Математический класс

      – Ты, никак, уже закончила? – вопросительно изогнул бровь Александр Владимирович.       Я в нервно-истеричном порыве еще раз тщетно чиркнула ручкой по тетради и растерянно подняла глаза на учителя.       – У меня ручка закончилась…       Прозвучало это донельзя жалко. В этот момент я сильно пожалела, что еще утром не похлопотала как следует над сбором сумки.       – И почему я не удивлен? – риторически спросил математик.       Мне вдруг нестерпимо захотелось удавиться.       Легко поднявшись из-за стола, учитель подошел к моей парте и, под мое вытянувшееся лицо, театрально вручил ручку.       Приняв ее слегка дрожащими пальцам и несколько раз бестолково моргнув, я заторможено произнесла:       – Спасибо...       – Пожалуйста, показывай, чего ты там намудрила, – отмахнулся от меня математик. Невзначай опершись рукой о стул, на котором я сидела, мужчина, склонившись через мое плечо, заглянул в тетрадь.       – Сейчас… подождите, – неловко пискнула я.       Дышать стало невыносимо сложно, обжигающий жар опалил все мое тело. Ощущение близости наших тел совсем вышибло последнее наличие здравого смысла в моей голове.       Я не была уверена в том, что решила пример правильно, да вообще, что хоть что-нибудь сделала правильно. Я сейчас вообще ни в чем не была уверена и ничего не понимала, ни на чем не могла сосредоточиться, я лишь чувствовала его обжигающее тепло позади меня.       Тем не менее, во спасение от этой туманной неги, кровь резко ударила мне в голову, и я, как в опьянении, записала получившееся решение и трясущимися руками передала тетрадь учителю.       Александр Владимирович со скептическим выражением лица, взял у меня тетрадь и неспешно отошел на несколько шагов, и я, наконец, смогла перевести дух.       По мере проверки на его губах расцветала все более и более ехидная улыбка, а вот мое сердцебиение будто с каждой секундой замедляло свой ритм.       "Господи, неужели там все так плачевно?!"       Неожиданно мужчина оторвался от тетради и окинул меня пронзительным взглядом:       – Абрамова, ничего не хочешь мне сказать?       – В смысле? – нервно осведомилась я, до смерти напуганная его ровным, безэмоциональным тоном.       У меня опять появилось скверное предчувствие. Предчувствие того, что меня заманивают в очередную мышеловку.       – Ну, например, что-то вроде: «извините, я действительно на уроках ничего не делаю, а тупо просиживаю штаны». Это, – мужчина небрежно бросил злополучную тетрадь мне на парту: – Просто курам на смех.       – Да что не так?! – взорвалась я, дрожащими руками хватаясь за тетрадь. – Я решала все так, как вы и учили, сначала…       – Для начала можешь мне рассказать, при чем происходит потеря корней?       Ну, он, конечно, нашел что спросить, когда у меня руки трясутся, как у наркомана! Я была мало того что не готова к вопросу, я вообще не могла связно мыслить.       – Ну…       Повисло неловкое молчание.       Мысленно я уже пару раз чертыхнулась, попеременно проклиная то себя за несобранность, то учителя за его каверзы.       – Нет, не можешь, – лаконично подытожил учитель.       Да сколько можно надо мной издеваться?       – Послушайте…       – А что-нибудь про правила равносильных уравнений?       Я упрямо сжала губы: по-моему, мой ответ ему не так уж и нужен.       – Тоже нет.       С каждым моим позорным фиаско глаза Александра Владимировича все больше и больше зажигались увлеченным изумрудным огоньком.       – Ладно, а что скажешь насчет значения квадратного корня?       Черт…       Скептически глянув на мое порядком покрасневшее и озадаченное лицо, мужчина чуть мягче добавил:       – Я не прошу точной формулировки, своими словами хотя бы хоть что-то.       Господи, такого позора я еще никогда не чувствовала!       Мне вполне осознанно хотелось удавиться.       В памяти, конечно же, сразу всплыли мои прошлые провалы на глазах математика, но все-таки в этот раз все было хуже. Хотя бы потому, что я не могла вспомнить ответ на такой элементарный вопрос, на который знают ответ дети с пятого класса.       Сохраняя те жалкие крохи самообладания и скудо-бедного ума, я неуверенно проблеяла:       – Относительно переменной… В смысле, это такая сумма… Число, такого, эм… квадрата, которое бывает рациональное и…       Александр Владимирович с самым наисерьезнейшим лицом внимательно слушал мой фантастический бред, изредка многозначительно кивая головой. Но по слегка подрагивающим губам, я поняла, что он пытается скрыть рвущийся наружу безудержный смех.       – Ну, в целом я тебя понял, – «кашлянув» в кулак, произнес мужчина. – Только у меня к тебе еще пару пустяковых вопросов. С каких пор квадратный корень это сумма? И вот еще что, объясни несведущему, при чем здесь рациональные числа?       А это уже удар ниже пояса!       – Я просто не помню более точного определения, – произнесла я тихо, почти шепотом, приходя в себя.       Притянув к себе тетрадь, я нервно пролистала страницы до решенного примера. Бегло пробежавшись глазами по листку и не заметив ни одного зачеркнутого примера, я озадачено уставилась на учителя:       – Так, где вы говорите, я допустила ошибку?       – Разве я говорил, что ты допустила ошибку? – удивился математик. Теперь я явственно слышала в его голосе лукавство. – Дарья, я всего лишь сказал, что это курам на смех, не знать определения. А решено все правильно, молодец, – усмехнулся он, – сразу бы так.       Будто бы издалека, я услышала собственный надрывный смешок.       Ну, нельзя же быть такой дурой в самом деле!       – Получается… – у меня опять вырвался истеричный смешок.       Я чувствовала себя ужасно облапошенной, но мне почему-то было не плохо, совсем наоборот.       – Получается, тебе надо зубрить определения, а то ладно, ты мне здесь сказки рассказываешь. А что будет, если тебя кто другой спросит?       Мои губы дернулись в нервной улыбке: да кто меня еще может спросить про эти чертовы корни?!       – И ты начнешь им рассказывать про то, что корень это сумма, еще что-то про рациональность ляпнешь… А потом спросят тебя, а кто это тебя, голубушка, математике-то учил? И все… прощай навсегда мой нерушимый учительский авторитет, – горестно вздохнул математик.       Ну да, как же, авторитет у него рухнет!       Я пока еще не встречала настолько сведущего специалиста в своей области, как Александр Владимирович. Да и вообще мне мало верилось, что хоть кто-нибудь может его переплюнуть на математическом поприще, это просто невозможно. Никто иной, не сможет так же доступно и со страстью рассказывать такую сухую науку. И дело тут даже не в его личной харизме, а…       Внезапно я словила себя на мысли, что уж слишком откровенно (даже в своих мыслях) возношу его на своеобразный пьедестал.       Краска тут же прилипла к моему лицу.       – Не волнуйтесь, я не выдам вас, – промямлила я, страшно сконфузившись, и с ужасом стала понимать, что мужчина не отводит от меня пристального взгляда.       Он мне показался странным: он смотрел чуть с прищуром, и в зеленых глазах теплилось нечто такое… странное.       Во мне тут же взыграли типично женские комплексы: что-то так не так? Все ли в порядке с моим лицом? Неужели я в чем-то испачкалась?       Вновь повисла тишина, но на этот раз какая-то напряженная, изнурительная, многообещающая.       Я не знала что сказать, а он все так же неотрывно на меня смотрел. Мне казалось, этот взгляд прожигает меня изнутри.       – О, Дарья, я в тебе нисколько не сомневался, – наконец непринужденно прервал затянувшееся молчание Александр Владимирович. Легкая улыбка мелькнула на его губах. – Но все же определения знать надо.       "И что я опять себе надумала?!" – зло одернула себя я.       Кто о чем, а учитель о математике, и ни о чем больше. Он занимался со мной репетиторствами, а я… А я просто сентиментальная дура!       – Ну что, продолжим?       Я заставила себя скупо улыбнуться:       – Конечно.       666       И весь последующий час я плодотворно корпела над пособием.       И все бы хорошо, я правда отлично справлялась, но один маленький факт заставлял меня уже час нервно елозить на стуле, раздраженно поправляя сбившиеся прядки с покрасневшего лица.       Александр Владимирович сидел рядом со мной на соседнем стуле и с самым наивнимательнейшим видом наблюдал за моей проделанной работой.       И ладно бы только наблюдал, но он постоянно поправлял меня в работе, делал замечания, цокал языком, несколько раз даже вероломно отобрал ручку, вгоняя меня чуть ли не в обморочное состояние. Сам же отвлекал от работы непринуждёнными разговорами и шутками, и сам же потом делал замечания мне за то, что я отвлекаюсь.       Голова шла кругом и, кажется, у меня уже выработался иммунитет на его голос и присутствие, во всяком случае, я больше не вздрагиваю от его близости, но ватность в коленках еще осталась.       В очередной раз пожурив меня за не ту выбранную мной формулу, учитель устало откинулся на стуле:       – Нет, это просто уму не поддается, Да-ша-а... – по слогам лениво протянул мое имя мужчина. – Сложные уравнения ты решаешь на раз-два, но так тугодумить над простейшими – это какой талант!       – Я стараюсь, просто постоянно забываю формулы, – с отчаянием, почти обиженно проскулила я, силой воли отгоняя от себя желание точно так же, как математик, откинуться на стул.       Как же я устала…       Но из-за его присутствия об отдыхе не могло быть никакой речи: только выпрямленная спина, только каллиграфический почерк.       Александр Владимирович насмешливо хмыкнул, подвинув ко мне учебник со всеми записанными на нем формулами на титульном листе:       – Вот все формулы, какие еще проблемы?       "Ну, не знаю! Например: их правильное применение в нужных примерах!" – мысленно цокнула я.       Усталость оседала на плечах, мне хотелось хотя бы чуть-чуть передохнуть.       – Все-таки я не великий математик… – жалобно промямлила я, можно сказать, почти наугад подбирая очередную формулу под уравнение. Не успела я ее полностью подставить, как меня раздраженно прервали:       – Что ты опять пишешь?! – одернул меня учитель.       Мимо.       Я зачеркнула решение и вновь бездумно уставилась на формулы.       – Третью, – устало выдохнул Александр Владимирович. – Используй третью формулу.       Ммм, кажется, и математик смертельно устал от моего тупизма.       – Кстати, меня тоже очень сложно назвать не то чтобы великим математиком, даже хорошим будет перебор, – уже более бодрым голосом сообщил мне мужчина, одобрительно кивнув на подставленную мной формулу.       – Ну, да, конечно, – неверующе протянула я. Если уж Александра Владимировича нельзя назвать гением математических наук, то я уж и подавно с третьей стадией врожденного идиотизма родилась.       Мой скептичный тон и взгляд, полный сарказма, не мог укрыться от мужчины.       Учитель одарил меня ироничной улыбкой:       – Правда, Дарья, – меня в очередной раз пробрала дрожь, при упоминании моего имени. – Настоящих математиков считанные единицы – именно они создают теории, формулы, новые системы расчетов. А все остальные… – Александр Владимирович небрежно махнул рукой: – Считают по уже готовым формулам. Главное – это просто научиться понимать и применять их, а все самое сложное за нас уже решили великие умы.       Звучит, конечно, впечатляюще, но не настолько, чтобы я усомнилась в способностях моего учителя.       – Поэтому не только тупо зубри правила, а все-таки попытайся их понять, договорились?       Я слабо кивнула.       Александр Владимирович одарил меня лукавой усмешкой:       – Ну, тогда на этом все, встретимся завтра. Дома почитай параграф 44.       Я еще раз бездумно кивнула головой и стала складывать вещи в сумку. Блаженно подумав о том, что, как только приду домой, первым делом завалюсь на диван.       Закрыв тетрадь и уже заталкивая учебник в недра сумки, я краем глаза заметила страшное: свою тетрадь с обнимающимися медведями, непонятно как оказавшуюся в центре стола, и насмешливый взгляд математика прикованный к ней.       "Вот черт!".       – Милая тетрадка.       Ну, почему такая чертовщина происходит именно со мной?!       Страшно сконфузившись, я быстро стянула ее с парты.       Хоть плачь – хоть смейся, но я, похоже, шла на рекорд по количеству опусов в час.       Уже собравшись и по привычке перекинув сумку через плечо, я замешкалась у парты, кидая робкие вороватые взгляды на учителя.       – Что-то еще? – вопросительно изогнул бровь Александр Владимирович.       Я нервно сглотнула.       – Нет, ничего такого… Я просто еще раз хотела сказать вам спасибо. То, что вы для меня делаете, правда, это… очень…       Не сумев подобрать правильных слов, я сконфуженно замолчала. Почему-то мне стало жизненно необходимо, чтобы он меня выслушал. Но адский сумбур в моей голове, мешал мне произнести связное предложение.       – Понимаю, Дарья. Я все прекрасно понимаю.       Мужчина перестал улыбаться и кинул на меня странный задумчивый взгляд. И, наверное, первый раз в жизни, я не отвела глаз от его прямого взгляда.       Невротическая дрожь в руках прошла, на ее место пришла слабость в ватных коленках и болезненно пересушенный рот. И смотрел он опять странно, в его взгляде появилось что-то такое странное, влекущее. Из его глаз исчезли лукавство и сарказм, и я почти испугалась изумрудного огня, горящего в них.       Статическое напряжение, которое при этом родилось между нами, будто имело осязаемую плотную форму, заволокло все пространство между нами.       Я в который раз изумилась цвету его глаз, неземному, слишком глубокому, слишком влекущему.       Мне казалось, что он хочет что-то сказать или сделать, и я не знаю, чем бы все кончилось, если бы внезапно не зазвонил его сотовый телефон.       От неожиданности я вздрогнула, и гипнотический зрительный контакт между нами сразу же пропал. Как будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, и атмосфера в помещении сразу поменялась.       Александр Владимирович выглядел слегка разочарованным, когда раздраженно вынимал телефон из пиджака.       – Алло, что опять у тебя случилось? – грубо сказал в трубку мужчина, с плохо контролируемым раздражением. – А что, сам головой подумать не можешь?!       Я вздрогнула от его чересчур резкого тона.       Если бы он так говорил со мной, то у меня давно бы случился инфаркт. Оставалось только пожалеть бедного неугодного собеседника на том конце провода.       Мне нестерпимо стало не по себе, я нервно стала переступать с ноги на ногу, желая поскорее куда-нибудь убежать и спрятаться. Такое привычное для меня желание. Как страус зарывает голову в песок, так и мне легче убежать от всех своих проблем.       – Я пойду, – беззвучной пантомимой прошептала я математику, пятясь к двери.       – Повиси пока, – коротко бросил в трубку Александр Владимирович, поднимая на меня глаза, полные сожаления. – До свидания, Дарья, завтра после уроков, не забудь.       Забудешь тут!       Спускалась я по лестнице вниз, словно в трансе. Ничего не видя, не слыша и почти ничего ни чувствуя. И даже на новую истерику бабы Веры (хранителя всея гардеробной), по поводу не забранной вовремя куртки, я не обратила внимания, хотя в любой другой день это бы мне обязательно испортило настроение.       Раз за разом я прокручивала в голове его взгляд, тембр голоса и каждое мгновенье сегодняшнего репетиторства.       Всё кружилось перед глазами, и глуповатая улыбка на моих губах, наверно, нервировала проходящих мимо людей. Но мне было настолько плевать на окружающих...       Я глубоко вдохнула пока еще морозный воздух, чувствуя, что внутри меня разливается что-то теплое, волшебное, опьяняющее, то, что сносит крышу напрочь. Я чувствовала себя абсолютно счастливой, будто находилась где-то в нирване.       666       Эта и следующая недели прошли для меня будто в огромном перламутровом дурмане. На деле оказалось, что то самое всемогущее чувство, не только очень красиво и легко опьяняет, но его так же очень сложно скрыть.       Никогда я еще не испытывала подобного, это все было так волнительно...       Все мои прошлые отношения (в том числе и с Высоцким) начали казаться мне абсурдными, игрушечными, ненастоящими. Да какие это вообще отношения! Мне раньше казалось, что я немного начинаю любить Макса, но любить наполовину ведь нельзя!       Как вообще можно сравнивать это мощнейшее чувство с чем-то наподобие жалости вперемешку с симпатией?       Так как подобного рода ощущения были для меня в новинку, мне страстно хотелось на каждом шагу кричать, что я люблю, хотелось делиться своими переживаниями и в кои-то веки действительно обсуждать это сильное непонятное чувство во мне, отчаянно при этом краснея, как делают все влюбленные девушки, но само по себе это было невозможно.       Невозможность открыто сказать о том, что не дает мне покоя ни днем, ни ночью, сильно угнетала меня.       Никому, даже Маше я не могла рассказать про свою любовь к учителю математики.       Да и кто в здравом уме может это понять и принять? Общество сориентировано на другие ценности, оно отрицает и убивает любовь во всех ее проявлениях, если она хоть на миг отойдет от признанных стандартов.       Ничего они не понимают!       666       – Мама, а как вы сошлись с папой? – в сотый раз спрашивала я, мечтательно уставившись на закатное небо за окном.       У нас вошло в привычку допоздна сидеть на кухне, болтая ни о чем.       Мама смешно сморщила нос, отмахиваясь от меня:       – Ты сама знаешь эту историю лучше меня.       И действительно, я с самого детства любила слушать историю их "любви".       Маме тогда исполнилось только восемнадцать, папа (на семь лет ее старше) тогда был главным инженером на каком-то предприятии. Увидел он ее и, как говорит мама, сразу же и влюбился. Долго ходил за ней, ухаживал, цветы дарил (что было тогда большой редкостью), мама долго воротила нос, капризничала, но потом все же разглядела в нем что-то, и из-за этого чего-то родились я и Леша.       Это не совсем счастливая сказка.       Я помню, что было потом – частые скандалы, крики и…       Он ушел.       Все для моей мамы закончилось трагично, она стала матерью-одиночкой с двумя детьми, и все попало под время, когда в стране было жесточайшее сокращение.       – А ты его любила?       Мама тяжело вздохнула:       – Если бы не любила, разве вышла бы замуж?       – А он был на семь лет тебя старше, – задумчиво произнесла я, и меня будто осенило. Я обеспокоенно взглянула на маму. – А сильная разница в возрасте – это плохо, да?       – Любви все возрасты покорны, дорогая. Главное чтобы была любовь, и вы уважали друг друга, без этого нельзя построить крепкую семью. И вообще, чего это тебя вдруг понесло на любовь-то?       От лукавого вопроса мамы, я залилась краской.       – Что приглянулся кто-то?       – Нет, конечно… Просто спросила.       – Ну-ну.       666       Мое эйфорическое состояние также не могло укрыться и от Маши.       Подруга с ехидной ухмылочкой все пыталась выяснить, кто тот «счастливчик», на которого я запала, мои жалкие уверения о том, что ни в кого я не втрескалась, она пропускала мимо ушей.       Зная о настойчивости Сивцевой, когда она хочет что-то выведать, настоящим для меня спасением стало то, что у нее самой появился парень, и ей сейчас было далеко не до моих глупых вздохов и улыбочек в никуда.       Она сама сидела на уроках, словно в другом измерении. Постоянно улыбалась, рассказывала, как прошло очередное их свидание.       Я ей сильно завидовала про себя. Мне тоже хотелось иметь ответные чувства, тоже хотелось постоянно быть вместе с любимым, тоже страстно хотелось начать с ней обсуждать все заморочки наших отношений, но…       Ничего это я не могла и не имела, поэтому все, что мне оставалось – с непроницаемой улыбкой слушать очередные ее истории о том, как доблестный Игорь целовал ее на прощание.       Раньше бы меня очень напряг тот факт, что Маша встречается с близким другом Макса.       Высоцкий с Игорем давно дружат и все об этом знали, и вот теперь этот лучший друг встречается с моей лучшей подругой. От чего возникала какая-то прямая параллель, и, слава Богу, они еще не пытались нас «свести»!       Кстати о Высоцком, он тоже времени зря не терял и теперь опять встречается с Анастасией Шевченко.       Настя теперь вся прямо светилась, громко (специально для меня) рассказывая подругам подробности их отношений.       Я еще помню тот день, когда Настя присела на мою парту, нахально, закинув ногу на ногу и постукивая ногтями по столешнице, привлекая мое внимание.       – Ну? – изогнула подведенную бровь светловолосая девушка, не сводя с меня горящего взгляда.       – Что «ну»? – хмуро переспросила я.       Мне этот нежданный «сюрприз» на парте совсем не нравился.       Настя громко цокнула:       – Ну, рассказывай: вы с Максом реально расстались?!       Меня немного покоробил тот факт, что меня так нахально выдернули из моих раздумий и теперь не менее грубо выуживают информацию.       – Реальнее не бывает, – сухо отчеканила я, и на лице Шевченко появилась победоносная полная мстительного триумфа улыбка.       – Я всегда говорила, что вы друг другу не пара. Кто ты, а кто он.       – Это все, что ты хотела? – я закатила глаза.       Мне страстно хотелось, чтобы Шевченко убралась куда подальше от меня.       Будто услышав мои мысли, Настя грациозно спрыгнула с моей парты, и по ее слегка раздосадованному лицу я поняла, что она намеренно меня провоцировала и хотела сделать больно, но ее колкости прошли куда-то мимо меня:       – О, да! Это все.       А на следующий день в главном фойе школы я видела, как они страстно целуются на виду у всех. Рука Макса крепко сжимала тонкую талию Насти, он жадно прижимал ее к себе. Шевченко зажмурившись вся трепетала в его руках, а Высоцкий… Высоцкий целовал ее как-то яростно, слишком напоказ.       Проходя мимо, я встретилась с его холодными серыми глазами, в которых застыл вызов.       Если это шоу было и устроено ради меня, то моя реакция явно ему не понравилась.       Детский сад, ей богу!       Все эти представления напоказ никак меня не трогали, мне было все равно, с кем встречается Максим. Уж больно мне этим он никак не сделает.       Конечно, все самое волнительное в этих двух неделях для меня заключалось именно на дополнительных репетиторствах с Александром Владимировичем.       Мы встречались почти каждый день за исключением выходных, занятия длились, как правило, часа два или три. Будь моя воля, я бы вообще оставалась с ним заниматься хоть на всю ночь.       Каждая встреча с ним была для меня волнительной.       Больше я не бегала и не пыталась, лишь стараясь как можно дольше времени провести с учителем. Специально иногда «тупила» над примерами, могла по многу раз спрашивать понятные мне вещи и, что странно, математик сам будто специально задерживал меня.       Моему воспалённому сознанию это конечно могло и померещиться, но так создавалось впечатление, что ему на меня не все равно и он хочет остаться со мной наедине как можно дольше. И я радостно поддерживала в себе эту иллюзию, теша сжимающееся внутри меня сердце, которое с каждым днем все болезненней и болезненней сдавливалось у меня в груди.       И со временем, то, что меня окрыляло и делало живой, вдруг стало причинять мне боль. Моим безответным чувствам стало мало той иллюзорной фантазии о том, что Александру Владимировичу не все равно на меня.       Раньше, когда на уроках я ловила на себе его взгляд, мне хотелось опять глупо улыбаться, и, склонив голову, спрятать свой взволнованный взгляд. То сейчас что-то болезненно щелкало внутри и хотелось плакать, мои фантазии обернулись против меня.       Спать я стала плохо, постоянно ворочалась. Из-за недосыпа начала болеть голова, и вид я имела несчастный, болезненный.       Я больше не могла спокойно слушать Машу и ее постоянные истории про ее прямо-таки идеальные отношения.       Моя ставшая постоянной грубость сильно обидела Сивцеву и разговаривала она теперь со мной неохотно и нечасто.       В какой-то момент я почувствовала себя такой несчастной, что внезапно для себя поняла, что так больше не может продолжаться. Эти чувства сведут меня с ума.       666       Был конец февраля и последний день этой учебной недели – суббота.       После пяти уроков и монотонного классного часа, на котором Марья Алексеевна слезно прощалась со всеми.       Русичка наша, наконец, официально уволилась и теперь заклинала нас вести себя хорошо в ее отсутствие. Кто станет нашим новым классным руководителем, никто не знал, даже сама администрация школы.       После звонка все ринулись по домам, наконец, начались долгожданные выходные. Всем не терпелось выбраться из душной школы в такой солнечный и теплый день.       В школе действительно была просто тошнотворная жара. Закатав рукава своей рубашки до локтя, я собрала слегка влажные волосы в пучок и поплелась в общем потоке из кабинета.       – Ты сейчас куда? – спросила меня Маша, остановившись у зеркала. Подруга начала крутиться то так, то эдак, взбивая руками и без этого пышную прическу.       – На репетиторство, – хмуро ответила я, кидая взгляд через плечо Маши на себя в зеркале.       Уж лучше бы я этого не делала!       На фоне такой лучезарной красавицы, как Сивцева, с сияющими подведенными глазами и счастливой улыбкой на губах, я выглядела как упырь в своей клетчатой черно-серой рубашке, с огромными синяками под глазами от недосыпа и серой болезненной кожей.       – Все учишься и учишься! – недовольно заголосила Маша. – Когда же ты, Абрамова, жить-то начнешь? Вон посмотри на себя! Ни одного живого места!       Сил моих хватило только на лаконичное:       – Отстань.       Маша недовольно надула губы, обиженно на меня поглядывая.       – Какая ужасная жарень!       Я прислонилась спиной к холодной стене, ожидая пока Сивцева вдоволь собой не налюбуется:       – И не говори…       – Сегодня обещали ближе к обеду снегопад.       – Ну, хоть что-то хорошее.       Сивцева внезапно резко повернулась, с фанатичным блеском в глазах крепко сжав мою руку:       – Я придумала!       – Что? – чуть ли не простонала я.       – Завтра приходи ко мне на ночевку! Давно мы так не собирались: посплетничаем, пожрем, приведем тебя в порядок.       Активности и жизнерадостности Маши я могла только завидовать. Но беда заключалась в том, что у меня не было ни сил, ни желания включаться в ее активность.       – Я спрошу у мамы, – уклончиво ответила я, планируя соврать, что меня не отпустили, но по сузившимся глазам Сивцевой, я поняла, что она меня раскусила.       – Я сама спрошу у твоей мамы.       "Ну что за черт?!"       – Ладно-ладно, я приду! Только давай без мамы…       – Вот и отлично! Завтра в пять, – ослепительно улыбнулась мне Маша. – Как я выгляжу?       – Она еще и спрашивает!       На мое недовольное ворчание подруга только покачала головой и чмокнула меня в макушку, и была такова.       Побежала, разумеется, на свидания со своим Игорем!       Куда ни посмотри, везде любовь!       Я же, вздохнув, устало побрела по знакомому пути в кабинет математики.       Сердце привычно стало колотить в легком волнении, сама себе я напоминала разбитый фонарь на пустынной улице, который, тем не менее, еще почему-то не потух и светит, слабо, временами мигает, но светит.       666       – Александр Владимирович, я здесь не поняла, – привычно лгала я, как какой-то мазохист, оттягивая время.       Прошло с начала занятия три часа, а это значит, что скоро мы распрощаемся.       От его пристального изумрудного взгляда мое сердце на мгновенье замерло, лукавая усмешка привычно тронула его губы, на мгновенье мне казалось, что он понял мою ложь.       – Что именно ты не поняла?       Его голос обволакивал меня.       Я искоса бросила на него взгляд и, встретившись с ним глазами, тут же отвернулась.       Если он и понял, то зачем продолжает мой блеф?       Тыкая пальцем в тригонометрическую формулу, я горестно покачала головой:       – Все…       – Дарья, дай-ка сюда ручку, – легкая дрожь проходит по моему позвоночнику при упоминании моего имени.       Александр Владимирович, будто намеренно ища со мной телесного контакта, положил свою ладонь на мою, крепко сжал и забрал у меня ручку.       – Здесь... посмотри на меня.       Я повернула к нему голову, он остро смотрел на меня в упор:       – Надо просто правильно подставить формулу, ты уже ее подставляла почти под такой же пример.       Учитель быстро что-то писал у меня в тетради. Напоминал мне старые формулы, которые мы учили, но я будто ничего не видела.       У меня обожгло горло. Дыхание застряло где-то между ребер, мне срочно был нужен глоток свежего воздуха.       Здесь так жарко!       Хотя, как Маша и говорила, ближе к четырем часам, солнце заволакивают темно-серые тучи, и начинается град из снега и дождя.       Этот жар шел от меня самой и от мужчины, сидящего ко мне слишком близко.       Еще чуть-чуть, и я сойду с ума…       Я резко вскочила на ноги, силясь унять зашкаливающие сердцебиение, которое эхом транслировалось по барабанным перепонкам.       Александр Владимирович поднял на меня вопросительный взгляд, от меня не ускользнуло то, что глаза у него потемнели, явственно потемнели!       Или это все опять мое больное воображение? Неужели я совсем перестаю отличать вымысел от яви?…       – С тобой все хорошо? Ты вся покраснела…       И, скажите на милость, кто в этом виноват?       Я мотнула головой, силясь сказать что-то членораздельное, но лишь зашевелила пересушенными губами на манер рыбы, выброшенной на сушу.       Мужчина встал следом, и не успела я понять, что происходит, как он положил свою ладонь на мой лоб.       Дыхание перехватило уже во второй раз.       – Абрамова, ты вся горишь!       Как точно сказано!       У меня вырывался истеричный полувсхлип, полусмешок.       Александр Владимирович одарил меня беспокойным взглядом. По всей видимости, он думал, что я совсем съехала с катушек.       – На сегодня хватит математики, иди-ка ты домой.       "И чего ты этим добилась, дура?!" – ругала я саму себя.       – Александр Владимирович, со мной все в порядке, правда! – отчаянно цеплялась за возможность я.       – Дарья, – вздохнул он с нескрываемым раздражением. – У тебя температура, а с этим не шутят. Может, тебя довезти домой?       Я тут же ощетинилась: а вот жалеть меня не надо!       – Нет, я сама дойду… До свидания, Александр Владимирович.       Быстро собрав все свои вещи, я почти выбежала из кабинета.       Голова страшно раскалывалась и сильно першило в горле, я всерьез испугалась, как бы действительно не заболеть.       Боже, я больше физически не могла находиться рядом с математиком!       Едва сдерживая слезы, я почти в слепую спускалась по лестничным пролетам. И наконец поняла, что его удерживало около меня.       Это – хренова жалость!       Я самой себе стала противна.       Это ужасное грызущее чувство внутри, не давало свободно дышать. Хотелось от горя завыть.       Уже дойдя до гардеробной, я застыла как вкопанная. И было от чего!       Сварливая гардеробщица сегодня все-таки исполнила свою угрозу и закрыла гардеробную с моей курткой на замок!       Я оглянулась к окну и, увидев бушевавший там снегопад, со всей силы пнула по закрытой двери гардеробной.       Черт бы их всех подрал! И главное, как вовремя!       Злость на время приморозила бушующий во мне огонь.       Я прислонилась спиной к холодной стене и медленно съехала по ней вниз, обхватив коленки и думая, что же теперь делать.       Вариант выхода на улицу в тонкой рубашке, которая была на мне, сразу отметается, слишком холодно в ней идти-то и в солнечную погоду, не то, что в снегопад. Следующий вариант я сразу отмела, так как он заключался в том, чтобы все-таки пойти к Александру Владимировичу и попросить его меня подвезти.       Чего-чего, а его жалости мне не надо, я ее не выдержу!       Из двух зол надо выбрать наименьшую. Поэтому оставалось что?       Правильно: идти домой в своей рубашке. Живу я все-таки близко и ничего страшного, добегу.       Я поднялась на ноги и одернула рубашку, как меня вдруг неожиданно кто-то окрикнул по имени:       – Дарья?       Резко повернув голову, я увидела спускающегося по лестнице Александра Владимировича. Он остановился возле меня, с пиджаком, переброшенным через руку, воротник его рубашки был расстегнут.       – Что ты здесь делаешь? – спросил мужчина, нахмурившись, осматривая меня с головы до пят, в его глазах блеснуло недовольство. Неожиданно я почувствовала себя нашкодившим ребенком. – Я же сказал, чтобы ты шла домой.       – Я хотела, но…       Александр Владимирович перевел взгляд на закрытую дверь гардеробной:       – Ну, ясно.       Математик снял с руки пиджак и галантно набросил мне его на плечи, на какое-то мгновенье его ладони легли мне на лопатки.       Я сразу же в полном смущенном оцепенении, попыталась вернуть его обратно, но учитель перебил меня не терпящем тоном:       – Абрамова, возражения не принимаются, ты видела, какой снегопад за окном? Спускайся со мной, я тебя довезу.       Спорить было бесполезно, я это знала с самого начала.       Поэтому, вдев руки в слишком длинные для меня рукава пиджака, я поплотнее запахнула его на себе, втайне от хозяина упиваясь легким ароматом одеколона, исходившим от него.       На улице было чертовски холодно и дул пронизывающий до костей ветер. Идти вот так по такой погоде домой без ничего было действительно наиглупейшим решением. Огромные слепки не то снега, не то воды врассыпную падали с неба, сильный ветер трепал их то в одну, то в другую сторону, образуя этим маленькие снежные ураганы.       На улице видимость была кошмарная, все загромоздил собой грязно-серый град. Даже когда я забралась в теплую машину моего учителя, меня все равно сотрясала сильная дрожь, как при горячке. Я все никак не могла согреться.       Александр Владимирович бросил на меня обеспокоенный взгляд и включил печку на полную мощность.       – Пристегнись.       На этот раз я сама нашла ремень безопасности, и мне с трудом дрожащими руками удалось застегнуть его.       Автомобиль плавно тронулся.       Когда в салоне становится все теплее, моя дрожь слегка унимается. Во время пути я безразлично смотрела на дорогу, но ничего, кроме серых прыгающих хлопьев, не видела. Стало непонятно, как учитель умудряется что-то там разглядеть.       – Как там поживает Алексей? – вырывает меня из меланхоличных раздумий учитель.       Против воли на моих губах появляется улыбка. Мне немного странно от того, что он запомнил имя моего брата.       – Лучше, чем заслуживает, – пробормотала я, явственно помня, какую ахинею тогда наговорил Лешка.       – А по мне, он вполне милый молодой человек.       – Да, – саркастично кивнула головой я. – Он бывает милым иногда… в основном, когда спит.       Александр Владимирович запрокинул голову и расхохотался.       Этот глубокий заразительный смех подействовал на меня успокаивающе, согревающе. Я еще сильнее, почти до болезненного спазма, почувствовала его близость.       Когда он смеется, он выглядит более живым, более реальным…       – Почему-то все, кто имеет младших братьев или сестер, наперебой говорят, что это сущий ужас. А я всегда в детстве хотел кого-то младшего.       – Ну, я тоже в четыре года мечтала о братике…       – И что же, разочаровалась в своей мечте? – лукаво взглянул на меня мужчина.       – Не то слово! Будьте осторожны со своими мечтами, они иногда весьма неприятно сбываются…       Александр Владимирович кинул на меня внимательный взгляд:       – Я уверен, что моя мечта сбудется самым приятным образом.       – Вы все еще хотите младшего брата? – недоуменно спросила я.       – Нет, конечно, я не об этом, – насмешливо хмыкнул мужчина, потешаясь над чем-то своим.       Мне бы тоже хотелось, чтобы сбылась моя мечта, но…       Я, промолчав, тупо уставилась в окно.       Интересно, что у него за мечта?       В салоне уже было не на шутку жарко, или этот жар опять исходил от меня? Как и в прошлый раз, я не заметила, как автомобиль плавно припарковался у моего подъезда.       Как всегда, все слишком быстро!       В салоне была абсолютная тишина, нарушаемая лишь скрежетом дворников счищающих липкий снег с лобового стекла.       Щелкнул ремень безопасности, втягиваясь в исходное положение, я, замешкавшись, воровато взглянула на учителя:       – Большое вам спасибо!       Губы учителя дернулись в саркастической усмешке.       – Да не за что.       Я с сожалением стала стягивать с себя нагретый учительский пиджак, что в тесном салоне было немного неудобно. Подавшись туловищем вперед, чтобы высунуть руки из широких рукавов, я случайно задела коленкой ногу математика, тут же поспешно извинившись, протянула снятый пиджак его владельцу.       Александр Владимирович задумчиво кинул взгляд на мокрые серые комья льда за окном:       – Вот что, оставь пока его у себя.       – Да не нужно, мне пройти-то осталось! – запротестовала я, хотя мысленно уже возликовав от перспективы еще немного придержать у себя его вещь.       Одного взгляда мужчины хватило для того, чтобы я перестала спорить и снова натянула на себя пиджак.       В салоне повисла напряженная тишина, которую я чувствовала каждой клеточкой своего тела.       Я ощущала его пристальный взгляд, от которого мне становилось еще больше не по себе.       – Тебя больше не ознобит?       Если только внутри.       – Нет… – меланхолично ответила я, всматриваясь в серое марево за окном.       Напряжение между нами становилось уже почти невыносимым.       – Дарья, повернись ко мне.       От его голоса шла волна необъяснимой силы, и я подчинилась, крепко зажмурив глаза.       Мужчина склонился надо мной, так что его густые темные волосы приятно защекотали мне лицо, и, по-моему, в этот момент от преизбытка чувств я резко дернулась.       От удара затылком по стеклу, меня оберегли сильные руки, которые крепко прижали меня к креслу.       – Абрамова, не дергайся, я просто хочу измерить твою температуру.       Я напряженно замерла в его обжигающих руках.       Его губы скользнули по моему полыхающему лбу, на мгновенье, застыв так, Александр Владимирович медленно отстранился:       – Дело дрянь. Температура не спадает.       Я по-прежнему сильно жмурила глаза, рвано хватая губами воздух. Я слышала собственное учащенное сердцебиение в ушах.       – Александр Владимирович… – сипло произнесла я, пересохшими губами. – Мне нужно вам кое-что сказать.       – Я тебя слушаю.       Сейчас или никогда!       Нервно сглотнув, я открыла глаза и выпрямилась в кресле. Повернувшись к мужчине, я скороговоркой выпалила все то, что так долго сдерживала в себе:       – А вы знаете, я ведь вас люблю.       Не знаю, сыграл ли свою роль адреналин в моей крови или высокая температура, но подавшись внезапному порыву, я прильнула к его губам.       Это был легкий, детский поцелуй, который даже не пришёлся в губы, а куда-то в район скулы.       Я почувствовала, как он вздрогнул от неожиданности, его рука сжала ремень от моих джинсов, а другая легла мне на плечо.       Отстранившись от его губ, я внимательно всмотрелась в его лицо, ища там… Я, не знаю, что я там конкретно искала...       Жадно всматриваясь в его изумрудные глаза, я пыталась прочесть хоть что-нибудь.       "Какая же я все-таки безмозглая дура!" – ругала я сама себя. – "Что я опять сама себе надумала! Я же его ученица, всего лишь ученица, которую он пожалел...".       Горькое разочарование болезненной рябью прошло по моему пищеводу.       Я сама прекрасно понимала, что было полной глупостью то, что я сейчас сделала. Я никогда не дождусь от него ответных чувств, но хотя бы проводить время с ним я могла, а теперь…       "Теперь он меня и знать не захочет".       Я крепко зажмурила глаза, силясь не разрыдаться прямо здесь, и поспешно начала отстраняться, как вдруг почувствовала, что Александр Владимирович сильно дернул меня за ремень к себе, заставляя меня почти упасть на него, перекатившись на водительское кресло.       И тут наши позиции резко поменялись, и теперь уже мужчина нависал надо мной.       Раскрыв глаза, я в недоумении уставилась на него.       Учитель опирался рукой об водительское кресло над моей головой, а второй по-прежнему крепко сжимал мой ремень от джинсов.       В сумраке салона я увидела его потемневший взгляд, пронзительный и требовательный.       – А я знаю, – насмешливо проронил мужчина и его губы скользнули по моей шее, после вверх по скуле, щеке и, наконец, нашли губы.       Его поцелуй был жадный, требовательный, прижатая к креслу его сильным телом, я чувствовала его желание. Я целовала его в ответ со всей страстью, на которую была способна. Все мои нервные окончания обострились, кожа покрылась капельками пота, мне стало хронически не доставать воздуха.       Все было как в тумане, я задыхалась, но не прерывала поцелуй. Мои пальцы жадно впились в волосы на его голове.       Мужчина на миг отстранился, еще раз окинув всю меня потемневшими глазами, его рука прошлась вверх по моему бедру и талии, слегка задирая ткань рубашки.       А затем он опустил голову и снова впился мне в губы.       Никогда прежде я не чувствовала себя настолько живой.