Математический класс

      Я резко села на кровати еще до того, как успела по-настоящему проснуться. Сердце бешено барабанило в груди, подскакивая, казалось, почти до самого горла.       Рефлекторно моя рука слепо прошлась по постели рядом, ища чужое теплое плечо, однако встретила она лишь прохладу пустой простыни. Я почувствовала почти ужас, не найдя его рядом с собой.       А после до меня запоздало дошло, что я сейчас у себя дома.       Боже.       Кажется, я медленно начинаю сходить с ума.       Я распахнула глаза и несколько минут просто смотрела вглубь темноты своей комнаты, ожидая, пока пульс и дыхание придут в норму. Уличный свет, падавший из окна, тускло очерчивал в полутьме очертания предметов. Несколько раз за это время фары от проезжающих мимо машин отбрасывали длинные полоски света на стены.       Какая же я дура!..       Глубоко вздохнув, я протерла рукой изможденные глаза, тупо отмечая про себя, что простынь подо мной вся сбита, будто ее кто-то полночи активно сминал. А одеяло и вовсе было отброшено на пол.       Это был только сон. Но, Боже… до чего реалистичный!       Я свесила ноги с кровати и, тяжело поднявшись, кинула свое одеяло обратно на кровать, а после босиком отправилась по сонному темному дому на кухню. Набрав там полный стакан воды, я залпом опустошила его. Холодная вода приятно увлажнила пересохший рот, но от нее отчего-то защипало в горле.       Неужели я кричала во сне?       Мои ноги, все еще находясь под властью приснившегося кошмара, сильно подрагивали, и я обессиленно опустилась на кухонный стул, сжимая пустой стакан в руках. От неясного, смутного, непонятного страха у меня леденели кончики пальцев, а на дно желудка будто упал холодный ком, хотя вполне возможно, что это просто дошла выпитая мной вода.       «Это сон. Просто кошмар, все потому что перенервничала перед завтрашним экзаменом» – успокаивала я саму себя, но меня по-прежнему всю колотило и трясло.       Приснившийся мне в этот раз кошмар был, пожалуй, самым страшным за всю мою жизнь. В нем я брела по лесу. Сначала было светло и тепло. Я знала этот лес, я знала, куда надо было идти, хоть я и была одна, но мне не было страшно. Но потом… Отчего-то начало резко темнеть и холодать. А дальше все слишком обрывочно. Я все убегала и убегала от кого-то, пока что неясного, скрытого. Темнота сгущалась надо мной. А я бежала, и чем страшнее мне становилось, тем медленнее я двигалась, плача от собственной беспомощности и страха. Кто-то меня преследовал, я слышала чей-то шепот и оглянулась. И это было ошибкой. Их было много: страшные, утратившие человеческий облик существа с размытыми лицами и пустыми огромными черными глазницами. Я захлебнулась криком. Они тянули ко мне свои тонкие руки. Звали меня. Шли ко мне странным изломанным шагом. Тут на мои плечи легли чьи-то руки. Обернувшись, я увидела его и испытала сильнейшее облегчение. Александр Владимирович, улыбаясь, смотрел на меня. Я хотела его предупредить, сказать про этих странных уродцев, но он лишь покачал головой:       – Дарья-Дарья, опять убегаешь? – мягко пожурил меня он. Его пальцы ласково поглаживали мои плечи, и я непроизвольно расслабилась в его руках, но леденящий душу страх не проходил.       – Александр Владимирович, вы видели их?!.. – я порывалась обернуться, но его руки не давали мне это сделать, и мне ничего не оставалось, кроме как растерянно замереть на месте и поднять на него вопросительный взгляд. – Александр Владимирович, вы что?..       Он ласково улыбался мне, так спокойно и безмятежно, рассеивая во мне всю недавнюю панику, сковавшую тело.       – Ничего. Совсем ничего. Чего ты боишься?       Я почувствовала себя крайне глупо.       – Их, – я опять порывалась обернуться, но безуспешно: его руки, сжавшиеся на моих плечах, не давали этого сделать.       От абсурдности происходящего во мне начало просыпаться раздражение:       – Что вы делаете? Отпустите. Вы их видите? Александр Владимирович, нам надо уходить! Здесь небезопасно.       – О чем ты? – спросил меня он. – Здесь никого нет.       Я перестала вырываться. Мужчина по-прежнему улыбался мне, немного покровительственно и понимающе: так взрослые улыбаются детям, которые городят всякую чепуху.       – Но они были здесь, и… – лепетала я, а он опять начал успокаивающе поглаживать мои напряженные плечи.       – Ты боишься, Дарья?       – Не знаю... – я вдруг заметила, что зрачки его зеленых глаз очень расширены, даже чересчур, так что чернота неестественно поглотили собой всю зеленую радужку. По коже пробежал холодок. Мне казалось, что глаза у него черного цвета. – Наверно.       – Это ничего. Совсем ничего. Все равно никто не узнает, что я последний, кто тебя видел.       Его пальцы сильнее сжали мои плечи, уже не поглаживая, а опять крепко удерживая на месте, будто я снова хотела обернуться.       – Что? – я растерялась.       – До свиданья, Дарья, – ласково повторил он те слова, которые когда-то так сильно ранили все во мне, а после сильно оттолкнул меня от себя в лапы тех странных безликих существ.       666       А на следующее утро, как это ни странно, я напрочь забыла о том, что мне снилось. Просто смутно помнила, что во сне было очень жутко и я даже проснулась от кошмара, а после попила воды и опять уснула…       Как ни крути, но сны накануне моего первого экзамена меня волновали, мягко сказать, слабо. Мое ощущение недосыпа и легкой усталости легко перебивали собой набирающие обороты нервозность и волнение. Сегодня все-таки я сдавала свой первый в жизни экзамен, ГИА по русскому языку, и поэтому предсказуемо нервничала до неприятной холодной дрожи во всем теле.       Если еще каких-то два дня назад предстоящий экзамен меня почему-то абсолютно не волновал, то сейчас, за несколько часов до него, меня отчего-то накрыл полнейший мандраж.       Встала я в шесть утра и, не найдя занятий лучше, начала бездумно листать пробник по русскому языку, пытаясь под конец еще раз «подготовиться». Однако слова двоились перед глазами, я не понимала смысла предложений, которые вслух бормотала. Меня начинала медленно захватывать паника. Я не понимала ничего из этого проклятого пробника. Я ничего будто бы не помнила из того, что мы проходили на уроках. Истерика подбиралась к горлу.       Спросив у самой себя, что такое деепричастный оборот, и не найдя в своей голове ответ, я чуть ли не зарыдала в голос. Руки дрожали. Сама себе я казалась самым тупым человеком на всей планете, который в преддверии экзаменов умудрился забыть всё, что учил до этого.       – Дашуль, ты уже проснулась? – в комнату осторожно заглянула мамина голова.       Я подняла на нее с решебника свое заплаканное покрасневшее лицо.       – Что с тобой? – удивилась она.       – Мама, я не сдам, – хрипло загундосила я. Слезы капали с моих щек прямо на глянцевое пособие по ГИА. – Я тупая. Я ничего не знаю. Вообще ничего. Мама, мне… мне надо было сразу идти в ПТУ… я ничего не сдам. Мама, я ничего не понимаю.       Тут голос мой дрогнул, и я уже откровенно завыла.       Мама, трезво оценив сложившуюся ситуацию, несмотря на то, что в последнее время наши отношения были весьма и весьма натянуты, села рядом со мной и просто заключила в очень крепкие объятия. Всхлипнув, я зарыдала в ее плечо, отчего-то чувствуя себя уже не так паршиво.       – Ну, ты чего, милая? – шептала мне мама. – Все хорошо… ты просто нервничаешь перед экзаменом. Это нормально. Ты у меня умница и все-все сдашь.       – Нет. Я… тт… тупая, – все не успокаивалась я.       – Ты не тупая, – вздохнула мама. – Ты у меня впечатлительная и эмоциональная. Дашунь, ты же все проверочные на отлично написала. Неужели ты думаешь, что на этом ГИА вашем тебе попадется что-то такое, что вы еще не проходили?       – Я все забыла, что мы учили!..       – Конечно, нет. Ты просто перенервничала.       – Я тупая!       И еще добрые полчаса я рыдала о собственной никчемности в объятьях мамы. Истерика моя, казалось, не знала ни конца ни края и была для меня самой открытием. Я не понимала, отчего вдруг на меня накатила такая паника. Я не помнила, когда в последний раз плакала вот так перед своей матерью. Но постепенно мне становилось все легче и легче, а после того, как мама насильно влила мне в рот полный стакан с водой, перемешанной с лошадиной дозой настоя валерьяны, меня и вовсе отпустило. По крайней мере, рыдать я перестала.       Собиралась я на экзамен, как во сне. По голове будто чем-то ударило, и мир вокруг стал каким-то туманным и вязким: движения мои замедлились, на плечи сильнее стала давить усталость. Возможно, так проявлялось действие валерьянки. Мне было все равно: главное – это то, что я больше не рыдала и не закатывала истерик.       – Все взяла? – проводила последний инструктаж перед моим отбытием мама. – Паспорт?       – Взяла, – механически кивала головой я.       – Ручку?       – Взяла.       – Пятаки?       – Взял… стоп. Какие еще пятаки? – заторможено переспросила я.       – На удачу, – важно объяснила мне мама, будто напоминала прописную истину. – Всегда помогает.       Я демонстративно закатила глаза – мама кинула на меня крайне скептический взгляд. Ну еще бы! Добрые полчаса назад я была в таком истерично-безысходном состоянии, что была готова поверить хоть в шаманские танцы на удачу и битье в бубен, лишь бы иметь хоть какой-то гарант того, что я все сдам.       – Ты как Сивцева, – проворчала я, завязывая шнуровку на кеде. – Она хочет притащить на экзамен кроличью лапку.       – Слушай, а у нас же где-то была кроличья лапка. Хочешь, я сейчас быстро тебе ее найду?       – Мам!.. Ну какая еще кроличья лапка?! Это бред.       – Ну, как знаешь, как знаешь, я бы на твоем месте…       – Скупила бы полмагазина эзотерических товаров? – подсказала я, поднимаясь с колен.       – Прекрати. Что-то я волнуюсь…       Я подняла на нее глаза. И правда. Сейчас мама выглядела как-то более обеспокоенной, чем я. Мы будто поменялись местами. Еще чуть-чуть, и я бы поверила в то, что предэкзаменационный мандраж передается воздушно-капельным путем.       И отчего-то, как по закону подлости, ее волнение начало передаваться и мне. Паника все-таки заразна. Увидев на моем лице тень своего собственного страха, мама тут же беззаботно заговорила:       – Дашунь, ты, главное, не волнуйся. Ты все у меня сдашь. Не волнуйся. Давай я тебе дам с собой валерьянку?       – Не надо… – вяло пробормотала я, про себя думая, что все-таки неплохо было бы взять эти чертовы пятаки.       666       Все ГИА в нашей СОШ №627, впрочем, как и все ЕГЭ, привычно проводились в Лицее №1553, который находился от нашей школы в добрых пяти минутах ходьбы. Это вообще была устойчивая традиция наших учебных заведений: мы сдавали экзамены у них в лицее, они – у нас в школе. И, конечно же, эта практика не могла не привести к хорошо откатанной системе списывания, с которой отчего-то только в этом году так жестко начало бороться министерство образования. Что примечательно, нашу школу и лицей №1553 в этом году обещали досматривать перед экзаменами особенно строго и зорко, а все из-за глупости прошлых выпускников, которая привела к громкому скандалу.       «Хорошо» откатанная система списывания заключалась в приклеивании телефона в школьных туалетах под унитаз, где сдающие ЕГЭ без проблем мониторили правильные ответы своих КИМ: нам под строжайшим секретом рассказывали выпускники, что ответы скидывали сами учителя. И все шло неплохо все эти годы: ученики спокойно себе списывали, учителя, зная всю подноготную, их прикрывали, баллы по ЕГЭ и ГИА в наших школах были одни из самых высоких по Москве. Но все испортил случай, когда в прошлом году контролер Рособрнадзора, призванный следить за проведением экзаменов, прознал про всю эту «систему». А прознал он про нее по глупости выпускника нашей школы, у которого во время пребывания по «нужде» в туалетной кабинке выскользнул из рук телефон, который, отскочив от ботинка горе-выпускника, вылетел из туалетной кабинки аккурат под ноги представителя Рособрнадзора. Который, опешив от подобного идиотизма нашего паренька, (вот уж и вправду личности, достойной звания «счастливчик года»), конечно же, принял все необходимые и даже немного излишние меры. Так аннулировали работы сразу пяти человек. Именно из-за этого случая у нас в прошлом году такая скандальная цифра проваливших ЕГЭ и полное недоверие к нашей школе и лицею №1553 со стороны министерства образования. И именно поэтому в этом году так особенно лютует наша директриса.       Быстро шагая по мощеной мостовой, залитой утренним светом, я представляла себе, как можно было бы найти лазейку в создавшейся ситуации и все-таки списать. Впрочем, я резко себя одернула, когда мои абстрактные мысли отчего-то начали приобретать практический характер и мне всерьез начала казаться привлекательной идея тайно протащить в своем кеде телефон на ГИА.       Мальчики на вчерашней последней консультации по русскому языку наперебой делились секретами, как можно незаметно пронести телефон через металлоискатель на входе. Самым популярным вариантом было обернуть его фольгой, но следом возникала другая проблема: как бесшумно на экзамене извлечь его из этой самой фольги. Разговор этот происходил на перерыве, и его совсем некстати услышала наша завуч по воспитательной работе, которая зашла к нам в класс еще раз сообщить о времени проведения завтрашнего ГИА. Завуч была явно в тот день не в духе и сильно взволнована. И, естественно, она сразу подняла крик о том, что если нас застукают с телефоном, то сразу удалят. Затем шла длиннющая тирада о том, что нужно надеяться только на себя и свои знания. В общем, всеми силами в нас старались убить даже зачатки любых авантюр со списыванием. Второй скандал нашей школе был совсем не нужен. Когда завуч наконец удалилась, Вовка тихо проворчал себе под нос:       – А я все равно протащу. Плевать мне.       В целом его можно было понять. Мне самой было безумно страшно, и такая мелкая страховка, как мобильник, давала бы хоть какую-то уверенность. Как шпаргалка на контрольной, которая спрятана у тебя в кармане. Совсем не факт, что ты ей воспользуешься, но то, что она у тебя все-таки есть и при желании ты можешь ее достать, значительно успокаивает.       Может, и правда протащить телефон? А если меня поймают с ним? Работу точно аннулируют без возможности пересдачи. Что тогда скажет мама? А Александр Владимирович?.. С другой стороны, так на лето точно останусь в городе.       Сильно задумавшись, я механически попросила у продавщицы ларька по пути бутылку негазированной воды, когда меня кто-то неожиданно окликнул:       – Эй, Абрамова!       Я оглянулась.       Навстречу мне широким шагом шел улыбающийся Вовка Красильников, приодетый по случаю экзамена в кои-то веки в белоснежную классическую рубашку и прямого кроя штаны. На ногах у него блестели начищенные черные ботинки.       Сейчас без своих вечных толстовок и истертых джинсов он выглядел совсем по-другому. Взрослее, что ли, мужественнее. Как все-таки одежда меняет людей.       – Здарово, Абрамович, – привычно поздоровался он, поравнявшись со мной. «Абрамовичем» звал меня только Вовка класса с четвертого, всегда припадочно при этом смеясь. – Чего, водичку покупаешь?       – Угу, – отозвалась я, забирая у продавщицы сдачу и засовывая бутылку в сумку. – Ты сегодня такой нарядный.       Вовка пренебрежительно пожал плечами.       – Да родаки заставили.       Я лишь автоматически кивнула и, рассовав мелкие монетки сдачи по карманам, отправилась дальше. Вовка легко подстроился под мой шаг, и мы с ним уже вместе зашагали к лицею, переговариваясь по пути.       День сегодня был погожий. Солнце начинало медленно разгораться все сильнее и сильнее на небосводе. Становилось жарковато. Ближе к полудню, скорее всего, вся Москва будет изнывать от невыносимой жары, сейчас же спасал легкий прохладный ветерок, который изредка приятно обдувал лицо и заставлял трепетать зеленеющую листву на деревьях.       – Сегодня всю ночь почти не спал.       – Готовился? – спросила я его, по-прежнему обдумывая, взять ли телефон или нет.       – Неа, – отозвался Вовка, довольно щурясь от яркого солнца. – Ну как… пытался там читать, но что-то не пошло. Я по-другому подготовился. Телефон уже заныкал в ботинок. Запищать не должно. А если запищит, скажу, что это металлическая стелька и все такое.       – А если тебя все-таки спалят? – скептически спросила я, думая, что в бред про «металлическую стельку» не поверит даже наша самая наивная из учителей Наталья Петровна.       – Да никто не спалит, – горячо возразил он. – Достану его в туалете, прогуглю нужные ответы. Мне главное – на тестовой части не провалиться, а сочинение-то уж как-то накалякаю.       – Как знаешь. Но если тебя поймают, то работу аннулируют и у нашей завучихи будет припадок. Она же тебя убьет.       – Ты че? Кто когда меня на списывании палил? – рисуясь, спросил парень. – Я же как ниндзя. Незаметный. Скрытный. Опасный.       «А также заметный, громкий, придурковатый и самоуверенный» – мысленно закончила его монолог я, хорошо помня, как этого «ниндзя» бессчетное количество раз ловили на списывании. А так же то, как ему все это сходило с рук благодаря какой-то особой раздолбайской харизме.       Отчего-то его горячий уговор в то, что это абсолютно безопасно, напротив, отбил у меня желание сделать то же самое. Слова поговорки «послушай женщину и сделай все наоборот», у меня менялись на «послушай Вовку и ни в коем случае не делай то, что он говорит».       Вовка по дороге выудил из своей папочки плитку молочного шоколада и протянул мне:       – Абрамович, будешь?       От вида чуть подтаявшего шоколада меня предсказуемо замутило, и я покачала головой. Я вообще не могла ничего есть, когда сильно волновалась.       – А я буду, – заявил Вовка и, не деля шоколад на полосы, варварски откусил от цельной плитки. – Когда волнуюсь, всегда хавать хочу. Жалко, что на ГИА нельзя приносить нормальной еды. Я бы принес с собой пельмени… – мечтательно протянул он, активно жуя шоколад.       Я засмеялась.       – Что? – широко улыбнулся он мне, опять кусая шоколадную плитку. – Да. Я бы реально притащил с собой пельмеши, а к ним мазик. Сверху бы оливьеху покидал. Бутеры там… с сыром и колбасой. Сосисоны с пюрехой можно. Че ты ржешь? Я голодный. И вот с тобой бы не поделился, Абрамович.       Я засмеялась сильнее, представив лицо экзаменаторов в тот момент, когда он начал бы поедать свою снедь. А Вовка вконец разошелся:       – Вообще пиццу можно туда заказать. И пивка бы взял. Прикинь, Николаев вчера заливал, что, типа, в бутылку из-под воды наберет водки и будет по тихой бухать на экзамене. Во идиот, да?       Меж тем мы уже почти подошли к красивым кованым воротам лицея №1553, которые совсем не могли сравниться с убогими и погнутыми воротами нашей школы, стоявшими, казалось, только на честном слове и давно нуждавшимися в покраске. Лицей вообще был не в пример красивее нашей школы, хоть и намного меньше. В нем училось всего-то четыреста с лишним человек, тогда как в нашей школе – добрые полторы тысячи. Двухэтажное здание было оформлено в светло-бежевой гамме и уютно мостилось между небольшим сквером и спальным районом. Зимой оно из-за шапки снега на крыше и своей полукруглой формы напоминало мне пышное пирожное, присыпанное сверху сахарной пудрой.       Сначала мама хотела отдать меня именно сюда, но лицей был с углубленным изучением гуманитарных дисциплин и одна из маминых подруг очень плохо отозвалась о местном директоре, отчего меня отправили в СОШ №627. Машка перешла в нашу школу тоже именно отсюда. Она всем рассказывала, что не нашла общего языка с классным руководителем, но мне под большим секретом призналась, что ее оттуда попросили из-за неаттестации в одной из четвертей по иностранному языку.       Хоть до начала экзамена оставалось еще добрых сорок минут, перед лицеем уже столпилась толпа разных 9-ых классов: у нас их было целых пять и все с углубленным изучением каких-то дисциплин. В саму школу пока никого не пускали, и школьники, скучковавшись то по классам, то по знакомым и друзьям, растеклись по территории лицея.       – О, Влад! – заметил своего лучшего друга в кучке нашего девятого «Б» Вовка. – Николаев! Че, где водяра обещанная?!       – Красильников! – одернула его стоящая около ворот Екатерина Юрьевна, классная руководительница девятого «А».       – А, извините. Я хотел сказать, вода…       Екатерина Юрьевна, за спиной которой столпился образцово-показательный девятый «А» (класс гуманитариев), одарила его строгим взглядом через тонкие стеклышки своих очков.       – Веди себя прилично, не позорь школу! Вон какой красивый сегодня пришел, любо-дорого смотреть. Всегда бы так.       Вовка покраснел и начал в ответ бормотать что-то нечленораздельное.       Свой родной девятый «Б» я нашла у подножья лестницы: одноклассники облепили толстым слоем Льва Николаевича, который сегодня должен был нас сопровождать на экзамен. Учитель русского что-то разъяснял своим ученикам, которые наперебой взволновано сыпали вопросами.       До меня долетел его усталый голос:       – Мы все это проходили, вы все прекрасно знаете.       Тут меня позвала сидящая на нижних ступеньках Машка с открытым на коленях пособием по ГИА. Рядом с ней стоял облокотившийся на перила и тоже листающий пособие по русскому языку Федька, так же, как и половина наших мальчиков, одетый в белоснежную рубашку, которая отчего-то не придавала ему более солидный вид, а, наоборот, делала его совсем юным.       – Привет. Чего, перед смертью не надышишься? – кивнула я головой на пособия в их руках.       Федя не ответил и, кажется, даже не заметил меня. Сосредоточенно уткнувшись в пособие, он ожесточенно что-то вслух бормотал. И не он один. Всюду бродили, как потерянные, школьники с книгами в руках. Кто-то спокойно читал, кто-то, как Федя, невротично зубрил себе под нос, а кто-то и вовсе смотрел в решебник, как баран на новые ворота.       – Да бесполезно. Все равно сейчас ничего не понимаю, – Маша демонстративно захлопнула свой решебник и затолкала его в сумку, на которой от ее резких движений активно закачалась белая кроличья лапка. – Никогда бы не подумала, что снова сюда вернусь. Ненавижу этот лицей. И что-то я волнуюсь…       – Могу угостить валерьянкой, – предложила я.       – Смеешься? – фыркнула Сивцева.       Федя же, до этого громко повторяющий, как заклятие: «Деепричастие – это самостоятельная часть речи или особая форма глагола», на миг оторвался от зубрежки и кинул на меня полный мольбы взгляд утопающего.       – Можешь дать?       – Да я же шучу, – сконфуженно пробормотала я, думая про себя, что неплохо было и на самом деле все-таки взять с собой валерьянку. – Я ее всю утром выпила. Мама насильно поила.       – Гляньте, что у меня есть!       Машка задрала рукав своей голубой блузки, под которой по тыльной стороне руки тянулась вереница непонятных знаков, нарисованных черной гелевой ручкой россыпью и напоминавших не очень ровный след от птичьих лапок. Будто какой-то воробей приземлился на чернила, а затем прошелся по руке Сивцевой. Подобное «творение» я уже как-то видела на ее руке на контрольной, но знаков было втрое меньше, чем сейчас.       – Ты серьезно? – вздохнула я, пытаясь побороть в себе иррациональное желание попросить ее, чтобы она и на моей руке намазюкала пару знаков на удачу.       – Весь вечер рисовала их, – с улыбкой проворковала Машка, оправляя назад рукав.       – Лучше бы ты весь вечер учила, – вставила я, Федька за моей спиной, не отрываясь от зубрежки, согласно хмыкнул.       – Вот еще. Я шпаргалки сделала, мне хватит.       – И куда ты их спрятала?       – В шоколадки, – беззастенчиво призналась Маша и на мой изумленный взгляд лишь раздраженно вздохнула и достала из сумки плитки четыре миниатюрных шоколадок. Я подошла ближе и заметила, что упаковочный шов у всех был неровный, будто их уже открывали.       – В этой, – она потрясла молочной шоколадкой, – все про грамматические основы. Вот в этой, – Машка указала на шоколадку с фундуком, – все про девятое задание. Ну, какие предложения являются обособленными и как их отличить. А вот в этой…       Я перебила ее полным скептицизма голосом:       – А тебе не кажется, что экзаменаторам покажется странным, когда ты выложить на стол сразу четыре шоколадки и будешь время от времени открывать то одну, то вторую?       – Нет, не кажется, – сердито буркнула она.       – Маш, тебя поймают.       Сивцева растерянно уставилась на плитки шоколадок на своих коленях, беспомощно раскинув руки.       – Думаешь?       – Ну, если ты возьмешь только одну, то вряд ли это покажется подозрительным, – подумав, ответила я. – Но не четыре разом.       – Ладно… одну так одну, – она, прищурившись, начала выбирать, какую ей лучше с собой взять. – Слушай, а может, тоже возьмешь у меня шоколадку?       Взять с собой вот так шпаргалку было очень заманчиво, но страх аннулирования был сильнее.       – Да нет. Я сама попытаюсь написать.       Тут двери лицея распахнулись, пропуская полную низенькую женщину с пышной замысловатой прической. В руках она держала стопку листов. На всей территории лицея повисла резкая тишина. Взоры учеников и классных руководителей приклеились к вышедшей гостье.       – Начинаем. Достали все паспорта, – коротко сообщила всем женщина, и аура легкой взволнованности трансформировалась в настоящую напряженную панику. – Сейчас я называю ученика, и он заходит, отмечается, ищет в списках свою фамилию и номер кабинета и проходит туда. Всем ясно? – колючая тишина была ей ответом, но, ничуть не смутившись, женщина придвинула к глазам листки и звучным голосом произнесла: – Отлично. Абдулов Олег.       Тут мое сердце сжалось в бешеном страхе. Она взывает по фамилиям. Моя во всех списках была одной из первых. Не ведая, что творю, я повернулась к Машке и страшно хриплым голосом попросила дать мне ее чертову шоколадку. Она что-то начала говорить – я не слышала из-за странного свиста в ушах – и сунула мне что-то в руку. Этот плоский предмет я непроизвольно крепко сжала.       – Абрамова Дарья, – безжалостно выкрикнула мое имя эта странная женщина со странной прической.       Мне казалось, что я сейчас упаду от перенапряжения в обморок, потому что в глазах у меня начало темнеть, но нет. Ноги мои задеревенели, и я плохо помнила, как поднялась на них по лестнице: глаза заволок туман. Очнулась только уже в красивом полукруглом холле лицея, передавая кому-то свой паспорт и отмечаясь в бланках, а потом отдавая сумку кому-то на хранение. Мир кружился в разноцветных кляксах перед моими глазами. Потом я куда-то шла, а после осознала, что в руках кроме шоколада и паспорта ничего нет, и вернулась обратно доставать из сумки ручку. Потом я поняла, что забыла воду. Возвращаясь в третий раз к «камерам хранения», я столкнулась с Федей, выглядящим таким же бледным и испуганным, как и я.       – Ну, ни пуха ни пера, – сказал он мне.       – К черту, – выдохнула я.       Мы остановились на месте, не сводя друг с друга молящих о чем-то глаз, и стояли бы так вечно, если бы проходящая мимо незнакомая мне учительница раздраженно не сказала, что нам нужно идти к кабинетам.       Я автоматически пошла в указанном мне направлении, но, прежде чем пройти к кабинетам, нужно было пройти арку металлоискателя, у которого стояли два очень грозного вида охранника с дополнительными мелкими палками для поиска металлических вещей в руках. У меня не было с собой телефона, но отчего-то проходить через эту арку мне было до жути страшно. Переселив себя, я все-таки прошла через нее. Арка неожиданно подло запищала. Мне показалось, что мое сердце остановилось.       – Телефон? – спросил у меня один из охранников.       Вопрос показался мне глупым: это кто же вот так просто сознается в том, что проносит телефон?       Не в силах ничего произнести, я покачала головой.       Тогда он своей металлической палкой провел от моей головы до ног. Прибор в его руках несколько раз запищал. Я всерьез испугалась, что он сейчас прикажет мне снять обувь или, не дай Бог, что-то другое, но, по-видимому, ничего серьезнее металлической пряжки на моих джинсах прибор не показал, поэтому охранник жестом разрешил мне пройти.       Шла я дальше в полуобморочном состоянии. Неожиданно удачно совпало, что у первого же кабинета, к которому я с Федей подошла, в приколотых на двери списках учеников значилась моя фамилия.       Егоров напоследок еще раз пожелал мне удачи и пошел к следующему кабинету, я же с гулко колотящимся сердцем прошла в кабинет, где меня еще раз заставили показать паспорт и отметиться в каком-то бланке, а после посадили за вторую парту второго ряда, где был приклеен листочек с номерком «B-2». В кабинете кроме меня еще никого не было. Я опустила голову на парту и закрыла глаза, слыша, как быстро колотится мое сердце и как бешеный пульс отдает мне прямо в уши. Меня сильно тошнило сразу и от недосыпа, и от сильного нервного напряжения, а еще – от мерзкого привкуса настоя валерьяны во рту.       Боже, как же сильно я сейчас ненавидела всю эту экзаменационную систему. Все здесь давило на психику: с нами обращались как с малолетними преступниками, взять хотя бы расчет, постоянное многократное отмечание в листочках, камеры, металлоискатели и парочку грузных охранников. Ничего лучше для нервного срыва школа придумать не могла.       Кабинет постепенно начал заполняться. Однако никто с друг другом отчего-то не переговаривался.       Время бежало, как на усиленной перемотке, и вот уже к нам в кабинет зашла та самая странная женщина со странной прической: в руках у нее были запечатанные конверты с КИМами, которые она передала нашему экзаменатору с таким видом, будто принесла не задания по ГИА, а план строго конфиденциального стратегического наступления как минимум. Та же серьезность на лице принимающего только усиливала эффект.       – Ну что ж, желаю успешной сдачи, – прежде чем выйти, обратилась к нам женщина.       Откуда-то из задних рядов раздался до боли знакомый голос:       – И пусть удача всегда будет на вашей стороне.       Раздались жидкие смешки, которые за неуместностью быстро затихли. Я обернулась назад и увидела на последней парте третьего ряда беспечно улыбающегося Вовку, который показал мне оттопыренный большой палец. Идиотище. Мои губы против воли растянулись в улыбке, но тут наше внимание затребовала экзаменаторша.       Минут пять мы слушали ее монотонный голос, объясняющий и без того давно известные правила заполнения КИМа. Затем нам всем раздали конверты с заданиями, но строго запретили открывать их до установленного времени и наказали удостовериться, что конверт не вскрыт.       Вовка же следом крикнул, что случайно уже вскрыл конверт. У одной из двух экзаменорш чуть не случился инфаркт, другая говорила, что ничего страшного не произошло и главное не доставать задания, первая же заявляла, что он все испортил. Сразу начали истерично разбираться, и оказалось, что Вовка пошутил. За что его чуть не выгнали. Самая нервная экзаменаторша постоянно хваталась за сердце и говорила что-то о «бездарях» и о том, что ее скоро совсем доведут, тем самым неприятно напомнив мне Марью Алексеевну.       Несладко на этом ГИА, по всей видимости, приходится не только ученикам, но, по крайней мере, учителям не нужно волноваться из-за провалов.       Наконец настало время, и нам сказали, что сейчас будут зачитывать изложение и мы должны приготовиться переписывать ключевые слова. Зачитывали текст всего два раза.       Изложение я слушала и записывала, как во сне. Отчего-то текст я запомнила хорошо и с перенесением его на листок КИМ не возникло никаких проблем. Зато когда уже нужно было вскрывать конверты, пальцы мои дрожали, и конверт я смогла открыть не сразу. А когда открыла, минут пять пыталась разобрать, где задания, а где бланки ответов.       Первые пять заданий оказались какими-то легкими, даже как-то подозрительно легкими. Зато дальше пришлось подумать. А девятое задание и вовсе ввело меня в ступор. Как раз то самое задание на определение обособленного предложения, только у меня еще значилось найти не просто обособленное, а с каким-то согласованным распространённым определением.       Неожиданно прерывая мои панически мысли, на весь кабинет послышалось громкое шуршание фольги. Это Вовка открывал очередную шоколадку. Нервная экзаменаторша, как волнорез ходившая между рядами, тотчас начала шикать на него.       Шоколадка!       Как кстати, что шоколадка, которая сунула мне Сивцева, по удачному стечению обстоятельств оказалась с орехами, а значит, со шпаргалкой по девятому заданию. Но некстати около меня постоянно маячила та самая нервная экзаменаторша, так что достать перед ней шпору было бы самоубийством. Тут голос опять подал Вовка, потребовавший, чтобы его отвели в туалет.       Нервная и добрая экзаменаторши на мгновенье переглянулись, и в туалет с Вовкой пошла именно нервная. А добрая экзаменаторша спокойно себе сидела за столом и не отнимала глаз от какого-то листка. Идеально.       Долго споря с самой собой и наконец решившись, я начала открывать шоколадку, вроде не делая при этом ничего запрещенного, но чувствуя, что взгляды всех учеников на секунду обратились ко мне и даже сидевшая за столом экзаменаторша подняла на секунду глаза Я сильно струсила и уже хотела было отложить ее обратно, как по пальцам у меня потек шоколад, который до этого сильно нагрелся в Машиной сумке, а после и в моих руках. Шоколад заляпал мои руки, парту, КИМ с ответами и КИМ с заданиями, то есть испачкал все, что только мог испачкать. Шпора, которая была внутри, предсказуемо была вся пропитана шоколадом.       «Какая же я идиотка!».       Я еле сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос, когда добрые минут десять пыталась оттереть шоколад с КИМов. Когда вернулась нервная экзаменаторша с довольным Вовкой, я перестала тереть листки, решив, что если она узнает о том, что «бесценные» государственные листки испачканы, у нее будет припадок. Хоть и запачкала я их не очень сильно, но от моего трения мелкие капельки шоколада превратились в огромные пятна, которые никак не хотели сходить. А в одном из бланков на месте пятна зияла дырка, потому что там я слишком сильно терла пятно.       Надо же как-то оправдывать звание девочки-катастрофы.       Я, кажется, даже уже слышала в своей голове ехидный голос Александра Владимировича.       Вся ситуация была крайне абсурдна. Абсурдна до невозможности. Вполне возможно, что через год я буду вспоминать о ней со смехом, однако сейчас мне было совсем не до веселья. При мысли о том, что мне могут аннулировать работу, мне хотелось не смеяться, а скорее побиться головой об парту.       666       У выхода из лицея было очень шумно и многолюдно. Ученикам, которые написали ГИА, запрещали оставаться в холле лицея и чуть ли не насильно выставляли всех за дверь. Поэтому девятиклассники, дожидаясь своих одноклассников и друзей, устроились прямо на ступеньках учебного заведения и теперь делились впечатлениями от своего первого в жизни государственного экзамена. Тень от козырька лицея очень удачно падала на весь периметр лестницы, защищая головы школьников от нещадно палящего солнца. Жара стояла невыносимая, а это еще только начало лета.       Из лицея я вышла одна из последних, так как практически до самого конца данного времени просидела над заданиями, проверяя каждый свой ответ по нескольку раз. А еще мне было страшно сдавать свой заляпанный в шоколаде КИМ. Впрочем, по этому поводу мне никто ничего не сказал.       После всего недавно пережитого чувствовала я себя, мягко сказать, контужено. Так всегда бывает у меня после сильного стресса. Нервы, до этого сильно натянутые, как струны на гитаре, не могли в один момент расслабиться. И поэтому еще какое-то время я ходила как под наркозом – ничего не чувствуя и не понимая. Экзаменационный шок сходил с меня долго.       Машу и Федю я нашла на том же месте, у подножья лестницы. И если Федор выглядел откровенно потерянным и опустошенным (до меня дошло, что и я выгляжу примерно также), то Маша, вытянув ноги так, что носки ее туфель, вырываясь из навеса тени, ловили собой солнечные лучики, широко улыбнулась мне.       – Ну как? – беспечно спросила она меня с таким непринужденным видом, будто час назад она писала не экзамен, который предопределит все ее будущее, а так, очередной никому не нужный тест по ОБЖ.       После краткого обмена информацией о том, какой кому достался вариант и какие у кого были задания, я сообщила, что мне нужно идти на консультацию по математике. Вообще консультация должна была быть у всего нашего класса, но часа через два. Закономерно поинтересовавшись, почему я иду туда так рано, и получив ожидаемый ответ, достойный всякого ботаника, Маша лишь скривила губы и недовольно запричитала. Федя же, внезапно «очнувшись» от собственных мыслей, коротко коснулся меня синевой своих глаз, но промолчал. За что я была ему очень признательна. После пережитого стресса дополнительного капанья на нервы вот совсем не хотелось.       Дорога от лицея до родной школы показалась мне быстрой.       Летние каникулы в нашей школе начались еще две недели назад, и с того времени (не считая проводимые в ней консультации для выпускников) она была полностью пустой. За время, которое я провела в бесконечных репетиторствах по математике, порой кончавшихся и в пять, и в шесть часов вечера, для меня уже стал привычным такой расклад.       Опустевшая школа походила на какой-то чудной заброшенный храм. И особенно это впечатление усиливалось в вечернее время, когда за окном начинало активно темнеть. Было что-то глубоко неправильное в пустующих коридорах и классах. Противоестественное. И, наверно, именно поэтому мне все так нравилось.       Поднявшись на третий этаж и не встретив по дороге ни единой живой души, я потянула за дверь от кабинета математики, которая, к моему удивлению, оказалась закрытой, хотя мы договаривались на это время.       Странно.       Я замерла перед закрытым кабинетом в легкой фрустрации, гадая, куда мог подеваться математик и где его сейчас искать.       – Дарья.       Звук собственного имени заставил меня вздрогнуть.       Я заторможено обернулась и увидела Александра Владимировича, идущего ко мне. Сердце радостно забилось в груди. Непроизвольная улыбка тотчас заиграла на моих губах.       Все былые переживания как рукой сняло, будто и не было никаких ночных кошмаров, утренней истерики и полного нервных срывов экзамена. Весь мой мир снова сузился только на одном человеке. Это все мое маленькое глупое сердце: его хватает только на одного человека, только на одно яркое переживание, а для прочего места не остается.       Повинуясь внезапному порыву, я непроизвольно двинулась ему навстречу, чтобы уже через мгновенье оказаться в его объятьях.       – Здравствуй, – произнес он, касаясь губами моих волос. Все внутри меня забурлило, и я крепче сжала руками его плечи, сверху слыша его насмешливое хмыканье: – Сколько энтузиазма.       – Здравствуйте, – выдохнула я, поднимая лицо и встречаясь с ним взглядом.       Его зеленые глаза, от ярких солнечных лучей казавшиеся расплавленными жадеитами, ласково блеснули.       – Ты такая сейчас милая, что меня это пугает. Поэтому скажи мне честно: завалила? Или просто не пошла?       Я лишь сердито фыркнула, но все же проглотила его сарказм: слишком уж давно его не видела.       – Вот еще! Я просто рада…       – Чему же?       Я наклонила голову в бок и открыто улыбнулась ему:       – Нашей встрече.       – Даже так? – он насмешливо изогнул бровь. – Чувствую, что завалом русского языка дело не ограничилось? Признавайся.       «Ничего святого».       Сентиментальность во мне тут же сменилась негодованием.       – Конечно, завалила, где уж мне, дуре, – холодно процедила я и сделала рваное движение в сторону, неосознанно стремясь уйти, когда его руки на моей талии ожили и, сжавшись крепче, удержали меня на месте.       Наше привычное взаимодействие, однако отчего-то сейчас у меня по коже пробежали мурашки. На мгновенье почудилось, что где-то это уже было – дурное дежавю из какого-то давно позабытого ночного кошмара.       – Наконец-то узнаю свою Дарью, – с усмешкой проговорил Александр Владимирович, приподнимая пальцами мой подбородок и припадая в невесомом, почти целомудренном поцелуе к моим губам.       Все во мне ожило с новой силой, и я уже хотела обхватить его шею руками, чтобы углубить поцелуй, как математик отстранился, вызывая у меня вздох неудовольствия:       – Вот теперь здравствуй.       Легкая улыбка тронула мои губы. Только он так подбирает слова и ведет себя со мной так, будто хочет лишний раз напомнить, что между нами идет игра по странным правилам.       – Давно стоишь? – спросил он меня, открывая ключом дверь в свой класс.       Я пожала плечами.       – Только пришла, – ответила я, убирая липнущую ко лбу прядку волос и окидывая его спину чуть прищуренными глазами, про себя думая, как бы лучше ответить на подколку.       Из-за сегодняшней сильной жары на нем не было пиджака, а только белоснежная рубашка.       Математик открыл дверь и насмешливо-галантным жестом пригласил меня зайти первой в кабинет.       Я же впилась взглядом в его лицо. Все те же темные блестящие волосы, будто жившие своей собственной жизнью. Все те же насмешливо изогнутые губы над упрямым, чуть поддающимся вперед, подбородком. И будто не было этих двух долгих дней нашей разлуки.       Боже, как же сильно я была сейчас рада его видеть!       – Что такое? – спросил он в ответ на мое мешканье.       – Ничего.       Я быстро прошла мимо него в кабинет, где глубоко вдохнула в себя до боли знакомые и любимые запахи внеурочных занятий. Здесь пахло нагретым деревом (это солнце обдавало жаром деревянные столешницы парт), совсем невесомо чувствовались запахи переплетов учебников, мела и чернил от ручек, а еще чуть резковато отдавало моющими средствами от полок и пола. Все эти едва уловимые запахи смешивались в один – запах самой школы: запах знаний, детства, весны и главный запах, тот самый для меня, – запах предчувствия любви.       – Где вы были? – спросила я, круто поворачиваясь к нему на каблуках и чуть при этом не сбив соседнюю парту, но не утратив улыбки на лице. Отчего-то хотелось улыбаться, смеяться, доставать его идиотскими вопросами и делать всякие глупости.       – Что с тобой сегодня? – хмыкнул Александр Владимирович, окинув меня смеющимися глазами. – Либо у тебя на пути сюда перевернулся кузов с конфетами, либо кто-то успешно сдал ГИА по русскому?       Ну, от перевернутого кузова конфет я бы совсем не отказалась.       – Думаю, что сдала, – серьезно кивнула головой я, прислоняясь спиной к парте и опрокидывая назад голову, разглядывая залитый солнечным светом потолок над собой. – Не поверите… Утром выпила всю валерьянку которая была в доме. Я думала, что умру там.       – Ммм, вот это тоже знакомо. И вообще, Дарья, – снисходительным тоном протянул мужчина, – напомни мне, после консультации у вашего класса дать тебе все-таки пару книг по мифологии. Древние обожали трагизм, как и ты.       Я отняла глаза от потолка и повернула голову в его сторону. Неожиданно мягкая улыбка появилась на моих губах.       – Мне нравились в детстве мифы Древней Греции.       – Ну, еще бы они тебе не нравились, – скучающе вставил он. – Из мифов всех времен и народов именно древнегреческие мифы больше всех изобилуют извечной темой страданий и самопожертвования.       Не обращая внимания на его остроты, я продолжила:       – Очень любила читать про богов Олимпа. Моей любимой богиней была Афина.       Александр Владимирович в вежливом любопытстве чуть склонил голову набок. Он был самим воплощением невозмутимости с едва уловимой усмешкой во взгляде и позе.       – Как по мне, тебе больше подходит Персефона.       Я напрягла память, но отчего-то такой богини не припомнила, хотя в детстве и правда очень любила листать большую энциклопедию с мифами Древней Греции.       – Не помню такой, – честно призналась я. – Но в детстве всегда хотела быть похожей на Афину.       – Дарья, бойся авторитетов, – назидательно заметил Александр Владимирович. – Хватит с тебя и твоего учителя, олицетворяющего собой все пороки на этой грешной земле.       – Как самокритично.       – Ты о чем? Я этим горжусь.       «Вот же!».       Я громко фыркнула. Ужасно хотелось сострить и оставить последнее слово за собой, но в голову ничего путного не приходило.       Мужчина подошел ко мне и ласково провел пальцами по моей щеке, вмиг рассеивая мое раздражение. А после, к моему сожалению, прошел мимо меня и сел за свой стол, весь загроможденный документацией, которую он и принялся перебирать, не смотря на мое недовольное сопение.       – А я русский написала, – зачем-то опять сказала я после продолжительной тишины, которую нарушали лишь звуки переворачиваемых бумаг. – Лев Николаевич хороший учитель, так хорошо натаскал наш класс, – Александр Владимирович саркастически хмыкнул, по все видимости, считая, что выучить гуманитарный предмет на сносном уровне способен любой гамадрил (на этой почве у нас периодически случались горячие споры), и я, дабы позлорадствовать, добавила: – Не удивлюсь, если кто-то из его учеников был лауреатом нобелевской премии по русскому.       – Всегда говорил, что единственная нобелевская премия, достойная уважения, – это премия по математике, – спокойно вставил учитель, по-прежнему не отрываясь от своих бумаг.       Я уже было хотела закатить глаза, как до меня дошло.       – Но вроде по математике не дают нобелевских премий, – неуверенно пробормотала я.       – Вот именно.       И я все же, недовольно цокнув, закатила глаза.       666       Ровно в три часа дня кабинет математики заполнился всем моим классом в полном составе. Шумные и ужасно радостные после сдачи ГИА по русскому (а этот экзамен был самым страшным для нашего физ-мата), мои одноклассники, жужжа подобно рою довольных пчел, расселись по своим местам. Все пребывали в послеэкзаменационной горячке и никак не могли наговориться друг с другом. Александру Владимировичу пришлось повысить голос, чтобы все, наконец, угомонились, и привычная сосредоточенная тишина окутала кабинет.       Математик отдал пару минут своей консультации на расспрос о том, как прошел экзамен и все ли уверены в том, что написали. Впервые девятый «Б» был так единодушен в своих ответах. Написали все. На мгновенье на губах Александра Владимировича появилась улыбка, не издевательская усмешка или гримаса раздражения, а настоящая теплая улыбка, и, в кои-то веки похвалив(!) наш класс (так что у некоторых, и у меня в том числе, наступила прострация), он начал урок. Консультация по математике, как и все наши предэкзаменационные консультации, прошла в решении пробников ГИА, и прошла она без обычных эксцессов. Несмотря на ужасное отношение к своему собственному классу и вечные издевательства над ним, Александр Владимирович и правда был гениальнейшим учителем. Это подтверждалось хотя бы тем, что наш класс на пробном ГИА по математике набрал больше всех баллов по школе, оправдывая свою физико-математическую специальность. Да и сейчас фактически все в классе, как орешки, щелкали пробники, правда, ложкой дегтя в этой бочке с медом было то, что за малейшую помарку математик драл семь шкур. В общих чертах консультация прошла без сучка без задоринки.       – Напоминаю, что завтрашняя консультация будет в одиннадцать ровно, и сегодня будет родительское собрание в пять вечера. Надеюсь, никто не забыл? Жду всех ваших родителей, – сообщил нам напоследок Александр Владимирович. – На этом все. Все свободны.       – А зачем будет собрание? – резонно спросил Вовка. – Все оценки за годовые же проставлены, что там будет обсуждаться?       – Ваш выпускной.       Класс единодушно запричитал:       – Да зачем?!       – Да мы уже сами все решили!       – Все скидываемся и едем на шашлыки.       – Вот об этом и будет собрание: будем решать, кто поедет с вами. Одних вас, недотеп, никто не отпустит. Мало ли, еще напьетесь или поубиваетесь, – спокойно оборвал галдеж Александр Владимирович, чем вызвал еще больший гвалт возмущений.       Ну еще бы! Взять на «выпускной» на шашлыки кого-то из взрослых – значит убить всю заложенную первоначально идею оттянуться самим. Как же тут расслабишься, когда за тобой вечно наблюдает бдительный родитель, не говоря уже о наполеоновских планах мужской части наших одноклассников накидаться в дрова? Тем более, зная менталитет родителей нашего класса, это наверняка будет матушка Ерохиной, главная активистка и редкостный экземпляр нравоучительства в этом мире. Недовольны были все, даже мне как-то расхотелось ехать.       – Угомонились! – строго одернул класс Александр Владимирович, так что все громкие стенания убавились до недовольных перешептываний одноклассников меж собой.       – Кошмар какой, – зашептала мне Маша. – Если назначат мать Ерохиной, я никуда не поеду. Ну че они вечно все портят!       Я, абсолютно солидарная с ней, молча кивнула.       Хоть и отпускать одних группу девятиклассников в лес на шашлыки было крайне опрометчиво, но посылать с нами ужасного моралиста и нравоучителя означало полностью погубить наш выпускной, что было бы как минимум подло, ведь почти половина класса уходила после девятого. Свежа была память о том, как наш класс ходил с ней на экскурсию в музей.       – Еще раз повторюсь. Никто в здравом уме одних вас не отпустит: вы и под присмотром учителей умудряетесь в истории попадать, а в лесу что? Половина из вас наверняка не вернется, а другая обязательно искалечится. Поэтому тут без вариантов.       – Ну, хорошо-хорошо! – заговорил официальный «посол» от нашего класса Вовка. – Допустим, будет один взрослый…       – Два, и это как минимум, – ввернул ему математик.       Класс отчаянно завыл в голос.       – Ладно, допустим два… – с большим трудом пошел на компромисс Вовка под недовольный гомон. – Но с одним условием! – глаза математика при этом недобро сузились, и, запаниковав, парнишка разом выдал то, что всех так мучило: – Пускай с нами поедет любой, но только не мамаша Ерохиной! Ну пожалуйста, только не она!       Катька Ерохина круто развернулась назад со своей первой парты и, послав Вовке полный ненависти взгляд, прошипела:       – Рот свой закрой.       – Сама заткнись, мымра тупая! – взъерепенился покрасневший Вовка.       Сидящая со мной Машка непроизвольно прыснула от смеха.       – Оба рты закрыли и повернулись ко мне, – осадил их обоих Александр Владимирович. – А ты, Красильников, еще одно ругательство – и вообще никуда не поедешь.       – А че она!..       – Красильников, вот честное слово, с таким бы рвением да у доски отвечал, – язвительно перебил его математик, а затем окинул весь все еще гомонящийся класс хмурым взглядом. – Девятый «Б», я вообще не понимаю причину вашего недовольства. Не хотите ехать в лес со взрослыми? Ради Бога, не езжайте, вас никто не заставляет. Придете потом просто на официальную линейку, заберете аттестат и свалите на все четыре стороны. Думаете, вашим родителям самим в удовольствие следить за толпой малолетних недорослей в стадии пубертата? Приятного в этом мало, уверяю вас. Да и не буду обнадеживать, скорее всего, с вами все-таки поедет мама Екатерины, ибо не думаю, что хоть еще кто-то возгорит желанием.       Класс на мгновенье притих, переваривая всю эту безрадостную для себя информацию, и кабинет на время поглотило угрюмое молчание, а затем голос робко подал Вовка:       – Александр Владимирович?..       – Говори уж, Красильников.       – А что если… что если вы поедете с нами? – одноклассники вдруг единодушно согласно забурчали, как рой пчел, что придало силы голосу Вовки. – А что? С вами нас легко отпустят. И вы за нами сами можете прекрасно присмотреть.       – А еще чего вам надобно? – хмыкнул математик. – Мне что, больше заняться нечем?       Я, уже потерявшая веру в эту поездку, резко подняла безразличный взгляд от столешницы и, вмиг оживившись, навострила уши.       Если подумать, это было бы просто отличнейшим решением! Даже если отпустить мое предвзятое отношение к математику, то, трезво смотря на вещи, нельзя не отметить, что, невзирая на строгость к дисциплине на своих уроках и требования не прогуливать, Александр Владимирович никогда не донимал класс нравоучениями вроде тех, что ежедневно читала нам Марья Алексеевна, и никогда не отчитывал за максималистические подростковые замашки, острил – да, насмехался/изгалялся – да, но чтобы устраивать целую бучу с последующим созывом комиссии и вызовом в школу родителей по поводу того, что от кого-то пахнет алкоголем или кого-то видели из нашего класса с сигаретой – определенно нет. Вот с чем-чем, а с этим проблем никогда не возникало. Математик лишь раз попросил включить мозги, не быть совсем уж умственно отсталыми и не курить прямо за школой. То есть не делал проблемы из ничего.       «Воевать с вами из-за курения – то же самое, что бороться против ветра. Ты, конечно, можешь попробовать, можешь даже кричать на него, руками поразмахивать, вывихнуть себе плечо от усердия, но ничего толкового с этого не выйдет. Ветер как дул, так и будет дуть», – сказал он как-то.       Из двух зол всегда выбирают меньшее. Вот и одноклассники, по всей видимости, решили, что уж лучше с ними поедет математик, чем ненормальная скандалистка-моралистка Ерохина, и теперь принялись жарко просить учителя поехать с ними.       – Ну Александр Владимирович, ну пожалуйста, ну поехали! Ну вы же наш классный руководитель! Ну давайте! Ну пожалуйста! – нестройным хором запричитали ученики со всех сторон.       – Я без вас ваще никуда не поеду! – воинственно заявил громче всех Вовка под бурное одобрение своих товарищей.       – Да, давайте все поедут, а Красильников нет! – выкрикнул еще кто-то. Следом предсказуемо началась возня с выяснением отношений.       – А давайте вы сейчас прекратите вопить и послушаете меня, – оборвал царившую в классе вакханалию Александр Владимирович. – Красильников! – громко окликнул он по-прежнему ругающегося с соседом по парте парня. – Клянусь, еще хоть одно слово от тебя, и ты никуда не едешь.       – А че они!.. – начал было Вовка, но, нарвавшись на предупреждающий взгляд учителя, подавлено смолк.       – Девятый класс, а ведете себя, как детсадовцы. Как абсолют стремится к нулю, так и вы стремитесь к деградации, – с гримасой недовольства протянул математик. – Неужели я так сильно похож на мазохиста, чтобы добровольно провести с вами больше, чем два часа, да еще и вне школы, да еще и следя, чтобы вы не поубивались, да еще и на добровольных началах? Извините, дети, альтруизм абсолютно чужд моей натуре и границы моей доброты дальше этого класса не распространяются.       – Ну пожа-а-алуйста, – опять привычно завыли со всех сторон.       Александр Владимирович тяжело вздохнул.       – Говорю в последний раз, – уже серьезно сказал он. – Я с вами никуда не поеду. Не хотите ехать с родителями? Прекрасно. Не езжайте. Ничем вам помочь не могу. А теперь все свободны, до свиданья.       Однако наш класс так быстро сдаваться был не намерен. Еще более пяти минут одноклассники пытались упросить своего классного руководителя поехать с ними, но, так ничего и не добившись, кроме становившихся все более и более раздражительными и язвительными отказов, впали в тоску и начали наконец разбредаться по домам, полные пессимистического настроя..       – Даш! – дернула меня за рукав Маша, привлекая мое внимание. – Слушай, ты же сейчас остаешься?       – Ну да…       – Можешь уговорить Александра Владимировича все-таки поехать с нами?       Именно это я и собиралась сделать, но для конспирации сделала удивленное лицо и глупо захлопала глазами:       – Почему я? – тоном, достойным любой идиотки из рекламы стиральных порошков, спросила я, но тут же поймала красноречивый взгляд голубых глаз Федора и стушевалась.       – Ну… мне кажется, что он может тебя послушать, – сказала, чуть нахмурившись, Маша. – Тогда же он не стал меня исключать из-за тебя, а вдруг и сейчас передумает.       «Или просто в очередной раз посмеется», – безрадостно пронеслось в моей голове.       – Я попробую, – уклончиво ответила я, чувствуя себя неловко от взглядов Егорова.       – Давай, Дашка, вся надежда на тебя, потому что, если поедет мама Ерохиной, я лично никуда не еду!       И на этой мало оптимистической ноте Машка с Федей вышли из кабинета. Я проводила их глазами и поежилась.       Иногда мне казалось, что хоть Сивцева и не знает, что нас связывает с учителем, в отличие от Егорова, но каким-то невообразимым образом подсознательно чувствует это.       Другие же ученики, благо, не обладали ни знаниями, ни предчувствиями моих друзей, и поэтому в течение пары минут покинули класс, даже не обратив внимание на меня.       Для верности прождав еще пару минут (мало ли кто здесь мог что-нибудь забыть и вернуться), я неспешно подошла к учительскому столу, за которым Александр Владимирович опять перебирал какие-то бумаги.       – Опять документы? Завучи в нашей школе вообще работают? – проворчала я, прислоняясь спиной к столу и раздраженно шаркая ногой по полу.       В последние дни математик то и дело разбирал бумаги. И все бы ничего, ведь то, что наша школа постоянно загружала своих учителей всяческой документацией, было для меня уже давно привычным, но именно сегодня мне хотелось немного внимания по случаю сдачи первого в жизни экзамена.       – Нет, Дарья, в этой школе работаю только я и вахтерша, – серьезно сказал мне он, не отрываясь от своих бумаг.       – Не смешно…       – А кто тут смеется? Работа классного руководителя, увы, сводится не только к вправлению мозгов особо недалеким, но и к рутинной бумажной работе. Вот и сегодня у меня забит весь день.       Внутри меня кольнуло острое разочарование. Казалось, что я вечность его не видела, и вот между нами опять дела…       – И что, мы сегодня не встретимся? – спросила я.       – Извини. Слишком много дел.       – Каких дел?       – Это допрос? – он мимолетно скользнул по мне изучающим взглядом, и я сразу стушевалась, тем более в его голосе не слышалось привычных теплых ноток.       Он опять принялся за документацию, а я, опустив голову, безрадостно уставилась на свои руки, раздумывая, уйти ли обиженно сейчас (что, безусловно, будет слишком по-детски), или продолжать допытываться, что там у него за дела, или громко обидеться, или попытаться все-таки его убедить пойти с классом в лес.       Вообще наш класс долго решал, где он будет праздновать свой выпускной: сто раз это обсуждалось и каждый раз менялось место проведения. Сначала мы хотели устроить выпускной на теплоходе, потом в ресторане, потом в каком-то клубе, потом вообще у кого-то на даче.       И постоянно кого-то что-то не устраивало: то морская болезнь, то не нравилась громкая музыка, то в ресторане будет скучно, то дача находилась не пойми где. Идеальным вариантов в итоге оказался всеобщий выезд на шашлыки, хотя и тут было множество диспутов (некоторые девочки хотели выпускной с красивыми платьями), но так как класс у нас физико-математический и мальчиков было все же больше, на голосовании победили именно они.       В итоге все сошлись на том, что красивые и нарядные все будут на официальной линейке, а на самом выпускном главное, чтобы было весело. И даже я (выступавшая ярым противником клубов и чужих дач) осталась довольна окончательным решением. На природу мне всегда было радостно выбраться, а в клуб меня бы не загнали и под дулом пистолета.       – Александр Владимирович?..       – Я тебя внимательно слушаю, Дарья.       Я воровато скосила на него глаза.       – Вас сейчас ежедневно закладывают отчетностями?       – Фактически.       – И что же? Вам еще не надоело?       – Надоело, – тотчас подтвердил учитель.       – Тогда почему бы не отложить пока эти бумаги и, допустим, через четыре дня не отправиться вместе со всеми на природу?       – Дарья, золотце мое, ты, кажется, сильно хочешь, чтобы меня выперли с работы за две недели до отпуска? – спросил Александр Владимирович, поднимая на меня глаза. – И мало того, ты хочешь, чтобы я провел день с классом идиотов, от которых я страшно устал за добрые четыре месяца классного руководства.       Я вдруг почувствовала себя виноватой. Под пристальным насмешливым взглядом мужчины растаял весь свой настрой.       – Пытаешься очистить мою карму на сто лет вперед или просто хочешь сделать из меня героя добра? – елейным голосом проговорил учитель, вопросительно наклоняя голову набок.       – Вы злитесь, – вздохнула я.       – Скорее веселюсь.       – Это что, плохая идея?       – Мягко скажем, что она не в моем вкусе.       – Александр Владимирович, ну пожалуйста, – я встретилась с ним глазами и увидела в них смех, что сразу заставило меня вскипеть и поменять молящий тон на требовательный: – Если вы не сделаете этого, я вас не прощу.       Произнеся это, я чуть было не вздрогнула от того, насколько это прозвучало по-детски, но остановиться уже не могла.       – Сколько драматизма. Ты пытаешься меня шантажировать? – Александр Владимирович изумленно поднял бровь и окинул меня внимательным взглядом, точно думая, что я не настоящая, а какая-то оптически-звуковая галлюцинация.       Я поморщилась.       – Какой же это шантаж? Я просто хочу, чтобы вы сделали то, что мне нужно, любой ценой.       Мужчина нежно отвел прядь с моего лица.       – Ну, это и есть основа шантажа, мой падший ангелочек.       Я громко втянула в себя воздух.       – Если вы этого не сделаете, я…       – Ты – что? Давай выясним, как далеко тебя завело мое пагубное влияние.       Едва удерживаясь от того, чтобы не сорваться на крик, я стиснула зубы и замолчала. Похоже, этим мне ничего не добиться, Александр Владимирович не будет делать того, что не хочет, как бы ни было это важно для меня.       Обдумывая непростую ситуацию, в которой я оказалась (и не сможем встретиться, и выезд на природу отменяется, и в очередной раз показала себя полной идиоткой перед математиком), я нетерпеливо мотнула головой и наткнулась на ироничный взгляд учителя.       – Извините, – отвернувшись, мрачно проговорила я. Настроение было испорченно окончательно. – Видимо, не выходит у меня шантаж.       – Ничего, – Александр Владимирович улыбнулся. – Научишься когда-нибудь.       – Да… Мне пора, пока, – я отстранилась от стола и повернулась в сторону выхода.       Он удержал меня за руку.       – Ты такой ребенок.       Я не успела даже еще по-настоящему разозлиться, как в следующий же миг он притянул меня к себе и поцеловал. Все внутри меня опалило теплом, все мысли в голове разбежались, как мальки в воде. Я почувствовала, как нежно легли его руки на мою талию, как я сама впилась пальцами в его плечи, как знакомое вязкое желание начало плавиться внутри меня.       – Мы правда не сможем сегодня увидеться? – прошептала я, когда он отстранился, уже в глубине души смирившись с его нежеланием ехать с классом.       Он провел пальцами по моему слегка нахмуренному лбу, сглаживая складки, глаза его мягко блеснули.       – Увы, – ответил Александр Владимирович, все еще удерживая меня. – Знала бы ты, как мне самому «хочется» этим заниматься.       – Ну, так может…       Его пальцы, соскользнув с моего лба, невесомо накрыли губы, прерывая поток моих слов.       – Не может, – покачал он головой.       Из школы я выходила в смешанных чувствах. Конечно, меня злило то, как он относился к нашему классу. Даже будучи классным руководителем вот уже несколько месяцев, он так и не переменил своего язвительного отношения к девятому «Б». Что странно. До классного руководства он, конечно, не отличался толерантным обращением, но хотя бы в своих саркастичных высказываниях был скорее добродушен, чем агрессивен. А вот после назначения и вообще как будто за людей свой класс не считал. Я как-то даже спрашивала его об этом, чтобы получить привычный размытый ответ: «мне просто надоело», вызывающий еще больше вопросов. Что именно ему надоело? Классное руководство? Наш класс? Работа учителя? Школа в принципе? Но, несмотря на это, учитель он был и правда хороший, одноклассники хоть и побаивались его, но не могли не любить и не уважать за профессионализм. Потому что вот в чем-чем, а в математике наш класс был силен, как никто другой из параллели девятых классов. Причину его «ярой» нелюбви к нашему классу я так и не могла понять, ведь вначале все было по-другому.       Да и после нескольких дней нашей размолвки (наш класс усиленно готовился к предстоящему ГИА по русскому) оказывается, что у него опять дела, что было обидно до чертиков.       Дома было особо нечего делать. Братец, у которого уже начались летние каникулы, оккупировал компьютер и не хотел сдавать позиции даже под угрозой смерти. Он с друзьями только-только начал осваивать прелесть сетевых игр, и оторвать его сейчас от компьютера было фактически невозможно. Я хотела было полистать книгу (и осилить, наконец, «Горе от ума» полностью), но была в слишком расстроенных чувствах для чтения. Естественно, ни о какой подготовке к ГИА по математике и речи не было.       От скуки валяясь в своей комнате на кровати в позе медузы, я опять чувствовала себя ужасно одиноко. Была даже отчаянная мысль позвонить Машке, которую я, к счастью, сразу от себя отогнала.       «Интересно, что он сейчас делает?» – думала я, задирая ноги к потолку. – «Может, позвонить ему? Да нет… какая глупость! Или позвонить? Чтобы – что? Что я скажу? Бред. А вдруг он освободился? Тогда бы сам и позвонил…».       Увлекшись внутренними противоречивыми идиотскими диалогами и спорами с самой собой, я почти перестала замечать время.       Мирно тикали часы, и день начал клониться к вечеру – обои в моей комнате начали приобретать теплый оранжевый оттенок от клонившегося в закат солнца. В дверной скважине в прихожей скрипнул ключ: это вернулась с родительского собрания мама, и я на сильно затекших ногах побрела ее встречать.       Я как раз накрутила себя до того, что сердито думала о том, что математик всегда ставит свои интересы превыше чужих, как узнала от мамы, что в лес по случаю выпускного нас поведет не мамаша Ерохиной, а сам Александр Владимирович.       – Как это? – тупо переспросила я, следуя за мамой, как колючка репейника, по пути прямо на кухню.       Она тяжело поставила пакет с продуктами на стол.       – А вот так, – устало вздохнула мама, убирая лезущую на лоб прядку. – Сначала, как всегда, хотела пойти Регина Валерьевна (мать Ерохиной), но в последний момент ваш классный руководитель… Александр… эм, как же его?.. Викторович?..       – Владимирович, – подсказала я.       – Да-да, Александр Владимирович сказал, что может сам прекрасно справится и для женщины будет малоприятным и хлопотным занятием присматривать за вами. Все согласились.       Мое сердце забилось быстро-быстро, как бьются крылышки у колибри.       – Что, правда-правда? – не могла уняться я.       Мама тонко улыбнулась мне:       – Правда-правда.       От плохого настроения не осталось и следа. Теперь я в прекрасном расположении духа стала помогать маме разбирать пакеты с продуктами и даже сама предложила помочь приготовить ужин (что для меня ужасно нехарактерно, ибо кухня и я не созданы друг для друга).       Натирая на терке морковь, я, не переставая улыбаться, вкратце рассказала про ГИА по русскому маме.       – Ты умница, – похвалила меня она. – Я заметила, что все как будто стали учиться лучше, может, из-за аттестата, а может, и из-за классного руководителя. Дашунь, кстати, а давно у вас новый классный руководитель? Что-то ты мне про него не рассказывала, я даже удивилась, думала, у вас все еще Марья Алексеевна.       Пожав плечами, я усердней начала тереть морковь:       – Ну, так недавно… Просто к слову не пришлось.       – А он у вас такой симпатичный, – вдруг разоткровенничалась со мной мама, лукаво кося на меня глаза. От неожиданного перехода я даже морковь выронила. – Очень приятный молодой человек.       «До жути приятный. Ты еще на его уроках не была», – пробурчала про себя я, нырнув под стол в поисках рыжего корнеплода.       – Наверно, все девчонки у вас сейчас строят глазки.       «Ну да, так и представляю себе».       – Сколько ему лет?       Промывая упавшую морковь под раковиной, я, не оглядываясь, ответила ей:       – Тридцать пять.       – Еще молодой… – протянула мама. – Ну, и как?       Мыть морковь дольше было глупо, поэтому, повернувшись, я сделала как можно более непроницаемое лицо, хотя щеки так и горели.       – Что как? – вопросом на вопрос ответила я.       – Нравится тебе?       – Мааам! – простонала я, не зная, куда деть от нее свое горящее лицо. Что может быть более неловким, чем подколы родной матери про противоположный пол?       – Ну ладно-ладно, – засмеялась она. – Я же шучу.       Однако мой дискомфорт от этих провокационных вопросов не спал, и, закончив тереть морковь, я быстро ретировалась в свою комнату под предлогом подготовки к экзамену. А сама, оказавшись в комнате, как не в себе, начала мерить ее шагами с горящим лицом, внутренне разрываемая на части от переполнявших меня эмоций.