Математический класс

      – Привет, рано ты… Хорошо посидели? – едва я переступила порог дома, немного хриплым ото сна голосом проговорила мама, вышедшая меня встретить.       Она, по всей видимости, совсем недавно проснулась, так как была в своем любимом светло-бежевом халате, который надевала только по утрам.       Я утвердительно кивнула, на мгновенье воровато поднимая на нее глаза и стягивая с себя верхнюю одежду. Тяжело сглотнула, только сейчас осознав, что сильно сглупила: ведь от Маши я обычно возвращалась только после обеда…       – А к контрольной подготовились?       – Подготовились, – одеревенело пробормотала я, боясь лишний раз поднять на нее глаза.       – А чего ты так рано-то? – мама задумавшись нахмурила брови. – Еще и девяти нет. Не поругались там, случаем?       Меня бросило в жар. Я лихорадочно пыталась придумать правдоподобную причину моего столь раннего прибытия, но утомленное сознание, находившееся еще в полуэйфорическом состоянии, выдало лишь бессвязный набор словосочетаний:       – Нет, просто… Решила пораньше. Домой захотелось…       Я нервно сцепляла и расцепляла пальцы на руках, пялясь себе под ноги.       – Не могу хорошо спать вне дома, ты же знаешь, – наконец внятно произнесла я, немного приободрившись от того, что нашла более-менее «убедительную» причину.       – Ясно.       Я подняла на нее глаза, в груди бешено барабанило сердце.       Поверит она мне или нет? Раньше я никогда так открыто не врала ей.       Мама еще немного постояла в прихожей, внимательно глядя на мое лицо, словно мысленно вычитывая из моих покрасневших щек и нездорово расширенных зрачков, где я была и что делала. Потом, странно вздохнув, ушла на кухню.       Наверное, прочитала на моем лице все, что хотела. И поняла, что не ночевала я у Маши…       Не успела я по-настоящему испугаться и впасть в панику от этой мысли, как до меня донесся ее мягкий голос:       – Давай, иди, мыть руки и за стол. Я вчера кое-что приготовила для тебя.       Я тяжело вздохнула, рукой устало потерев лоб. Кажется, от недосыпа у меня сильно разыгралось паранойя…       – Мам, я не хочу есть, – крикнула я ей.       – Ну, как знаешь, – последовал лаконичный ответ.       Шнурки на кедах ни в какую не хотели развязываться, и я чуть не порвала их. Долго прыгала на одной ноге. Мне хотелось поскорее оказаться в своей комнате, упасть лицом в подушку и засмеяться.       Я чувствовала себя чуть ли не самым счастливым человеком на Земле, хоть и тело странно ломило, а внизу живота почти болезненно тянуло и непреодолимо хотелось прилечь.       Окно в моей комнате было приоткрыто, в лицо мне пахнула приятная утренняя прохлада – это, видимо, мама в мое отсутствие хотела проветрить комнату. Я знала, что так делать нельзя, но все же, сдернув покрывало, почти ничком свалилась на свежезаправленную кровать не переодевшись. Казалось, я была полностью высушена, сил не осталось даже на то, чтобы выдернуть из-под себя одеяло и укрыться или хотя бы сбросить с себя неудобные тесные джинсы.       Моя бедная голова все еще отказывалась поверить в произошедшее – оно никак не хотело материализоваться в моем сознании во что-то реальное и потому воспринималось скорее как сон или даже бред.       Это всё и правда было на самом деле? И не приснилось, не прибредилось, не…       Я уткнулась горячим лбом в приятно холодную подушку.       Это все так странно…       Все мои былые смутные страхи, неуверенность в себе, в нем, в нас – растворились. Убежали, исчезли, лопнули. Их уже не было. Для страха больше не осталось места. И какая глупость – думать, что число тринадцать приносит неудачу…       Я перевернулась на спину. Незашторенное окно, через которое падали косые лучи только-только восходящего солнца, притягивало взгляд.       Начинался новый день.       И если это был всего лишь сон, то он самый чудесный в моей жизни и я совсем не хочу просыпаться.       666       – Даш, ты подстриглась, что ли? – задумчиво наклонив голову, оглядывая меня с ног до головы, предположила Маша на следующий же день в понедельник. – Ты как-то изменилась…       – Да нет, не стриглась, – пожала плечами я, садясь на освободившуюся скамью, дабы переобуть сменную обувь. Повезло. Утром в главном фойе, как всегда, было ужасно шумно и многолюдно, почти все скамейки уже были кем-то заняты. – Просто распустила волосы.       – Тебе вот так больше идет.       Дежавю. От кого-то я это уже слышала… И уже не первый человек мне говорит, что я якобы изменилась.       Сивцева, в кои-то веки пришедшая раньше меня, теперь недовольно сопела у меня над головой, пока я переобувалась:       – Давай быстрее. Сколько можно возиться? Пошли быстрее в класс, я тебе кое-что хочу рассказать.       Я с трудом удержалась от вздоха, зная, что меня ожидает очередной получасовой рассказ о свидании с Игорем. Иногда даже завидно… Маша вот абсолютно открыто рассказывает о своих отношениях.       – Ну, ты все?       – Все, – я бросила уличные кеды в пакет и поднялась.       Но не прошли мы и пару шагов, как пришлось остановиться.       – Ты сегодня, кстати, рано, – заметила я, прислоняясь боком к косяку стены, когда Маша привычно остановилась у зеркала, висящего напротив гардеробной.       – Да, теперь так будет всегда, – улыбнулась своему отражению Сивцева, пальцами аккуратно подтирая немного подплывшую тушь под глазами. – Я решила кардинально поменять свою жизнь и…       – А, ну ясно, – перебила ее я, поняв, что Маша опять начиталась в интернете мотивирующих вырезок из книг и решила следовать написанных в них правилам. Явление это было достаточно частое. По понедельникам Мария всегда начинала «новую» жизнь, которая практически всегда кончалась на следующий день. – Надолго в этот раз?       – Ничего ты не понимаешь, – отмахнулась от меня подруга, крутясь перед зеркалом, критически сощурив глаза. – Даш, глянь, мне идет этот пояс?       – Ага…       – Ты даже не посмотрела!       Мне все-таки пришлось неохотно отлепиться от стены и взглянуть на нее в зеркало. Однако взгляд вместо пояска Сивцевой отчего-то приклеился к собственному отражению. Я обычно не люблю подолгу смотреть на себя в зеркало, однако сейчас почему-то прилипла, так как действительно сначала себя не узнала.       Машинально поправив лезущие в лицо пряди, коснулась волос. Они отражали механический свет школьной лампы и казались светящимися. Локоны, правда, чуть сбились на макушки от порывистого ветра на улице, однако не потеряли своей формы.       Такими мои волосы были только раз в жизни, когда Ника (старшая сестра Маши), несмотря на мои слабые протесты, вылила на меня огромное количество каких-то масок, бальзамов и кондиционеров, а после еще полчаса как-то по-особенному расчесывала мои волосы и сушила их феном. Несколько дней потом я сама себя в зеркале не узнавала.       Такими мои волосы были и сейчас, однако без волшебных ухищрений Вероники…       Как странно. Я где-то читала, что влюбленный человек меняется и внешне.       – Ну, так что? – требовательно привлекла внимание Маша на свой абрикосовый поясок.       Я вышла из своего задумчивого ступора и украдкой скосила глаза в ее сторону:       – Тебе очень идет.       – Да… – вздохнула Сивцева, будто и не слыша меня. Она без конца поправляла себе волосы и не отводила сосредоточено-ожесточенного взгляда от своего отражения. – Сегодня важный день.       Я было хотела спросить у нее, в чем заключается «важность» этого дня, но некстати над нашими головами раздалась громкая трель звонка на урок.       666       Сегодняшний учебный день пролетел очень быстро. Весенние праздники все продолжались, а, стало быть, «окон» в уроках было все больше. Так были отменены в этот понедельник уроки физики, физкультуры и, что самое обидное для меня, математики.       Урок алгебры был назначен только на вторник, то бишь на завтра, а до этого…       Последними двумя уроками должна была быть сдвоенная литература. Однако Леонид Николаевич в связи с неминуемо приближавшимся ГИА решил, что часы, данные на литературу, лучше посвятить русскому языку. Так у нас уже вторую неделю не было литературы, зато была наработана за все это время сильная база по русскому, да такая, что в последней контрольной работе никто из класса не получил двойки.       – Я вами очень горжусь, – серьезно глядя на учеников, объявил на предпоследнем уроке нашему классу Леонид Николаевич. – За последние дни вы сделали титанический труд. Ни к кому нет нареканий, все написали хорошо. Даже те, кто получил тройки, – учитель значительно поднял указательный палец, – получили их честно, я никому не завышал балл. И если раньше они получали за это двойки, то теперь знания прибавились на твердую «троечку». А это, можно сказать, уже проходной балл ГИА.       Класс единой волной радостно тут же шумно загалдел. Еще бы не радоваться! Редко когда 9 «б» так хорошо пишет контрольные по русскому языку. Так как наш класс с физико-математическим уклоном, отсюда такая пренебрежительность к гуманитарным наукам. Надо ли говорить, что мы уже давно разучились принимать похвалы от кого бы то ни было? Хвалят из класса обычно кого-то одного, а так чтобы весь класс разом – явление очень редкое и необычное. Из всей параллели девятых классов наш был самым беспризорным… То есть был, по крайней мере, с Марьей Алексеевной.       Федя, обернувшись, с улыбкой продемонстрировал свою контрольную тетрадь, текст в которой был без единой помарки. В углу было выведено «пять/пять» и даже имелся личный комментарий от учителя: «Молодец! Так держать!».       – Дай-ка!       Маша тут же отобрала у него тетрадь, неверующе глядя на идеально написанную контрольную работу, будто сомневалась в собственном зрении. У нее же самой стояло «четыре/три», так как было достаточно помарок.       – Вообще круто! – наконец вынесла вердикт она, всласть насмотревшись, вернув тетрадь. – Даже у Даши ошибки есть.       – «Даже»… – пробурчала я. – Это комплимент такой?       – Ну все, ребята, успокаиваемся, – спокойно проговорил Леонид Николаевич. – Сегодня вы большие молодцы, и в связи с этим у меня есть к вам предложение.       Ученики неохотно оторвались от своих переговоров и вежливо устремили взгляды на учителя.       – Сейчас, на первом уроке, вы делаете тесты по русскому языку, а вот на втором, думаю, наконец проведем литературу. А то нехорошо получается. Хоть вы и физико-математики, литература тоже очень важна.       – Это чем же? – громко спросил с последней парты раскрасневшийся Вовка, все еще страшно довольный своей «тройкой». – Нам что, в будущем литература где-то может пригодиться? Мы не на лингивустов же поступаем.       – Красильников, правильно говорить «лингвистов», а не «лингивустов», – мягко поправил парня Леонид Николаевич.       По классу прошла волна смешков.       Вова уныло улыбнулся и даже жидко посмеялся со всеми, показывая подначивавшим его друзьям, что ему не обидно, но после натянул на голову капюшон и хмуро развалился на парте.       – Какая разница, блин? – протянул он философски. – Все равно эта литература в жизни нам не понадобится…       Кто-то сидящий спереди меня громко цокнул. Это так Федя выразил свое несогласие.       – Владимир, можно у вас спросить: а читаете ли вы дома книги? – деликатно спросил Леонид Николаевич.       – Ну… – замялся парень. – Иногда там… Если задают.       – Ясно. А родители ваши читают?       – Не знаю.       – Это удручает, Владимир, – вздохнул учитель. – Всегда говорил, говорю и буду говорить, что любовь к чтению у ребенка появляется на коленях у читающих родителей…       Вова уже совсем уныло нахмурился, жалея, по всей видимости, что вообще завел этот разговор, но, подбоченившись, сердито буркнул:       – Блин, зачем мне вообще читать эти книги?       – Зачем читать книги? Хотя бы для получения знаний, развития собственной точки зрения, общего образования, набирания опыта – это все основные причины, однако, боюсь, главную причину вы не поймете…       – Почему не пойму-то? – недовольно оторвал голову от парты Красильников.       – Потому что читать не любите, Владимир, вот в чем дело. Как я могу объяснить вам то, чего вы никогда не сможете понять? Я знаю ребенка, которого наказывают тем, что забирают у него книги, и он не может читать. Для него это самое страшное наказание. Для вас же само чтение – уже наказание. Как я могу объяснить, как люди практически живут вместе с книжными героями вторую жизнь, человеку, который читает только в том случае, если ему что-то задают на дом?       Вова покраснел, но промолчал и за все последующие два урока не произнес ни слова.       Мне стало даже его жалко. У нас в классе никто никогда особо не любил литературу, а все из-за специфического преподавания бывшей учительницы.       Однако на этом дебаты были закончены и классу раздали тестовые задания по русскому языку, которые мы делали весь урок до звонка на перемену. А вот после русского все же решили провести литературу.       Со звонком на последний урок все ученики были в кабинете.       – Так, на чем вы остановились с Марьей Алексеевной? – листая объемистый учебник литературы, спросил Леонид Николаевич.       И тут же, как легкий взрыв сероводорода, со всех сторон понеслись остроты:       – На том, что в классе опять никого нет.       – Ни на чем…       – Она только орала, что мы не сдадим экзамены.       – На Грибоедове, – наконец, полистав тетрадь, кто-то с последних парт дал нормальный ответ. – Проходили «Горе от ума».       Хотя термин «проходили» не совсем верен. Нам задавали его читать на дом, но, естественно, дома никто ничего читать даже не собирался, и учительница львиную долю урока нас за это полоскала. Особенно она любила трагически приложить руку к сердцу и театрально объявить: «Сколько можно?! Для кого задается домашняя работа?! Я вас так учить не собираюсь! Вот теперь оставшийся урок делайте что хотите, мне все равно!».       Я мысленно содрогнулась от воспоминаний. Как раз отличный ответ на вопрос: «Почему в нашем классе никто не любит литературу?»       – Хорошо… – Леонид Николаевич, взял в руки учебник и, пролистав до нужной страницы, поднял глаза на класс. – У кого-нибудь сейчас есть учебник по литературе?       Одноклассники покачали головами:       – Нет. Обычно же вместо литературы проводится русский язык. Никто и не взял…       – Ясно. А кто-нибудь читал это произведение?       В классе повисла звенящая тишина, и лишь рука Феди и пары других учеников робко потянулась вверх. У Марьи Алексеевны бы уже давно случилась истерика по этому поводу…       – Не густо, – спокойно отметил литератор. – Ну да ладно… Сделаем вот что. Думаю, что вы уже слишком взрослые для того чтобы читать вслух по очереди, поэтому я предлагаю вам этот урок спокойно посидеть и послушать краткое содержание и суть этого произведения. Возможно, так оно сможет кого-то из вас заинтересовать, и вы его прочтете уже полностью. Согласны?       В кабинете радостно закивали головами и одобрительно загудели. Ну, еще бы! Нашему классу только предложи целый урок побездельничать…       Урок литературы прошел очень увлекательно. Леонид Николаевич, как оказалось, имел не только магнетический шарм и талант мастерски все объяснять, но и тонкое чувство юмора. Пересказ «Горе от ума» в его исполнении настолько всех увлек, что на прозвеневший через сорок минут звонок, возвестивший о конце учебного дня, едва ли обратили внимание. Всем было слишком интересно, что будет дальше, однако литератор, будто и добивавшийся этого эффекта, лишь развел руками на многочисленные просьбы быстро рассказать, чем все закончилось:       – Ну, а что было дальше, можете уже прочитать дома сами. На этом урок закончен. Можете идти, ребята.       И это было жестоко… Однако это действительно мотивировало засесть дома за прочтение этого произведения, причем получше всякого крика и угроз получить двойку.       Класс, немного поканючив и недовольно попыхтев, все-таки стал, неспешно переговариваясь, собирать свои вещи. Прошедший урок явно не оставил равнодушным никого. Таких уроков литературы лично у меня не было еще с конца четвертого класса. Этот предмет был одним из моих любимых, пока в пятом классе не появилась Марья Алексеевна…       – Вы сильно сейчас торопитесь? – спросил остановившийся у нашей парты Федор.       – Да, я уже опаздываю, – быстро утрамбовывая свои вещи в сумку, бросила Маша, которая целый день была как на иголках.       – Куда? – было спросил Егоров, однако ответа так и не последовало.       Мария проигнорировав вопрос, в сотый раз за день несколько раз ожесточенно провела расческой по своим волосам и, закинув сумку на плечо, поспешно поднялась:       – Ладно, всем пока, я пошла.       – Ты так и не сказала, что у тебя случилось, – крикнула я в спину быстро уходящей Сивцевой.       Подруга, не оглядываясь, бросила через плечо:       – Завтра. Все завтра.       Обычно и так весьма неусидчивая и активная Сивцева сегодня и вовсе непрерывно нервно крутилась на стуле и постоянно глядела на часы все шесть уроков. Раздраженно отмахиваясь от меня, когда я что-то у нее спрашивала. И мне даже стало любопытно, что же такое там у нее произойдет сегодня, так как на обычное волнение перед свиданием это похоже не было.       Мы с Федей обменялись удивленными взглядами, а после он спросил:       – А ты свободна сегодня?       Я неопределенно пожала плечами, внутренне насторожившись. Хоть у меня сегодня и не было репетиторства, тратить свое свободное (в кои-то веки) время на возможные проблемы Егорова мне не очень хотелось.       Тогда Федя пробурчал что-то быстрое и невнятное, что из-за гула собиравшихся по домам одноклассников я совсем не смогла разобрать.       – Что?       Федя вздохнув, повторил уже медленнее и более разборчиво:       – Можешь сейчас задержаться на несколько минут? Хочу кое-что спросить у учителя, а одному как-то…       Пара минут у меня была. Я рассеянно кивнула, думая о том, что оставаться в школе после уроков скоро войдет у меня в привычку.       Вдвоем мы устроились за пустующей первой партой около учительского стола, ожидая, пока все остальные ученики покинут класс. Федя выудил из своего рюкзака порядком потрепанную книжку, корешок которой истерся так, что разобрать название книги и ее автора, когда-то написанных на нем, было невозможно.       Леонид Николаевич сидел за учительским столом и, низко склонившись, заполнял журнал, не обращая на нас никакого внимания. Когда кабинет, наконец, опустел, Феде пришлось кашлянуть, чтобы привлечь его внимание.       Учитель оторвался от своих записей и окинул нас удивленным взглядом:       – Да-да, ребята, вы что-то хотели спросить по сегодняшнему уроку?       – Не совсем, – ответил Егоров, вертя в руках свою потрепанную книжку. – Если можно, я хотел бы вас спросить про одну книгу, которую недавно прочитал и… не уверен, что правильно понял.       – Хорошо. И как называется эта книга?       – «Лолита» Набокова.       От неожиданности я едва не спихнула локтем с парты на пол свою сумку, уже серьезно пожалев, что согласилась остаться с ним после уроков. Но кто же мог подумать, что ему придет в голову обсуждать подобную литературу с учителем?! Хоть я и не читала книгу, но была кратко знакома с ее содержимым.       – О… – Леонид Николаевич выпрямившись, удобнее устроился на стуле, одаривая нас мягкой улыбкой. – Любопытный выбор литературы, молодой человек.       Не то слово!       Я кинула на Федю ошарашенный взгляд, молчаливо спрашивая, в своем ли он уме. Однако Егоров сидел абсолютно спокойно, теребя пальцами распутавшийся корешок книги, и смотрел прямо на учителя так, словно спросил только что не про скандально известный роман, а про того же «Горе от ума» Грибоедова. Когда как я уже не знала, куда деваться от охватившего меня смущения.       Однако Леонид Николаевич смотрел на нас очень даже благосклонно, в его светло-карих глазах поблескивали искры интереса, и он вроде даже и не думал читать нам нотации на тему того, что подросткам лучше такие книги не читать.       Егоров без прелюдий сразу же задал волнующий его вопрос:       – Мне интересно, любил ли Гумберт Лолиту или нет?       – Знаете, Федор, насчет этого произведения Набокова до сих пор ведутся ожесточенные споры, и никто не может прийти к единому мнению. Но если вы хотите услышать лично мое мнение…       – Да, – кивнул парень. – Мне интересно, что думаете вы.       Литератор окинул нас долгим взглядом и наконец произнес:       – Нет, не любил.       – Почему?       – Он испытывал к ней не более чем влечение. Персонаж Гумберта Гумберта полностью соответствует указанию Эллиса в его учебнике для студентов «Сексуальная психология» о том, что педофилия, влечение к малолетним девочкам, встречается либо у сверхутончённых интеллектуалов, – учитель многозначительно поднял вверх палец, – либо у психически больных людей. Две эти категории есть в Гумберте Гумберте.       Литератор внезапно перевел взгляд на меня, и я, стушевавшись, опустила глаза, чувствуя все возрастающую и возрастающую во мне неловкость.       Федя задумчиво нахмурился:       – То есть все, что испытывал Гумберт к Лолите, всего лишь влечение?       – Можно сказать и так, – кивнул Леонид Николаевич. – Он искал в ней свою первую любовь, свою минувшую юность.       Во мне кольнуло что-то неприятное. Было в словах учителя что-то глубоко для меня неправильное, что-то такое, что задело за живое…       – Но ведь он убил человека ради нее, разве это не из-за любви? – дрогнувшим голосом cпросила я, смутно вспоминая хронологию книги.       – Скорее из-за маниакального влечения к Лолите, не более, – ответил учитель, Федя тут же важно кивнул, соглашаясь. – Рокового влечения, не спорю, но все же не любви. Если учесть, сколько ей было лет и…       – Но разве любви не все возрасты покорны? – перебив литератора, не сдержавшись, спросила я.       Учитель, немного удивленный моим чрезмерным пылом, поправил очки и взглянул на меня уже внимательнее:       – Дарья, в данном случае о какой любви может идти речь? Лолите было всего двенадцать-тринадцать лет… и в этом возрасте ненормально испытывать к ней что-то более платонических чувств.       "Всего тринадцать…" – внезапно подумала я, остро ощущая ком в горле. Не намного меньше, чем сейчас мне.       – Вы не правы.       Леонид Николаевич добродушно поднял руки вверх на манер сдающегося:       – Ох, еще раз повторюсь, что мнения насчет этого романа двояки. У каждого своя правда на этот счет, Дарья. И если вы считаете по-другому, это ваше право. Но все же… маловероятно, что это была любовь.       "Вы не правы", – повторила я про себя.