Математический класс

      «Я веду себя как идиотка» – в тысячный раз подумала я, всеми силами стараясь игнорировать гулкий пульс в ушах.       Прошло всего каких-то тридцать минут первого урока, а Александр Владимирович уже довел меня до истерично-невменяемого состояния.       Нужно успокоиться… просто успокоиться.       На сегодняшнем уроке случился худший кошмар для девятого «б», а именно – проверка знаний у доски. Математик наугад называл из списка в журнале фамилию ученика и вызывал того к доске, а после в своей саркастичной манере комментировал ошибки в решении примеров.       И как можно было уже догадаться, выходило у него это очень обидно и язвительно. Одноклассники в благоговейном страхе замирали, боясь лишний раз вздохнуть, когда он брал в руки журнал, выискивая очередную жертву. Маша так сильно пригибалась корпусом к парте при этом, как будто хотела слиться с деревянной поверхностью.       В начале урока это меня даже забавляло.       Все-таки интересно иногда посмотреть, как некоторые одноклассники, которые весьма фривольно ведут себя на других уроках, вмиг стушёвываются и заикаются, как ненормальные, у доски.       Но после того, как учитель чуть не довел до слез Ерохину (в который раз, кстати, за эту неделю) своими особенно хлесткими замечаниями и вывел в журнале уже четверым людям двойку, мне стало не до смеха.       Сама я чувствовала себя на уроке защищенно. Во-первых, примеры были легкими, решить их не составило бы особого труда… ну и главная причина заключалась, конечно, в особых взаимоотношениях с главным сатрапом нашего класса.       И раньше Александр Владимирович особо никогда не донимал меня у доски. Так, для профилактики раз в два месяца на пустячное задание, но я так из-за этого нервничала, что начинала запинаться на полуслове.       Однако на этом уроке, как раз тогда, когда я этого совсем не ожидала, случилось страшное.       Задумчиво наклонив голову над журналом, Александр Владимирович поднял на меня взгляд и с самой ласковой улыбкой, на какую только был способен, произнес мою фамилию. Сидящая рядом Сивцева, кажется, даже пискнула от неожиданности.       Он просто клинический садист!..       Я взглянула на него с полным недоумением и шоком в глазах, однако отчаянные молчаливые молитвы не всегда срабатывают. Или, вполне возможно, Александр Владимирович просто любит доводить меня до белого каления.       – Что такое, Дарья? – приторно-мягко осведомился он, ибо я так и не шевельнулась с места. – Смелее. Выходи, упражнение под номером 342: «а» и «б».       Из всех его подколов, шуточек и острот эта выходка была наиболее болезненной. И самой абсурдной. Он прекрасно знал, как я не люблю публично отвечать, как ненавижу, когда на меня обращают внимание, и все равно это сделал!       Я почувствовала, как невыносимый жар обжег лицо, от учащенного сердцебиения заложило уши. Мне захотелось по-детски сказать, что я не выйду, потому что не хочу и мне страшно… Но, заранее зная, к каким последствиям это может привести, я благоразумно взяла учебник и одеревенело посеменила к доске.       Мела под доской почти не было, пришлось взять мелкий огрызок, который сильно крошился белой известью на пальцах. Моя рука слегка подрагивала, когда я писала условие примера. Вышло у меня криво и некрасиво, мелкие цифры прыгали по всей доске, скорее всего, людям на задней парте ни черта не было видно.       Ну и ладно, переживут.       В отличие от меня…       В голове все плавилось от нервов, как сыр в микроволновке, и сосредоточиться на примере не получалось. Я с ужасом осознала, что просто ледяным изваянием стою у доски, глупо хлопая глазами, и ничего не могу сделать.       А до этого эти примеры казались мне такими пустячными…       – Ну, как успехи? – спросил Александр Владимирович, поворачиваясь к пустой доске, где я феерично стояла ни жива ни мертва с чертовым огрызком мела в руке.       Чудесно. Теперь мне стало так стыдно, как никогда прежде…       – М-да… уж от кого точно не ожидал… – устало откидываясь на стул, констатировал учитель. – Простое квадратное неравенство… что ж вы с ним все так тупите-то?       Я сама прекрасно знала, как это легко, мы эту тему проходили еще в восьмом классе… но в таком невыносимом напряжении маловероятно, что я бы смогла решить даже элементарное задание из арифметики.       В голове опять забухал жар, я растеряно подняла руку к доске, чтобы хоть что-то написать, но перед глазами все расплывалось, и я безвольно опустила ее.       Просто чудесно…       – Дарья, какую теорему нужно здесь применить? – решил сжалиться надо мной Александр Владимирович.       Меня вдруг прояснило.       – Вторую?.. – неуверенно промямлила я, больше спрашивая, чем утверждая.       – Правильно, это метод интервалов. Так примени его. На прошлом уроке все это проходили.       Легко ему, конечно, говорить…       Крошечный остаток мела в моих пальцах противно скрежетал по доске, когда я старательно выводила им неравенство, и грозил совсем скоро полностью рассыпаться. Звук получался мерзкий, ненавижу, когда кто-то так шкрябает по доске.       Спиной я чувствовала его скользящий взгляд на себе и из-за этого сбивалась, делая помарки, которые приходилось стирать тряпкой. На мокрой доске и так плохо пишущий огрызок мела и вовсе не хотел ничего писать.       От нервного перенапряжения у меня стало остро колоть в животе. И, кажется, даже поднялась температура.       Ох, и выскажу я потом ему за это!       Но математик хотя бы не заставил меня комментировать каждое действие у доски, как требовал от остальных вызванных «везунчиков». И на этом спасибо.       – Стоп. Абрамова, а где у тебя меньший корень? – раздался голос у меня за спиной.       Рано радовалась…       От неожиданности я вздрогнула и чертов мел, выпал из моих рук на пол.       Он это специально!       Сильно смутившись, я присела на корточки, чтобы его поднять, но к собственному ужасу так ничего и не нашла. Скорее всего, этот огрызок отскочил и куда-то укатился.       На глаза мне попались мужские черные туфли. Сверху кто-то насмешливо хмыкнул, и мне не нужно было семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто именно.       Чувствуя себя ужасно глупо, я поднялась на ноги с пустыми руками, ощущая прилив крови к лицу.       Александр Владимирович наблюдал за моими действиями с непроницаемым лицом и, кажется, едва сдерживался от того, чтобы не выдать очередную остроту. Ситуация становилось все абсурднее с каждой минутой.       – У вас мел кончился, – сухо констатировала я, предотвращая его дальнейшие высказывания.       – Какая жалость, – в тон мне отозвался он. – Возьми в тумбочке под доской.       Я чувствовала себя актрисой малобюджетного комедийного сериала, когда еще минуту провозилась с дверцей тумбочки, которую заклинило, и она ни в какую не хотела открываться. А мне казалось, что позорнее быть ничего не может. С четвертого раза моего истерично-отчаянного дергания за ручку дверца, наконец, поддалась, и я выудила-таки коробочку этого чертового мела.       В такие моменты почему-то начинаешь ненавидеть весь мир.       Одеревеневшие пальцы, измазанные белой известью, плохо слушались и слегка подрагивали, когда я выковыривала из цветастой коробочки мелок. Мне казалось, что, если я провожусь еще хоть лишних пять секунд с этим, то просто умру.       – Дай-ка сюда.       Неожиданно перед моими глазами мелькнула чужая рука, которая деловито отобрала у меня так позорно и не вскрытый коробок. Учителю, наверно, уже порядком надоела моя возня.       Просто прекрасно…       – Как я уже говорил, вначале обязательно нужно написать меньший корень, – ловко вытряхивая себе на ладонь мел, протянул математик. – Потому что знак старшего коэффицента положителен. Когда решаете, чтобы было легче, можете просто мысленно представить его график.       Мне стало обидно до ужаса: я же это прекрасно знала!..       Мужчина стер мои корявые каракули на доске и написал полное решение примера.       Что странно, он всегда писал что-то с непоколебимой уверенностью, и никогда не делал помарки в расчетах, как делала их учительница алгебры до него. Наша бывшая математичка часто, когда что-то объясняла у доски, комментировала свои решения престранными монологами: «Так, это же сюда? А это, стало быть, сюда… Как у вас там получилось?» и, конечно же, нередко ошибалась, сильно путая всех.       Александр Владимирович же никогда не ошибался и, тем более, не спрашивал готового решения у учеников.       Поставив конечную точку в решении примера, он повернулся к классу:       – Вот и все. В ответ не забываем включить корни. Разве так сложно?       Я горестно опустила взгляд вниз на свои перепачканные в меле руки: это действительно несложно решить, сидя где-нибудь в тихом месте, но, стоя перед всем классом, в двух минутах от инсульта, это становится просто невозможным!       – Дарья, реши еще пункт «б», – обратился ко мне учитель.       Я поспешно кивнула головой, так и не встречаясь с ним взглядом, уткнулась в книгу, выискивая пример, и только хотела записать его условие, как поняла что…       – Писать пальцами собралась? – насмешливо хмыкнул математик.       Чертов мел!       Александр Владимирович с непроницаемым лицом, по которому мне стало понятно, что он едва сдерживается от очередного приступа неуместного саркастичного веселья, протянул мне мелок.       Он будто специально хочет довести меня!       Я, чувствуя, как горлу подступает молчаливая истерика, стараясь не выдать учащенное сердцебиение, суетливо схватила мел из его рук, мимолетно соприкоснувшись с теплыми пальцами. Но если внутреннюю дрожь еще можно было как-то скрыть, то вот активный прилив кровотока к лицу, увы, никак.       – Что же ты так нервничаешь? – едва слышным шепотом, проходя мимо меня, проронил математик. – Расслабься.       Он точно рехнулся! Если он все же хотел, чтобы у меня случился микроинсульт, то он этого почти добился! Оставалось только уповать, чтобы его никто, кроме меня, не расслышал.       Сосредоточиться на примере во второй раз, несмотря ни на что, оказалось легче. Эти неравенства были сверхлегкими, и, при нормальной, не давящей обстановке, думаю, ни у кого из класса не возникло бы с ними проблем. И здоровая злость на его жестокий поступок и двусмысленное заявление (а это при всех одноклассниках!) отрезвили меня.       Возможно, это просто моя паранойя, но казалось, что каждый находящийся в это время в кабинете странно на меня покосился.       Неприятное ощущение…       Когда, наконец, с пунктом «б» было покончено, Александр Владимирович милостиво отпустил меня на место. Естественно, без колкостей не обошлось:       – Правильно, молодец, – лениво изрек учитель, мазнув глазами по доске. – Дарья, мне иногда кажется, что ты издеваешься, так сглупить при первом примере… Ладно садись, "четыре", на будущее думай головой.       "Кто над кем еще постоянно издевается!" – мысленно фыркнула я, идя за свое место, мимоходом отряхивая руки от мела.       Впрочем, как потом оказалось, я отделалась легче всех. По крайней мере, единственная, кто не схлопотал двойку за урок.       Еще двадцать минут урока Александр Владимирович по одному вызывал учеников к доске. Все так же открыто изгалялся над тщетными попытками одноклассников что-то решить, и с каждым разом замечания становились все хлеще, перерастая почти в обидные оскорбления.       Я уже никак на это не реагировала, тогда как сидящая рядом Маша вся извелась и почти полностью сгрызла ручку со страха быть вызванной.       Пусть делает, что хочет: не мытьем так катанием, возможно, что-нибудь да вобьет в мозг нерадивых учеников. Хоть такие методы и вызывали во мне неодобрение, но раз это действует…       Когда прозвенел спасительный звонок, почти все ученики облегченно вздохнули. Сивцева, до этого шепотом молившаяся кому-то о спасении, чуть не свалилась со стула от радости. Впрочем, перемена была короткой, и от того временное затишье недлинным, потому что на следующем уроке была объявлена контрольная работа.       В кабинете стояла до того напряженная атмосфера, что, казалось, ее можно прощупать рукой.       Одноклассники сидели, низко склонив головы над тетрадями, боясь лишний раз привлечь внимание учителя. А день стоял погожий, по-весеннему солнечный и безоблачный. Солнечные лучики отражаясь, прыгали по бледным, из-за долгой зимы, лицам учеников, которые недовольно морщились и старались отгородиться от света. Создавался странный контраст: яркого, расслабляющего, весеннего солнца и болезненной напряженности одноклассников. Хоть картину пиши.       Работу я успела сделать одной из первых, даже помогла Маше (точнее, сделала половину из ее варианта, чтобы она получила хотя бы тройку), и теперь просто сидела за партой, щурясь от солнечного света, лившегося через окно прямо на мою парту. Сильно хотелось спать.       Как же приятно! В кои-то веки выглянуло солнце и светит уже с утра. После длинной, изматывающей все силы, промозглой зимы – просто подарок природы. И сейчас мне стало как-то все равно, что час назад мне хотелось убить моего математика. К чему опять выяснять отношения в такой погожий день? Все равно, что бы я ни сказала, он не изменится.       Горбатого могила исправит.       Соединив руки на парте в медитационный жест и уперев на них подбородок, я прикрыла глаза, позволяя себе на миг утонуть в тепле. Действительно приятно хоть на мгновенье забыться, успокоиться, расслабить вечно напряженные плечи…       Прозвенела противная трель звонка.       Я тут же раскрыла глаза, возвращаясь в реальность. Оказалось, я успела задремать. Как всегда, после сна весь мир слился в одну полную неразбериху. Потребовалось несколько секунд, чтобы я окончательно пробудилась и поняла что происходит.       "Что за черт?!".       Одноклассники, по-прежнему напряженно-несчастные, стали передавать по рядам тетради с контрольными, действуя странно механически при этом.       Рассеянно передав тетради с задних парт сидящему передо мной Феде, я устало потерла виски. Сегодня я впервые уснула на уроке. Скорее всего, так сказывается сегодняшний недосып.       – Даш, спасибо, – шепнула мне Сивцева.       Я немного потерянно кивнула ей. Она, видимо, не заметила, как я отключилась. Это хорошо… никто не заметил.       – Завтра будет общая консультация, – сообщил Александр Владимирович, когда все сдали свои тетрадки. – Там разберем ваши контрольные. Все свободны.       Наши взгляды на мгновенье встретились.       Жар опалил мне лицо. Мне стало понятно, так и не озвученное: «Дарья, задержись».       Как было, есть и, наверное, уже всегда будет, перед встречей с ним, меня охватил легкий мандраж. Хоть сейчас я и не изнывала, сжигая саму себя изнутри от неопределенности наших отношений, но, бударажащая меня внутри, как миллионы маленьких бенгальских огней, дрожь, никуда не делась.       Словно в первый раз.       Ученики начали активно собираться. Следующим и последним уроком была география. Я так же на скорую руку скидала принадлежности в сумку, но осталась сидеть на своем месте, тогда как другие по одному стали покидать кабинет.       – Ты идешь? – спросила меня собравшаяся Маша.       Федя, перекинув сумку через плечо, остановился за Сивцевой и так же вопросительно на меня посмотрел.       – Нет, но вы идите, – скупо и до ужаса неправдоподобно улыбнулась я. – Мне надо спросить кое-что по контрольной… недопоняла там один пример.       Маша бросила на меня взгляд, а-ля «у девочки совсем мозги набекрень съехали».       – Четвертый что ли? – удивленно с легким оттенком зазнайства переспросил Егоров. – Так там же вообще все легко! Хочешь, я сам тебе объясню?       Я замерла на стуле с той же приклеенной к губам улыбочке, как загнанная на охоте лиса.       Никогда меня так прежде не раздражал своей настойчивостью Федя.       – Нет, не четвертый… – начала юлить я, у меня всегда отвратительно выходило врать… – То есть не совсем по контрольной, а по домашке… С дополнительной. Там номер один и… Я после объясню, ладно? Вы идите…       Вышло у меня просто кошмарно – я сама это прекрасно понимала. Егоров еще хотел что-то сказать, но тут его за локоть взяла Маша:       – Пошли-пошли, – доверительно зашептала подруга парнишке. – Она просто ненормальная. Хочет, чтобы Александр Владимирович ее окончательно убил на сегодня – ее дело. Пошли отсюда, а то и нам достанется.       Парадокс, но никогда еще так сильно я не была благодарна Сивцевой.       Федя почему-то сразу вмиг оробел и даже покраснел, покорно позволяя себя вывести из класса подталкивающей его к выходу Машке. На эту странную парочку даже пару раз недоуменно обернулись одноклассники.       Проводив их взглядом до дверей, я облегченно откинулась на спинку стула. Что ж, теперь я Машкина должница. Действительно выручила!       Александр Владимирович, как и в прошлый раз, облокотился спиной о собственный стол, лениво листая взятую тетрадь с контрольной работой.       Класс пустел очень быстро, никто, подобно мне, не горел желанием остаться, чтобы спросить что-то по поводу контрольной.       Еще один плюс в пользу запугиваний?       – Господи, уже не глядя можно поставить двойку, – цокнул языком учитель, бросая тетрадь обратно на стол, когда за последним учеником закрылась дверь. – Что за класс одних баранов?       Почему-то в этот раз, обидно совсем не было. Я едва подавила улыбку.       – Что же вы всех под одну гребенку гребете?       Мужчина усмехнувшись, прожег меня долгим взглядом нереально зеленых глаз:       – Иди сюда, Абрамова, эта перемена длится только десять минут.       Все внутри обожгло теплом, получше десяти солнц вместе взятых.       – Знаете, о чем я сегодня подумала, Александр Владимирович? – переставляя сумку с колен на парту и поднимаясь, негромко спросила я.       Ноги у меня слегка вибрировали, коленки сделались, будто из ваты.       – Я уже говорил тебе, что ты слишком много думаешь, когда этого совсем не надо… Но о чем же?       Сердце невыносимо сладко екало в грудной клетке, однако, когда я говорила, то не улыбалась:       – О том, что вы иногда становитесь просто невыносимым садистом. Я хотела на первом уроке очень сильно вас чем-нибудь стукнуть.       Я неторопливо, по маленькому шажку, приближалась к нему, чувствуя себя безвольным кроликом, загипнотизированным удавом. Он смотрел на меня с лукавой усмешкой:       – Это было бы забавно. Я даже не буду сопротивляться, начинай.       Остановившись в шаге от учителя, я не смогла сдержать смешок.       Александр Владимирович поймал меня за руку и, притянув её к себе, нежно поцеловал тыльную часть ладони:       – Можешь и правда меня стукнуть за все хорошее. Глядишь, легче станет.       Электрические разряды из того места, где касались его губы, импульсами расходились по всему телу.       – Например, за то, что вы вечно издеваетесь надо мной, – прошептала я, силясь совладать с невероятными ощущениями разливающимися внутри.       Его губы опустились ниже по запястью:       – Думаю, заслуженно.       – И за то, что сегодня чуть не довели до инфаркта.       – Да.       – За то, что всегда доводите меня до бешенства.       – Знала бы ты, как это лестно слышать.       – За то, что довели до ручки и постоянно оскорбляете весь мой класс.       – Хмм…       – За то, что просто играетесь со мной… – выдохнула я наконец то, что наболело. – Иногда мне кажется, было бы лучше никогда нам не встречаться.       Он, сжав мою руку, опустил ее от своего лица:       – Это неправда.       Мое лицо просто пылало от невыносимого жара внутри. Почему-то стало трудно дышать.       – Мне так не кажется, – хрипло отозвалась я.       – А почему мы говорим шепотом?       – Не знаю…       Фыркнув, Александр Владимирович, потянул меня на себя, его губы нашли мои.       Поцелуй был медленным, невыносимо чувственным, если вначале я еще хотела напомнить что мы, вообще-то, в школе, и в любой момент сюда может кто-то войти, то потом стало не до этого.       Для такого жестокого саркастичного садиста математик просто потрясающе нежно целуется.       Мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Воздуха не хватало хронически. И это чувство внизу живота, будто и правда несколько миллионов фейверков огненным залпом взорвались внутри.       Казалось, что я сплю. Не может быть так хорошо в реальности.       Наконец он первый оторвался от моих губ. Я рвано вдохнула в себя воздух и еще долго не могла отдышаться, будто пробежала марафонский забег.       – Дарья, как ты не понимаешь, – прошептал он мне на ухо, вызывая длинную рябь мурашек по всему телу. – Без меня тебе будет ужасно скучно…       Без него мне будет скорее просто невозможно…       – А вы эгоист, – серьезно сказала я.       Он нежно поцеловал меня в шею, и я закрыла глаза от невозможно острого чувства, разлившегося по телу:       – И не спорю.       «Я схожу с ума».       Руки мужчины скользнули по моей талии и приподняли меня в воздух, момент – и я уже сижу на учительском столе. Он положил мне ладонь на затылок и, притянув мое лицо к себе, возобновил поцелуй.       Кислорода опять как будто и не существовало никогда, одно сплошное безумие. Этот поцелуй был другим. Почти дикий, наполненный страстью и желанием, и еще чем-то порочным…       Непрекращающееся сумасшествие.       Когда разгоряченным легким уже совсем перестало хватать воздуха, я отстранилась, прекращая поцелуй, и жадно вдохнула в себя кислород. А после будто пришла в себя.       – Подождите, – рвано шептала я, стараясь отдышаться. – Я не думаю, что это хор…       Он нагнулся надо мной и опять возобновил поцелуй. И все опять стало неважным… но самая горластая мысль в моей голове, та, которая всегда взывает к моему здравомыслию, никак не хотела затыкаться.       – Сюда могут войти, – все-таки произнесла я.       – У меня сегодня больше нет здесь уроков.       – Ну, а…       – Абрамова?       – Что?       – Замолчи.       И я замолчала. И мир опять будто перестал существовать для меня. Правда, это длилось совсем недолго…       Сквозь алую пелену, застилающую мозг, я услышала мерзкую трель звонка.       Мужчина наконец отстранился от меня. На губах у него играла привычная лукавая улыбка, тогда как я не знала, как отдышаться. Оправив сбившуюся на мне кофту, он произнес:       – Кажется, мы слегка увлеклись. Тебе уже пора, опаздывать нехорошо.