии искусственной комы. Ее никто и не видит толком: Миранда Лоусон – осунувшаяся, прихрамывающая, кутающаяся в белый врачебный халат и с пучком на голове – цербером стоит у дверей ее палаты, как это ни смешно. У Кайдана болит голова и ломит спину – он не спал почти двое суток, сидя перед этой дверью. Карауля? Нет нужды, при Шепард всегда Миранда и стайка ее врачей. Охраняя? Бред, Шепард сейчас охраняют лучше, чем Белый Дом. Да и нет уже никакого Дома. Только Шепард. Ожидая чего-то? Чтобы не заснуть, он обводит коридор глазами. Когда ее только доставили сюда, здесь было не протолкнуться: вон там, беспокойно топчась, стоял Грант, похожий на гигантского потерявшегося щенка – когда он случайно сделал в стене еще одну трещину, Миранда выгнала его с каменным лицом; у окна замер было Гаррус – ему снесло половину гребня на голове и чуть не оторвало руку («Пик моей сексуальной привлекательности для кроганских дамочек»); Лиара, единственная, попавшая в палату и вышедшая оттуда посеревшей и постаревшей, кажется, на сотню лет… Закопченная вмятина на стене – след от биотического удара Джек. Узнав, что Шепард при смерти, а оперирует ее снова «эта церберовская сука» она, помнится, примчалась сюда из соседнего крыла, в котором разместили ее учеников, кричала, материлась и рыдала – усмирить женщину удалось только с помощью транквилизаторов. Ее глаза в окружении подтеков черной туши были плоскими и пустыми – никого не доводит до добра «красный песок» и нервное истощение. А может, она просто так сильно любит Шепард. Против воли клоня голову на грудь и засыпая, Кайден думает о том, что у него больше общего с Подопытной Ноль, чем можно было бы вообразить. *** - Майор! Майор Аленко, подождите, - к Кайдану, уже поставившему ногу на ступень лестницы, подлетает запыхавшаяся медсестра: - К коммандеру сейчас нельзя, там дипломатическая миссия, журналистов куча, мисс Лоусон и так уже на стену лезет – ну, фигурально выражаясь, вы же понимаете – велела никого больше на пушечный выстрел не подпускать к палате… Майор, ну майор, куда вы?! В пару прыжков преодолев пролет, Кайдан врывается в коридор, ведущий к палате Шепард (трещины на потолке замазаны новой белой краской, у стены в углу – чахлый фикус) и тонет в жужжании десятков камер, сгорает в свете их ярких вспышек. - Майор Аленко! - Кайдан Аленко! Пара слов! - Новостная сеть Альянса, майор! - Как самочувствие капитана Шепард? - Пожалуйста, ваши комментарии… - Что вы чувствуете сейчас, когда спасительница человечества находится при смерти? - Скажите, майор, правдивы ли слухи о том, что вы получили статус Спектра благодаря протекции Шепард? - Какого рода отношения связывали вас с коммандером? Отмахиваясь от слепящих глаза уни-инструментов, Кайдан пробирается сквозь эту вязкую толпу, стараясь не выдать своего отвращения, не сжать виски, ноющие от шума, гама и гнева. Перед дверью в палату Шепард – низко гудящий охранный голографический барьер, и Кайдан тихо молит небо о том, чтобы его биометрические данные оказались в списке «на вход». - Майор Кайден Аленко… Диана Аллерс, Эй-Эн-Эн! Смазливое пухлощекое лицо репортерши возникает прямо перед дверью, улыбается самоуверенно: - Впрочем, думаю, нам не обязательно знакомиться заново, не так ли? В душе у Кайдана поднимается что-то горячее, жгучее, упирается в самое горло, опасно и знакомо греется L2 где-то за ухом. «Двуличная ты стерва», - готовится сорваться с его уст, когда он твердо берет Аллерс за плечи и отодвигает со своего пути: - Боюсь, что не так, мисс. «Козел», - догоняет Кайдана в спину и разбивается о закрывшуюся дверь раздосадованное шипение. Захлопнув дверь, он стискивает виски, пульсирующие болью, оборачивается и застывает с поднятыми руками. Палата Шепард большая, стылая и дурманящее пахнет цветами; окна наглухо закрыты плотными белыми жалюзи, приглушен свет, ритмично перемигиваются тихо гудящие медицинские аппараты, заставляющие дышать и жить ее, лежащую на постели в углу. Кайдан не может ее разглядеть – перед постелью больной сидит женщина, тихо, без движения, разве что дернется иногда левое плечо; прямая осанка, пучок каштановых волос на затылке – майор никогда не видел ее, но достаточно видел спину Джейн Шепард, прикрывая ее в бою, чтобы узнать ее мать. - Приятно видеть вас здесь, Спектр, - тихий голос из противоположного угла комнаты заставляет Кайдана вздрогнуть. У окна стоит холеная азари, в ее точеных руках – огромный букет земных белых лилий – их тяжелый аромат и наполняет комнату – выгодно оттеняющий простое серое платье, строго застегнутое под горлом, - Жаль, что при таких обстоятельствах, - филигранно выверенная толика сочувствия в голосе, печально опущенный на мгновение взгляд. - Советник, - хрипло приветствует ее Кайдан, чувствуя, как его охватывает жар, отчаянно не зная, куда деть руки и подсознательно желая оказаться на пару световых лет подальше от этой палаты. - Майор Аленко, - знакомый вибрирующий голосок, слегка искаженный фильтрами шлема, словно стакан холодной воды в лицо – возвращает его на землю, успокаивает пульс. Кайдан даже выдавливает из себя подобие улыбки: - Адмирал, - он присаживается рядом с Тали на неудобный кожаный диван, поводит окаменевшими плечами, - «Дипломатическая миссия», а? - Да, что-то вроде, - хмыкает она, не отрываясь от своего уни-иструмента. Юркие пальцы кварианки бегают по голографической клавиатуре, словно пальцы маэстро по клавишам пианино. Кайдан следит за ними, проходит мысленно лабиринт из узоров на капюшоне, покрывающем голову Тали, считает цветы в руках Тевос – словом, делает все, чтобы ненароком не зацепить взглядом фигуры напротив. Ему не страшно увидеть любимую женщину между жизнью и смертью, чуть менее не страшно вытерпеть, наверное, укоряющий взгляд ее матери – не уберег мою девочку, майор кислых щей – но страшно до дрожи случайно разбить что-то невероятно личное и интимное, порвать одну их тех нитей родительской скорби и любви, которыми укрывает Ханна Шепард свою дочь. Вон они, почти материальны – заденешь невзначай взглядом, и одна из этих струн лопнет с оглушительным звуком, и все эти нежные печальные дамы выкинут его, неосторожного мужлана, на растерзание Аллерс и ее зубастым коллегам. - Знаешь, - голос Тали вырывает его из этих невеселых мыслей. Ее уни-инструмент уже погас, деятельные руки смиренно сложены на коленях – до чего удивительное зрелище, – Там, в коридоре, глушилка. Эти… корреспонденты специальные не смогут ничего записать. - Хех… Как удачно, адмирал, - слабо улыбнувшись, он благодарно сжимает ее маленькую ладошку. Что-то подсказывает майору, что «глушилка» сидит сейчас рядом с ним. Если бы Джейн узнала, ей бы это понравилось. *** Кайдан был человеком. Хорошим, честным парнем, поэтому иногда его грызла совесть или скручивал кишки голод. Как бы не хотел он сидеть напротив палаты Шепард денно и нощно, иногда первое или второе уводило его прочь – отсыпаться, бриться, есть, помогать беженцам или ребятам из его биотического отряда. Майор просил Джеймса подменять его, просил (долго, очень долго) Миранду уведомлять его о состоянии Джейн с помощью экстранета, знал в лицо каждую, казалось, медсестру, допущенную к Шепард – и все равно, стоило ему объявиться в Лондоне, спешил сюда, не чувствуя ног. Иногда его мучила тревога, иногда – томило радостное ожидание, но скорость обычно оставалась неизменной. И в один легкий солнечный день, пружинисто вбежав по знакомой лестнице, кивнув паре докторов, пожав руку охране, вернувшись в такой родной, такой ненавистный и любимый коридор, вместо Веги Кайдан застает его. Протеанина. Ни один поисковый отряд не смог его найти; «Во время штурма Самого Пекла я, честно говоря, не знал, кого мне стоит бояться сильнее – Предвестника или этого парня. Клянусь, от него несло такой ненавистью, что я почти чувствовал, как загорается моя задница. Но это отлично мотивирует на подвиги, к слову – только попробуешь струсить и повернуть назад, как тебе откусит голову обезумевший протеанин. Надо будет порекомендовать его примарху… А так – к сожалению, вскоре я встретил лицом жнецовский луч, так что не смог достаточно достоверно отследить перемещения представителей древнейших рас», - отшутился Гаррус, когда у него попытались выяснить, куда мог запропаститься второй член отряда Шепард, сопровождавшего ее к Лучу. Джейн, скорее всего, не понравилось бы и это, узнай она, но довольно быстро Явика стали считать пропавшим без вести – одним из тысяч – и свернули поиски. А сейчас он сидит здесь, на его, Кайдана, стуле, даже, кажется, не ранен совсем, как будто и сидел здесь все это время. Удивительный народ эти протеане, что ни говори. - Рад видеть тебя живым, Явик. Тот не шевельнулся, реагируя на приветствие, даже не открыл глаз, Кайдан не попытался протянуть ему руки – они почти не пересекались на «Нормандии» и едва ли перекинулись хотя бы парой слов, но из возмущенных бесед Лиары и Тали Кайдан быстро понял, что Явик определенно нелюдимый малый. Как и он сам. - Тебя искали, думали, ты под развалинами. Где ты был все это время? - Я и был под развалинами, человек, - голос у него, кажется, стал хриплым, ниже и грубее, чем был; видимо, встреча с Предвестником лицом к лицу все же не прошла для протеанина даром, - Выбрался, ушел к этой реке, «Темза». Пытался осознать, что Жнецы побеждены, а я еще жив. Нужно ли мне это. Вытащил из-под обломков двух крикливых женщин. Узнал, что коммандер тоже еще жива, пришел сюда. Кайдану показалось, что он повторял это все уже пару раз – легкое раздражение, сквозящее в речи Явика постоянно, чувствовалось резче, угадывалось четче. - Шепард, гм, лежит здесь уже три недели. - Я был в анабиозе пятьдесят тысяч лет. Могу позволить себе быть немного нерасторопным. Этот разговор явно шел не туда, куда хотелось бы Кайдану. - Ты видел ее? Совершенно не туда. Теперь все четыре янтарных глаза Явика следили за ним с какой-то болезненной внимательностью. Так на Кайдана смотрел один из хирургов, когда Аленко проходил свой первый осмотр здесь – словно размышляя, что отрезать. - Я ее нашел, - прозвучало с каким-то глупым мальчишеским вызовом, неуместным и не нужным никому сейчас – и, разумеется, это не могло укрыться от Явика. Глаза протеанина недовольно сузились – хирург, похоже, нашел, что резать. Протянутая Кайдану открытая трехпалая ладонь была словно гром среди ясного неба, жестом посильнее стеклянных бус и трубки мира. Пациент, все-таки, скорее жив, доктор. - Покажи мне. Меньше всего Кайдану хотелось пускать кого-то в свою голову сейчас, меньше всего хотелось делиться тем, что он видел. Но не будет, наверное, для настоящего офицера Альянса позора более, чем испугаться протянутой руки какого-никакого, но боевого товарища. А Кайдан был хорошим, честным парнем. Настоящим офицером. *** Когда цепкие пальцы смыкаются на его ладони, на голове следом смыкается раскаленный янтарный обруч. Чья-то твердая рука перебирает его память, словно картотеку, уверенно и по-хозяйски. Перед мысленным взором мелькают лица, злые, счастливые, зареванные, человеческие и нет, но всегда – человечные: солдат, сжав зубы, терпит боль – его придавило обвалившейся стеной здания; мать, нашедшая своих детей живыми, баюкает их на руках и плачет; измазанные в пыли и саже парни из спасательного отряда жуют бутерброды и спорят о чем-то до крика и хохота. Все это отметается раздраженно, исчезает во всполохах красного и желтого цвета, словно фотографии в огне. Прохладный сонный день, лучи солнца, пробиваясь через облака пыли, окрашивают блеклую, истоптанную траву в изумрудный цвет; цифра «семь», вспыхивающая алым на свету в перемазанных кровью пальцах; слипшиеся бурой коркой темные волосы, присохшая к камню обугленная рука; разбитый нос и разодранные губы, вспоротые двумя кусками арматуры. Человеческая рука тянется к изуродованному лицу, касается самыми кончиками пальцев и, словно обжегшись, дергается назад, схлопывая вокруг себя пространство. *** Стены коридора, качнувшись, наваливаются на Кайдана всей своей тяжестью, мешают вздохнуть глубоко и распрямиться. Явик стоит у окна, сложив руки за спиной – ему явно не привыкать копаться в чужой голове. - Боже, - выдыхает майор, невидящим взглядом глядя перед собой - Как бы я хотел забыть все это… - И в глупой примитивной попытке пожалеть свои наивные идеалы лишиться того единственного, что действительно стоило бы запомнить? Протеанин слегка поворачивает голову, косит на него малым глазом. - Война красива только в песнях победителей. Победа в войне пишется кровью, а не золотом и пурпуром. Победа в войне с таким врагом, как Жнецы, пишется кровью достойнейших воинов. Воплощение вашей надежды, изломанное, окровавленное и изуродованное, почти растоптанное врагом – вот что такое эта победа, настоящая, говорящая на всех языках этого цикла и тысяч циклов до него. Только сильные могут вынести это знание и подарить его своим детям, показать им правду. Почти всегда эта ноша перепадает недостойным – и тогда война не заканчивается никогда. - Она не «воплощение», она женщина, которая умирает за этой стеной, - Кайден отталкивается от собственных коленей, выпрямляется, сверлит спину протеанина тяжелым взглядом. - Только для таких, как вы! – рявкает тот, поворачивается резко, сжимает кулаки, - Знавших, что у нее есть имя и что она ест на завтрак. Опутавших ее сетями своих глупых привязанностей и претензий. Надежда – это не костерок, который разжигает пара хороших приятелей, чтобы согреться, это пожар, такой, чтобы не щадил ни своих, ни чужих, и зарево было видно отовсюду. Она не может принадлежать друзьям или любимым, иначе пожрет сама себя, растрачиваясь на их бессмысленные проблемы. Несмотря на свой неуемный идеализм, Шепард все-таки смогла это понять, - злобный взгляд Явика гаснет, он снова отворачивается к окну, скрещивает руки на груди, - Она отринула себя саму, смогла забыть о всех тех упреках, стенаниях и слезах, которые вы, возможно, будете лить над ее мертвым телом. Может быть, только благодаря этому вы все еще живы. - «Мы все» знаем ее много лет, и готовы не задумываясь умереть за нее, если будет нужно - устало потерев виски, тихо отвечает майор и разворачивается, чтобы уйти – сегодня ему лучше остаться на посте медсестер. - Умереть за женщину по имени Джейн Шепард, а не за абстрактный общегалактический символ, - бросает Кайден через плечо. Черный силуэт протеанина в оконном проеме идеально неподвижен. *** В больничных коридорах темно и тихо, слабо мерцает лишь пара включенных ламп в конце холла, да доносится издалека тихий человеческий говор из чьего-то уни-инструмента, настроенного на показ видео. Здесь, в этом темном тупике, бледного света фонаря за окном хватает только на пару неуверенных белесых мазков, выхватывающих из темноты высокую фигуру, прижавшуюся к стене массивным лбом. Явик знает, что там, за десятком сантиметров гипсокартона, бетона и пары нитей арматуры лежит она, точно напротив. След, едва уловимый за сотней других, более ярких и свежих – размеренного стука ее сердца, тихого дыхания, дрожи век. След ее тела и никаких следов ее души. Явик знает, что может пробить эту стену одним ударом и даже не поцарапаться. Его трехпалая рука, упирающаяся в стену, сжимается в кулак. Явик знает, что не сможет достучаться туда, где она сейчас, даже если в итоге упадет на пол в изнеможении, физическом или душевном. Это раздражает. Голос Возмездия должен развеиваться в победном крике над трупом последнего врага. Голос Надежды должен обрываться на самой высокой, чистой ноте в то мгновение, когда пуля пробивает навылет. Они оба должны замолкать, едва послышится песня мира. Они никак не могут звучать в унисон. У них нет и не может быть ни тел, ни имен, ни друзей. Ни привязанностей, ни потребностей. Не может быть сомнений. Это то, во что он верил безоговорочно. Но эта дурная женщина – самка очередной примитивной расы, неплохой воин для своего убогого вида, но не более! – носилась со своей этой «командой», как с мягкотелыми детьми. Ей ведь хотелось понимания, ей хотелось все узнать, хотелось единения. Не проходило и дня, чтобы она не намекнула ему, что относит к этой компании восторженных, наивных дурачков и его, и что ее интересует курс на сближение. Как-то маленькая азари рассказала ему об этом протеанском шифре, и Явик понял, что единственное существо в Галактике, способное понять его полностью и до конца, способное к соединению – эта вводящая его в ступор своими решениями «спасительница Галактики». Та самая «женщина, которая умирает за этой стеной». Осознание этого приводит в бешенство до сих пор. Иногда, в его заполненной туманом и тихим плеском воды «каюте», в нечастые минуты отдыха между очередными бессмысленными миссиями по спасению беженцев или собиранию барахла с выжженных планет, Явика охватывала болезненная тоска по Империи. Не по тому дымящемуся огрызку, который застал, даже не по той сказочной, недостижимой янтарной мечте, которую он видел в древних кристаллах памяти. По той Империи, которую должен был построить сам. Если бы все получилось, если бы получилось хоть что-то – если бы выжила хоть сотня его солдат, все было бы иначе. Не потребовалось бы даже заявлять каких-то претензий на власть: все эти примитивные расы сами бы попросили их о защите и направлении, встали бы под их знамена, как когда-то вставали те, чьих настоящих имен не помнит даже история. Часто Явику кажется, что если он скажет, что свет звезд тоже придумали протеане, то поверят ему безоговорочно. Это правильно. Так было всегда, так должно было быть. Сильные обманывают слабых, чтобы защитить и взрастить их, ведут по извилистой дорожке эволюции, словно неразумных детей. Возможно, этот корабль, «Нормандия», тоже принадлежал бы ему: кажется, это хилое суденышко – лучшее, что мог предложить этот цикл. Как минимум половину команды следовало бы выкинуть в шлюз без промедления, но Шепард… Шепард он, возможно, оставил бы при себе. В конце концов, когда-то протеане, во время расцвета своего величия, считали утонченным искусством умение видеть красоту и экзотичность Низших Рас. Если бы получилось хоть что-то… Протеанин отталкивается от стены, разрывая эту бесполезную, глупую связь с пустующим человеческим телом. Ему трудно находиться в этом здании – все здесь покрыто толстым, резонирующим слоем эмоций, надежд, чувств и воспоминаний. Боль и смерть раненых, страдания и ожидания родственников и друзей, напряжение и усталость врачей с редкими вкраплениями радости выживания и выздоровления. Люди… Думающие слишком громко, чувствующие слишком ярко, неподвластные собственному разуму и ведомые своими бурлящими эмоциями, быстрые, поверхностные, способные плакать от счастья, глядя на дождь за окном или оскорбиться от случайного злого взгляда. Все они словно цветные, яркие рекламные голограммы с выкрученной на максимум громкостью – читать их настолько же просто, насколько и раздражающе бесполезно. От этой расы у Явика непроходящая головная боль. Он отходит к окну, надеясь, что свежий воздух принесет ему облегчение, проветрит тяжелую голову. Слишком наивно для него. Похоже, каждый сантиметр этого коридора покрыт неуместными и наивными фантазиями этого влюбленного глупца «Кайдана» - глупого или влюбленного настолько, что его чувства к коммандеру очевидны для всех остальных и трижды очевидны для протеанина. Разумеется, в этом цикле не имеют никакого понятия о том, что больные должны пребывать хотя бы в жалком подобии информационного вакуума – наоборот, в нижнем холле Явик часто слышал разговоры человеческих врачей на тему того, что «поддержка и присутствие родственников помогает пострадавшим выздоравливать», и презрительно кривил губы. У женщины «Миранды» хотя бы хватило ума или интуиции почти наглухо закрыть доступ в палату, непосредственно к телу, но пока тут каждый день, неделю за неделей, околачивается этот дурак, самым пошлым образом мусоря своими переживаниями – это все возмутительно бесполезно. С рассветом нужно вмешаться в это безумие, решает Явик, и направить этих примитивных существ, наконец, в правильное русло – в конце концов, протеане делали так всегда. Он трет ладонями лицо – желтые глаза затянуты поволокой усталости – и приваливается к стене. Было бы так просто умереть за Шепард. Жить за нее в этом цикле сложнее в сто раз.