Математический класс

      Утро следующего дня выдалось солнечным.       Давно я так не радовалась погожим дням. В последние дни мне было абсолютно все равно, что там происходит за окном, но сегодня хотелось искренне радоваться прекрасной погоде.       В доме, когда я тихо отперла входную дверь, стояла сонная тишина. Мама с братом, скорее всего, еще спали, и не мудрено в шесть-то часов утра! Я, стараясь сильно не шуметь, кинула на тумбочку в коридоре ключи и скинула с себя кеды. Буквально на цыпочках покралась в глубь дома.       – Нагулялась? – послышался голос позади меня, когда я уже взялась за ручку двери, ведущей в ванную комнату.       Вздрогнув всем телом от неожиданности, я, обернувшись, увидела стоящую в коридоре маму.       Отлично!       – Эм… привет, мам, – пробормотала я в повисшей неловкой паузе.       – Ты не забыла, что сейчас еще учебные будни? – спросила женщина, которая хоть и согласилась вчера по телефону, чтобы я переночевала минувшей ночью у «Маши», однако очень не любила, когда подобные ночевки происходили в дни, когда надо идти в школу. – Не выспалась, наверно… Пошла бы уже в школу с Машей.       Хорошая идея, но вот только ночевала я не у Маши...       Я безразлично пожала плечами:       – Хотелось сменить одежду перед учебой.       Мама спокойно кивнула, не сводя с меня пристального взгляда. Устав стоять в коридоре, я прошла в ванную, оставив дверь открытой на тот случай, если мама еще будет что-то говорить.       Что-то было не так между нами, но я не могла понять что…       Из зеркала над раковиной на меня смотрели огромные глаза с неестественно расширенными зрачками. Я не выглядела сонной, хотя и правда не выспалась этой ночью, однако чувствовала себя бодрой, как никогда. Я была совсем не похожа на себя вчерашнюю замученную и полную неестественного равнодушия к окружающему. Сегодня мне хотелось жить, радоваться и улыбаться.       Умывшись и почистив зубы, я начала медленно расчесывать волосы, и только сейчас с удивлением поняла, что было не так в общении с мамой. Сегодня, выслушивая ее наставления, я впервые, наверно, за все время не испытала грызущего чувства вины за очередную ложь, а лишь усталое раздражение, из-за того, что меня опять сейчас начнут донимать бесполезными расспросами.       Она меня раздражала. Это было ужасно нетипично для меня. И похоже что мама это поняла.       Она появилась тихой тенью на пороге ванной.       – Ты стала такой… взрослой, – пробормотала мама.       Я не ответила. Взрослая? Пускай будет так.       Кинув на нее быстрый взгляд через отражение зеркала, я заметила, что в глазах женщины мелькнула грусть. Но во мне все равно не проснулось и тени вины за это.       – А я билеты взяла, – добавила моему отражению мама.       – Какие билеты? – устало спросила я, завязывая волосы в хвост.       Почему-то вспомнилось, что через две недели начинаются экзамены. Надо немного позаниматься, а то я что-то совсем забросила учебу.       – В Королев. К бабушке. На двадцатое число билеты, это уже после ГИА. Помнишь, мы говорили? Как раз все сдашь, вот и поедем.       Я замерла. Точно, был такой разговор. Как же я могла забыть? Вся прошлая неделя просто слилась в единое месиво из школы, пустых разговоров и автоматических ответов. Однако сейчас все изменилось…       – Я не могу, – покачала головой я. – Мам… а если я завалю что-то и придется пересдавать? Нет, я не поеду.       – Дашунь, ты и завалишь? – искренне улыбнулась от этого «абсурдного» предположения мама. – Брось-ка это. Бабушка давно нас всех ждет.       И я вдруг с тошнотворной ясностью поняла, что вполне способна завалить любое ГИА, лишь бы остаться в городе с ним и никуда не ехать. Осознание этого шокировало меня, но сделать с самой собой я ничего не могла. Я не могла без него.       – Я не поеду.       – Даша, ты… – начала было она.       – Я. Не. Поеду. – с нажимом повторила я.       «И никто меня не заставит».       666       А вся следующая учебная неделя прошла привычным для меня цветастым калейдоскопом. Дни, уроки, люди и события вокруг меня сменялись, как в быстрой яркой карусели, время для меня потекло с удвоенной скоростью. Так всегда бывает, когда долгое время ты был несчастен и скован страхами, а после внезапно все страхи развеялись, а сердце снова радостно забилось в груди. Находясь в таком состоянии, просто физически невозможно уследить за временем.       Это все было чертовски странно.       Еще пару дней назад меня съедала заживо жгучая боль, я самой себе напоминала ходячий труп, не иначе. А сейчас…       Я просто поняла, что хоть печали и страдания надолго остаются в памяти, вгрызаются в сознание и мучают тебя в моменты, когда ты полностью разбит и морально и физически, но всё же они бледнеют, выцветают, исчезают и меркнут под оглушающим напором счастья. А еще воспоминания о таких событиях, как поездка на поляну, полную первых подснежников, переживают их.       Страхи, мучившие меня все это время, исчезли. Я была счастлива.       Угрозы Макса, которые ранее были для меня настоящим концом света, грозившим разрушить всю мою жизнь, сейчас стали для меня несущественными. Ему никто не поверит, доказательств у него нет, а Александр Владимирович никогда не купится на шантаж, чего я так боялась раньше.       Однажды мы встретились с Высоцким на большой перемене на лестничном пролете между вторым и третьим этажом. Между нами состоялся короткий зрительный контакт, и тогда, кажется, он все понял и, отвернувшись от меня, безразлично спустился дальше вниз по лестнице, так ничего мне и не сказав. Я же продолжила подниматься, и мне было при этом глубоко плевать на то, какие выводы он сделал.       Все вернулось на круги своя.       Почти каждый день мы с ним встречались после уроков. Репетиторства по математике почему-то опять отошли на второй план. Хоть ГИА было все ближе и ближе, мне просто стало не до него, у нас всегда находились дела поинтереснее.       Конец апреля был самым благодатным временем весны, когда над городом еще не стояло ужасающей жары, но и не было холодно, а в воздухе плавало предчувствие лета. Поэтому чаще всего я просила его отвезти меня на природу, где мы могли находиться вместе долго-долго и делать что угодно. Я любила бывать с ним на свежем воздухе, я любила гулять по лесу и валяться на поляне. И при этом я не боялась, что нас кто-то может «застукать». И, конечно же, были разговоры, диалоги, его остроты и мои бесконечные детские выходки, за которые не было стыдно. Никогда в жизни я еще столько не смеялась, как с ним. И было счастье... Романтика и поцелуи в кружащем голову воздухе весны. Было всё, чего мне так хотелось — и понимание, и гармония, и покой... и огромная, не умещающаяся во мне любовь. Александр Владимирович дарил мне такое чувство, когда кажется, что через минуту я сойду с ума от счастья.       Я действительно горячо полюбила прогулки по лесу, хотя раньше не очень-то их и жаловала. Просто не понимала, почему некоторые люди так любят гулять среди этих бесконечных деревьев и что в этом такого, пока на собственном опыте не поняла, что значит настоящая прогулка по лесу. Хотя затащить в лес учителя мне было порой невозможно. Он не очень любил это.       В лесу, когда мы заходили в его глубь, тень и свет переплетались между собой причудливым узором. Отчего-то мне ужасно нравилось, когда по лицу Александра Владимировича скользили блики, он от этого казался таким живым и расслабленным, практически веселым. Хотя и убеждал меня в том, что ненавидит бестолковые прогулки, будь то по городу, будь то по лесу, и вообще не принимает ничего, что не имеет за собой конечной цели, вроде бесполезного наматывания кругов по лесу.       – Лучше бы прошли с тобой новый раздел в тригонометрии, – каждый раз недовольно тянул мужчина. Но я, пропуская мимо ушей ворчание, тянула его за руку дальше в лес.       «Какая к черту тригонометрия, когда вокруг такая красота?!» – недоумевала я.       В подмосковном лесу, куда мы постоянно ездили, было совсем тихо. И волей-неволей приходилось приглушать голоса, что добавляло дополнительной атмосферы нашим прогулкам. Ну и, конечно, без «приключений» не обходилось. Каждый день – что-то новое.       Я отчего-то была абсолютно уверена в том, что в подобных лесах никакой особой живности не водится. И как-то раз чуть ли не до смерти перепугалась, когда с громким шорохом из куста мне под ноги выпрыгнул живой юркий комок светло-серого цвета, который, правда, тут же ускакал дальше и который я вначале приняла за одичавшую кошку. И лишь после запоздало сообразила, что это была всего-навсего куница… И ладно, вру. Сообразила это не совсем я.       Когда что-то непонятное выпрыгнуло прямо на меня, я от неожиданности и страха захлебнулась собственным громким визгом и, не успев подумать, повисла мертвой хваткой на руке учителя.       Который, естественно, ни мог этого не прокомментировать в своей излюбленной манере.       – Что такое, Дарья, испугалась куницы? – насмешливо спросил меня мужчина, глядя на мое перепуганное лицо и крепко сжатые на его руке пальцы. – Ты хочешь, чтобы я нес тебя на руке? Или просто качать тебя в воздухе, пока не будешь в полном восторге?       Мне очень хотелось сказать, чтобы он не обращался со мной, как с ребенком, но я не смогла. Следом за диким испугом к горлу подкатил смех. Выпустив, наконец, его руку, я опустилась на ватных ногах на мшистую землю, сотрясаясь от хохота.       – Господи… – сквозь слезы и приступы непрекращающегося смеха, бормотала я. – Испугалась, хуже чем… даже на вашем… уроке…       И я опять захлебнулась в новой судороге хохота, сковавшим все тело.       – Что бы это могло значить? – обманчиво мягким тоном поинтересовался Александр Владимирович.       – Ну, просто эта… кошка…       – Куница, – лекторским тоном поправил он.       – Да, эта куница… так неожиданно выпрыгнула, прям как вы когда… – я хотела было пуститься в объяснения, когда мужчина присел рядом со мной и коснулся пальцами моего подбородка.       – Попробуй только привести это сравнение. Мы посреди страшного темного леса, Дарья, и ты уже можешь отсюда и не вернуться, и никто не узнает, что я был последним, кто тебя видел.       Лес, в котором мы были, вообще никак не подпадал под характеристику «страшный» и «темный». А интонации Александра Владимировича скорее веселили меня, чем пугали.       – Вы пугали весь 9 «Б» и похлеще, чем сейчас меня перепугала эта куница, – фыркнула я.       – Любим неприятности, да?       – А что такого? Милый зверек…       – Нет, ты меня совсем не слушаешь, – вздохнул он.       – А не надо всех запугивать!       – Я тебя предупреждал.       Своими пальцами он запрокинул мне голову, и в тот же миг поцеловал меня. Все во мне немедленно откликнулось на этот поцелуй, и я даже чуть не забыла предмет нашего спора.       – Кажется… вы грозились закопать меня в лесу, а не целовать, – промямлила я, когда он отстранился.       – Закопать тебя в лесу? – притворно ужаснулся он. – Меня пугают твои фантазии. Дарья, золотце мое, теперь я еще и маньяк? В чем еще меня уличишь?       Меня так и подмывало колко ответить ему что-нибудь в ответ, но если прошлое меня чему-то и научило, так это тому, что бессмысленно вести с ним споры. Я просто в очередной раз взорвусь, а после сделаю все в точности так, как того хочет он. Да и способность к полемике не входила в число моих сильных сторон: слишком уж я вспыльчива. Лучше запомнить этот момент, а после припомнить при удобном случае.       – Ни в чем я не собираюсь вас уличать, – пожала я плечами и даже выдавила из себя улыбку. – Пойдем дальше?       Александр Владимирович смерил меня взглядом «вижу все твое женское коварство насквозь», выпрямился, подавая мне руку, и я легко поднялась вслед за ним. Мы продолжили идти дальше вглубь леса.       И если учитель предпочитал идти молча, думая на ходу о чем-то своем, мне же, естественно, молча идти не моглось.       Обычно я не очень многословный человек, но отчего-то, оказываясь наедине с учителем, меня всегда прорывало на бесконечные разговоры и пространственные вопросы. И если эта моя особенность и раздражала мужчину, он пока этого не показывал.       – Александр Владимирович?.. – наверно, в сотый раз за этот день полуспросила, полуокликнула его я.       – Что, Дарья? – лениво отозвался он.       Я, ускорив шаг, поравнялась с ним на лесной тропе, и с интересом поглядывая его лицо, выдала свой очередной «гениальный» вопрос:       – Почему вы никогда ничего о себе не рассказываете?       – Ты серьезно? – искренне удивился учитель. – И что ты вообще имеешь в виду «рассказать о себе»? Нудно повествовать в длиннющем монологе всю свою сознательную жизнь с пяти лет?       «Было бы неплохо».       Против воли мое лицо грозно насупилось. Я действительно мало что знала о нем, и не то чтобы это начало меня сильно беспокоить именно сейчас, но все связанное с этим человеком вызывало во мне интерес. А он длил мои мучения и никогда не давал мне полных ответов на интересующие меня вопросы.       – Хотя бы не отвечать вопросом на вопрос, когда я что-то о вас спрашиваю! – буркнула я.       – Я постараюсь.       Я закатила глаза, слыша в его голосе сарказм, но решила не сдаваться.       – Почему вы никогда не отвечаете прямо на мои вопросы?       – Потому что не верю в однозначность слов, – отозвался он с иронией.       – Ответьте честно!       – А что такое «честность», Дарья? Хочешь поговорить о людских добродетелях?       – Вот вы опять! – в очередной раз взорвалась я от негодования, а глаза учителя лишь лукаво блеснули, вводя меня еще в большее раздражение. – Всегда пытаетесь увести меня в сторону, когда речь заходит о вас… Разговора опять не получится.       – Ты придумываешь проблемы из ничего.       Я гневно вспыхнула от его снисходительной улыбки, так обычно улыбаются провинившимся детям, которые сами не осознают, что не правы. Однако этого оказалось достаточно, чтобы я обиженно замолчала. И еще какое-то время мы шли молча.       И, естественно, долго молчать я была не в состоянии.       – Простите… – выдохнула я, наконец, расстроено качнув головой. – Мне просто не нравится то, что я так плохо вас знаю. Я не уверена даже, что смогу это объяснить! Мне нечего от вас скрывать, Александр Владимирович, тогда когда вам.... наверно есть что. И я даже не хочу сейчас с вами спорить, но иногда меня просто распирает от желания сделать все вам назло! И…       Учитель не выдержал и рассмеялся, перебив этим мою сбивчивую речь, и я уязвленно хотела было стукнуть его по плечу, но он легко перехватил мою руку. Замерев на месте, я терпеливо ждала, когда он прекратит смеяться, и молча кипела внутри от негодования.       – Ох, извини, Дарья, – пробормотал он, справляясь со смехом. – Можешь дальше изливать душу.       – Вы всегда только смеетесь надо мной!.. – гневно воскликнула я, наверно, в сотый раз в своей жизни.       – Если бы я видел в тебе только мишень для своего остроумия, то вряд ли бы сейчас мы находились вместе вне школьного учреждения.       Сердце забилось чаще, но я все же проворчала:       – Хоть вы так и говорите, но…       – Если говорю, значит так и есть, – вкрадчивым голосом заметил Александр Владимирович. – Я не стал бы тебе врать, я бы ушел от ответа.       Для меня его слова сейчас были даже больше чем признание. Что-то теплое разлилось внутри меня, самой себе я казалась такой счастливой. И на этом мои нотации подошли к концу, и, повеселев я снова начала болтать практически обо всем, что приходило в мою голову.       А на небе начинало медленно смеркаться, хотя отчего-то тепло из нагретой за день земли не уходило. Сейчас, валяясь на полностью поросшей травой поляне, положив голову ему на колени, мне было спокойно и хорошо, как никогда. А наш разговор с учителем, начавшийся с обсуждения полезности (а точнее, бессмысленности – по словам Александра Владимировича) альтруизма в жизни, зашел совсем в другую странную сторону.       – Ответьте… только честно, – отрешенно пробормотала я, на миг испугавшись его последних слов. Мои глаза не мигая уставились на кроваво-оранжевое полотно неба над собой, а сердце тяжело стучало в груди. – Вы сами говорили, что ненавидите скуку в любых ее проявлениях… Вы тогда говорили только о работе или?..       Учитель негромко рассмеялся, а потом признался:       – Меня не перестают удивлять масштабы твоей мнительности. Однообразие, действительно, убивает. Но не волнуйся, Дарья, мое отношение к тебе давно уже… имеет под собой другую почву. Это уже не просто интерес.       Он рукой взъерошил свои волосы, и, когда опускал их, его пальцы ненароком задели мое плечо, а после зарылись в траву. По коже, где он коснулся меня, прокатилось живительное тепло, и я тихо вздохнула. Этот день нужно выделить явно красным в календаре: уже второй раз за прогулку он открыто говорил о своих чувствах…       Чертовски странно. И мне явно нужно было быстрее пользоваться моментом.       – То есть? – спросила я.       – То есть – что, Дарья? – вопросом на вопрос, как всегда, впрочем, ответил он. – Что ты хочешь от меня услышать?       Я медленно привстала с его колен, оперевшись локтем о землю, и с интересом взглянула в его расслабленное лицо, закрытые глаза, мягко изогнутые в полуулыбке уголки губ. Сегодня и правда было тепло, и он был в одной рубашке, пиджак остался в машине, верхние пуговицы были расстегнуты, обнажая его шею, и я с трудом сдержала в себе порыв прикоснуться к тому месту, где особенно сильно бился пульс.       – Правду, – не думая сказала я, по-прежнему не сводя с него глаз. – Я хочу услышать от вас правду.       – Правда – понятие относ…       – Прекратите издеваться!       – Когда это я над тобой издевался?       – Сейчас, например!       – Ты же не отстанешь, да? – все еще не открывая глаз, с тоской спросил Александр Владимирович.       – Не отстану, – кивнула я головой.       Он тяжело вздохнул, непроизвольно вызывая у меня улыбку. Все-таки, наверно, я в конец его достала…       – Я всегда говорю тебе правду, если ты еще не поняла. Ты мне нравишься… – на этих словах я ощутимо вздрогнула, - и нет, не потому, что мне доставляет удовольствие над тобой издеваться. И даже не потому, что ты не перестаешь каждый день меня удивлять. Нет… Дело в другом. Ты настолько дорога мне за то только, каким я становлюсь, когда ты рядом.       Я не знала, как реагировать на его слова. Бешеный жар залил все мое лицо, никогда еще прежде его слова так не волновали меня, как сейчас. Что, правда, не помешало мне с сарказмом выдавить из себя:       – То есть человеком с явными наклонностями садиста? – весело спросила я охрипшим от волнения голосом, думая о том, что его влияние на меня до добра точно не довело. – Манипулятором и диктатором, который не имеет за собой никаких моральных и этических принципов?       – Хмм… Вообще-то я хотел сказать, что человеком, который умеет чувствовать. Но твой перечень меня впечатлил, пожалуй, я закажу тебе свою эпитафию.       Вот уж дудки!       Я хмыкнула, и, не сдержавшись, все-таки невесомо провела пальцами по его скуле. Александр Владимирович раскрыл глаза, и на мгновенье меня будто прошибло током. У него были сейчас такие глаза… зеленые-зеленые и блестящие, словно блики в стакане с абсентом.       – И вообще, Дарья, откуда вдруг такая наглость? – недовольно протянул он с лукавой усмешкой на губах, что разом убивало всю его строгость. – Ты разговариваешь со своим учителем, между прочим. Попрошу больше уважения. Давно тебя никто к доске не вызывал или что?..       Я снова хмыкнула, а после, видя, как злорадно сужаются его глаза, опомнившись, воскликнула с паникой в голосе:       – Эй, вы, что это серьезно?!       Насмешливая усмешка на его губах была красноречивее любого ответа. И только я хотела возмущенно запричитать, как он в очередной раз разразился веселым смехом. По всей видимости, его крайне развеселило мое перепуганное лицо. Я картинно закатила глаза к небу, но все-таки не смогла сдержать улыбки.       Вечно у нас все под напряжением...       – Дарья-Дарья, а я уж и, правда, поверил, что ты больше не боишься меня, – выдохнул он, отсмеявшись. – Подумал, все!.. теряю хватку.       «Боюсь ли я его?» – не обращая внимания на его остроты, вдруг спросила я саму себя. – «Наверное… уже нет».       Александр Владимирович хотел было сказать что-то еще, когда я, сама не веря в собственную наглость, склонившись над ним, прошлась пальцами по его гладко выбритому лицу и неумело скользнула своими губами по его полураскрытому рту. Кажется, он вздрогнул от неожиданности, по крайне мере, его тело подо мной ощутимо напряглось.       Получилось, конечно, неловко и ни капли не чувственно, совсем глупо и по-детски, впрочем, как всегда, когда я пыталась сделать первый шаг самостоятельно.       Жар медленно начал заливать мое лицо, и я уже хотела отстраниться, когда его рот вдруг шевельнулся, ожил, раскрываясь, захватывая мои податливые губы, и ладонь взметнулась вверх и надавила мне на затылок. Я неустойчиво покачнулась, теряя равновесие, и фактически полностью упала на него, но было уже не до этого. Я с головой, без остатка погрузилась в этот томительно сладкий поцелуй.       Неожиданно он резким движением принял сидячее положение, и, вскрикнув от потери точки опоры под собой, я чуть не завалилась назад. Однако сильные руки подхватили меня, не давая упасть, и притянули к себе, усаживая на колени.       Боже, это было великолепно – целовать его, упиваться этими губами до головокружения, до какой-то полуобморочной истомы.       Я, тихо вздохнув, зарывалась пальцами в его волосы, поглаживая виски.       Где-то вдалеке в лесу кричали птицы, им вторил стрекот светлячков, я же жадно вбирала в себя его аромат, причудливо перемешавшийся с запахами дыма и полевых цветов, а еще с сильными и пряными запахами земли и травы. И если подумать… я так устала постоянно чего-то бояться, робеть, стесняться…       Устроившись у него на коленях поудобней, я уткнулась носом в его шею и жадно втянула носом его запах – терпкий, грубый, чувственный. В животе потеплело. Он начал поглаживать мне спину, плечи, руки...       Мои губы сильно пересохли. Воздух врывался в легкие сквозь раздвинутые зубы, высушивая рот.       Его пальцы уже были под моей рубашкой, гладили, надавили, прижимая к нему сильнее, и перед моими глазами поплыли радужные круги. Мы были оба полностью одеты, но отчего-то острым ощущениям, разливающимся внутри меня, это не мешало. Я чувствовала в себе нарастающее желание, и недовольство, раздражение вместе с ним – я не понимала, почему он медлил! Мужчина подался вперед, прижимаясь горячими, влажными губами к моей шее. Я почувствовала, как скользит по коже кончик языка, и едва не застонала от охватившего меня возбуждения.       От нетерпения я уже начала сама расстегивать пуговицы на его рубашке, как меня за запястье, перехватила его рука и отвела в сторону. Ничего не понимая, я подняла на него вопросительный взгляд и встретилась с его потемневшими глазами, которые обожгли меня ответным зеленым огнем.       – Не здесь же, – неожиданно подло ввернул мне мои же слова Александр Владимирович, отпуская мое запястье и убирая другую свою руку с моей талии. – Это не самое лучшее для этого место… по всем санитарным нормам.       Как же мне сейчас было плевать на все эти проклятые санитарные нормы! Хотя я и понимала, что лесная поляна – далеко не лучшее место для подобных уединений, но, с другой стороны, математический класс тоже как-то не очень подходил под это определение, однако с ним не возникло никаких проблем.       Он просто издевается!       С трудом подавив в себе стон разочарования, я, зажмурившись, сползла с него и упала на прохладную траву. Учащенный пульс бил прямо в уши, и я все не могла привести в порядок дыхание.       – Дарья, я удивлен… – донеся до меня его голос.       «Я тоже».       – Что с тобой вдруг случилось?..       «Не знаю…».       – Кто кого еще из нас развращает.       «Ну, конечно!».       Я медленно открыла глаза. Веки горели, как бывает после мучительной лихорадки. Надо мной было закатное небо. Странное, фантасмагорическое, сотканное из разных цветов, живое, дышащее…       Я дрожала в такт биению сердца, в губах бился пульс. Я облизала их и машинально провела зубами, чтобы стереть тут же остывшую влагу. Неожиданно мою руку обвили чьи-то пальцы и потянули куда-то вверх, поднимая на ноги. Пульс забился сильнее.       – Холодает. Поедем уже отсюда.       Сил моих осталось только на то, чтобы кивнуть. Статический ток между нами никуда не делся, как и острое желание.       Вообще это был очень приятный и солнечный день. Я бы очень хотела сохранить его во всех деталях в памяти. Правда, окончание этого дня, как всегда, подвело. Впрочем, у всего хорошего в моей жизни, как правило, есть тенденция заканчиваться на траурной ноте. Потому что в самый последний момент какая-то мелочь возьмет да и испортит собой все.       Когда мы уже практически подошли к машине, уже смеркалось и темнело. Я, активно споря с мужчиной о какой-то очередной ерунде, запнулась о свою же ногу и чуть не упала. Хорошо, что в последний момент меня под локоть подхватил учитель, помогая удержать равновесие. А после наставительно попросил смотреть внимательнее себе под ноги. И, естественно, не прошло и пары минут после его нотации, как я споткнулась о невидимые в темноте выступающие из-под земли корни дерева. Но, прежде чем упасть и больно расшибить себе колено, я успела в доли секунды взмахнуть руками, точно птица, и тоскливо подумать опять о том, что такая чертовщина происходит только со мной. Боль в колене после падения была какой-то адской, и я то сдерживала в себе стенания от боли, то смеялась над абсурдностью ситуации.       А после этого случая, что самое обидное, Александр Владимирович, просто наотрез отказался когда-либо водить меня в лес, как бы сильно я его не упрашивала. Но, несмотря ни на что, этот день отчего-то все равно воспринимался мной, как очень удачный, хотя, кажется, у учителя было совсем другое мнение на этот счет.       – Я человек вообще не суеверный. В приметы не верю, – как-то признался мне мужчина, когда я в очередной раз упрашивала его поехать в лес. – Но, как говорится, против рока не пойдешь. Кто мы такие, чтобы спорить с мирозданием? Если у иных черная кошка перебежит дорогу – это к неудаче, у тебя же, Дарья, есть своя собственная примета. Вот перебежит тебе еще когда-нибудь дорогу куница – знай, это не к добру. Вспомни слова своего мудрого учителя в этот момент и внимательно смотри себе под ноги, а не ворон лови. А чтобы оградить себя от своей же личной ахиллесовой пяты, лучше вообще держаться подальше от мест обитания куниц, ты не находишь?       – Очень смешно, – только и могла, что сухо выдавить в этот момент я.       Впрочем, мои страдания из-за отмены поездок на природу не продлились долго. В конце концов, это было не единственное место наших встреч, которое мне безумно нравилось.       666       А не успела я и оглянуться, как наступило начало мая. И в город предсказуемо ворвалась невыносимая жара. На небе ни облачка, зато солнце пекло так, будто решило отыграться за всю холодную зиму разом.       До государственной итоговой аттестации оставалось лишь несколько недель, что вводило в панику и ужас большинство моих одноклассников. Все как один начали усиленно готовиться к экзаменам. Федя, строго относившийся к качеству преподавания, и поэтому поменявший множество репетиторов, наконец, совсем недавно нашел «идеального», с которым теперь занимался фактически каждый день до позднего вечера. Вообще все в самый последний момент начали искать себе где-то репетиторов в срочном порядке. Даже Вовка, по его словам, нанял какого-то «чувака», который за малые деньги натаскивает его на ГИА по русскому и математике… По-моему, только Машка в срочном порядке не искала себе никаких репетиторов, считая, что за две недели ей вряд ли что-то вдолбят в голову, раз уж за год она ничего не поняла. Нет, она, конечно, готовилась к предстоящему ГИА, но по-своему.       Машенька где-то откопала заячью лапку, приносящую удачу, которую повесила брелком к себе на сумку. А еще в интернете вычитала про какие-то руны, которые, как уверяли в глобальной сети, если их нанести на руку, стопроцентно помогут сдать экзамены. Сивцева как-то перед контрольной по физике даже намазюкала черной гелевой ручкой несколько рун на своем запястье, а после получила «пятерку» за ту самую контрольную и свято уверовала во всю эту чушь. Ее даже не смущало то, что контрольную ту начисто списала у Феди… В общем, Маша запасалась к ГИА пятирублевыми монетками под пятки, рунами, заячьими лапками и, как это не парадоксально, телефоном с интернетом на случай того, если чудотворная «магия» все-таки не поможет.       Мне казалось, что я осталась единственным человеком, который не устраивал истерию по поводу ГИА. И нет, дело было не в том, что я была абсолютно уверена в себе и своих знаниях (хоть и давно уже прошла весь курс алгебры и геометрии за десятый и начало одиннадцатого класса), просто эмоционально я уже не была способна горячо переживать и волноваться по столь незначительному поводу, во мне будто перегорела та лампочка, которая отвечала за мою вечную мнительность и тревожность из-за пустяков.       Поэтому на стремительно приближающиеся экзамены мне было все равно. И я не знала даже, хорошо это или плохо. Однако моего равнодушия целиком и полностью не разделяли учителя и завучи в школе, с чего-то решившие, что если ребенок не запуган вдоль и поперек предстоящими ГИА/ЕГЭ, то он попросту не готов. На линейках (проводившихся сейчас чуть ли не каждый день) всем талдычили о постоянной подготовке, пугали «ужасами» уйти из школы со справкой, в общем, всеми силами старались нагнать страху на бедных детей, которые от переживаний и так были сами не свои.       Также ученикам уже в начале мая выставили четвертные оценки за последнюю четверть и на основе этого вывели годовые отметки. И как таковых учебных предметов у учеников девятых и одиннадцатых классов не осталось. Ну, кроме разве что основных: русского и математики. Да и бесконечных профильных консультаций по выбранным дополнительно предметам. По всем же остальным урокам детям дали отмашку, чтобы те лучше подготовились к экзаменам, именно по тем предметам, которые они намеревались сдавать.       Я очень, признаться честно, удивилась своим годовым отметкам. Ведь выходила я полной отличницей по абсолютно всем предметам! Сначала я даже не поверила, когда Александр Владимирович зачитывал на классном часу четвертные и годовые отметки нашего класса, и у меня вышли все пятерки.       Обескураженно пялясь в свой годовой табель успеваемости, где, как в настоящей мечте перфекциониста, столбиком были выставлены сплошные пятерки, я пыталась осознать, как такое возможно. Хотя бы по той же самой физике я никак не могла получить «отлично», ведь когда была сплошная череда контрольных работ по ней, я пребывала в полумертвом состоянии и завалила фактически все, что только могла. Или по информатике! Неужели Светлана Викторовна просто так могла поставить мне «пятерку»?! Ведь я даже на дополнительных занятиях у нее не была, потому что никто и не просил меня прийти… за что она поставила мне «пятерку», если я ничего ей не сдавала?       Чертовски странно!       Умом я понимала, что даже по алгебре и геометрии у меня никак не выходило «отлично»! Во всем была виновата моя вечная фееричная «тупость» у доски и контрольных работах, где от волнения я не могла собраться с мыслями, и оттого у меня редко когда выходило по ним, что-то больше «четверки». Нет, я, конечно, знала, что Александр Владимирович не всегда ставил мне плохие оценки в журнал… да что врать, он мне никогда их не ставил. Для вида я, естественно, ворчала по этому поводу, но особо не была против. Да и кто в своем уме был бы рад получать в журнал хоть и честно заработанные, но плохие оценки?! Но это не было ответом на вопрос: от чего это все остальные учителя нарисовали мне «пятерку» в четверти, когда там даже на «четверку» еле хватало.       Когда я спрашивала математика об этом, он лишь от меня отмахивался и в очередной раз острил, заставляя меня опять взрываться от негодования, и начисто забывать об интересующем меня вопросе.       Я, конечно, не была против быть круглой отличницей по всем предметам и все такое… просто это было странно.       Федя, тоже ставший круглым отличником, кинул на меня какой-то особенно грустный взгляд, когда учитель диктовал наши оценки. Он тоже понимал, что я никак не могла стать полной отличницей по всем предметам. И, благо, понял это лишь он один! Все остальные в классе приняли это как должное, никто не удивился, даже Маша. Все давно привыкли считать меня этакой зубрилкой, и то, что я в последнее время нахватала приличное количество плохих оценок, отчего-то ничуть не испортило мою репутацию в классе.       666       – Ладно, ребят, кто выполнил все задания на проверочных бланках, могут сдать мне и уже идти домой, – мягко оповестил класс Лев Николаевич. В ответ весь кабинет радостно всполошился.       Сидя на консультации по русскому языку и уже выполнив все задания с пробного ГИА, я с удовольствием размяла затекшие от усиленного письма пальцы. Фактически все консультации, будь то русский язык или обществознание, сейчас проводились в форме решения заданий ГИА прошлого года. Не то чтобы я была против натаскивания нас именно на сдачу экзаменов, просто было немного скучно из консультаций в консультацию заниматься одним и тем же.       Уже когда я собирала все свои принадлежности в сумку, меня окликнул голос Феди:       – Ты куда сейчас? – спросил он якобы невзначай.       Я, продолжая собирать свои вещи, раздраженно бросила ему через плечо:       – Домой.       – Аа… Ясно…       Едва сдержавшись, чтобы не ответить в рифму, я перебросила через плечо сумку, зло подумав, что наверняка Егоров мне сейчас в очередной раз не поверил.       Федя вообще завел дурную привычку спрашивать у меня после конца занятий, куда я направляюсь после. Маша не обращала на это внимание, а я же понимала, с какой целью он это выспрашивает. Ведь если я отвечала, что иду сейчас на репетиторства по математике, его голубые глаза укоризненно впивались в мое лицо. В воздухе витало его ощутимое неодобрение, однако открыто Егоров ничего не говорил: знал, что это бесполезно. В конечном итоге я сейчас всегда врала, что иду домой, но по скептически прищуренным глазам Феди понимала, что он мне не верит.       "Какое его вообще дело, куда я иду и с кем провожу время?!" – негодовало все во мне. – "Егоров что, решил записаться мне в отцы?!".       Вариант на тему, что он просто проявляет беспокойство по поводу моих, с его точки зрения, «неправильных» отношений с учителем, я отчего-то отметала сразу. Подобная назойливость меня сильно раздражала. Хотя бы потому, что сейчас я действительно шла домой, а он мне не верил.       – До свидания, Лев Николаевич, – попрощалась я с учителем, прежде чем выйти из кабинета под осуждающие взгляды Федора.       «Достал меня уже!» – продолжала зло думать я, громко топая по пустому коридору. – «Кто он мне такой, чтоб вечно указывать мне, что делать?!».       Нет, конечно, он не указывал открыто, что делать, а если честно, то вообще ничего не говорил по поводу моих отношений, но чего стоил один лишь его укоризненный взгляд! Отчего-то меня полностью выбешивало его неодобрение…       Будучи полностью погруженной в себя и свои переживания, я стала ужасно рассеянной и оттого чуть на полном ходу не врезалась на повороте в Макса, внезапно выплывшего из угла, как из ниоткуда. Благо, я успела в последний момент затормозить и столкновения между нами не произошло.       – Даша, – вместо приветствия произнес он, как мне показалось, с легким изумлением. Будто он не ожидал меня сейчас встретить.       – Привет, – тупо произнесла я, и с языка следом чуть не слетело: «Чего нового?», что, учитывая нашу последнюю встречу, прозвучало бы как насмешка.       Чего-чего, но вот злить его сейчас не хотелось, больно он был в данный момент какой-то ожесточенно сосредоточенный. Будто готовился к чему-то…       Меня пронзило неприятное предчувствие.       – Ты к нему? – спросил он вдруг.       Он не произнес имени, однако, я прекрасно поняла, кого он имеет в виду.       – Какое тебе дело?! – привычно ощетинилась я.       – Никакого…       Макс, холодно окинув меня глазами, начал проходить мимо моего застывшего тела, и я, повинуясь внезапно нахлынувшему страху, объяснения которому не могла найти, схватила его за рукав рубашки, чуть не оторвав этим тонкую хлопчатую ткань.       Остановившись, Высоцкий ошарашенно уставился на меня, немало удивленный моими действиями. Что говорить, я сама не понимала, что делаю, у меня просто появилось нехорошее подозрение, сковавшее в страхе все тело.       – Ты куда? – бесцеремонно поинтересовалась я.       В его серых глазах заместо мягкого изумления пришло раздражение. Вырвав свою руку с моего захвата, он грубо бросил мне:       – Туда же, куда и ты. Давно пора было это сделать…       Пульс резко ударил по моим ушам, чуть не оглушив этим, легкие черные круги заплыли перед глазами.       Он и правда собрался пойти к нему?!..       – Не смей! – зашипела я с неизвестно откуда взявшейся силой в голосе. – Что ты себе придумал, идиот?! Тебе все равно никто не поверит!       – Заткнись.       Макс опять двинулся в сторону кабинета математики, и я, снова действуя инстинктивно, схватила его за руку. Хоть и понимала, что Александра Владимировича сегодня нет в школе, что он все равно не бросит меня, да и вообще Максу никто не поверит, но отчего-то меня все равно сковал какой-то животный ужас.       – Пожалуйста! – не своим голосом забормотала я, не совсем понимая, что несу. – Не надо! Макс, пожалуйста!       Он снова грубо оцепил мои пальцы от своей рубашки, но, взглянув в мое лицо, отчего-то помедлил.       – Ты… – Макс смотрел на меня как-то странно, слова путались у него на языке. – Ты действительно его?..       – Да!       – Почему? За что?.. Потому что он старше? А может, просто запудрил тебе мозги? Я не могу понять. Какие сказки он рассказывает тебе? Какую лапшу вешает? Что ты в нем нашла?       – И не надеялась, что ты поймешь, – сухо выдохнула я, пальцы мои сильно подрагивали, когда я обхватила себя руками, пытаясь успокоить свою начинающеюся истерику. – Я его люблю… и это я нашла не в нем, а в себе.       Макс смерил меня взглядом полного отвращения и выплюнул:       – Какая еще любовь? Ты придумала себе эту любовь и убедила себя в этом… или он тебя в этом убедил. Много ли надо, чтобы в его-то возрасте вскружить голову тупой малолетке… Ты можешь сколько угодно вопить о своей любви, которую сама же себе и придумала к мужчине из собственных фантазмов, которого в реальности не существует. Тобой пользуются, ты же и рада…       Раздался громкий хлопок.       Я сама не поняла, что сделала. Моя рука сама по себе поднялась вверх и залепила громкую оплеуху по его лицу. Лишь через несколько мгновений, я ощутила щиплющую боль в ладони, и осознала, что ударила его.       – Я ненавижу тебя, – сообщила я ему. По моему лицу медленно начали капать слезы. – Слышишь? Не-на-ви-жу!       Макс ошарашенно коснулся пальцами своей покрасневшей щеки, и безэмоционально спросил меня:       – За что, Даша? За то, что я единственный в этом гребанном мире, говорю тебе правду? Или за то, что пытаюсь тебе помочь? Или…       – Я не обязана отвечать на твои вопросы, – перебила я его. – Я не обязана ни перед кем отчитываться за то, что происходит в моей жизни. Особенно перед тобой!       – Ладно… – вдруг оживленно произнес парень. – Ладно! Живи и дальше в своем идиотском придуманном мирке. Просто ответь: ты действительно считаешь то, что я хочу сейчас сделать, предательством? В твоей реальности я действительно злодей? Я тебя предаю?       Мои ногти болезненно впились в ладони. Макс же шагнул в мою сторону.       – Даша, ты вообще хоть когда-нибудь смотрела на меня хоть с каплей того обожания, с которым ты смотришь на него? Хотя… Я не достоин, верно?       Мои губы против воли расплылись в ужасной гримасе, я уже не владела собой. Слезы продолжали стекать по моему лицу, и пальцы Макса, внезапно прикоснулись к влажной дорожке, стирая ее. Я стиснула его руку, так сильно, как только могла и отняла ее от своего лица. А его следующие слова и вовсе слышала, как через подушку:       – Знаешь, каково… – он внезапно улыбнулся мне. – Каково это любить кого-то кто… ненавидит тебя, а? Мне просто интересно, за что? Что бы я не делал, как бы к тебе не подступал, ты всегда смотришь и смотрела на меня... с отвращением. Как будто всегда ненавидела, не только сейчас. Что бы было с тобой, если бы твой ненаглядный учитель всегда так на тебя смотрел, а? Даша, кому из нас хуже?       – Разве так любят, как ты?! – не сдержалась я, не веря абсолютно ни единому его слову.       В глазах Макса застыло потерянное выражение, но он быстро взял себя в руки.       – А как любят? – зло спросил он у меня. – Так, как твой учитель любит тебя, да? Или как ты сама себе придумала? Только так и никак иначе?       – Отпусти меня, – прошептала я сквозь слезы.       – Ты сама меня держишь.       Я удивленно поняла, что до сих пор стискиваю в руках его ладонь, но отчего-то не могла выпустить ее. Возможно, из страха, что, выпусти я ее, он снова пойдет туда, куда намеревался.       Мне не хватило сил, чтобы сказать хоть что-то, его слова были для меня полны абсурда и бессмыслицы. Он просто хотел вылить на меня ушат своей горечи, ему просто невыносимо мысль о том, что меня может кто-то так любить, вот и злится. Он не любит меня!       Макс сейчас смотрел в мое угрюмое лицо и, кажется, наконец понял, что все это бессмысленно, я его не слышу. Не хочу слышать.       – Ты мне не веришь? И ладно… я не собираюсь тебя переубеждать. Ты не в себе. Он ломает тебя, Даша, просто оглянись, посмотри на свои действия со стороны. Ты изменилась. Стала такой глупой. Хотя я тоже идиот еще тот... потому что люблю. Люблю твою испорченность и твой эгоизм, которые никто, кроме меня, не видит. А что толку? Ты все равно никого не видишь, кроме него.       Я молчала.       – Даша, мне больно, – бесцветно сказал он. – Ты мне сейчас руку сломаешь.       Я вздрогнула, мои пальцы разжались и отпустили его ладонь. Я отступила назад на шаг, чувствуя, как меня пробирает невыносимый озноб. Потом перевела взгляд на Высоцкого.       В его глазах я видела горечь былого и печаль настоящего, а еще взрыв сильных чувств, застывших в изгибе его изломанных в злой улыбке губ и нахмуренных бровях, но не ко мне, стоящей сейчас перед ним, а к моему образу, который когда-то был с ним.       Тяжелое и вязкое молчание застыло между нами. Все, что нам осталось. Мы стояли напротив друг друга. Он еще смотрел на меня в ожидании... чего-то, чего-то такого, что я бы все равно не смогла ему дать.       Он это понял. И, прежде чем уйти, просто бросил мне:       – А, и ладно! Делай, что хочешь. Мне все равно.