Математический класс

      Наша первая встреча прошла по всем неписаным законам моей жизни. То есть абсолютно, катастрофически нелепо.       Было начало сентября. Я перешла в восьмой класс.       Я спускалась вниз по лестнице… Нет, даже не так.       Я неслась вниз по лестнице, пребывая в невменяемом состоянии. И как бы сейчас не напрягала память, все равно не могла вспомнить, за кем тогда так оголтело бежала. То ли Машка сказала мне что-то очень противное, и я бежала за ней, чтобы прибить ее, то ли Вовка меня доконал вконец со своим: «Абрамович, подгони мерс»… Я не помнила.       Единственное, что сохранилось в памяти, так это то, что я бежала вниз по лестнице с ужасающей скоростью, полная слепой ярости на кого-то, громко топая ногами, так что мой топот гулко проносился эхом по всему лестничному пролету.       Впрочем, бежала я недолго: на следующем же повороте я чуть было на полной скорости не вписалась в кого-то, чудом успев затормозить в конце. Глаза успели зацепиться за чужой высокий силуэт – белую рубашку, резкий угол плеч, раздраженный чужой вздох.       Это был явно не ученик, и этот кто-то был очень зол.       Перепугалась я тогда страшно, сердце громко грохотало в груди, а дыхание сбилось от быстрого бега.       – Извините, – пролепетала я, силясь выровнять дыхание и поднимая глаза на человека, которого чуть не сбила, и тут же воздух будто весь вылетел из моих легких. То, что у меня открыт рот, я поняла только через несколько секунд.       – Не извиню, – недовольно отозвался, кажется, самый красивый человек из видимых мною в этой школе.       Мужчине передо мной должно было быть не больше сорока. Он не походил на чьего-то родителя, да и на учителя не особо-то был похож, скорее он был здесь случайным гостем. Нереально правильные черты лица, темные густые волосы, спокойный уверенный взгляд. И глаза… совсем зеленые-зеленые, никогда таких раньше не видела.       Весь его вид рождал во мне странное волнение.       – Где-то пожар? – спросил он меня.       Я глупо моргнула.       – Что? – переспросила я, плохо понимая, о чем меня только что спросили. Голова вдруг сделалась горячей, мысли в ней были хаотичны и меж собой никак не пересекались.       – Спрашиваю, куда так несешься? – голос у него был глубокий, негромкий и приятный.       И правда, куда?       Я не ответила, потому что сама не могла понять, куда так спешила до этого. Из головы все вылетело.       А он неожиданно улыбнулся мне, так тепло-тепло, что это удивительно преобразило его лицо. Я было начала оттаивать от своего ступора, но следом он отчитал меня за беготню по лестницам. Хлестко и обидно до жути, как какую-то второклашку. Тот диссонанс, который появился у меня этот момент, был самым сильным в моей жизни.       Так мое самое первое впечатление о нем оказалось настолько сильным эмоциональным казусом, что для его описания у меня в голове не хватало слов. Я не могла разобраться. Не могла понять.       В жгучем смущении и ступоре я отправилась на урок. А когда первоначальный шок спал с меня и я начала думать рационально, то мигом предсказуемо разозлилась.       «Да кто это вообще такой?! Какое имел право меня отчитывать?!».       666       Кто это такой и какое право имел меня отчитывать, я узнала через неделю. Оказывается, устроил нагоняй мне новый учитель математики в нашей школе. У него какое-то там очень крутое замудренное образование (и директриса чуть ли не молится на него), и преподает он только исключительно у физматов. Однако отчего-то наш физико-математический восьмой «Б» он не учил, к великому горю всей женской части нашего класса. А звали этого нового гуру математической мысли Александр Владимирович, и узнала я об этом, как это ни парадоксально, от Аньки Нестеровой.       – Он такой классный! – делилась она впечатлениями на большой перемене. – Сейчас видела его, когда сюда шла! Почему он не у нас преподает?       Тогда, в начале восьмого класса, наш школьный коллектив был как-то более-менее сплочен и у нас была традиция собираться всем вместе на большой перемене в фойе школы и под принесенную со столовки еду болтать о всякой чепухе. Собирались так, естественно, одни девочки, у мальчишек же уже тогда была дурная привычка бегать на переменках покурить за гаражами, да и наш треп о всяких «бабских глупостях» слушать им было скучно.       Вот и сейчас все наши девочки за незначительным исключением расселись в кружочек на скамейках в фойе (на большой перемене всегда пустующих) и, жуя, неспешно переговаривались меж собой.       А тема за последние два дня у нас была одна и та же, а именно – новый учитель математики.       – Слушайте! – воскликнула Шевченко, единственная из нас, кто ничего не ела и копалась в телефоне. – Мне знакомые из девятого «Б» все травят, что он офигенно учит. Понятно все и легко.       – Да почему он не у нас-то? – опять грустно вздохнула Анька, хмуро кусая пиццу.       – Потому что расписание гады составляют, – поддакнула Маша. – А еще наша Грымза (так мы любовно называли свою старую учительницу по математике) не хочет нас бросать. Хотя если честно, то на ее уроках я вообще ничего не понимаю… Зачем ее поставили в наш физмат?       Девочки тут же согласно загудели, как рой пчел.       – Может, написать заявление на имя директора, что мы хотим другого учителя математики? – предложил кто-то.       – Ты дура, что ли? – фыркнула Настя. – Нас всех пошлют куда подальше. А Грымза совсем озвереет и озлобится на нас.       На мгновенье в нашей компании повисла тишина, а после Аня опять буркнула:       – И все-таки он классный.       – Это да!..       И опять началось привычное нытье о том, почему он у нас не преподает, следом понеслись рассказы от знакомых с других «Б» классов о том, как классно он преподносит предмет, а после просто обсасывание того, какой он «супер-пупер-классный».       «Все они с ума посходили» – думала я, со стороны наблюдая за этим коллективным помешательством и не принимая в этом участия.       За последнее время мне опостылели такие разговоры: будто бы больше не о чем поговорить, кроме этого учителя! А еще я до сих пор была зла на него, а еще на себя и свой страх перед ним. А еще мне не нравилась странная дрожь при мысли о новом математике, особенно когда к ней примешалось «заразное» любопытство, вызванное этим бесконечными разговорами.       «Что в нем такого? – все не хотела признавать своего интереса я, апатично отщипывая от булочки по кусочку и отправляя в рот. – Высокомерный и злой. Вот и все. Будь он трижды гениальным учителем, не хочу, чтобы он был в нашем классе».       Неожиданно все резко замолчали, а я как раз отправила в рот последний и самый большой кусок булочки и не поняла, чего это все так страшно вылупились куда-то позади меня, так удобно единственно сидящую спиной к лестнице. Растерявшись, я даже не поняла, что произошло.       – Здравствуйте! – как-то пугающе синхронно и испуганно поздоровались мои одноклассницы.       – Здравствуйте-здравствуйте, – раздался знакомый хрипловатый голос. – Приятного аппетита, дамы.       – Спасибо!       Я запоздало повернулась назад, и, увидев предмет горячих обсуждений своих одноклассниц, а именно – нового математика собственной персоной, от неожиданности резко вдохнула в себя воздух и, конечно же, тут же зашлась кашлем, как ненормальная.       Впрочем, ничего нового. Ни дня без казуса.       Мои одноклассницы странно переглянулись, а Машка со всей силы долбанула меня по спине так, что едва не переломала мне позвоночник к черту. От боли в спине и нехватки воздуха у меня потемнело в глазах, и я все никак не могла нормально вдохнуть. Более идиотскую ситуацию сложно было придумать в принципе.       Все смотрели на меня, а я все кашляла и кашляла и кашляла. И все хотела, чтобы они все посмотрели куда-нибудь в другую сторону, но всем отчего-то было жутко интересно беззастенчиво пялиться на меня.       И, как назло, поперхнулась я чертовой булочкой сильно и все никак не могла перестать кашлять.       – А, это опять ты, – узнавая, насмешливо кивнул мне Александр Владимирович, когда я наконец откашлялась и начала вытирать слезящиеся глаза. – Так и не научилась не торопиться?       Чудесно!       Мое лицо медленно начало приобретать цвет перезрелой свеклы, я опустила глаза и ничего не ответила. Машка, знающая приключившуюся со мной историю с лестницей, тихонько прыснула.       Учитель наконец прошел дальше, девочки защебетали, как ненормальные, с новой силой, а я все не могла отнять взгляда от пола       «Наверно, он думает, что я полная идиотка».       666       В следующие два месяца мы с Александром Владимировичем почти никак не пересекались. Иногда, правда, я видела его в школьных коридорах, но всегда издали и мельком. Благо, школа у нас была достаточно большой и видела я его так раз в неделю, не больше. Что вполне меня устраивало, ибо я уже не могла справиться с хаосом в своей голове, когда видела его. Я не понимала, что в нем меня заставляет так волноваться. Саму себя я успокаивала мыслью, что такие сильные переживания связаны с тем, что я вот уже несколько раз подряд выставляю себя полной клушей в его глазах.       Всеобщий психоз наших девочек по Александру Владимировичу за пару месяцев приобрел какой-то патологический характер. Одноклассницы начали конкретно сходить с ума, хотя до весны было еще далеко. Они устраивали на него засады на большой перемене, подолгу сидели в школе около кабинета математики в ожидании, когда у него закончится последняя консультация (а это часто бывало и далеко за пять вечера), на закономерные вопросы о том, что они здесь делают всем скопом, девочки туманно отвечали, что ждут какую-то знакомую. Смысла в их действиях я не видела, о логике и говорить нечего. Благо, оставалась куковать в коридорах совсем малая часть моих одноклассниц (три-четыре), в число которых входила и Нестерова, которая всегда отмахивалась тем, что ей просто нечего дома делать и она тупо остается за компанию, но именно она (если вспомнить) всегда всех туда и тащила.       Я как-то тоже за компанию посидела с ними на большой перемене около его кабинета, до конца не понимая, что я тут делаю и зачем мне это надо. Однако волновалась я тогда сильно. Сидя вместе со всеми в полном гомонящих школьников коридоре и постоянно поглядывая на часы, я то и дело нервно поправляла свою кофту. Помню, как прозвенел звонок, но Анька всех настойчиво уговаривала посидеть еще пару секундочек. Но когда со звонка на урок прошло уже больше пяти минут, а коридор полностью опустел, помню, как не выдержала и вскочила на ноги, не желая и дальше принимать участия в этом театре абсурда. А после, по всем правилам моей чокнутой жизни, чуть опять на полном ходу не столкнулась с Александром Владимировичем на повороте.       – Снова ты? – как-то устало спросил меня он. – Милый ребенок, откуда у тебя такая тяга к неприятностям?       Сердце быстро забарабанило в груди. И я не нашлась, что на это сказать.       А в копилочку «неловкостей», связанных с ним, звонко звякнув, добавилась еще одна монетка.       666       В следующий раз мы встретились с ним фактически при сходных обстоятельствах, но уже почти в конце второй четверти. Тогда я впервые попалась в его руки, совсем как мошка в липкую паучью паутину.       Уроки у нашего класса кончились раньше, чем обычно. Скоро должен был быть Новый год, и окна в занятиях случались все чаще и чаще. Мы с Машкой, громко разговаривая и смеясь над какой-то ерундой, шли с классного часа, правда, сильно отбившись от класса (Сивцевой нужно было заглянуть в туалет). Подруга тогда сказала мне что-то слишком тупое и забавное, и я сильно засмеялась, как не в себе. Перестав следить за тем куда шагаю, стала идти задом наперед, глядя на Сивцеву, а когда повернулась, слишком резко и порывисто, то наткнулась на Александра Владимировича, от прямого столкновения с которым меня удержали его руки.       Смех тотчас застыл на моих губах. Меня словно парализовало, он уже давно не был так близко ко мне, и я успела позабыть это чувство — точно падаешь в пропасть и ничто тебя не спасет. Мужчина, удержав меня за плечи, отстранил от себя.       – Опять ты... Сказал бы, что слишком часто для совпадения.       Я молчала, полностью оцепенев. Даже сердце будто на миг остановилось у меня в груди.       – Тебе нужно быть аккуратнее, – протянул он. – Вдруг однажды ты так вот попадешься в руки человека, который не будет к тебе так же добр, как я, и не захочет тебя отпускать?       666       А следующий раз был уже в третьей четверти. Как сейчас помню. Холодный февраль, затянутое серыми тучами небо, горы снега за окном. И возбужденные Аня и Катя, которые пытаются меня убедить сходить в кабинет информатички за тем, чтобы увидеть и пересказать, зачем там заперлись Светлана Викторовна с математиком.       – А что сами не пойдете? – упрямилась я, хотя сердце тревожно и сжалось в груди.       – Да мы уже обе по очереди заходили! Это будет странно выглядеть!       – А я там что забыла?       – Скажешь, что хочешь там домашку переписать или оценки узнать, ну или… да хоть за мелом! Выручай, Дашка!       Кто-то громко фыркнул неподалеку, и Аня осеклась, оглянувшись.       Мимо нас к выходу высокомерно прошагала Настька, которая в то время начала встречаться с Максом из десятого и которой с того времени резко надоел весь наш «детский сад – штаны на лямках».       666       Я не знаю, как им удалось меня уговорить, но я все же согласилась пойти посмотреть, чем таким страшным занимаются наши учителя (и плевать даже на то, что информатичка-то наша официально замужем, а за Александром Владимировичем раньше как-то особо и не замечалось интереса к коллегам). Мне было все равно на него. Честно. Просто Анька сильно просила, неудобно было отказать. Это не потому, что мне самой было любопытно до жути…       Однако для такой ответственной миссии они выбрали не самого подходящего человека. И этим человеком была я.       С самого начала у меня все, как всегда, пошло кособоко.       Я поднялась на третий этаж нового корпуса ровно в тот момент, когда математик и Светлана Викторовна уже выходили из кабинета информатики. Не придумав ничего лучше, я чуть ли ни носом уткнулась в телефон и столбом встала около окна, невольно подслушивая их беседу.       – Ох, спасибо вам большое, Александр Владимирович, – душевно благодарила его за что-то Светлана Викторовна. – Не знаю, как бы я без вас управилась! Совсем уже всех замучили с этими электронными регистрами.       – Да, право, не за что, – мягко отозвался он, но, как мне показалось, слегка скучающе. – Правда, раньше никогда бы не подумал, что у учителя информатики могут быть проблемы с расчетами…       – Ох, если бы вы знали, как мне не даются все эти расчеты!.. – засмеялась учительница, но тут ее глаза остановились на мне, и улыбка слетела с ярко накрашенных губ. Сердито нахмурившись, она гаркнула: – Абрамова! Даша! Ты что тут делаешь? Почему я вообще каждые пять минут сталкиваюсь с кем-то из восьмого «Б»? У вас уроков нет? Звонок был пять минут назад.       Мое сердце упало в пятки. Страшно сконфузившись и стараясь не смотреть в лицо математика, я тихо пробормотала:       – У нас закончились уроки.       – Хорошо, – кивнула мне учительница, сузив глаза. – Тогда почему ты домой не идешь, раз уроков нет? Что у вас вообще за мода пошла шляться по школе до вечера? Уроки кончились – так все, идите домой, нечего тут шнырять.       Мое лицо пылало, как испанский флаг, и я не могла ничего из себя выдавить.       – Светлана Викторовна, – усмехнувшись про себя, вдруг спокойно вставил Александр Владимирович. – Что вы к ребенку пристали? Стоит себе, не шумит, никому не мешает, может, консультации ждет или знакомых… Верно я говорю, Дарья? – впервые по имени обратился ко мне математик. Сердце забилось просто с невероятной силой.       Я коротко кивнула, и учительница скупо поджав губы, отвернулась от меня.       Он спас меня!       Я бегло подняла на него глаза, и тут же опустила их. Учителя, снова начав переговариваться, прошли мимо меня, а я все никак не могла заставить себя сдвинуться с места.       666       – Чего такая хмурая? – спросила меня Машка, садясь рядом со мной за парту.       На миг я оторвалась от своих странных раздумий.       – Что? – переспросила я.       – Спрашиваю, где ты все витаешь в последнее время?       Я выдавила из себя слабую улыбку и покачала головой. Не признаваться же, что в последнее время я, как идиотка, в сотый раз думаю про нового математика.       – Ничего-ничего, – сказала мне подруга. – Весна. Сейчас все такие.       Ну да…       666       – Не смешно, – раздраженно завелась я, дергая из его рук свою сумку, но он упрямо не желал ее отпускать. – Отдай мне мою сумку!       – Сначала ответь на вопрос! – возразил мне парень.       – Ничего я не хочу! Отстань вообще!       – Не ври!       Глаза Макса весело поблескивали на ярком апрельском солнце, голубое-голубое небо отражалось в его серых глазах, и в этот момент он мне казался очень красивым. Особенно когда улыбался, вот как сейчас, так что у него появлялась ямочка на подбородке.       – Я знаю, что ты хочешь. Ты знаешь, что я хочу. Так давай? – самодовольно заявил он.       – Иди в пень! – выплюнула я. - Никто тебя не хочет!       – Ну, просто идеальная жена.       Послышался смех его друзей, что стали свидетелями нашей возни возле школы. Развеселившись, они начали сыпать советами:       – Да сгреби ее уже в охапку и утащи в пещеру!       – Поцелуй ее уже!       – Да она просто играет в недотрогу!       Вконец распсиховавшись, я отпустила свою сумку, оставив ее в руках Макса, резко развернулась назад и быстро засеменила в сторону своего дома, по пути проклиная все на свете: этот субботний день, это яркое весеннее солнце, что слепило глаза, Машку, с которой я уже не разговаривала неделю и поэтому ходила домой одна, Высоцкого, что так неожиданно и крайне назойливо пристал именно ко мне, его странное предложение стать его девушкой. Да даже чертову сумку, за которую он вцепился мертвой хваткой, чтобы я не убежала. Нет, не то чтобы мне было так уж это неприятно, в какой-то степени даже лестно, но он явно перегибал палку с настойчивостью…       Вот и сейчас, не прошла я и пары шагов, как он грубо дернул меня за руку, останавливая.       – Я серьезно, Даш. Давай попробуем? Что нам терять, а?       666       – Я сама его бросила, – очень громко, так, чтобы в классе непременно услышали все, в особенности я, заявила Настя. – И мне плевать... Вот реально плевать, кто там подбирает то, что я уронила.       У слушавшей все это Катьки и двух других (полных дур!) одноклассниц сделались такие наиглупейшие доверчивые лицо, будто бы им раскрыли главную тайну происхождения человечества, и сделал это сам пророк, правда, не в храме, а на перемене между сдвоенной математикой. Грымза же куда-то вышла, наказав сделать задание до ее появления.       Я крепче сжала ручку, которой до этого чертила график в тетради по алгебре, но головы от парты не отняла, делая вид, что не слышу. Хотя укол не прошел мимо меня.       – У некоторых… – Настя сделала многозначительную паузу, – просто отсутствует чувство собственного достоинства.       «Просто у некоторых – мысленно вторила я, – не хватает мозгов понять, что они больше никому не нужны!».       Именно тогда была проведена эта черта. Весь наш класс перестал быть таким сплоченным, как раньше.       666       Следом пришло самое длинное, беззаботное, дурацкое и, пожалуй, лучшее лето во всей моей жизни. Полное ночных почти ежедневных посиделок в доме у Сивцевой (раньше мама не разрешала мне оставаться на ночь у Сивцевой чаще раза в месяц, а сейчас же давала мне на все добро из-за предэкзаменационного лета), бесцельного времяпрепровождения, тонны тупых фильмов, поставленных на ночную загрузку, горы выпитых бутылок со сладкой газировкой и необъятного количества съеденных чипсов и прочей вредной еды. И бесконечно ломающегося блендера Машки, который не привык каждый божий день по три раза взбивать нам банановые коктейли и ломался практически через сутки. А еще ночных разговоров, бессонных ночей и полных разборов наших с Высоцким встреч/свиданий. Хотя свиданиями это было сложно назвать, но Маша трактовала все по-своему.       – И что, ни разу за руку не взял? – сильно выпучив глаза, спрашивала она меня.       Я, немного нахмурившись, вспоминая прошедшую сегодня встречу, пригубила только-только сделанный молочный коктейль, взбитый настолько сильно, что казалось, что я пью мелкие-мелкие банановые пузырьки, облаченные в сладкое мороженое. Коктейль просто таял во рту. После жаркого дня пить что-то настолько прохладное и нежное было почти высшим пиком удовольствия: ты даже не замечаешь, как опустошаешь все.       – Нет… – наконец ответила я, отставляя уже пустой стакан в сторону. Если честно, то Макса было тяжело охарактеризовать как самого романтичного парня на земле. Обычно на наших «свиданиях» мы много говорили о всяких нейтральных вещах, много ходили по городу, попутно останавливаясь во всех встречающихся скверах, да и… все. Никаких поцелуев, никаких объятий, держаний за руку и прочего-прочего, что по идее должны делать все парочки.       – Я думаю, что он не хочет торопить события, – вынесла свой вердикт Маша, и сидящая рядом с ней Ника, уплетающая шоколадное мороженое, многозначительно кивнула. – Да-да… все так начинают. Сначала вы должны стать друзьями, потом лучшими друзьями, потом, наконец, у вас случится любовь!..       Не выдержав, Ника засмеялась, как ненормальная. Держась за живот, она медленно сползла на пол, мы обе недоуменно уставились на нее.       – Что с тобой? – уязвлено спросила Сивцева.       – Да, Машка, ты просто Бог и шаришь в отношениях, особенно если вспомнить, что у тебя их никогда не было.       Следом предсказуемо начались выяснения отношений, что в доме, полном одних девочек, явление частое. Я же, сильно задумавшись, отвернулась от них.       На прогулках с Высоцким, мне, конечно, было иногда хорошо и даже весело, но все же… Все же ни разу еще у меня так сильно не замирало сердце в груди, как при одном звуке голоса нашего новоявленного математика. И горячо в голове не становилось, и даже ладошки не потели, и все мысли из головы не вылетали.       Можно ли сказать, что я люблю Макса? Определенно, нет. Сколько еще должно пройти для этого времени?       666       Перед началом нового учебного года, в котором я переводилась уже в девятый класс, я ни с того ни с чего, умудрилась подхватить простуду. А там и температура, и насморк, и головные боли и прочие «приятные» дополнения идущие комплектом к любой моей болезни. В итоге первое сентября и первые два дня занятий я вынужденно пропустила (мама легла костьми, запретив мне ходить на учебу, пока я не поправляюсь), а когда, наконец, появилась в школе, то, как назло не рассчитала время и опоздала на первый урок, которым стояла сдвоенная алгебра.       Спешно поднимаясь по лестнице (нам отчего-то поменяли кабинет математики в расписании), я уныло думала, что еще пару минут придется слушать сварливое ворчание Грымзы, прежде чем она меня впустит. Хорошее начало дня, ничего не скажешь. А когда я для приличия постучалась костяшками пальцев по двери, разрешил мне войти неожиданно низкий мужской голос.       Думая, что, должно быть, ошиблась кабинетом, я открыла дверь и несмело вошла в класс и остолбенела. Кабинетом я не ошиблась: за партами сидели мои одноклассники, правда, необычайно притихшие и с невероятно серьезными лицами. Когда я появилась, все дружно уставились на меня, как на какую-то диковинную птицу.       Однако мое замешательство и косноязычие было связано не со странным поведением моих одноклассников, а с тем, что за классным столом сидела не Грымза, а Александр Владимирович.       – Та-ак, опаздываем? – протянул он с усмешкой, поднимая на меня свои нереально зеленые глаза. Сердце, на миг остановившись, забилось, как ненормальное, а я уже и забыла такую свою странную реакцию на него. Слова застыли у меня в горле, и я тупо пялилась на мужчину, он же взял журнал и, полистав его, лениво осведомился у меня: – Кажется, Дарья?       – Да… – тихо выдохнула я, по-прежнему пялясь на него, как на седьмое чудо света.       – Абрамова? – уточнил он.       – Да, – опять подтвердила я.       Он положил классный журнал на стол и, слегка наклонив голову, прожег меня насмешливым взглядом так, что, внезапно засмущавшись, я опустила глаза в пол.       – Даша, – будто пробуя мое имя на вкус, протянул он, и мое лицо при этом будто опалило жарким огнем, – позволишь ли ты мне узнать причину твоего отсутствия?       – Я болела.       А после, секунду помолчав, я зачем-то быстро выпалила:       – Справка есть. Могу показать.       – Оставь себе, – хмыкнул он. – Но на будущее: если ты вдруг опаздываешь, то лучше совсем не приходи. С опозданием я не впускаю: это отвлекает от учебного процесса. А еще это некрасиво. Но так как ты этого не знала, тебе на первый раз прощается. Садись.       Полуживая, я села за свою парту, а затем, все еще не понимая, что происходит, шепотом спросила у Маши, где Грымза. Оказалось, что она ушла от нас на пенсию, и теперь алгебру и геометрию в нашем классе будет преподавать Александр Владимирович.       Сказать, что я опешила – значит, ничего не сказать.       666       Если раньше я все время скороговоркой тараторила, что у такого высокомерного учителя, как Александр Владимирович, я бы ни за какие коврижки не стала бы учиться, то, побывав на нескольких его занятиях, я забрала все свои слова назад.       Такой математики у нас еще никогда не было. Вел он урок так, что даже самые отсталые идиоты понимали его предмет. Настолько виртуозного ведения уроков наш класс до того момента не знал. Но, хорошо давая материал, математик и спрашивал его на очень высоком уровне. Так отличниками за первую четверть не вышел никто, даже я, даже еще пара отличников по другим предметам. Нам даже казалось, что это нереально – получить «пять» в четверти по его предмету и не быть при этом Аристотелем своего времени.       «Четверка» в четверти меня не смущала. Просто потому, что я понимала, что могу и лучше (такой неплохой пинок для самосовершенствования) и что оценивают наши реальные знания, и оценки никто не будет рисовать за прошлые заслуги.       И все бы ничего. У нас был математический класс и наконец-то действительно сильный учитель по этому предмету, если бы не…       Если бы не мое неадекватное состояние при виде математика и если бы не истории, в которые я постоянно попадала на его уроках.       666       В самом начале сентября я побила все рекорды собственного «идиотизма», когда умудрилась опоздать на его уроки подряд добрых три раза. И черт знает, как так постоянно получалось. То после уроков меня задержит Марья Алексеевна, то срочно нужно будет пойти распечатывать полис, то вообще шла вроде как со всеми, но пришла последней и с опозданием.       Так словосочетания: «Дарья, опять опаздываешь», и «Дарья, опаздывать нехорошо», и даже «Дарья, у меня такое ощущение, что и на свои похороны ты опоздаешь» стали для меня привычными. И, что самое обидное, он меня и не пускал с опозданием на свои уроки, и если алгебра стояла сдвоенной, мне приходилось торчать около его двери еще добрых сорок пять минут.       И даже после, когда я уже вроде как не опаздывала и всегда приходила вовремя, математик все равно иронично вставлял:       – Как, Абрамова, и без опозданий сегодня? Никак снег пойдет?       – Дарья, у тебя что-то случилось? Выкладывай. Ты и без опоздания…       – Отмечу этот день красным. Девятый «Б», у нас праздник, Абрамова пришла вовремя.       Стоит ли говорить, что и без того робкую меня эти его подколки и вовсе вводили в коматозное состояние?       Однако еще более неловкие ситуации у меня регулярно случались именно на его уроках. То стул собью, то парту снесу, то в прострации не откликнусь, когда он назовет мою фамилию, то по ошибке сдам вместо тетради по алгебре тетрадь по литературе, в которой на следующий день после появится следующая запись под моим недописанным сочинением: «Тема героя своего времени в «Горе от ума» раскрыта не полностью. Почерк оставляет желать лучшего, как и твоя оценка за прошедшую самостоятельную работу», а чуть ниже его «послания» красовалась жирная двойка. Мне очень сильно хотелось побиться головой об парту, когда я после с невменяемыми глазами показывала ему свою тетрадь по алгебре и доказывала, что случилось недоразумение. Оценку мне, естественно, в воспитательных целях он не исправил.       В общем, быть большей дурой, чем я себя при нем выставляла, было просто нереально. Первый месяц его ведения алгебры и геометрии в нашем девятом «Б» не принес мне ничего кроме бесконечных стрессовых ситуаций и проблем с сердцем, а еще прописи двоек в журнале. И это у меня! У той, у которой с первого класса всегда столбцом стояли одни «пятерки» по математике.       Марья Алексеевна, видя мою успеваемость по математике, все чаще хваталась за сердце и чуть ли не загробным голосом молила меня взяться за ум. И я бы с радостью, но…       Но не получалось у меня. Вначале я очень из-за этого переживала и стала очень понурой, мне было обидно до чертиков, но сделать я ничего не могла. Единственное, что я делала, это стискивала зубы и зубрила дома и даже в школе дополнительно материал просто назло ему, себе, всему миру.       666       – Да что с тобой?!       На школьном подоконнике в ряд выстроились: горшок с засохшим фикусом (который ежедневно поливала баба Валя), моя сумка с полным хаосом внутри, раскрытый учебник алгебры и началам анализа с раскрытым параграфом новой темы и Маша, недовольно поглядывающая на то, как я вслух зубрю определения.       – Я учу прошлую тему! Не мешай. Он по-любому будет спрашивать, – холодно бросила я ей, продолжая вслух бубнить материал.       Меня уже достало то, что ко мне относятся как к самому тупому человеку на этом свете. Особенно меня уязвило, что вчера Александр Владимирович мне прилюдно сообщил (после моего очередного фиаско у доски), что в его предмете мне ни на что больше «тройки» можно не рассчитывать. Уязвило так, что спать я так и не легла, а прозубрила всю эту чертову тему (которую не поняла из-за того, что он не пустил меня на урок, когда ее рассказывал). И мало мне было потратить на это всю ночь, теперь же я зубрила этот материал на большой перемене.       А еще меня до смерти достала собственная злость на себя (я знала, что могу лучше), достал страх (пока что я не могла смотреть на него дольше пары секунд), достала странная дрожь в теле при одной мысли о нем…       Меня просто он достал!       В четвертый раз остервенело перечитав параграф от корки до корки, я почувствовала почти нетерпение от предстоящего урока.       666       – Почему «три»?! – не могла понять я, впервые почти повысив на него голос.       Я же все сейчас рассказала правильно! И пример решила правильно… ну почти правильно, подумаешь, забыла перенести знаки неравенства! Не «тройку» же в очередной раз за это лепить!       – Абрамова, – скучающе протянул он, даже не глядя на меня. – То, что ты вызубрила весь текст учебника, далеко не делает тебе чести, ведь тему ты так и не поняла. Ты не в гуманитарном классе, тут надо понимать смысл. Пример решен неправильно…       – Но я просто…       – …ты просто испытываешь сейчас мое терпение, – он поднял на меня глаза, в изумруде которых застыло то самое болезненное для меня выражение легкого презрения и насмешки. Я сразу же предсказуемо сконфуженно опустила голову. – Пример решен неправильно, если бы я тебе на это не указал, ты бы не исправила его. Это бессмысленный разговор. Села на место. Нестерова, к доске.       Лицо у меня сильно горело, когда я шла обратно к своей парте, а в голове стучало:       «Ненавижу».       «Ненавижу».       «Ненавижу».       666       – Если квадратный трехчлен не имеет корней, то его нельзя разложить на множители, являющиеся многочленами первой степени, – все зубрила я, сидя в гордом одиночестве на следующий же день на большой перемене.       Компанию мне в этот раз составил только засохший фикус в громоздком горшке под боком. Маше было больше интересно пообедать с нашими одноклассницами в главном фойе, чем наблюдать за моим очередным нервным приступом.       И я ее понимала, но поделать с собой ничего не могла.       – Если квадратный трехчлен не имеет корней, то его нельзя разложить на множители, являющиеся многочленами первой степени, – повторила я еще раз, потом еще, а потом поняла, что все равно ничего не поняла и с отчаянья стукнула себя учебником по голове. Мне стало больно, но тема понятней так и не стала.       – Научи дурака Богу молиться – он себе лоб расшибёт, – вдруг раздался позади меня чей-то насмешливый голос.       Я рвано оглянулась и натолкнулась взглядом на ироничную улыбку на губах своего учителя математики.       – Абрамова, ей-богу, не бей учебник собой, он не заслужил – это раз, ему не больно – это два, уверяю тебя, тему ты так все равно не поймешь – три.       666       «Три».       Я невидяще смотрела на очередную «тройку» в своей тетради для самостоятельных работ и короткую пометку под оценкой:       «Помни, учебники не чувствуют боли».       Жаль, конечно, что я не учебник.       666       – Что значит «не подходит»? – не могла понять я, как при мигрени держа ладонь на горящем лбу, а другой рукой лихорадочно листая учебник с определением квадратных неравенств.       – О, это значит то же самое, что «подходит», только наоборот.       «Ненавижу».       666       – Все зубришь? – спросил проходящий мимо Александр Владимирович, застав меня на том же месте на подоконнике у засохшего фикуса с тем же учебником в руках. – Не надоело?       – Усердие и труд все перетрут, – монотонно отозвалась я, не отнимая глаз от строчек, которые, правда, тут же стали неразборчивыми для чтения из-за участившегося сердцебиения и темных пятен в глазах, вызванных его присутствием.       – Ну-ну…       666       «Четыре».       Цифра в моей тетради опасно сужалась и расширялась перед моими глазами, полными тупого недоверия.       Я рвано вдохнула в себя воздух и подняла голову, встречаясь глазами с Александром Владимировичем. Буквально за долю секунды, пока мы смотрели друг другу в глаза, у меня упало сердце в груди. Математик тонко улыбнулся мне и кивнул головой: дескать, черт с тобой, заслужила, не мытьем, так катанием.       666       Успеваемость, да и вообще мои взаимоотношения с математиком, стала налаживаться только в октябре. Мне вообще казалось, что он начал смотреть на меня как-то по-другому, когда во время очередной внеплановой контрольной у меня единственной из класса вышла «пятерка», а это значило, что в тетради у меня не было ни единой помарки, ни единого лишнего знака неравенства, то есть все было идеально. За меньшее он никогда бы не поставил «отлично».       – Ну, что я могу сказать, – обратился к классу Александр Владимирович. – Позор вам всем. Особенно мальчикам. Когда девочка пишет контрольную по математике лучше всех, это либо очень умная девочка, либо очень тупые мальчики в классе.       Его слова было сложно расценивать как комплимент, но сердце забилось у меня в груди глупой-глупой радостью.       Мужчина мимолетно скользнул по мне глазами, прежде чем приступить к разбору контрольной.       Мне тогда показалось, что математик будто впервые по-настоящему тогда меня заметил, то есть не как «ту самую всегда опаздывающую несуразную Абрамову, которая вечно творит какую-то нелепость», а как на человека, что ли… как бы глупо это не звучало. В его взгляде впервые просквозил интерес, а не простая насмешка вперемешку с презрением, как обычно.       666       – Здесь опять не получается, – ныла мне под руку Маша, суя под нос свою тетрадь. – Смотри, вот здесь никак не может получиться отрицательное число, да?       Я поглядела в ее решение, проводя пальцем по написанным цифрам и вслух считая. Вроде все было правильно, но ответ и правда не мог быть отрицательным.       – Не знаю, может, цифры врут… – промямлила я, имея в виду опечатку в учебнике, когда меня услышал проходивший между рядами Александр Владимирович.       – Цифры никогда не врут, Дарья, – обратился он ко мне: он вообще теперь редко когда называл меня по фамилии. – Но лжецы пользуются формулами, – а после его взгляд обратился к Маше. – Сивцева, честное слово, я не понимаю, что ты делаешь в физмате, по тебе же давно гуманитарий горючими слезами обливается. Посмотри внимательно на свое уравнение, не замечаешь, что ты знак при переносе не поменяла?       И точно!       Машка сгоряча хлопнула себя по лбу, а я занялась своим примером, спиной чувствуя его взгляд и отчего-то странно волнуясь.       666       За первую четверть (во многом из-за моих многочисленных опусов в начале) по алгебре и геометрии у меня стояли «четверки», дело круто изменилось уже во второй четверти, когда до «пятерки» по алгебре мне не хватало буквально чуть-чуть.       Зима тогда вовсю разошлась в городе. Был холодный и промозглый конец декабря. Вся Москва была укрыта толстым слоем снега, практически каждый день выпадало столько осадков, что дворники, устав от такой жизни, замучались ежедневно очищать бордюры и дворовые дорожки, которые через добрых полчаса были опять усыпаны тонкими пластами снега так, будто их и не убирали вовсе.       В тот день (последний учебный день в школе, за которым сразу начинались долгожданные зимние каникулы) Александр Владимирович был сильно занят и наказал всем неуспевающим и желающим исправить свои оценки ждать его после седьмого урока в кабинете математики, что все и сделали. С недовольством, постоянными вздохами, но сделали.       После седьмого урока за окном уже начинало активно темнеть. Я сидела одна у окна в ожидании учителя и смотрела, как с неба все падает и падает снег. Освещенный уличными фонарями, он искрился настоящим серебром и, ненадолго зависая в воздухе, ложился на заснеженную школьную дорожку.       Настоящее волшебство.       Я была готова смотреть на это вечно. Через несколько дней должен был быть новый год, и если все это время у меня не было никакого предпраздничного настроя, то сейчас он медленно начал во мне просыпаться.       – Все здесь? – отвлек меня от созерцания снегопада Александр Владимирович, широким шагом заходя в кабинет. Мне казалось, он был чем-то сильно занят и мысли его были далеко отсюда. Впрочем, я резко осекла саму себя: мне всегда так казалось.       Класс неуверенно согласно что-то пробурчал.       – Отлично. Сейчас ко мне подходят все те, кто хочет исправить оценку на «тройку», – сообщил математик, деловито вытаскивая из кипы бумаг на столе какую-то папку, по всей видимости, с контрольными работами.       К столу подошло подавляющее большинство учеников в классе. Раздав всем по контрольной, он так же пригласил тех ребят, которые хотели бы «четверку», и на этот раз людей вышло поменьше. А после – тех, кто идет на «отлично», и помимо меня встали лишь пара человек.       – Сейчас делаем контрольные, которые я вам выдал, молча. Кто все сделает, сдает свою работу мне на стол и может быть свободным, – сообщил он, еще раз взглянул на наручные часы и вышел из кабинета.       Я проводила его глазами, думая о том, что в последнее время он всегда какой-то рассеянный, даже еще больше, чем обычно. В классе после его ухода, предсказуемо началась вакханалия. Все шумно галдели, выясняя, с кем из ребят у них выпали одинаковые варианты.       Я же, не слушая никого, принялась делать свою контрольную, которую, к слову сказать, сделала в рекордно короткий срок. После помогла Вовке, Владу и еще парочке одноклассников. А потом просто сидела в ожидании, хотя могла просто сдать работу ему на стол и свалить домой.       Для чего я упрямо продолжала здесь сидеть? Не знаю…       Мерно тикали часы, снег за окном так и шел. Кабинет со временем начал пустеть, и только я по-прежнему сидела у окна, приклеившись к нему взглядом.       А снег все шел и шел.       Очнулась я только, когда в кабинет математики зашел Александр Владимирович. На часах было уже шесть вечера, и он явно не ожидал здесь никого увидеть.       – Абрамова? – удивился он, бросая стопку документов на свой стол, а другой рукой ослабляя галстук на своей шее – мои глаза рефлекторно проследили за его движением. – Ты чего тут сидишь?       «Хотела бы я знать…»       Я с трудом сглотнула и, зябко поежившись, произнесла:       – Просто хотела узнать, как написала контрольную.       Он пригвоздил меня к месту своим немигающим серьезным взглядом, будто не до конца понимая, зачем мне это нужно, и я вся сжалась под ним, а после губы мужчины дрогнули в улыбке, и, вздохнув, он спиной оперся о свой же стол и поманил меня рукой к себе:       – Ну, давай показывай, что ты там понаписала, раз уж все равно у тебя нет никаких больше дел.       Я вмиг засуетилась, собирая с парты листок с контрольной и тетрадь с решениями. В голове все громко ухало от волнения.       – Вот, – промямлила я, передавая учителю свою тетрадь.       Александр Владимирович равнодушно мазнул глазами по написанному в тетради и почти сразу протянул мне руку с немым повелением подать ему ручку, тогда я засуетилась во второй раз, благо, ручка была у меня в руках, но я все-таки покружилась вокруг себя в ее поисках несколько секунд, как полная дура. Нужно же как-то оправдывать свое звание.       – Здесь, – он зачеркнул второй пример. – И вот здесь, – он зачеркнул третий. – Мысль правильная, ответы правильные, но они не расписаны, графики не составлены, откуда я знаю, что это сделала ты сама, а не подсмотрела где-то?       – Я правда… я сама… – невнятно начала оправдываться я.       – И я тебе верю, Дарья, – поднял он на меня свои глубокие глаза; в его голосе слышалось раздражение, и я вмиг замолкла в смущении. – Как ни странно, но ты единственная из своего класса, кто бы не стал списывать. Но тем не менее не составленный график к этому примеру считается за ошибку.       «И накрылась моя «пятерка» по алгебре» – уныло подумалось мне следом.       – Сделаем вот что, – вдруг сказал мне Александр Владимирович, кидая мою тетрадь на свой стол. – Ты мне нравишься…       На этих словах мне будто ушат холодной воды вылили на голову. Сердце забилось, как ненормальное.       – …и я поставлю тебе «отлично» в четверти, – будто не замечая моего невменяемого вида, продолжил он. – Скажу по секрету, из твоего всего класса меня мало кто радует. Весь ваш девятый «Б» состоит преимущественно из идиотов. Вы кто угодно, только не физмат. Знаний у вас мало, навыков и того меньше, учись вы в мое время в моем классе, большая половина из вас оттуда повылетала бы после первой же четверти. Но у тебя, – я вздрогнула, – действительно есть способности, и если их развить… – он многозначительно промолчал, – …из тебя выйдет что-то толковое. Твоя единственная проблема – это невнимательность.       Есть за мной такой грешок…       Жар нещадно опалил все внутри меня, в голове стало жарко-жарко, лицо обожгло. Слышать такое было лестно, очень лестно. Да что там, у меня было такое чувство, что никогда в жизни никто еще не говорил мне настолько приятных слов.       – Поэтому будем с тобой учиться внимательности? – улыбнулся мне он.       Моя ответная улыбка получилась очень скованной. Я слабо кивнула головой.       – И опаздывать на уроки больше не будем? – лукаво прищурившись, спросил меня математик.       – Да я же больше не опаздывала ни разу! – не выдержала я.       Он засмеялся, и я притихла, вслушиваясь в его смех, теплый и приятный. Впервые он при мне так смеялся.       А после произошло странное. А именно – еще час после мы, как это ни странно, просто разговаривали. И время будто замерло. Он рассказывал мне забавные и интересные истории про математиков античного времени, которые все первоначально являлись философами, один из которых настолько сильно не любил людей, что приходил думать на кладбище, где громко смеялся и разговаривал сам с собой. После его приняли за сумасшедшего и казнили, но перед этим он успел оставить значительный вклад в математику. Это было настолько абсурдно и рассказывал учитель об этом настолько забавно, что впервые за все время я смогла расслабиться в его присутствии и даже пару раз, не выдержав, засмеялась.       Я даже сделала для себя открытие, что его общество может быть настолько приятным в моменты, когда он не пытается меня морально раздавить…       Снег мелкими крупинками бил в окна кабинета, приглушенно тикали настенные часы над учительским столом, а во всей школе не было больше ни души, и тихо-тихо, совсем пустынно и безлюдно, и свет горел только в кабинете математики.       Мне очень хотелось, чтобы время остановилось и я бы вечно вот так бы слушала его, но тут взгляд Александра Владимировича зацепился за часы, на которых уже было семь вечера.       – Ничего себе, – только и сказал он. – Дарья, живо собирайся и иди домой, почти ночь на дворе.       Я даже чуть было не подпрыгнула от удивления. Не ожидала, что уже так поздно. Мне не оставалось ничего другого, как быстро начать собирать свои вещи. Что же, все хорошее когда-нибудь заканчивается.       Когда я уже с сумкой через плечо выходила из кабинета, что-то меня дернуло, и я оглянулась.       – Александр Владимирович! – он повернулся ко мне, отвлекшись от просмотра каких-то бумаг со стола, и я, набрав глубоко воздух, выпалила на одном дыхании: – С наступающим вас Новым годом!       Он медленно улыбнулся мне.       – Спасибо, Дарья.       Его глаза ласково сверкнули в свете яркой школьной лампы, и жар опять забухал в моей мутной голове. Сегодняшний день и правда войдет в историю. Развернувшись, я уже сделала шаг к выходу, как меня остановил его голос.       – Постой-ка, совсем забыл, – сказал мне вдруг учитель, и я послушно замерла на месте. Покопавшись, он выудил из-за своего стола плоскую коробку, которую протянул мне.       Растерявшись, я взяла ее автоматически, не глядя, и уже было хотела сказать, что это лишнее, но меня опередил Александр Владимирович, который сказал не терпящим возражения голосом:       – Это подарок, Абрамова, как одной из моих любимых учениц. А от подарков отказываться невежливо.       Мне не осталось ничего другого, кроме как принять его.       – Спасибо.       – Счастливого Нового года, Дарья.       – И вам.       666       Сверху все сыпал и сыпал снег. Белый, чистый и невесомый, он контрастно выделялся на фоне темного неба, на котором не было видно звезд. Невдалеке раздавались взрывы: это кто-то взрывал фейверки (скорее, это была репетиция или проверка качества пиротехники перед Новым годом), и безоблачное небо, время от времени озаряли разноцветные вспышки.       Красиво. Просто глаз не оторвать, и в любое другое время я бы остановилась поглазеть, однако сейчас мне было не до этого.       Быстро шагая по заснеженному тротуару, ярко освещенному уличными фонарями, я прижимала к груди его подарок — красивую коробку шоколадных конфет. Пальцы мои сильно мерзли на холодном декабрьском ветру (в тот день перчатки остались дома), но я упрямо не хотела убрать конфеты в сумку и засунуть посиневшие руки в теплые карманы куртки.       Мне было совсем не холодно. Внутри так и вовсе я вся пылала, как в огне.       Снег все шел и шел. Сверху гремели салюты.       А я просто шла, продолжая стискивать коробку одеревеневшими от холода пальцами и глупо-глупо улыбаясь.       666       Третья четверть началась странно, протекала странно, да и закончилась она с помпой, да такой, что во век жизни своей не забуду.       Уже тогда, будучи на зимних каникулах, я поняла с тошнотворной точностью, что влюбилась в своего учителя по уши. Вот так вот просто. И это был не простой интерес ко взрослому харизматичному мужчине (уж слишком часто я о нем думала), скорее это походило на какую-то одержимость. За все время каникул не было ни дня, чтобы я не задалась вопросом о том, что он делает в данный момент. Мне было жутко интересно, как он встретил Новый год. С кем он его встретил. Где он сейчас. О чем думает.       Вот бы его увидеть! Или услышать… Я была бы даже согласна на его фирменное: «Опять опаздываешь, Дарья».       Это походило на настоящий бред, помешательство, одержимость…       Я засыпала с мыслью о нем, и просыпалась с его образом в голове.       Когда же, наконец, началась учеба, вся третья четверть распалась для меня на отдельные картинки, мелькавшие перед глазами, как разные сменяющиеся пейзажи за окном поезда.       666       – Итак, девятый «Б», кто из вас в дальнейшем хочет связать свою жизнь с физико-математическими дисциплинами? – спросил нас Александр Владимирович на своем первом уроке в третьей четверти. – Поднимаем руку. Только честно.       Как и следовало ожидать в классе физмата, руки подняли почти все.       На лице математика рябью пробежала насмешка с налетом легкого презрения. Хорошо знакомое выражение. Когда-то так он смотрел на меня.       – И за что вы так не любите математику, что решили внести «вклад» в ее развитие? Дети, окститесь, половина из вас настолько непроходимо глупа, что, как только начнется настоящая высшая математика в университете… – Вовка недовольно дернулся, и математик раздраженно вставил: – Ну, или колледже, Красильников, без разницы. Вы все равно все дружно повылетаете после первого же семестра. Кто-то по ошибке когда-то решил, что вы все физмат и что у вас якобы есть способности к точным наукам. Так вот: не верьте. Вас обманули. Ни какой вы к черту не физмат. Советую вам еще раз подумать о том, чего вы хотите от этой жизни, но соизмеряя со своими возможностями.       Кабинет на какое-то время безрадостно застыл, переваривая информацию.       Но Александр Владимирович решил больше не заострять на этом внимание и начал урок. И всем уже стало не до внутренних терзаний и зализываний уязвленного эго. Взгляды всех учеников обратились на доску, мой же зацепился за рассказывающего новую тему учителя.       Интересно, а замечал ли он, как я постоянно пялилась на него во время этого урока, да и вообще всех уроков? Скорее всего…       666       – Дарья, задержись тоже, – окликнул меня Александр Владимирович.       Я уже было собралась выходить с Машкой из кабинета, но послушно подошла к его столу, где толпились несколько моих наиболее математически одаренных одноклассников.       – Ты подняла руку, – обратился он ко мне. – Куда ты хочешь поступать?       – На экономический.       Мне показалось, что на мгновенье в его зеленых глазах полыхнуло легкое разочарование.       – М-да, вот уж от кого не ожидал… – выдохнул он.       666       Период начала наших репетиторств, с одной стороны, заставил чувствовать себя самым счастливым человеком на этой планете (ну еще бы, индивидуальные занятия, со мной одной!), а с другой, я постоянно чувствовала себя несчастной.       Математический язык скрывал тщетность моего нахождения рядом с ним. Мои надежды и мечты были нелепыми и наивными. Все мои попытки выглядеть еще тупее, чем я есть на самом деле (когда я специально тупила над примерами, лишь бы подольше позаниматься с ним), лишь бы урвать его внимание, были полны инфантилизма. Это было все равно что подбивать суммы и умножать их на ноль, то есть абсолютно бессмысленно.       – Я здесь не поняла… – все продолжала врать я.       Диаграммы бесконечных написанных в моей тетради цифр холодно уходили в бесконечность, равнодушно ставя черту под живой мной. Мне казалось, что вселенная уже давно вынесла мне приговор.       «Мне ничего не светит».       «Ему просто тебя жалко».       «Кто ты, а кто он. Не будь идиоткой».       – А здесь как решать? – все продолжала упрямо быть идиоткой я.       А потом все стало резко еще хуже. Я перестала нормально спать и есть. Я так измучила саму себя с этой одержимостью учителем, что в те дни реально хотела либо перевестись в другую школу, либо признаться ему, либо сдохнуть. Сдохнуть хотелось больше. В любом случае получалась какая-то крайняя мера, меньшее я даже не рассматривала.       Я стала понурой, и каждое мое второе слово заканчивалось, как правило, нытьем.       – Я тупая, – мрачно пробормотала я, когда математик зачеркнул сделанное мной уравнение и сказал переделать его. – Я ничего не понимаю. Мне никогда не поступить на экономический… и вообще… я тупая.       – И что я сейчас должен сделать? – спросил меня Александр Владимирович. – Согласиться с тобой? Начать разубеждать?       Я апатично опустила голову.       – Дарья, неужели ты правда думаешь, я бы согласился заниматься с полной дурой, у которой нет никаких способностей?       «Ну, со мной вы же занимаетесь».       666       «Это происходит не со мной».       Я лежала на кровати, укутавшись в два одеяла сразу, но по-прежнему сотрясалась от невыносимого озноба. Все мое тело дрожало, как в лихорадке, и я никак не могла согреться. По голове долбила тупая боль, весь мир перед глазами потерял свои контуры и резкость и стал размытым, непонятным, футуристическим.       – Как же так, как же так, – фоном охала где-то на периферии моего измученного высокой температурой сознания мама. – На градуснике почти сорок. Даш, я вызываю врачей.       «Да хоть Господа Бога».       Боже, как мне было сейчас плевать на болезнь, на суету моей матери, на то, что за последние два дня болезнь измотала меня так, что сил не хватало даже встать на ноги. Было плевать на все. Для меня стал важен лишь тот снежный день, его машина, его слова, тот поцелуй…       На мой горячий лоб неожиданно опустилась холодная ладонь матери, и я резко мотнула головой в сторону. Меня сразу затрясло в новом ознобе от ее прохладного прикосновения. Я закуталась почти с головой в одеяло, но дрожь в теле не проходила.       Господи, почему мне было так холодно, если температура моего тела была почти под сорок градусов?!       И плевать…       В моей мутной голове тупо крутилась одна и та же мысль:       «Он мне ответил».       Сделала глубокий вдох, и мои легкие переполнились. А здравый смысл летел, летел ко всем чертям!       666       Первые дни вместе были такими неловкими. Я не знала, что делать, куда смотреть, что говорить при нем, и постоянно краснела, что вызывало смешки у моего учителя. Он вообще находил мое поведение крайне забавным. Мы продолжали почти каждый день оставаться после уроков на репетиторства, и, естественно, моя невнимательность при решении, вызванная бешеным волнением, била все рекорды. Благо, когда я занималась, на время переставала волноваться по каждому поводу.       – Что случилось? Почему ты покраснела?       Он, играясь с прядкой моих распущенных волос, пропускал ее сквозь свои длинные пальцы. Мои локоны красиво переливались золотом в свете мартовского солнца за окном кабинета математики, где у нас проходила очередная консультация. Вернее, проходила она только первые двадцать минут, а после Александр Владимирович вдруг коснулся моих волос, введя меня почти в полуобморочное состояния. Ни о какой математике естественно, уже и речи не могло быть. Какие уж расчеты и вычисления, когда я со своим дыханием справиться-то не могу?!       Мужчина скользнул по мне глазами.       – Знаешь, Дарья, растерянность, как и распущенные волосы, удивительно тебя красят. Мне правда нравится.       Я дернулась. Краска залила лицо.       – Я не…       – Даже не спорь. Со стороны виднее, золотце мое.       666       – Я не знаю, как это решать! – наконец признала я очевидный факт, глядя на пример перед собой, как на врага народа. – Он нерешаем.       – Ты знаешь, как его решить, – мягко спорил со мной Александр Владимирович. – Такой простой пример, тебе должно быть стыдно.       Я еще раз попыталась его решить, но ни черта не вышло и в этот раз. Я воровато подняла на него глаза:       – Вы мне поможете?       Он послал мне насмешливую улыбку.       – Нет. Подумай и реши его сама.       «Опять издевается».       – Я не смогу его вообще решить, а после завалю ГИА, и вам будет стыдно, – пробурчала я мало связанную друг с другом цепочку слов.       Математик даже не удостоил ответом мою абсурдную угрозу, лишь усмехнулся чему-то своему и покачал головой. Я пристально смотрела на него, а потом отвела взгляд, в душе называя его садистом. Как будто в новинку…       – Ты всегда так боишься… нужно с этим что-то делать, – услышала я вдруг. – Дарья, попроси меня.       – Что? – не поняла я, глупо хлопая глазами, а после добавила: – О чем попросить?       Мужчина покровительственно улыбнулся мне, и тотчас ток мелкими разрядами прошелся по всей моей коже. Мне вмиг стало как-то не до алгебры.       – Попроси меня помочь тебе. По-хорошему.       Я удивленно уставилась на него, как на сложную теорему в учебнике. Математик так улыбался, что было непонятно, чего он хочет. Но попытка не пытка.       – Александр Владимирович, пожалуйст…       – Нет, – перебил он меня.       – Дорогой учитель?.. – я чуть наклонила голову, копируя положение его головы.       – Холодно.       Мои губы дрогнули в улыбке.       – Великий Александр Владимирович?..       – Мне нравится ход твоих мыслей, но нет.       – Александр?       Мне показалось на маленькое мгновенье, что в его изумрудных весело поблескивающих глазах мелькнуло мягкое удивление.       – Что, Дарья? – наконец, отозвался он.       – Вы… ты мне поможешь?       – Помогу.       Я тихо засмеялась, закрывая разгоряченное лицо своими прохладными ладонями. Сердце как ненормальное билось у меня где-то в горле.       – Безумно непривычно, – призналась я. – Наверно, никогда не смогу называть вас по имени…       – Когда-нибудь сможешь.       666       Я медленно-медленно училась не бояться его. Мелкими шажками, помаленьку, я все дольше могла смотреть на него, не боясь при этом встретиться с ним глазами. А когда наши взгляды все-таки встречались, сердце продолжало останавливаться в груди, как в первый раз.       666       – Почему ты решила пойти на экономический? – в один из дней спросил меня учитель.       – Почему? – задумчиво переспросила я. – Ну, это универсальное образование…       Учитель презрительно фыркнул, и я чуть громче добавила:       – Связано с расчетами и вычислениями...       Учитель фыркнул во второй раз еще более уничижительно, чем в первый, и я обиженно спросила:       – Вы против?       Мужчина равнодушно пожал плечами.       – Не то чтобы против, но ничего хорошего в твоем выборе я не вижу. Делать простые расчеты скучно, Дарья, ты сама в этом убедишься. А экономисты только этим и занимаются… Простые вычисления изо дня в день. Повеситься можно.       – Это говорите мне вы? – иронично спросила я.       – Это говорю тебе я, – подтвердил он, глаза его лукаво поблескивали. – Я сам какое-то время занимался простыми вычислениями, и знаю, о чем говорю сейчас.       – И куда вы бы мне посоветовали идти?       – Тебе? С твоей тягой к справедливости и самокопанию? – усмехнулся Александр Владимирович. – Только на филологический.       Я сердито фыркнула: благо, еще отправил не на лингвистический, выпускников которого он и вовсе за людей не считал.       – Вы же сами говорили мне, что у меня есть хорошие математические задатки.       – Они и правда у тебя есть, но не настолько, чтобы посвятить этому всю свою жизнь.       – Зато у вас их предостаточно!       – А то!.. – он внезапно взял меня за руку и притянул к себе. – А теперь, золотце мое, начинается любимая часть наших с тобой бесед, – театрально вздохнул он, а я смущении сразу зарылась лицом в его пиджак. – Старая добрая Дарья, скрепя сердце и переступая через свои святые жизненные морали, награждает комплиментами своего порочного учителя. Давай, моя радость, и не скупись на эпитеты.       Я его просто обожала.       Я отняла лицо. Мои руки скользнули по лацкану его пиджака, а после прошлись по белой рубашке, под которой я ощущала тепло его тела. Учитель смотрел на меня с вежливым ожиданием, с нежностью и иронией, плескавшейся в его глубоких зеленых глазах, которые волновали меня до дрожи.       – Нуу, – я задумчиво подняла глаза к потолку. – Вы необычный…       – Двусмысленное заявление.       – Вы веселый…       – Это видимость.       – Вы умный…       – Конкретизируй. По сравнению с твоим классом любой гамадрил покажется гением.       – Вы храбрый…       – Дарья, – он тонко улыбнулся и коснулся губами моей покрасневшей щеки, пробормотав: – Перед тобой сейчас я, твой учитель, а не герой книг и бульварных романов.       – Тогда не знаю! – я бы даже развела руками, но шевелиться не хотелось: в руках Александра Владимировича было так тепло и хорошо.       – Как не знаешь? – притворно удивился мужчина. – Скажи хоть что-нибудь! Не расстраивай меня.       Я тяжело вздохнула и на миг сделалась серьезной.       – Вы человек, которого я люблю.       – Ну, это я знаю, – отозвался он таким же тоном и увлек меня в медленный и головокружительный поцелуй.       666       Бутылка вина на журнальном столике в его квартире заслоняла зажженную мной свечку (которую я зажгла ради придания нужной атмосферы), притягивала взгляд и искрилась от колышущегося огонька. Бутылка была темно-зеленого цвета, откупоренная пробка лежала рядом на столике, и по всей комнате витал запах нагретых солнцем ягод, пахло летом, хотя за окном тем временем лупил серый и унылый дождь. А еще там же лежала коробка с молочными конфетами, уже порядком мной обворованная. Бывая у него дома, я постоянно совершала свой варварский набег на его запасы бесконечного сладкого. На столике также примостились два наполненных вином бокала, один с почти нетронутым содержимым (мой), и второй наполовину опустошенный (его). Любимый способ моего учителя расслабиться.       Вообще Александр Владимирович практически не разрешал мне больше пить после того раза: он говорил, что я становлюсь слишком болтливой, когда выпью, поэтому, находясь у него дома, мы почти никогда не пили, только ели заказанную еду, которая, на удивление, всегда оказывалась какой-то нереально вкусной. Исключения бывали очень редки, вот как сейчас, когда он разрешал мне в маленьком количестве выпить что-то. Вот как это красное сухое вино в красивучей бутылке. Вообще вина мне не очень нравились: любой алкоголь, который попадал мне в рот, рождал странный рвотный рефлекс в организме и немедленное желание все выплюнуть, но отчего-то с вином, которое мне дал учитель, такого не произошло.       – Потому что оно сухое и красное, легко усваивается и не приносит в больших дозах вреда, – объяснил мне он. – Скорее всего, раньше ты пила только винный суррогат – подкрашенный спирт с добавлениями сиропа, это было не вино. Да и вообще любое вино, на котором написано «полусладкое», на самом деле не вино, а столовые помои. Опасайся людей, которые любят сладкие вина, у них нет вкуса.       Я поболтала в руке пухлым бокалом — красные блики заиграли на поверхности напитка, совсем как глаза какого-то хищника. Сделав еще один глоток (вино и правда шло очень легко и не вызывало тошноты), я поставила бокал на столик и опять с головой ушла в энциклопедию по нумерологии, которую мне дал учитель.       Взяв в руки ручку и бумагу, я теперь с ожесточением чертила на нем свой квадрат Пифагора, вслух бормоча систему правильного подсчета цифр моего рождения. Отчего-то меня страшно увлекла эта тема.       Александр Владимирович же, временами пригубляя вино, сидя около меня, со скучающим видом просматривал какие-то очередные бумаги, смысл написанного на которых я плохо понимала: какие-то непонятные графики и цифры — что там вообще можно было понимать?       Иное дело — считать цифры своей жизни, для того чтобы узнать по ним, что будет происходить в будущем.       Когда мой персональный квадрат Пифагора был готов, а цифры — раза по три перепровены, я стала интерпретировать свои результаты, и чем дольше я это делала, тем сильнее расстраивалась.       – У меня мало «двоек» в квадрате, – пробурчала я, Александр Владимирович скользнул по мне глазами. – А это значит, что интуиция на нуле. Не открытый канал при рождении… и «пятерок» мало, невезучая… А еще…       – Дарья, – тяжело вздохнул учитель, перебивая меня. – И почему меня уже не удивляет, что из всей огромной энциклопедии ты выбрала самый бредовый раздел? Я думал, мода на гадание по таблице Пифагора давно осталась в прошлом…       – Да почему бредовый? – спросила я. – Все сходится!       – Хотя бы потому, что настоящий бред — гадать по таблице своего рождения, составленной для людей, родившихся в прошлой эре. Пифагор жил две тысячи лет назад, нынешнее же летоисчисление уже давно неактуально для этого гадания.       – Говорю же, невезучая, – не обращая внимания на его слова, все гнула свою линию я. – И родилась не в той эре…       Учитель презрительно фыркнул, я же продолжила свою интерпретацию чисел.       – Александр Владимирович, – после короткого молчания грустно-грустно позвала его я. – Смотрите… Вот здесь, – я показала ему свой квадрат, – цифры очень плохо сочетаются с друг другом. В книге написано, что это значит пустоту в сердце, неудачу в личной жизни…       Отчего-то на меня напала ужасная печаль, которая, по всей видимости, слишком живо отразилась на моем лице.       – Боже мой!.. Дай-ка сюда, – раздраженно вздохнул учитель, забирая листок с моими цифрами, а потом случайно (ну, да, как же, «случайно»!) от его «неосторожного» движения на мой квадрат Пифагора щедро пролилось густое красное вино.       Я с непроницаемым лицом смотрела, как моя «судьба» из цифр расплывается синими чернилами с красным вином по всему листку, делая весь квадрат полностью нечитаемым.       – Какой я неловкий, видимо, у меня при рождении «троек» было недостаточно, – с притворным сожалением отметил учитель. – Прости, кажется, я испортил всю твою несчастную судьбу и пустоту в сердце…       И не поспоришь же!..       666       – О, а еще говорят, что рыцарство умерло, – как-то выдохнула я. После того раза он отобрал у меня свою энциклопедию и больше не давал, а мне очень хотелось посмотреть на его цифры.       – Рыцарство мертво, – тотчас подтвердил математик.       – А помощь беззащитной девушке с ужасной судьбой?       – Понятие «беззащитная девушка» умерло вместе с рыцарством.       Я раздраженно засопела. С ним все и правда выглядело нестрашным и несущественным.       666       – О, Александр Владимирович! – мелодично позвала математика Светлана Викторовна, подловив его в коридоре, где мы с ним как раз обсуждали время следующей консультации. – Здравствуйте! Я вас как раз ищу! – тут ее взгляд остановился на мне, и она уже с меньшим энтузиазмом бросила: – А, Абрамова, и ты тут…       «Что значит «и ты тут»?» – мысленно негодовала я. Как будто я помешала ей в чем-то.       Математик, тонко усмехнувшись, насмешливо мазнул по мне глазами, прекрасно видя, как меня коробит ее присутствие. Я же, про себя скрипя зубами, тактично отошла в сторону.       – Здравствуйте, Светлана Викторовна, – повернулся он к ней, – у вас что-то стряслось?       – Нет-нет, ничего страшного, просто, как всегда, не могу разобраться с регистрами, и мне очень нужна помощь квалифицированного учителя математики. Я слышала, к вам прицепили класс?       – Да, я теперь классный руководитель девятого «Б».       Информатичка легонько засмеялась и кокетливо спросила:       – Это повышение?       – Это поворот судьбы, – спокойно поправил Александр Владимирович. – Давайте я к вам зайду после пятого урока, когда будет окно. Вам удобно?       – Конечно, буду вам безмерно благодарна!       «Надо же, какие они друзья!» – мысленно негодовала я.       666       – В твоем возрасте я пришел к выводу, что чувство вины – своего рода заболевание. Что люди, живущие без комплекса вины, добиваются в жизни прогресса. Мне это очень помогло.       Иногда вещи, которые он мне говорил, ставили меня в тупик и противоречили вообще всему тому, чему меня учили с детства: что нужно быть альтруистом, что надо помогать другим, что все добро тебе вернется бумерангом точно так же, как и зло, а эгоист — вообще горе в семье.       С учителем же все становилось с ног на голову.       – А как же альтруизм? – не могла не спросить я: он же говорил, что верующий! – Любовь к ближнему и тому подобное? Христианство ведь и учит…       Он окинул меня насмешливым взглядом, будто насквозь прожег, и я замолчала, так и не донеся свою мысль.       – Любовь к ближнему… – усмехнулся Александр Владимирович. – Знаешь ли ты, Дарья, что чаще всего любовь к ближнему и отзывчивость у большинства вызваны банальными страхами одиночества и порицания обществом?       Я не знала, что на это возразить, и поэтому промолчала, внутреннее (как бы вслух ни отрицала его жизненную эгоистическую позицию) все-таки соглашалась в чем-то с ним. Я вообще рано или поздно всегда соглашалась с его словами и выводами. Как-то так всегда само собой получалось.       666 Я верила ему. Верила словам – негромким, уверенным, с легком налетом насмешки. Верила глазам – всегда таким живым и ясным, верила расслабленной позе. Верила, что в его жизни морально-нравственные принципы не имеют никакой ценности, а единственная ценность в жизни — это сам интерес к ней. От него всегда исходила мощная жизненная сила – от такой не отмахнешься.       666       Мои руки вкусно пахли теплым хлебом и вареньем. После уроков мы с Машей, как в старые добрые времена (с которых прошла будто бы вечность), отправились к ней домой. Правда, в этот день компанию нам составил еще и Федор. По идее, мы должны были все вместе готовиться к экзаменам, но вместо этого по прибытии сразу оккупировали кухню и занялись обедом.       – Помню, как-то у меня сильно разболелся зуб, – вполголоса рассказывала нам Маша под впечатлением от просмотра рекламы зубной пасты. – Болел он так сильно, что приходилось есть только одной стороной. Так вот, когда жуешь одной стороной, то совершенно не чувствуешь вкуса.       Я слушала ее вполуха, намазывая горяченные после тостера куски хлеба сметаной, а после покрывая их сверху малиновым вареньем. Федя суетился у плиты с чайником и кружками, а Сивцева, вальяжно устроившись на стуле, щелкала пультом, пытаясь найти по телеку что-то интересное, но попадалась ей пока только одна реклама.       Забавно…       Когда-то я точно так же потеряла вкус к жизни, вот только это не было связано с временной потерей вкусовых рецепторов. А потом я вдруг вспомнила, как когда-то Александр Владимирович говорил мне то же самое: «Когда часть тебя мертва, перестаешь чувствовать вкус жизни».       На кухне витал ни с чем не сравнимый запах горячих тостов, который перебивал мои странные мысли, а по телеку фоновыми звуками крутилась сплошная реклама.       – Девочки, давайте быстро поедим и сразу начнем заниматься? – внес свою лепту Федя, ставя горячие кружки с чаем на стол.       Я облизала пальцы, покрытые сметаной и вареньем, поставив в центр стола большую тарелку с готовыми тостами, за которыми сразу потянулась лапка Сивцевой.       – Ну, мы так и хотели, — кивнула ему Маша, откусывая от своего бутерброда. Медленно-медленно жуя его, она прикрыла глаза в немом гастрономическом восторге. – Это очень вкусно!.. Попробуй!       Стоит ли говорить, что в тот день мы занимались чем угодно, но только не подготовкой к экзаменам?       666       – Знаешь, начав работать в школе, я почти полностью разочаровался в подрастающем поколении, – признался он мне, пригубив второй стакан с виски, после которого его всегда тянуло на пространные разговоры. – Это поколение ЕГЭ и ГИА. Поколение тупого стада баранов. Массмедиа – вот его новая религия. Это поколение разучилось думать, оно привыкло, что за него все решит Гугл. Весь их мир так крошечен и нелеп. Эти дети не понимают, что мир на самом деле очень многогранен. Что их «святая» точка зрения всего лишь проекции на его плоскости, а смена угла зрения позволяет увидеть новые границы. Но им этого не надо. Они выбирают «простоту», они делают выбор в пользу того, чтобы думали и решали за них, и я даже не сужу их за это… В конце концов, кто я такой для того, чтобы кого-то судить? Но их ограниченность так забавна…       Я время от времени подносила к губам кружку с густым черным кофе, в котором было размешано аж целых три ложки сахара. Кофе бодрил и учащал мое сердцебиение, делая весь окружающий мир нереально четким и осязаемым.       Движение его тонких пальцев, наклоняющих в разные углы низкий стакан с виски так, что янтарная жидкость переливалась от света ламп, притягивало взгляд. Я даже забывала злиться.       – Новое поколение с гордостью называет это «нестандартным» мышлением, считает, что это предмет для гордости, знак отличия… Да и Бог с ними. Бывают в вашем поколении и приятные исключения. Они редки, но они есть.       – Неужели вы обо мне? – польщено хмыкнула я.       – Да, Дарья, ты входишь в это число. Хотя… в тебе тоже есть это стремление разделить этот сложный трехмерный мир на черное и белое, а после выжить в этой плоской модели, – он тянуще улыбнулся мне, — правда, не совсем успешно. А еще иногда ты все-таки выбираешься из своей землянки.       Мне надо было сейчас громко возмутиться, взорваться негодованием и раздражением, но злости во мне не было. Скорее, меня завораживала его странная гибкая логика.       Почему-то рядом с ним я все больше и больше ощущала, как на самом деле еще юна и неопытна.       666       Я любила природу. Я любила лес. Я любила полевые цветы. Я любила его.       Сейчас мне было так странно чувствовать плечами небо, упругое, живое, прислушивающееся.       – Что тебя так радует в этих поездках? – не мог понять Александр Владимирович, не разделявший моих пристрастий к подобным выездам. – Какое-то бесполезное времяпрепровождение.       – Мне нравится, – выдохнула я, глядя на это голубое-голубое небо над собой.       – Бесполезное времяпрепровождение? – уточнил он.       – И что я сейчас должна сделать? – вдруг хитро прищурившись, повторила я его же фразу. – Согласиться с вами? Начать разубеждать?       – Ты всегда должна со мной соглашаться.       Я сердито фыркнула.       – Вы эгоист.       – И? – равнодушно пожал плечами мужчина. – Как будто это что-то плохое.       666       Все-таки каково это — быть с Александром Владимировичем? Год назад я бы без всякого сомнения заявила, что страшно и невыносимо. Сейчас же, когда я задумывалась над этим, то в голову приходили разные ответы.       С Александром Владимировичем было весело. Как с любым человеком, для которого правила были несущественны, а если и были, то он мог умело ими апеллировать в свою пользу так, что не докопаешься. Математический склад ума – вещь вообще страшная. Для меня, примерной некогда ученицы с безупречной успеваемостью и репутацией, он был худшим примером для подражания. Когда-то в детстве я была очень несдержанным ребенком, активным и эмоциональным, а после, взрослея, постепенно научилась сдерживать свои порывы, обдумывать слова и поступки; иногда мне даже казалось, что подростковый максимализм обошел меня стороной. А потом в моей жизни появился Александр Владимирович, и все перемешалось в моей жизни, да так сильно, что ни о какой сдержанности и говорить не приходилось. Ну не уступлю же я ему? Какой смысл следовать старым правилам, щупать кончиком пальцев гладь того самого омута, если все равно нырнешь в него с головой? А учитель радовался каждой своей удачной провокации и неизменно утверждал, что это для моей же пользы.       С Александром Владимировичем было сложно. Ну, еще бы не было!.. Порой мне хотелось его убить, порой он делал мне очень больно, так, что потом долго я не могла прийти в себя, и порой он становился попросту невыносим. А иногда я готова была с ним спорить до потери сознания, до сорванного в хрип голоса, во многом из-за его насмешливо-ласкового тона (он разговаривал со мной как с дитем неразумным), а еще из-за того, что я не разделяла его столь жестоких и негуманных жизненных принципов. Увы, математик никогда не давал мне даже иллюзии победы в наших спорах. Потому что…       – …вы просто не хотите этого признать! Вы настоящий эгоист! И специально издеваетесь надо мной!..       – Вовсе нет, – он послал мне одну из своих насмешливых улыбок.       – Нет! Вы продолжаете издеваться надо мной! – все продолжала злиться я.       – Я? – он покачал головой. – Да никогда в жизни…       – Считаете меня наивной глупой дурой!       – Ну, скажи еще, что ненавидишь меня.       Это оборвало меня на полуслове. Улыбка математика оставалась неизменной, но в глазах был немой вопрос. И я все ему прощала.       – Я даже забыла, о чем мы спорили…       – Кажется, о твоей несдержанности.       Вспыхнув, я обиженно умолкла, и он обнял меня, опять празднуя свою очередную победу.       С Александром Владимировичем было волнующе. От его отношения ко мне у меня трепетало сердце. Порой мне казалось, что я все это время убегала от него, от своих чувств, от самой себя, а потом же сама сдалась ему, сдалась самой себе, своим чувствам и всему этому гребаному миру. Я уже не пугалась глубины его взгляда, обращенного на меня. Этот взгляд волновал меня до дрожи, и математик не смотрел так ни на кого больше.       С Александром Владимировичем мне было спокойно. Да-да, как бы абсурдно ни звучали эти слова. Насколько опасно быть его врагом, настолько приятно быть с ним на одной стороне. Он никогда не рассыпался в страстных заверениях, но я знала: он придет ко мне на помощь, если в этом действительно возникнет необходимость.       С Александром Владимировичем было по-разному. И вскоре мне расхотелось что-то анализировать, потому что я понимала самое главное: с ним я счастлива.       666       Я вернулась из своих обрывочных воспоминаний обратно в эту теплую летнюю ночь, наполненную лесными ароматами и запахом костра. Фоном продолжала бренчать гитара, голоса учеников казались мне приглушенными, временами поляну оглашал громкий смех над очередной тупой шуткой Вовки. Машу сморило окончательно, и она сонно свесила свою голову на мое плечо. Наш неофициальный выпускной прошел хорошо. И сейчас мне действительно казалось, что нет никому дела до того, что в данный момент времени меня согревает учительский пиджак. Никто не замечал то, как мы все это время украдкой поглядывали друг на друга, временами не сдерживая улыбок.       А впереди у нас было еще целое лето.